Когда прилетит комета

      Ждать пришлось долго. Ореола настояла, что напишет ответ прямо сейчас и Солнышко отнесёт его вместе с Вещуньей в академию.       Это был на удивление нежаркий день, точно лето копило силы на последний рывок, и тот клонился к полудню. Прохладный ветерок развевал золотой гребень на шее. Дракониха, уставившись в небо, делала вид, что все хорошо, все в порядке. Вещунья стояла рядом, чуть ли не прижимаясь к траве своими тонкими лапками, на одной из которых мерцало созвездие чешуек, похожих на браслет. Одного взгляда на раздувшийся живот Вещуньи было достаточно, чтобы понять, от чего Звездокрыл так нервничал.       И Солнышко сдерживала рыдания. Не только из-за того, что Вещунья должна скоро снести яйцо, яйцо её и Звездокрыла, но и потому что дракончику уже не суждено вылупиться. Ах, что же чувствует Вещунья? Она ведь слышала Карапакса. Боится? Отрицает?       С юга двигалась грозовая туча. Шум моря доносился из-за шороха встревоженной листвы и шепота колышущейся травы. Ветер нарастал. Становилось холоднее. Драконихи спрятались под густую древесную крону, и песчаная неуверенно коснулась лапкой плеча Вещуньи. И та, дрожа и беспокоясь, сжала её, молчаливо отвечая на поддержку. Седое облако накрыло все Радужное королевство, но не спешило низвергаться дождём. Сперва накатил новый порыв холодного ветра, затем забились все разом створки окон и чья-то незапертая дверь. Где-то в отдалении громыхнуло.       — Все будет хорошо, — обещала Солнышко.       — Надеюсь, — прошептала Вещунья.       В этот момент радужная королева, раскрыв свои роскошные крылья, выпрыгнула из окна, оседлала воздушный поток и с лёгкостью пёрышка спустилась к гостям. Они редко виделись в последнее время. У Солнышка было много дел в академии Яшмовой горы, у Ореолы — в объединённом королевстве, где, казалось, каждый второй на первых порах пытался её убить. Сейчас Солнышко смотрела на худую, гибкую и невероятно красивую дракониху с цветочным венцом вместо короны и великолепной сине-фиолетовой чешуёй.       Ореола выглядела важной. Она была важной. Важнее Звездокрыла и Глина, простых самцов, и каких-то там принцесс без права на трон. Она была королевой, перевернувшей некогда прочный и бездарный уклад жизни радужных драконов. Рядом с ней Солнышко чувствовала себя какой-то неудачницей.       И тут же все величие разбилось вдребезги, когда, вручив свиток, Ореола лучезарно улыбнулась подруге.       — Береги себя, ладно? — попросила она. — Если я правильно поняла, намечаются опасные времена.       — О да, — Солнышко надеялась, что за всхлип Ореола приняла лёгкую простуду. — И… ты тоже, хорошо? Прошу, будь очень осторожна.       — Клянусь хвостом! — с этими словами Ореола прижала к себе Солнышко, и та вздрогнула от яркого, сильного запаха фруктов, исходившего от королевы. Ореола коснулась носом её ушка и прошептала: — Мне страшно.       Она поверила.       — Мне тоже, — призналась Солнышко.

***

      Беда помнила, что день начался совсем недавно, и вот, уже закат, и она ищет Карапакса. Непонятно зачем, непонятно почему. Она даже не поняла, почему думает об этом. Она попыталась вспомнить, что произошло несколько часов назад, и не могла — ничего интересного.       Небо наливалось багрянцем, и августовский ветер становился холоднее. Вечерело. Сумерки спускались на драконий континент, как саван на тело мертвеца. Беда смотрела то на него и его дребезжащую, тонкую, рыжую нить на горизонте, то на землю, где стелились длинные тени. Она вдруг подумала, что все это бессмысленно. Зачем луны сменяют солнце, если всему этому скоро придёт конец? Беда не могла взять в толк.       В чем вообще смысл всего этого? В чем смысл Глину быть с ней, в чем смысл ей быть с ним и своими детьми? Сколько бы ужасными ни казалась ей в глубине души эти мысли, они рвались из неё, точно весенние ростки, и пускали корни. Можно все бросить, это уже не важно. Дракон, способный прожечь самый прочный металл, бессилен против какого-то небесного камешка.       Карапакс сидел на берегу прозрачного, охваченного кровавым огнем озерца. Его опоясывал лесистый берег с тонкой кромкой песка. Морской дракон сидел у самой воды и смотрел в неё, как если бы видел там что-то. Будущее, которого не будет? Минуту, когда все закончится? Или своё прошлое, где были только ошибки и сожаления? Беда спустилась к нему и, коснувшись песка лапами, почувствовала, как меняет свою структуру поверхность под ней. Но она привыкла и пошла вперёд, к Карапаксу, который будто не видел свою подругу.       Беда искала слова, чтобы что-то сказать. Они не вертелись на языке и не бились в груди. Их просто не было, и приходилось все придумывать самой. А что сказать? Зря ты так, Карапакс, детей напугал чистой правдой? Беда фыркнула. Карапакс был бы рад пообщаться о том, чего небесная не понимала и не помнила. Когда они, интересно, вообще общались в последний раз? Порыскав в памяти, Беда нашла там целое ничего. Но пошла здороваться с ним.       — Помнишь наше путешествие? — она выудила из памяти маленькое, но значимое воспоминание: Карапакс, вкус сырой рыбы на языке и отвращение, смешанное с благодарностью. Морской медленно повернулся на звук, будто ожидал кого-то здесь рано или поздно встретить, и вернулся к разглядыванию воды. — Я широко разинула пасть, а ты, насадив рыбу на палку, помог мне попробовать на вкус что-то не жаренное. Я узнала истинный вкус рыбы. А потом ты помог мне также съесть мясо и научил Глина, чтобы я всегда могла попросить его накормить меня ананасами. Это мой любимый фрукт. А однажды я попробовала арбуз… и все благодаря тебе.       — Все это скоро станет не важно, — Карапакс шептал, словно кто-то мог их услышать. Беда села рядом и кивнула.       — Знаю.       Она обещала Глину найти способ все это остановить, и это невозможно. Но возможно сохранить тайну и дать драконам пожить нормально, без спешки. Беда не видела смысла ни в этом, ни в комете, которой понадобилось их убивать. Все, чего хотела Беда — жить, думая, что она никогда не умрет, рядом с любимыми. Но и эти любимые, как воспоминания о былых приключениях, стали незначительными, не имеющими смысла.       И все же.       — Давай вернёмся, — попросила она. — Цунами очень волнуется и, наверное, остальные твои сёстры тоже.       — Зачем? Для чего?       Беда вздохнула.       — Просто скажи, что ты пошутил, и до конца своих дней они будут жить, как драконы, у которых ещё вся жизнь впереди.       Глаза Карапакса зло сверкнули.       — Лучше бы летела к своим детям! — воскликнул он. — Лучше бы полетела к ними в Небесное королевство и повеселилась! Лучше бы нашла могилу матери и испражнилась на неё, как того Кречет и заслуживает! Но нет, — Карапакс встал, словно был готов драться с огненным чудовищем, некогда побеждавшего любого, даже самого сильного, воина. — Ты искала меня, потому что тебя так попросили, и хочешь провести это время, притворяясь, что ничего не случится!       — Смысла в жизни вообще нет, — Беда безразлично пожали плечами. — Когда я нашла отца, то думала, он есть, когда мы путешествовали, думала, что он есть, когда я поддержала Рубин в битве с Пурпур — думала, смысл есть. Но его нет и не было. И сейчас я вижу, что смысла нет ни в том, чтобы сидеть рядом с детьми, ни в том, чтобы притворяться. Вообще ни в чем.       И это страшно, поняла она, и холодок ужаса закрался в душу. Если смысла нет, зачем она вылупилась и стоит здесь? Что делать? Идти направо? Смысла нет. Налево? Смысла нет. Лететь? Куда? Падать? Глупо, ведь ты все равно умрешь, раньше или позже — не имеет значения.       Карапакс застыл. Он смотрел на воду, оранжевую и красную в сиянии заката. Вчера он сообщил страшную весть, сегодня есть сегодня, значит, завтра — последний закат, последний раз, когда можно будет налюбоваться солнцем. Беда этим и занималась. Впитывала в себя образ огненного пятна на бескрайнем небе, запоминала каждый его розовый мазок и алую линию, оставленную кистью умелого художника. Карапакс обессилено ухнулся рядом с подругой и заплакал, зарываясь мордой в песок. Он подал ей лапу, надеясь, что Беда сразу его убьёт, но она не сделала этого.       — Смысла нет, — продолжала она размышлять, хмурясь. — Но мы сами его придумываем. Я придумала, что смысл — это моя семья и исправление прошлых ошибок. Придумала, что он здесь, в тебе, моем друге, который не спасёт Пиррию, но даст ей умереть безболезненно.       — Смысла нет, — вторил Карапакс. — Судьбы нет. Нет судьбы, кроме той, что мы творим сами, — и поднял на неё глаза. Его мутный взгляд прояснился, и Карапакс как бы увидел меднокрылую подругу заново. Что-то в нем сломалось, остановилось, перестроилось и снова пошло. Она видела это яснее яви. — Беда…       — Да ты философ, — улыбнулась и поняла, что дышать стало легче, и ком, засевший в горле еще прошлым вечером, пропал. — Поднимайся. Давай ещё немного посмотрим.       И вдруг все встало на свои места. Кусочки пазла сложились. Беде стало понятно, не важно, что есть смысл и существует ли он, важно хотя бы имитировать наличие смысла, как она и остальные драконы всегда делали. Это смысл в мире без смысла, ведь если даже не притворяться, то ты просуществуешь свою единственную жизнь, но не поймёшь. Ты будешь пустым, и место, которое в этой жизни ты занимаешь, останется таким. Проблема не в том, видит ли смысл Беда, а видит ли смысл Карапакс, прожигающий последние свои часы в одиночестве, на дне бутылки?       Она попыталась найти злость, взращённую Пурпур, и обнаружила лишь запустение, сквозняк и паутину в том темном и некогда полном отделении души. Она помнила, как часто рычала, огрызалась, угрожала и была готова вспороть своими огненными когтями даже мордочку невинной Солнышко и укусить Карапакса, желавшего ей только добра. Где все это сейчас? Неужели она выжгла это из себя и теперь не может разозлиться из-за того, что происходит с ними со всеми?       Карапакс дрожал, вытирая глаза от слез и песка. Шмыгнул носом и спросил:       — Ты когда это стала такой умной? То есть…       — Наверное, когда узнала больше об этом мире, отучилась в академии, подумала, что влюбилась в кого-то помимо Глина, проходила пару месяцев с разбитым сердцем, призналась Глину в чувствах, а через пару лет высидела три яйца, — Беда хмыкнула. — Поверь, такой жизненный опыт с любого собьет спесь. Так что да, ты прав — я стала умной.       Второй день до конца света умер, и третий зажегся звёздным инеем на бархатном чёрном крыле. Серебристые узоры, напоминающие фигуры, проступили на стекле ночи. Беда смотрела, считала, ждала. Вскоре проступили очертания толстого когтя луны. Ещё не половина, но близко к ней.       Карапакс зевнул.       — Посмотри, как красиво, — сказала она. — Кажется, это созвездие Дерущихся Драконов?       — Нет, это Большая Медведица, — поправил он. — Но да. Красиво.       Было видно, ему хотелось убежать, закричать, снова расплакаться. Только Беда, сидевшая рядом и стукнувшая его по голове около философскими рассуждениями, не позволяла ему снова сойти с ума. Она поняла, сейчас Карапакс болен, и в нем блуждает яд, как тот, что был в Глине после укуса драконьей гадюки. И сейчас Беда должна выжечь его, успокоив друга, приведя его растрепанные чувства в порядок.       Она никуда не торопилась. Вся ночь была в её распоряжении и казалась вечной. Они говорили. Карапакс дрожал, затем застыл, точно согрелся о близость с Бедой, перестал плакать. Она выуживала из памяти моменты, которые чудились чужими, не случившимися с ней. Предательство, чтобы любимый земляной был с ней всегда. Помощь Солнышко в битве Вольных Когтей и бойцов Огонь у врат песчаной крепости. Присяга королеве Рубин. И все те убийства… странно было осознать, что, сколько бы Беда хорошего ни сделала, плохого всегда будет больше. Каждая смерть на арене. Каждый прожитый день под крылом Пурпур. Она откровенничала с Карапаксом и пересказывала ему то, что он и так знал. А после Карапакс стал делиться с ней уже известной, но не потерявшей остроты болью вроде рассердившегося отца, когда сын его подвёл.       Месяц, окружённый белым ореолом, безмятежно мерцал.

***

      Была у вторых драконят судьбы одна примета: если Вихрь и Холод прекращали точить друг о друга языки, значит, все действительно плохо. Однако надвигался конец света, и они продолжали язвить. Они говорили, говорили очень много. И впервые Луновзора, чьё обострённое чутьё редко подводило, растерялась. Она верила приметам, и сейчас не понимала, что делать.       Карапакс сошёл с ума. Холод и Вихрь делают вид, будто ничего не происходит. Кинкажу спит, привалившись к её плечу, и бормочет. Ученики в панике. Основатели упорно делают вид, что держат ситуацию под контролем, особенно Цунами. Потрошитель бухал. Иными словами, компасы сбились, часы идут в обратную сторону. Мир окончательно сбрендил. И во всем этом тонула зеленоглазая ночная красавица, некогда изобличившая страшного злодея.       Луновзора смотрела, как за грязным стеклом садится, раскаляясь докрасна, солнце, и плавится, растекаясь по линии горизонта. Она не могла отвести глаз, настолько это было невероятно, сказочно и пугающе. Она думала о Карапаксе и его комете. Она думала, прощаться ли с Пиррией и этим закатом.       — Эй, — Кинкажу приоткрыла один глаз и лукаво улыбнулась. — Знаешь, что общего между тобой и совой?       — Что же? — Луновзора тут же обратила на неё внимание. Лишь бы отвлечься и забыть. Ничего ведь не происходит, все нормально, они переживут эти дни, переживут неделю, переживут этот год. Все будет, как сказал Вихрь, хорошо.       — У вас рожи вот такие, — с этими словами Кинкажу поддела когтями веки и сложила губы в «дудочку» на подобии маленького совиного клюва. Одним показалось бы это оскорбительным, но Луновзора была счастлива. Она тихо засмеялась, пряча улыбку в кулачок. — Интересно, а что у сов внутри?       — Ты невыносима, Кин!       — Я знаю! И за это я себя люблю.       Она напрягла зрение. В огненной вспышке чуть не затерялась далекая прекрасная долина, заросшая зелеными деревьями и населенная стадами коров. Меж душами вилась речка, огибала мраморно-белый острый мыс, выглядывающий прямо из земли, и спешила в другие места.       «Удивительные все-таки эти тропы и реки, — думала Луновзора. — Когда смотришь, как они убегают вдаль, хочется побежать за ними следом и посмотреть, где же они кончаются…».       Грусть шипом крыжовника вошла в её грудь. Луновзора сильнее всего хотела вернуться в родной дождевой лес, к маме, и коснуться лапами пружинистого мха, и утонуть в зелёном сумраке. Все будет хорошо, напомнила она и себе и, расчувствовавшись, взяла Кинкажу за лапку. У неё были тёплые тонкие пальцы желто-розового цвета и перламутровые маленькие коготки. Почувствовав близость подруги, Луновзора немного успокоилась.       И произнесла самое страшное, что могло прийти в голову. Оно противоречило обещанию Вихря, которому она верила, как себе, и её собственным убеждениям. Она сказала, вдохнув и не выдохнув, иначе заплакала бы:       — Я не хочу умирать.       — И не умрешь, — в этот раз улыбка Кинкажу была искренней.       Луновзора смотрела в её прекрасные глаза и видела в них клятву: ты не умрешь, дражайшая подруга. Я об этом позабочусь. Я буду шутить, смеяться, улыбаться, пока эта комета не расхочет лететь на нашу жалкую планетку.       — Не умрешь, — вторил Кинкажу Вихрь, коснулся лапой её крыла и поцеловал в плечо. Луновзора сладко вздрогнула. — Чтоб мне гореть в Клоаке Ярости, если это не так!       Луновзора расплакалась.       Они легли спать счастливые.       А потом, уже перед рассветом, счастье развеялось, как струйка дыма, как соль в воде, как снег в пламени. Пол под ними вздрогнул, и из глубин Яшмовой горы раздался рев, будто кому-то огромную грудь пробили тараном.       Луновзора открыла глаза.

***

      В девственно-чистом космическом пространстве было тихо. Порядок посреди хаоса имел цвет чёрной чешуи, на которую просыпали блестки, а может, на которую росой дыхнула утренняя трава. Ни шума, ни запаха. Слишком ярко из-за звёзд, планет и скопления серо-коричневых метеоров.       Подобно пущенной стреле, огнехвостая комета неслась вперёд, вперёд, сметая само пространство со своего пути. Она минула метеоры, пролетела вблизи какой-то маленькой газовой планетки и не остановила ходу посмотреть, как прекрасны космические пейзажи. Ей было все равно на розово-синюю туманность, расплывчатую, непонятную, как наше облако.       Она неслась к солнечной системе, которая, будь комета живая, показалась бы забавной: она ведь отличалась от всех прочих своей неординарной простотой. Всего три луны, одно солнце, малютки-миры, кругленькие, без изъянов. Один красный, как заливное яблоко, второй — желтый, прямо как сердцевина ромашки. А третий… третий был самый типичный, голубой, с пятнами зелени.       Именно туда комета и неслась. На голубой шарик, единственный из своих собратьев обзавёдшийся жизнью.       И скоро она эту жизнь сотрёт.