Lost and Hidden

Очередное утро, кто знает, в какой части планеты, началось как всегда слишком неожиданно. Слишком быстро встало солнце, тепло которого нагревает закрытую каюту и не приносит никаких эмоций, кроме жгучего раздражения и обиды на самого себя. Кто бы мог подумать, что одно торопливое решение, принятое будто во сне после продолжительной ангины, будет не самым верным в жизни? Возможно, ему нужно время на адаптацию к этому постоянно солёному воздуху, к тому, что ноги разъезжаются, стоит выйти на палубу из своей каюты, пропахшей можжевеловым маслом, на которое жаловались уже все соседи? Чонгук, оставшись один в маленькой внутренней, а значит и без единого источника натурального света, каюте, размышляет, в каком же припадке он мог согласиться на работу на этом судне, которое уже к концу третьего дня он ничуть не ласково называл «ловушкой для крабов», в которой он сам был самым обиженным, почти уничтоженным живым существом. Круизный лайнер, на который посчастливилось попасть Чонгуку, далёк от непрезентабельной внешности ловушек для крабов, консервных банок и других воистину сказочных сравнений, появляющихся в фантазии нерадивых пассажиров или работников корабля, переоценивших свои силы. Лайнер «Daughter of Poseidon» является уникальным в своём роде: он будто знает, что и без восемнадцати палуб может быть вдохновением морей: за свой острый нос, нехарактерный для туристических лайнеров, за небольшой размер, позволяющий только самым удачливым людям стать его пассажирами, и за искреннюю, почти безумную, любовь капитана, который, как ходили слухи, крепко привязан самыми толстыми тросами к каждой части судна. Времени для меланхолии и поедания самого себя не оставалось, нужно собираться с силами и идти в самую оживленную, вечно кипящую и скворчащую часть корабля — на его невероятно огромную кухню. Время здесь идёт совершенно особым непрекращающимся ходом: всё должно быть лучше, чем идеально; вкуснее, чем у мамы; так, чтобы любой пассажир, даже самый придирчивый гурман, оценил старания огромной команды поваров и кондитеров. Прикрыв глаза лишь на одно лишнее мгновение, Чонгук устало вздыхает и проглатывает сразу две таблетки от укачивания. Вчера на кухне пришлось туго: его шатало и он не мог оценить вкус десертов, приготовленных с только ему присущей тщательностью. Не желая позориться перед новообретенными коллегами, парень ещё ночью, когда сон так и не пришёл к нему, твёрдо решил, что сегодня справится на отлично. За пару дней пребывания на лайнере Чонгук точно выучил одно: если ты не в каюте или не на кухне, ты должен улыбаться и выглядеть так, будто ты только вчера выиграл миллион долларов и теннисную ракетку в придачу. Пассажиры впитывают настроение экипажа, многочисленных работников и стюардов, поэтому сиять нужно ярче солнца. Сразу переодевшись в свой рабочий китель, придающий уже намного больше сил, чем любой завтрак, черноволосый парень окидывает себя придирчивым взглядом в зеркале, что заменяло иногда так нужное окно, и быстро убедившись, что со стороны коридора не доносится никаких звуков, хлопает в ладоши и шутливо стреляет в зеркало из «пальцев-пистолетов». — Хей, дружище, а ты повар, да? Дай телефончик! — уверенно говорит Чон, проводя всей пятерней по волосам и прикусывая в конце своей умопомрачительной фразы полную почти розовую губу. — Я кондитер, моргнёшь и ты в креме патисьер, понял? — сменив свою позу нахального мальчика на более привычную и спрятав ладони в карманах кителя, он окидывает своё отражение чуть отрешённым взглядом. Удивительно, но такая короткая игра в опасного парня помогает сосредоточиться, чтобы впоследствии приступить к десятичасовой смене и не сойти с ума от напряжения. Работа на кухне корабля отличается от работы на суше. Здесь каждый должен быть ещё быстрее, ещё собраннее и не допускать ошибок, ведь сходить в магазин за ещё одной корзиной яблок для штруделя не получится, а до ближайшего порта могут быть бесконечные часы, во время которых пассажиры продолжают есть и надеяться на новые кулинарные шедевры. На ингредиенты тратится один миллион долларов в неделю, чтобы пассажир смог перекусить в любой момент дня и ночи. Даже если он проснётся в три часа ночи и захочет брецель с перцем, он его получит: кухня живёт двадцать четыре часа в сутки. На кристально чистой кухне, размеры которой могли соперничать со стадионом для Олимпийских игр и успешно выиграть, активно заканчивала свою работу предыдущая смена и передавала информацию о не самых востребованных блюдах пришедшим нести тяжкую ношу поварам утренней смены, готовым взяться за ублажение одной тысячи пассажиров. Своих коллег по сладкому Чонгук видит мгновенно: кондитерам досталась роскошь носить ярко-лиловые кители с эмблемой лайнера. Парень не унывал, сравнивая себя со сливами, изомальтом или безвкусной мастикой, которую здесь, к счастью, очень редко используют. — Молодец, что пришёл раньше, Чонгук. У нас небольшие изменения. Завтра в десять заходим в Квинсленд, будет очень много детей, так что составь план на меньшее количество десертов с алкоголем. Также будут сорок представителей исламского вероисповедания, натуральный желатин в их блюдах заменяй. — шеф-повар основного ресторана «Daughter of Poseidon», Чон Хосок, был, кажется, самым занятым человеком лайнера. Если у капитана находилась минутка сходить в бар, чтобы насладиться бокалом розового вина, или на очередное представление в круизном театре, то Чон Хосока можно было всегда найти только среди многочисленных металлических столов и плит. Казалось, что он вообще никогда не спит, а ест только на ежедневных пробах блюд. — Всё понял, шеф! Будет сделано, шеф! — Чонгук знает такой вид людей, которые нашли себя в этом вечно жарком мастерстве. Они не здороваются и не говорят о погоде, зато держат дисциплину и понимают каждого, кто готовит рядом. На кухне лайнера это особенно важно — повара из самых разных стран, со своими культурными аспектами, могли иногда не понять слово на английском, но всегда с подозрительною точностью определяли взгляд Хосока. Стоит остаться одному, даже если это лишь веяние лёгкого оптимизма после короткого разговора, так тут же появляется готовность к работе, которую так сильно любит Чон. Многочисленные пирожные не имеют души, и, конечно, он не собирается отдавать свою, но время, проведённое за выпеканием, за тонкой работой с хрупким шоколадом или обжигающе горячей карамелью искренне приравнивается им к посещению галереи, хранящей под своей крышей произведения искусства. И как же приятно создавать их самому. Парень медленно склоняется над фруктами, выбирая главный на сегодня. Будет ли это сочная папайя или строгая китайская груша? Тонкие длинные пальцы с многочисленными следами от старых случайных порезов «юного кулинара» застывают над ярко-розовым фруктом, покрытым твёрдой чешуей, и уверенно хватают именно его. — Раз мы в Австралии, нужно восхвалять дракона. — улыбнувшись самому себе, говорит себе под нос парень. Острый нож застывает над фруктом и через мгновение с глухим стуком разделяет плод на две половинки. Чонгук подносит одну из них ближе к лицу и принюхивается, чуть морщась от кисло-сладкого аромата. Ловко нарезая фрукт на крупные белоснежные кубики, парень осматривает людей рядом с собой — таких разных, но любящих одно. На судне ему сложно, совершенно не хочется развлекаться после смены и социализироваться, как это делают его соседи по каюте, которые хоть и ведут себя очень дружелюбно, как это необходимо в коллективе, запертом вместе на долгое время, но не вызывают желание присоединиться. Хочется лишь одного — на сушу. Возможно, ему наконец нужно преодолеть себя и сделать что-то против своего жгучего желания сбежать. Чонгук отводит взгляд от десерта и быстро находит того, кто мог бы ему с этим делом помочь. — Эй, Генри, я знаю, что, наверное, глупо спрашивать, но могу ли я ещё присоединиться к вам сегодня вечером? Я до восьми на смене. — обратился Чонгук к невысокому британцу, стоящему напротив и работающему с поразительно большим количеством шоколада. Он уверен, свяжись он хоть раз с социальной бабочкой всего корабля, ему больше не увидеть покоя, но потребность перестать отличаться была намного сильнее. — Мальчик, ты обратился по адресу, сегодня мы развлекаемся с пина-коладой! Подходи к бару на углу Променада в девять. Опоздаешь, ждать не будем, начнём без тебя. — игриво подмигивает ему Генри, не замечая, как шоколад быстро вытекает из формочки. Кажется Чонгук начинает понимать, почему многие повара не собираются в компании с кондитерами. Люди мяса и открытого огня, хоть и умудряются разделать целую тушу, явно не готовы к незначительному рабочему флирту. После кратких, вызывающих широченную улыбку, фантазий о лице Хосока, пофлиртуй с ним Генри, Чонгук возвращается к работе, чтобы успеть закончить десерт к утренней проверке меню, предназначенного для обеда. — Панна-котта из роз и пахты с грушами комис, Шеф! — Заварной крем из куриного яйца с соусом из густой печени и австралийскими трюфелями, Шеф! — Восковая питайя под лаймовой пеной и розовым перцем, Шеф! — громко отчитывается Чонгук, стирая капельку пота с виска. В ресторанах на суше такого ежедневного контроля нет, но, получив удовлетворительный кивок от шеф-повара, парень отступает от стола раздачи, не вслушиваясь в дальнейший отчёт. Контроль напрягает так, что молодому кондитеру требуется ещё пару минут передышки, прежде чем возвращение к работе было бы возможным. Чонгук проводит пальцами по рукаву кителя, стирая несуществующие частицы всего, что могло к нему прилипнуть, и ненадолго замирает, пытаясь выдохнуть или наоборот вдохнуть поглубже. Непонятно откуда появившийся жар распространяется по телу так быстро, что на долю секунды парень задумывается о перспективе работать без одежды, или, может быть, вовсе не работать? Чонгук трясёт головой, будто пёс, выходящий из озера, освобождая голову от странных мыслей. Многочисленные ложки, вилки и ножи звенят, создавая мелодию без такта, а члены команды поваров инстинктивно чуть подгибают колени, как если бы они все одновременно записались в сёрфингисты. Кажется, что никто из них совсем не замечает, как корабль качает сильнее обычного, так и то, что Чонгук стоит, совершенно не двигаясь, с широко раскрытыми глазами, в которых волны страха сильнее тех, что бьют об корму за бортом. Одной рукой опираясь на металлический разделочный стол, парень жмурится, пытаясь представить всё что угодно, лишь бы не слышать фантомный звук океана, который и не должен быть слышен на кухне. Не должен ведь? Так почему же он его преследует, будто тот украл у него что-то несравнимо важное? За что наказывает, за что мстит эта тёмная вода, к которой Чонгук и не подходит совсем? Стоило лишь в первый день увидеть это тёмно-синее месиво, за которым с удовольствием наблюдали члены экипажа, наслаждающиеся временем без пассажиров на борту, почувствовал парень, своими глазами увидел, как внутри чёрные дыры только для него открываются, запугать и прогнать хотят. С самого первого дня на судне Чонгука тошнит, от воды ли? От покачивания? От себя, за неправильное решение? А как гордился он, когда ему место на круизной кухне предложили! Каждый из их сферы знает, что только так можно заработать миллионы меньше, чем за год. За это ли наказывает его океан? Не душой выбрал он это место, а алчностью? Гордыней? Так он уйдёт, дайте шанс только. Чонгук чувствует, как капелька пота катится по спине, пропадая где-то в лиловой ткани. С очередным толчком корабля, заметным лишь для Чонгука и мелкой посуды на кухне, завязывается в животе уже знакомый вражеский узел, желающий из Чонгука все силы выбить, слабость и беспомощность его доказать. Глубокий вдох уже не помогает, а многочисленные ароматы блюд лишь всё хуже делают. Ладонь скользит к напряжённой шее, дрожащими движениями пару пуговиц чуть не выдирает, лишь бы больше кислорода получить. Подозрительность появляется у рядом стоящих коллег, стоит им увидеть, как мужчина, что вечно так сосредоточено смотрит и слушает, вдруг как в припадке находится, кажется, и их не замечает. А Чонгуку уже плакать хочется, волосы на голове за свой позор драть. И вновь корабль неспокоен, а Чонгук сдаётся. На колени падает, опираясь на ладони свои заледеневшие, и не важно, что они в водах Австралии стоят, его морозит и трясёт. Голоса коллег и особенно строгий взволнованный голос шефа парень уже не слышит. Из него вся темнота океанская выходит, прожигая горло и в губы иголки вставляя, холодные, длинные. Корабль слабее качает, чем Чонгук на своих руках выставленных балансирует. Перед глазами силуэт ладоней, покрытых слизью, а вокруг темнота, и он не знает, на дне ли он уже, или только тонет. Очередной позыв желудка Чонгук встречает в руках безликого коллеги, и удивляется, что океан и лица забирает, а не только умение дышать. — Носом выдохни, Чонгук! Ты задохнёшься сейчас! — Он мне весь китель заблевал! — ругается кто-то на смеси английского и хинди. Чонгуку стыдно, но он уже без сознания. Второе пробуждение за день — не слабо для человека, у которого ни одного выходного за восемь месяцев быть не может. Перед глазами низ верхней откидной кровати, больше крышку гроба напоминающей. Человеку свойственно забывать то, что он перед обмороком чувствовал, но Чонгуку, конечно, везёт не так сильно. За свой организм искренне стыдно, особенно перед настоящими старожилами, что десятый контракт здесь проводят, считающих его теперь наверное совсем слабой барышней, которой лучше перчатки из шёлка носить и на суше в особняке сидеть. Тайных знаний, как таким же стойким стать, не было, а сил искать их и подавно. Парень на своей койке лежит уже переодетый: в белье и огромной футболке с выстиранной эмблемой неизвестного футбольного клуба. Подняв руки перед собой, он, к счастью, видит, что ладони чистые, хоть и пахнут, как потомок гоблина и тролля, случайно попавшего в лапы медведя. Вспоминать о том, что его стошнило, а потом и вырубило, на глазах у огромного количества людей, каждого из которых он знает лично, честно, не хотелось. Но лежать и ничего не делать было ещё хуже, поэтому представив, что он обладает силой Сейлор Мун и, может быть, ещё хладнокровностью Гарфилда, Чонгук решает привести себя в гораздо больший порядок. Благодарный за футболку и помощь, он всё же надевает свою собственную: свободную, тёмно-синюю, и без единого намёка на спорт, а также выбирает светлые льняные брюки. Может быть это и тайна, но спорт Чонгук переваривал только тогда, когда нужно было согнать сантиметр лишнего, набранного от бесконечной пробы десертов, жира. Совсем рядом с его дверью слышатся шаги: кто-то останавливается, но долго не решается открыть дверь, поэтому Чонгук, вздыхая на самого себя, открывает её сам. Благо, площадь каюты позволяла открыть дверь, стоя прямо напротив своей кровати. За дверью нашёлся Генри, но совсем незнакомый для Чонгука. Всегда улыбающийся британец стоит сейчас, осторожно осматривая Чонгука, будто не веря, что тот может стоять самостоятельно, и, боже, не тошнить! В его глазах чётко распознается жалость и понимание того, что не всем удаётся слиться с кораблём. — Привет, Чонгук. Я проверить зашёл, ну, может ты себя хуже чувствуешь. — Генри мнётся, смущённо улыбаясь, зная наверняка, что Чону гораздо более неловко сейчас. — Я тебя кстати переодел, надеюсь, что ты не против. Футболку мою арсеналовскую можешь себе оставить, у меня таких много. — Слушай, спасибо тебе, и извини, что пришлось со мной повозиться. Не хотел, чтобы такое случилось, да и перед всеми неудобно. — Чонгук хмурится, отводя взгляд вниз, рассматривая свои широкие стопы на холодном полу. — Да ты не парься, правда, такое ведь совсем не редко случается. Санджай возмущался конечно, но он как свою напарницу по холодному цеху увидел, ну, знаешь, из России женщина? Так вот он сразу замолчал, моментально, — мягко усмехнувшись, чуть открывая верхние зубы, говорит парень. — А я тобой немного полюбовался, пока переодевал. Расскажешь потом, где кондитерам мышцы выдают? Я кажется в очередь встать опоздал, — уже открыто посмеиваясь, говорит Генри, похлопывая себя по чуть выпирающему под кителем животу. Чонгук на эту маленькую лесть реагирует спокойно, зная, что для британца такая манера общения самая привычная. Он иногда даже Хосока может озадачить, спросив, поменял ли тот шампунь. Нервозность от реакций коллег медленно отступает. Чонгуку нравится слушать болтовню Генри, и, возможно, есть шанс, что он найдёт друга на судне. Возможно, тогда не будет так страшно? — А, и самое главное, Чонгук! Совсем забыл, дурак. Тебя Хосок попросил к нему в кабинет зайти. Ты не переживай, он нормальный мужик, всё понимает. Можешь прямо сейчас идти, он всё равно с поставщиками собирался созваниваться. А мне идти надо, пралине не ждёт. — машет Генри своей чуть пухлой ладонью и выходит, заканчивая говорить, даря возможность собраться самому. То, что Чон Хосок является справедливым шефом, Чонгук, конечно, знал. При первой встрече понял, когда Хосок объяснял новоприбывшим поварам и кондитерам, какая атмосфера у них в команде, и как успевать угодить каждому пассажиру, даже если он внезапно захочет десять десертов или целую утку за ужином. Несмотря на невероятную требовательность, он умудрялся оставаться дружелюбным, переходя с английского на французский и испанский, чтобы подбодрить менее подкованных в языке коллег. Однако Чонгук не может представить, какое решение является истинно правильным в его случае. Будь он Чон Хосоком, что бы он сделал? Но дело в том, что он им не был, и так легко представить себя на его месте тоже не представлялось возможным, ведь Чонгук — кондитер, его главная миссия — создавать и пробовать, а не нести ответственность за всю команду, за успех и неудачи. Такие решения, которые многим даются с трудом, Чонгуку кажутся озлобленными псами, гонящимися за глупым преступником, что решил проигнорировать табличку «Осторожно, злая собака». Если человек не подходит команде, Чонгук знает, что Хосок разберётся с этим хладнокровно: одно слово, и человек будет в порту, махать на прощание своим амбициям и так и не полученным миллионам. Смог бы так Чонгук? Определённо нет. А принять решение шефа? Возможно, в этом и есть его плюс: он не ставит под сомнения решения главного человека на кухне. Если панна-котта не нужна в меню, он её убирает. Если Чон Хосок решит его уволить, он примет это как профессиональное задание. Удивительно, но думать об этом немного пугающе, хотя он сам с радостью сбежит с судна уже сейчас. Своё собственное желание уйти воспринимается сердцем и даже разумом гораздо легче, чем впереди маячащее увольнение. Самолюбию горько осознавать, что это скорее всего произойдёт, однако для кондитера отстранение от работы сродни сочетанию киви и миндаля: совершенно неприемлемо и горько. Он знает, что он хорош, но так ли хорош он для — и в команде? Чонгук в последний раз осматривает себя в зеркале и, удовлетворённый уже гораздо менее помятым видом, выходит в коридор. Жилая палуба представляет собой пространство, полностью заполненное дверьми. Бесконечный коридор, такой длинный, что кажется, что ты в желудке у огромной древней змеи, с обеих сторон ведёт к внутренним каютам, в них нет окон, и, обычно, их выбирают туристы, не желающие оставаться там дольше, чем на ночь, спешащие на многочисленные развлечения на лайнере или экскурсии на берегу, когда они делают очередную остановку в порту. Также их щедро выделяют работникам корабля: аниматорам, спортивным тренерам, поварам и медицинским работникам. У экипажа и командующего звена уровень жизни на корабле конечно же совсем другой, но так как Чонгук не общается ни с кем, кто не держит в руках нож во время работы, знает такие детали только из восторженных историй особо впечатлительных коллег. Если свернуть направо или налево, можно выйти в коридор внешних кают, обладающих окнами и балкончиками, но встречаться с туристами не хотелось, особенно в таком настроении, когда обязательная улыбка не получилась бы даже под угрозой пыток. Губы, казалось, застыли в одном изгибе, и стоило бы рту открыться, всхлип, уже сидящий глубоко в горле, вырвался бы наружу. Парень торопливо идёт по коридору, который, кажется, никогда не закончится, бесшумно ступая на красное ковровое покрытие, что давало ещё больше ассоциаций с путешествием по внутренним органам. Самым неординарным дизайнерским решением на лайнере по мнению Чонгука были именно зеркальные стены на жилой и парочке других палуб. Ты никогда не идёшь один — с тобой ещё куча твоих отражений, им Чонгук не рад. Как вообще можно спокойно прогуливаться, если возможность впечататься головой в стену всегда рядом? А если что-то случится, в панике остаётся бежать только навстречу самому себе, открывая рот в крике, как самая толстая портовая чайка. Кабинет Хосока находится рядом с рестораном, поэтому Чонгуку суждено сегодня повстречать покрасневших от солнца пассажиров, наслаждающихся бесплатным мороженым или хот-догами. Конечно, он слышал музыку и отголоски представлений на центральной палубе, когда вечерами шёл из кухни к себе в каюту, но он ещё никогда так активно не наблюдал за волной веселья, что толчками движется по палубе. Парень останавливается, замерев с неловко открытым ртом. Боже мой, всё так отличается от того, что он видел здесь в первый день и видит ранним утром, когда спешит на работу! На центральной палубе, или, как её ещё называют, променаде с изобилием маленьких кафе, баров и магазинов собрался, кажется, весь корабль. Каждый столик кафе-мороженого занят, дети уплетают лакомство, пока сильно отогретые австралийским солнцем взрослые отдыхают, потягивая коктейли. Чонгук наблюдает за девушкой с рыжими волосами, громко смеющейся из-за упавшего из рук её друга стаканчика с ярко-красным напитком. Ответственные за порядок стюарды уже несутся исправлять внезапно возникшую проблему. Совсем рядом с Чонгуком стоят две старушки, обе в шляпах с цветами, и явно чем-то недовольные. — И из-за этого вы, голубушка, не дали мне пригласить на ужин того очаровательного мужчину! — возмущается дама пониже. — Уверена, что и вы не прочь были провести с ним время, однако постеснялись. — Агнесса, что за страсти под старость лет? Он просто помог тебе встать с лежака у бассейна. Не преувеличивай вашу духовную связь. — почти безразлично отвечает старушка с чудесными кудряшками, и кажется замечая, что их разговор перестал быть приватным, начинает говорить тише, уводя подружку дальше. А Чонгуку чуть веселее становится, стоит ему представить предмет воздыханий двух почтенных дам. Наверняка какой-нибудь старичок сам того не заметив, украл сразу два сердца. Чонгуку такому только учиться и учиться. Ему бы поторопиться, чтобы разговор с вечно занятым Хосоком не пропустить, но внезапно так хочется просто немного постоять и понаблюдать. Чонгук, возможно, совсем чуть-чуть понимает, почему многие, кто непосредственно с пассажирами работает, вечно такие сияющие ходят, уставшие конечно ужасно, но счастливые. Отдыхающие здесь не хандрят — времени на это совсем нет! Столько всего вокруг, что поспать забываешь, а работники эту энергию чувствуют. Чонгуку это недоступно, он занят тем, чтобы гости на тарелках башенку из профитролей или красиво застывшую карамель увидели. Быстрым шагом огибая целые потоки людей, спешащих перекусить что-нибудь перед ужином или переодеться в вечерние наряды, чтобы в очередной раз поразить соседей за столиком в ресторане, Чонгук наконец достигает места назначения, быстро огибая главный вход, чтобы незаметно зайти на кухню. На самом деле на корабле очень много потайных коридоров, которые и позволяют персоналу делать всё так профессионально незаметно, что наслаждающимся круизом людям остаётся думать, что чистое белье в каютах, обед и ужин, или маленькие флакончики духов в туалетных комнатах появляются из ниоткуда. Чонгук впервые на кухне не в кителе, и это, честно говоря, очень некомфортно. Конечно, его замечают сразу, некоторые даже пытаются окликнуть, чтобы спросить о его здоровье, но парень торопливо показывает на дверь в кабинет шеф-повара, одними глазами говоря, что он спешит. Заметившие это коллеги удивляются, и Чонгук точно знает почему: главный шеф-повар ресторана никогда не устраивает приватные аудиенции. Его практически не бывает в своём кабинете, а если он там, то повара знают, что там сейчас происходит большая телефонная разборка с поставщиками продуктов или составление списка особых нужд пассажиров, если на борту есть те, кто соблюдает кошерную диету или не ест рыбу. Возможно кому-то покажется, что они слишком стараются, но их главное правило — сделать абсолютно всё для комфорта пассажиров. Чонгук честно не знает, что ему ожидать за этой дверью. Даже самые большие конфликты между поварами разбираются на общих собраниях, но никогда — лично. Он делает глубокий вдох и наконец стучится, не оглядываясь на любопытных. — Входите! — раздаётся через секунду. Кабинет изнутри выглядит скромно, подсвеченный из-за отсутствия окна тремя большими лампами, и достаточно пусто, несмотря на настоящий бардак на столе. Кажется, ещё мгновение, и все папки, с незнакомыми Чонгуку обозначениями на обложках, повалятся на пол. Чон Хосок смотрит на Чонгука напряжённо, будто знает, о чём тот думал весь этот день. Тем не менее он указывает на стул, стоящий напротив, не приглашая, а говоря присесть. Чонгук мешком падает на предложенное место, не решаясь начать говорить первым. — Напугал ты нас сегодня, Чонгук. И это не то, что ты должен делать на работе. Тем более на кухне, на которой, как тебе прекрасно известно, готовят тысячи блюд. Что произошло? — Хосок говорит твёрдо, без ласковых слов поддержки, но Чонгук понимает, что сейчас он будет говорить абсолютно честно. — Шеф. Я хочу извиниться за произошедшее. Совершенно недопустимо, но у меня не получается это контролировать. Меня выворачивает буквально каждый раз, когда этот чертов корабль поворачивает. Будто на скорости к пропасти несусь. — произносит Чон и покрывается мурашками, впервые признавая это не только в своей голове, но и вслух, при другом человеке. Хосок хмурится, склоняя голову к левому плечу, прежде чем ответить. — Чонгук, это ведь лайнер, никто не чувствует, когда он поворачивает. Бывает, что во время шторма становится не слишком комфортно, но это ведь не лодка, лайнер не трясёт из стороны в сторону. — Хосок делает паузу и спрашивает. — Ты принимаешь таблетки от укачивания? Не помогают? — Помогают. Изредка. Я не смогу здесь работать? Шеф-повар даже чуть вздрагивает от взгляда, с которым Чон этот вопрос задаёт. Будто сам не знает, какой ответ он услышать хочет. — А ты сможешь выйти в ближайшем порту и выплатить неустойку за контракт? Сможешь себе позволить просто сбежать? — Хосок наблюдает за парнем, что без кителя даже младше выглядит. Он глаза трёт, будто проснулся минуту назад. — Шеф, вы ведь знаете ответ. На мне всё ещё кредит за кулинарную школу висит. Если только почку продать и потом её же и приготовить. — грустно усмехается парень. — Я хотел бы уйти, но не сбегать, не с позором, не с увольнением. Сам. — Интересный ты человек, Чонгук. Так спокойно говорить о своём желании уйти, когда ещё даже месяца с начала круиза не прошло. И одновременно так крепко за свою гордость держаться, любопытно. Скажу прямо, отпускать тебя не хочу. Твои десерты стабильно чаще других выбирают пассажиры, да и с долгами на сушу тебя отпускать совсем не дело. — на этих словах Чонгук прикрывает ладонями глаза, чувствуя небольшое тепло между рёбер. — Всем бывает сначала сложно, а ты ещё сам на кухне новичок, хоть и делаешь большие успехи. Не беги слишком быстро. Наша профессия уже вынуждает работать в напряжении, а работать ещё и на корабле, это как в походе не только свой рюкзак тащить, но и товарища на спине нести: сложность-то повышается. — Шеф, я не хочу быть слабаком, не хочу взглядов этих, будто я в любую секунду ещё раз упасть могу. Но одновременно знаю, что могу… Могу потерять контроль над телом и валяться, как слизняк. Восемь месяцев в таком темпе я точно не выдержу, быстрее сам за борт прыгну. — Рыб кормить не надо, в тебе столько сахара, что на нас потом в суд кто-нибудь подаст за вред экологии. Послушай меня внимательно, Чонгук. Закончив смену, что ты делаешь? Идёшь сразу в каюту? — на вопрос Хосока парень утвердительно кивает, и правда ведь ракетой несётся. — А из каюты ты выходишь? — Только на смену, и так по кругу. Но мне так легче, честно. — пытается убедить Чонгук то ли шеф-повара, то ли самого себя, окончательно запутавшись в ощущениях. Хосок на это только зубами клацает и вздыхает так громко, будто Чонгук его сын, который в очередной раз двойку из школы приносит. — А мне кажется, что ты себя так только глубже закапываешь. Или врёшь мне в лицо сейчас. Смеёшься что ли, как два абсолютно закрытых помещения, одно из которых крошечнее твоего миндального суфле, а в другом постоянно гремят и жарят, могут способствовать улучшению твоего самочувствия? Чонгук, не ходишь в бар с ребятами, сходи сам, прогуляйся по палубе, воздухом подыши. Солёный воздух от насморка ведь помогает? Может и с тошнотой твоей разберётся. Ты только не сиди как в темнице, так и правда долго не протянешь. — Чонгук на советы шефа кивает, как игрушка в машине, ругает себя за то, что кажется все в команде заметили, что он совершенно никуда не ходит. — А, и Чонгук, ты ведь знаешь Клауса, из Германии повара? Он у нас в горячем цеху трудится. — Конечно! — Клауса знает, кажется, каждый на корабле, не считая пассажиров. Из каждого угла заметный мужчина внушал чуть ли не страх новичкам, выглядя как настоящий викинг, переместившийся в их время из десятого века. Однако каждый обязательно бывает удивлён ещё больше, когда вместо агрессивного медведя, купающегося в крови, узнаёт в нём мужчину, таскающего с собой огромное количество лимонных леденцов, хрустя ими в особо загруженное время. Шеф встаёт со своего места, обхватывая огромными ручищами все лежавшие на столе папки, и аккуратно расставляет их по полкам прикрученного к стене шкафа. Так и не оборачиваясь, Хосок продолжает. — Когда он пять лет назад на лайнер пришёл, уже бородатый и жутко довольный собой, вся его беспечность улетучилась, стоило ему стать нежно-зелёного цвета. Ох, Чонгук, золотое было время, он ругался как самый настоящий пират, а потом всё прошло. Ты спроси у него, он нам свой секрет не выдаёт, но тебе может помочь. Чонгук не может поверить в сказанное, не может он поверить, что такой человек, как Клаус, который по кухне как на боксёрском ринге скачет, мог переживать похожие проблемы. Становится до боли интересно, как тот спокойствие у океана выторговать смог, не душу же продал? Чонгуку всё ещё кажется, что не дьявол души пожирает, а стихия водная, что под солнцем своим голубым цветом разум завлекает, а стоит свету уйти, так чернота непроглядная сразу на охоту выходит. — Шеф, я благодарен за разговор, спасибо. Я попробую бороться, хотя точно не знаю, получится ли. — Чонгук кланяется, и чувствуя как чёрные прядки волос лезут в глаза, лёгким движением головы откидывает их в сторону. — У тебя сегодня есть уникальная возможность не быть частью подготовки ужина, воспользуйся этим. Больше таких подарков не сделаю. — Да, шеф! А десертное меню на ужин придётся изменить? — Кто о чём, а кондитер о десертах, похвально, Чон. Твои калиссоны из рома и цикория, извини, делать никто не осмеливается, да и гости подмену обязательно почувствуют. Генри делает грушевый мусс с карамелью. Всё пройдёт хорошо, не волнуйся. Завтра снова будешь радовать гостей, а сейчас — вон из ресторана! — притворно строго говорит шеф и указывает длинным морщинистым пальцем на дверь. Чонгук выскакивает из кабинета шеф-повара с глупой улыбкой и с начинающей проявляться надеждой на то, что, возможно, его принятое предложение о работе здесь может быть не только ключевым моментом начала разрушения его внутренней стабильности, но и возможность почувствовать себя гораздо лучше, чем когда-либо? Нужно ли ему быть смелым для этого? Определённо. Все вопросы любопытных коллег Чонгук игнорирует, лишь поднимая большой палец вверх, избавляя искренне волновавшихся за ситуацию в коллективе людей. Ему действительно нужно поторопиться, чтобы сделать первую попытку улучшить своё состояние, и, если честно, он так вдохновлён, что даже не боится ошибиться, действуя так резко и необдуманно. Лишь бы океан не был слишком тёмным. Лишь бы ужинающие пассажиры не закончили слишком быстро и не наводнили верхнюю палубу. Ему нужно попробовать договориться с пугающей водой самому.

***

За столиком номер двадцать главного ресторана лайнера «Daughter of Poseidon» царит отличное от других дней оживление. Дамы в шёлковых блузах, с яркими брошами в виде неизвестных этому миру птиц и цветов на них, наслаждаются игристым вином, так приятно сочетающимся с суфле, и переговариваются с мужчинами, многие из которых нарядились в классические фраки, и, конечно, не отказывают себе в удовольствии поиграть с бокалами, на дне которых плещется виски или вино. Лишь один гость этого столика недоволен. Его брови чуть сведены, а нога, закинутая на другую, дёргается в раздражении. Эти самые ноги, обтянутые тёмно-коричневой дорогой тканью, довольно стройные для мужчины, так и притягивают взгляд официантки, отчего она к своему ужасу пропускает вопрос, и явно не в первый раз. — Прошу прощения, — низкий голос наконец достигает ушей девушки, что стоит перед ним совершенно пунцовая. Молодой мужчина подаётся вперёд, вынуждая её пискнуть от смущения. — Почему в меню нет маленьких пирожных с ромом? На десерт я желаю только их.