Когда прилетит комета

      Морская проснулась, обнимая Ореолу, и под ними прогибалось цветочное ложе. Пахло Пушистиком, пристроившимся между ними, фруктами, магнолией и почему-то кипарисом. Цунами нехотя открыла глаза и приподнялась. Утреннее солнце падало на зелено-розовую с вкраплениями синего и красного чешую и подсвечивало тонкие мембраны крыльев. Ресницы трепыхались, будто Ореола хотела проснуться и не могла. Умиротворение, застывшее на её лице, заставляло сердце нежно плавиться.       Она смахнула с её щеки прилипший смятый лепесток и улыбнулась. Вот бы время остановилось, дало им шанс. Вот бы, если эта комета вообще появится, она минула драконий мир! И тогда Цунами снова сделает Ореоле предложение, и они будут жить как Глин и Беда, счастливо и с выводком маленьких чудовищ. Они могли бы взять сирот, морских, ночных, радужных, любых. И были бы те счастливы с родителями, и они, эти родители, души не чаяли бы в своём приемном выводке.       А потом за дверью зазвучал голос Потрошителя:       — Ваше Величество! Ваше Величество, вам письмо из академии Яшмовой горы!       Ореола открыла глаза, повернулась к Цунами, залилась румянцем и вскочила с постели. Тут же, будто остыв, чешуя её стала царственно-серебряной, посыпанной золотой крошкой. Ореола была и мигом ушла — только её тень, величественная и невозмутимая, осталась. Цунами действовала по сценарию, заученному ещё с юности. Она неслышно шмыгнула в шкаф и плотно закрыла дверцы. Тогда заговорила Ореола, наматывающая на шею цветочное ожерелье:       — Входи.       Потрошитель был мрачен даже со своей чёрной чешуёй и по обыкновению хмурым взглядом. Тот весёлый молодой дракон с искоркой смеха в глазах и хитрой ухмылкой во весь рот, пропал куда-то после эпидемии. Отныне он носил плащ с новым гербом объединённого королевства, хотя раньше пренебрегал традициями, и серьгу с белым бриллиантом.       Он передал Ореоле свиток с печатью Яшмовой горы.       — Три минуты назад Вещунья прибыла сюда и потребовала, чтобы вы прямо сейчас прочитали послание земляного Глина.       — Требует? — Ореола фыркнула. — И почему именно Глин? Разве Цунами нет на посту?       — Я не имею понятия, — он пожал плечами. Морская сглотнула, как ей казалось, слишком громко, и прижалась крылом к стене. Она прислушивалась. Ореола немного посмотрела на Потрошителя, затем ловким движением когтя сорвала печать и принялась читать. Выражение её лица менялось, как частота дыхание Цунами — ожесточалось, приобретало багровый оттенок, как становились быстрее, больнее, жарче вздохи Цунами. Она знала — в этом письме нечто страшное, в Яшмовой горе случилось нечто страшное. Пока она… была здесь и пряталась не пойми от чего. А потом она услышала:       — Незамедлительно отправляйся в Яшмовую гору с отрядом «Баламутов», Потрошитель. У них проблемы. Есть информация, которая не должна стать достоянием общественности, и все, что ограждает Пиррию от полного хаоса — вы и стены академии.       Потрошитель остался невозмутим, как и его королева.       — Будет сделано, Ваше Величество. Есть ещё приказания?       — По пути, я только что вспомнила, найдите Цунами. Уверена, она, как с ней это обычно бывает, забыла всем сообщить, что летела сообщить мне об успеваемости драконят от нашего королевства. Думаю, она сбилась с пути, — это была самая неубедительная ложь, которую слышали Цунами и Потрошитель, но он кивнул, молчаливо обещая выполнить приказ.       Она тихо вздохнула, прижала лапу ко рту и зажмурилась. Беспокойство роилось в ней как червяк. Потрошитель вышел, и комната погрузилась в тишину, но какую-то странную. Тихо. Тихо. Неслышно стрекоз и кузнечиков, цоканья когтей ленивца, ветра. Солнце поблекло. Осознание навалилось на Цунами, и радость, поющую в сердце, смыло волной разочарования и страха.       В голосе Ореолы скрежетал металл. Она сказала, глядя на дверь и сжимая свиток в лапе:       — Выйди. Сейчас же.       Цунами поняла, что все испортила. Даже грядущий конец света отошёл на второй план. Глаза Ореолы потускнели, будто из них высосали весь свет, и этот взгляд — взгляд дракона, которого предали, — выжигал уродливые узоры на синей чешуе. Только что применённая сдержанность разбилась, как скорлупа, и осыпалась. Она показала ей свиток.       — Так вот зачем ты здесь, — прошептала Ореола. — Чтобы… чтобы что? Перепихнуться перед тем, как нас раздавят бредни твоего полоумного брата?       Цунами сглотнула ком в горле.       — Нет, — она подошла ближе и решила, что врать незачем. — То есть… то есть, я прилетела сюда, потому что испугалась, да. Потому что комета…       — Ты пытаешься меня убедить в конце света, который якобы наступит завтра? — Ореола стиснула зубы. — Чертовски оригинальная причина, чтобы помириться, Цунами, ведь свою вину ты, разумеется, не признала бы.       — Ори…       — Вон отсюда, — она порвала белоснежную бумагу, как разорвала бы морскую. — Тебя ждут.

***

      Холод думал, что умрет в своей постели, окружённый внуками и своими на редкость плодовитыми детьми, и со спокойной душой отойдёт в мир иной, к своей давно покойной жене. Однако вот ему тринадцать, он молод, полон сил, недавно расстался с самкой, причём, не ледяной, и планов на будущее нет. Теперь же, видимо, не будет. Он, преподаватель академии Яшмовой горы, заперт в четырёх стенах и готовится встретить здесь свои последние дни.       Звездокрыл шлялся взад-вперёд, будто это могло все изменить, и Кинкажу устала повторять: «Ты раздражаешь, хватит ходить!». Сама она, как Вихрь, сидела на своём тёплом гнёздышке и ковырялась во внутренностях здоровенного жука, которого поймала за это время.       — Зачем… зачем ты это делаешь? — Холод закатил глаза.       — Ну раз мы все равно скоро умрем, я хочу узнать, из чего эти существа состоят. Типа, — Кинкажу передернуло. — У них все как у нас, только маленькое, или все иначе?       — Мы не умрем, — вздохнул Вихрь. — Боюсь, я повторил это шестой раз.       — Вещунья не вернулась вместе с солдатами, — Звездокрыл лепетал себе под нос. — Но с ними была Цунами. Может, я ошибся? Кто-нибудь видел Вещунью?       — Прости.       Ледяной упал на своё гнёздышко и развернулся к стене. Он чувствовал взгляд стражника на своей спине, как если бы ночной хотел сжечь его своими глазами. Холод старался заснуть и не мог, все думая о том, возможно ли спать, когда надвигается конец света, и почему никто не понимает стремление Кинкажу узнать все, что её интересовало, теперь. Ему было страшно, но он смирился, как учила королева Глетчер. Сохранять достоинство даже когда хочется плакать и кричать от ужаса.       Ледяные, любит говорить Луновзора, странный народ, и, увидев разницу между ними и остальными, он понял, что так оно и есть. Даже радужные не настолько сумасшедшие, как ледяные. Но в этом Холод видел сплошные плюсы. В отличие от тех же Кинкажу, Вихря или Карапакса он мог сохранять спокойствие перед лицом смертельной опасности. И сейчас за то же качество он бесконечно уважал Беду.       — Я могу хотя бы в туалет сходить? — услышал он голос Вихря.       — Ради вашей же безопасности, этого не стоит делать. Ваши ученики сейчас на взводе. Памятуя о первых днях существования академии…       — Погоди, Коготь, это ты? Который из Кварцевого крылышка? Черт подери, откуда у тебя этот шрам на всю рожу?       Холод печально вздохнул. Да, он понял, о чем говорит ночной. Противостояние Хладны и Стерх, едва не погубившее школу, въелось в камень Яшмовой горы и по сей день бродило зловещим эхом в её коридорах. На что могут пойти дракончики ради достижения своих целей, ради мести и желания провести время с родными? Холод сочувствовал тем, кого основатели заперли здесь, но полностью разделял их опасения насчёт остальной Пиррии. Что будет, когда все драконы узнают о летящей на них комете? Хаос, противоестественный ледяным драконам, как земляным чистоплотность. Бунты, последние гуляния, истерики. А как разойдутся религиозные фанатики и шарлатаны! Пиррия умрет раньше, чем комета выжжет атмосферу планеты!       Пусть лучше все останется, как есть. Пусть Пиррия умрет собой, без страданий, коих слишком много выпало на её старые плечи.       — Звездокрыл? — Холод задремал, и разбудил его басовитый голос Потрошителя. — Я здесь. Привет, приятель. И тебе привет, Луна.       Луновзора от души чмокнула ночного военачальника в щеку, а Звездокрыл пожал ему лапу. Вихрь тоже подошёл обменяться любезностями, как два приближённых к своим королевам дракона. Кинкажу дружески пнула Потрошителя, и тот ответил ей тычком в бок.       — Где она?       — Вещунья отдыхает в Радужном королевстве, но поверь, скоро она прилетит — посыльный от Её Величества Ореолы гнал во весь опор, чтобы сообщить об этом.       — Если он ещё не улетел, сообщи ему, чтобы ей выдали охрану! Очень-очень прошу тебя!.. — Звездокрыл чуть не плакал. Когда-то, когда Холод и его крылышко сами были учениками, этот ночной много улыбался и даже несмотря на слепоту не казался жалким. Он ориентировался в огромной библиотеке лучше любого зрячего и знал много такого о драконах континента, чего сами эти драконы представить не могли. И именно он, Звездокрыл-слепец, кинулся защищать маленьких драконят, когда Мракокрад явился в академию.       Холод вздрогнул. Он не был дракомантом, ведь дракомантия это сказка, и все равно являл собой смертельную опасность за счёт своего безумного, извращённого, но, стоит признать, гениального ума. А ещё Холод понял, в чем причина душевного надлома Звездокрыла. Он понял это ещё когда Вещунье стало тяжело ходить, и Вихрь сообщил ему об этом, и когда ночной, с трудом пряча свои чувства, просил Глина послать в Радужное королевство кого-нибудь другого.       Луновзора обняла Звездокрыла, и тот ответил на объятия, прижавшись щекой к её щеке.       — Все с ней будет хорошо, — убеждала она его. — Поверь, Вещунья крепкий орешек. Помнишь, два года назад на неё свалился книжный шкаф, и та даже ничего себе не переломала?       — О, да! — Кинкажу кивнула. — Уверена, если нам придётся когда-то осаждать чей-то замок, лучшего тарана, чем голова Вещуньи, просто не найти!       Звездокрыл даже не засмеялся. Холод стиснул зубы, поморщившись, ощутив его страдания, как свои собственные. Вихрь сел рядом с ним и издал тихий вздох. Холод приподнял голову. Они смотрели, как Кинкажу, умеющая шутить, впервые не может вызвать у кого-то смех, а Луновзора искренне смеётся. Наверное, ей просто нужен повод быть весёлой. Ей нужно немного смеха.       — Ты веришь в это… все? — спросил Вихрь и посмотрел на друга взглядом тверже песчаной крепости. Холод кивнул:       — Верю.       — И ты… не плачешь, не молишься, не пытаешься хоть что-то сделать?       — Я ледяной. Смирение у меня в крови. А вот то, что ты сидишь здесь и бездействуешь, поражает меня, — он понял это только что и даже немного испугался. Вихрь сидел здесь вместе с остальными, не пытаясь вырваться, чтобы найти способ спасти Тёрн, заменившую ему мать, и проведать Лучик и Солнышко. Он здесь, рядом с Луной, и ведёт себя так, будто ничего не происходит. Это точно тот Вихрь, бросивший вызов всей преступности Песчаного королевства и Мракокраду? Тот самый Вихрь, заболевший кровавым мором и выживший?       Ухмылка на его лице немного смутила Холода.       — Иногда верю, и тогда я смотрю на тебя, чтобы не бояться. А иногда не верю, и так даже легче. Когда я не верю в комету, чернота, обступившая мое будущее, отступает. И я могу разглядеть песчано-ночных драконят, о которых мечтаю, тебя в роли их пустынного защитника, Лучик на троне и как я буду верой и правдой ей служить до глубокой старости.       За несколько часов Холод уже смирился с этой чернотой. Он привык думать, что для него будущее — пламя. Лишь бы мгновенная, без боли. И все же стало грустно при виде Вихря. Совсем молодой, а такой старый. Он говорил с Холодом, но смотрел на Луну, которую скоро потеряет. Их разделят Рай и Мать-Пустыня, и никогда больше, если кто-то из них не примет чужую веру, не встретятся. У ледяных все было проще. Они верили в смерть, безликую, бездушную, пустую. Тут-то он и задумался о природе религии и почему, когда у всех драконов есть единая веры в луны, они продолжали поклоняться старым богам и местам.       — Хочешь, чтобы я стал первым песчаным защитником ледяным? — эта мысль его улыбнула. — Ты такой же идиот, каким был, Вихрь.       — Ага. А я бы кем был для твоих драконят?       Холод пожал плечами.       — Просто моим другом. У нас, знаешь, бездуховное общество.       Вихрь посмотрел на него с сочувствием, и это уязвило гордость ледяного. Он безошибочно понял, о чем подумал Вихрь. Если не во что верить, можно сойти с ума или как ледяные драконы — смириться с тем, чего, по мнению других, можно миновать.       «Интересно, а что в головах этих ночных и Кинкажу? Приятно ли им сидеть здесь, вдали от своих семей? Что думает эта радужная простушка о сложившейся ситуации?».       Он отогнал страх, не присущий ледяным. Лучше уж умереть с достоинством, значит, не задумываясь, какие чувства терзают окружающих. Это тоже способ сойти с ума. И он продолжил фантазировать.

***

      Сложно придумать что-то более ужасное, чем сон о смерти всех, кого ты любишь, перед, собственно, этой смертью. То утро Глин встретил с воплем, который не смог вовремя заглушить. Он сдернул с себя одеяло, упал на пол и задышал глубоко и рвано. Плечо окатило холодной болью, но ему было все равно. Он лежал, касаясь щекой пыльного пола и сжимаясь, будто напуганный котёнок. Точно также он сжался, закрывая крыльями своих друзей много лет назад. Во рту пересохло, сердце ускорилось, забилось сильнее, как раненая пташка. Комната качалась, и Глину показалось — он все ещё там, на краю Яшмовой горы, смотрит, как все становится ничем.       — Глин, Глин, Глин… — голос его любви, успокаивающий и тихий, как ветерок, прошелестел над ним, и губы Беды коснулись его уха. — Это всего лишь сон…       Он думал об этом сне, когда летел к Яшмовой горе. Тупая пустота колола грудь. Он был далеко от своих малышей и на шаг ближе к расставанию с ними. Глин чувствовал себя пойманным в клетку. Он бился о прутья, он знал, что клетка большая, и клетка эта — планета, которая скоро станет бесплодной. Бежать некуда. И солью на рану ему стали слова Карапакса, страшное напоминание и подтверждение — ты умрешь, Беда умрет, Уголёк, Огонёк и Цапля умрут. И ты ничего не сможешь сделать, потому что не сможешь.       — Простите, — выдержка впервые за многие годы изменила небесной. Веко её дернулось, лапы — ослабели, так что без сил села перед Солнышком и Потрошителем. — Я не должна была его выпускать. Я должна была…       — Нет, — Солнышко, наверное, очень хотела взять её за утонченную лапку, но и этого простого проявления поддержки Беда была лишена. — Ты ни в чем не виновата. Карапакс бы в любом случае сообщил всем. Может, нам даже повезло, что он полетел за вами в Яшмовую гору, а не исчез посреди ночи, направляясь в Морское королевство.       Потрошитель цокнул языком и отдал свою пивную кружку, наполовину полную яблочного сидра, хмурому Глину.       — На, — сказал он. — Для настроения.       — Спасибо, но я вынужден отказаться, — земляной не говорил, а шептал, мыслями пребывая дома, со своими драконятами. — Не могу… даже есть не могу. Кто видел Звездокрыла?       И, словно услышав его, в зал ввалились в сопровождении двух баламутов Цунами и Звездокрыл. Пустой взгляд морской драконихи и её крыло на дрожащей спине друга сказали достаточно. Ничего не спрашивая, Глин и Солнышко обняли друзей.       — Трое учеников попытались выйти за пределы школы через тайный проход за столовой, — сообщил один из стражей. — Жар обнаружил их и привёл обратно.       — Могут ли быть ещё такие проходы? — спросил второй.       — Нет, мы знаем академию как свои пять пальцев, — усталым голосом произнесла Цунами. — Все, что изображено на вручённых вам картах, то и есть вся школа.       Потрошитель махнул лапой, отпуская своих воинов, и коснулся губами края кружки. Цунами и Звездокрыл сели по бокам от Беды, Глин и Солнышко налили им немного сидра, и тогда слепой ночной спросил:       — Вещунья?..       — Ореола же написала, она отдыхает, — фыркнул Потрошитель. — Чего ты такой беспокойный?       — О, не знаю! — раздраженно рыкнул тот и царапнул острыми белыми когтями пол под собой. — Наверное, потому что мы все скоро умрем, и все, чего я прошу — провести это время с любовью всей моей короткой жизни?       Солнышко низко склонила голову, и Глин, обративший на это внимание, сглотнул густую горькую слюну. Сердце обливалось кровью за друзей. Глядя на них троих и думая об Ореоле, Глин понимал, насколько они несчастны. Это не та проблема, которую они могут решить. Когда-то им казалось невозможным остановить междоусобную войну и найти счастье, но, как показала практика, трудность сохранить это счастье перед лицом истинной опасности, не драконов, а самой природы.       Многие драконы умрут, не узнав, что значит плакать, упираясь в плечо друг-другу, идти на бой, зная, что вернёшься живым, и дома тебя будут ждать любимая жена и дети, смакуя только услышанное: «Я люблю тебя».       — А я вот об этом мечтаю, знаете, — Потрошитель устало потёр глаза. — Чтобы на меня наконец упало что-нибудь тяжёлое да убило.       Эти слова вывели Глина из задумчивости и ударили, как если бы Потрошитель лично сломал ему челюсть. Звездокрыл вскочил, но Цунами удалось снова пригвоздить его к месту. Она дышала тяжело и зло, точно каждый вздох был пыткой, и уставилась на бывшего убийцу. Наконец нечто вспыхнуло в её зелёных глазах, нечто похожее на гнев, и она наклонилась к Потрошителю. Тот сидел, не шелохнувшись и никак не изменившись в лице.       — Поздравляем, — сказала она. — Надеюсь, ты рад.       — Я лечу к Вещунье, — Звездокрыл снова вскочил, и снова Цунами, рыча, опустила его на место.       — Ты будешь сидеть здесь, дорогой мой, — приказала она. — Пока мы все живы, я директриса, и я главная. Никакого хаоса, разве не ради этого Глин вызвал «Баламутов»?       Земляной медленно кивнул.       — Солнышко, — заметив, как помрачнела малышка песчаная, сказала Цунами. — Лети в Радужное королевство и побыстрее возвращайся. Чтоб дотащила Вещунью сюда и усмирила любовь этого милого придурка.       — Но…       — Ты самая быстрая из нас, — добавила морская. — Ты долетишь до дождевого леса за час, не успеет и солнце сесть, как ты вернёшься к Лучик. Теперь ты, Беда.       Она с готовностью встала.       — Найди чертового Карапакса. У меня появился план, как успокоить наших учеников.       — Чтобы он соврал им о комете? — хмыкнул Потрошитель.       — Чтобы сказал правду, — Цунами стиснула когти на ручке своей кружки. Она решительно встала, запив своё плохо скрываемое горе слабым алкоголем, и выкрикнула: — Все, что он сказал — бред! А Глин в это поверил и поднял тревогу.       — Глин поднял тревогу не из-за того, что поверил, а потому что эти дети могут разнести весть по всей Пиррии, и, хуже того, кто-то тоже может поверить, — фыркнул он, в общем, совсем не зло, скорее устало. Только ему не хватало поссориться с друзьями, вместе с которыми он вылупился и к которым прижимался холодными ночами в теплом гнездышке. И впервые он не ощущал себя их Хранителем.       — Говори, что хочешь, — Потрошитель даже не смотрел на неё. — Но я знаю, ты веришь и тебе страшно.       Цунами направилась к двери, и Солнышко поплелась за ней. Они знали, «Баламуты» их пропустят, так как приказ распространялся только на учеников. Глин хотел пойти за ними. Беда остановила его, погладив отлитым из золота и меди крылом и обещав скоро вернуться. Звездокрыл убито свернулся клубочком и неслышно заплакал. Потрошитель пил и смотрел на удаляющихся драконих.       — Куда ты пошла, директриса? — спросил он.       — За бумагой, — не оборачиваясь, тут же ответила она. — Хочу перекинуться парой слов с твоей королевой. Надеюсь, Солнышко не будет затруднительно?..       — Ничуть нет, — принцесса изобразила улыбку, но и в ней Глин прочитал благодарность.       Беда шла за ними, и земляной дракон еще долго смотрел на её чёрные следы. Он верил, та справится быстро, а вот получится ли исполнить план Цунами в жизнь оставалось непонятным. Всем было ясно, что каждый, сидевший в этой чертовой комнате, верил в пророчество Карапакса и в его неотвратимость. Каждый, кроме Потрошителя, боялся смерти, это естественно, как дыхание и голод. Один страх порождал другие страхи — не столько умереть, сколько увидеть, как сгорают твои родные, и не успеть попрощаться с теми, кто этого достоин. Страх не успеть. Страх…       Глин закрыл глаза. Он понял, чего сейчас испугался — что Беда задержится, и они проведут вместе на пару часов меньше отведённого срока, а может, что сейчас он видел её в последний раз.