Когда прилетит комета

      Карапакс всегда думал, что, если смерть и будет бродить где-то рядом, она не затронет его. Ведь он слишком молод, чтобы умирать, и считал — смерти нужен момент, нужна судьба, чтобы забрать очередную жертву. Карапакс был уверен, что для него этот момент ещё не настал. Нет, он чувствовал это и был уверен, он был уверен — я не умру ни сегодня, ни завтра, ни через год. Однако теперь, с невидимым грузом на плечах, который был тяжелее всего неба, и горьким гнилым вкусом во рту, он вдруг понял. Понял, чего не понимал раньше. Смерти не нужно разрешение и ей неважно время. Она забирает то, что хочет, ибо может, а когда, кого и почему, не играет роли.       Будь в этом мире магия, он бы спас всех, спас себя в первую очередь, ведь боялся закулисья. Что там, за ширмой жизни? Рай, в который верят ночные? Владения Утонувшего Бога из морских легенд? Или перерождение, как говорят небесные? Может, ничего из этого, может смерть это — тьма? Несуществование? Вот ты есть, и вот тебя уже нет, и ты даже не понимаешь этого. Тебя нет, как ещё не зачатого дракончика, нет, как горячего снега и четвёртой луны.       Думая об этом, будто в потоке тягучего киселя, и шатаясь, точно больной, Карапакс шел вперед. Кажется, он был в Яшмовой горе, и в широком коридоре ему попадались беззаботные, ничего не подозревавшие ученики. Вот принц Утёс науськивал Миротворца на очередную шалость, вот младшая сестра Солнышко со своей подружкой несут стопки прочитанных книг в библиотеку, вот Кайра, надув щеки, слушает недовольства Анемоны. Какие беззаботные, детские лица. И их так много!       Кто-то врезался в Карапакса, но онемевшая плоть не отозвалась болью. Он просто отшатнулся и, не сбавляя шагу, двинулся дальше. Все качалось, как если бы Яшмовую гору выворачивали с корнем из земли.       Холодно… слишком холодно…       Захотелось в туалет, поесть, обнять кого-нибудь и уснуть. Но всего этого теперь Карапакс был лишен. Он шёл, не осознавая это разумом, но понимая душой. Что-то изменилось, и даже в воздухе запахло сладковатой смертью. Будь в этом мире магия, будь эта гребанная дракомантия чем-то больше сказки, он бы все изменил. Но он не мог, он ничего не мог, как жук, оказавшиеся между молотом и наковальней.       Он остановился перед кабинетом директора и постучался. Лапа дрожала. Пред глазами росла темнота, а в груди — холодная пустота. Карапакс подумал, что сейчас потеряет сознание.       «Мы все умрем, дорогая сестра», — именно эти слова он нёс Цунами.

***

      Она лишь казалась спокойной, но все, и он, и она, знали — все то маска, скрывающая страх.       — Предположительно, — Цунами вздохнула и потёрла лоб, и все так обыденно, будто Карапакс поднял панику на пустом месте. — А «предположительно» не значит «точно». Ты же учёный дракон, Карапакс.       — Шанс, что все обойдётся, — он сидел пред ней, но не смотрел. Глаза потухшие, взгляд опущен, плечи дрожат, и пальцы колит от холода, которого в кабинете не было. — Два процента из девяноста восьми процентов, говорящих обратное, — говорилось с трудом, будто в глотку запихали ваты. Однако Карапакс заставлял себя говорить. — И если бы я не сказал, это ничего бы не изменило, как бы мы ни хотели.       Цунами подумала: когда она чего-то не знала или не хотела в это верить, того, якобы предсказанного, и не случалось. Она не верила, что Кречет убьёт Ореолу раньше, чем они с Глином откроют выход из пещеры, и этого не произошло. Вера, как показывала практика, великая сила. Но тут же она вспомнила чудовищные переговоры, которые должны были пройти без происшествий, ведь в это верили драконята судьбы, и Жабра, который, Цунами тогда этого не знала, был её отцом.       Смерть двигалась издалека, где не видно созвездий Драконьего Хребта и Копья и не существует солнца, где, вероятно, царила беззвёздная безжизненная пустота. Она летела сюда, на их маленький голубой шар, огнекрылая, беспощадная. Как можно верить в то, чего не видел? Но как тогда подчинить это невидимое своей вере?       — Карапакс… — она подавила дрожь в лапах. И тогда Карапакс ударил по столу, вскочил и, плача, выкрикнул:       — Это правда! Я не хочу, чтобы оно было правдой, но это правда! Комета летит сюда, летит на Пиррию, и лишь какие-то два процента могут нас спасти! Цунами… — голос его сорвался на шёпот. — Прости…       Подхватив брата, как ничего не весящий льняной мешок, Цунами прижала его к груди, и его слёзы размазались по её чешуе. Он неслышно кричал, утыкаясь мордой в её сильное тело, и дрожал. Цунами подумала, наверное, бедный Карапакс заболел и его знобит. Его нужно показать Глину или просто дотащить до его комнаты, укрыть одеялом и приготовить чай. Но нет. Карапакс не был болен.       Но и никакая комета не уничтожит Пиррию, правда же?       — Как близко? — лишь спросила она.       — Три дня, — всхлип. — Три, если считать сегодня. Скорость… семьдесят три километра. В секунду. Диаметр… около пятнадцати километров… — всхлип и слабый стон. Цунами представила. Пятнадцать в диаметре — это вся Яшмовая гора. Что будет, если поднять её над облаками и снова бросить? Что бывает, когда падает дракон? Ударная волна, пыль, грязь, в земле могут остаться трещины и вмятины. Когда падает дерево, образовывается борозда, неглубокая, конечно. Если камень — он может оставить кратер, особенно, если большой камень упал с большой высоты.       Она запретила себе об этом думать. Карапакс ошибается. И все-таки в животе неприятно похолодело, как если бы Цунами съела мертвечину. Она выглянула в окошко. На неё смотрел клочок безоблачного, ясного, голубого неба. Вчера июль сменил август, и лето подошло к финишной прямой. Все, кто пожелал учиться в каникулы, скоро будут прощаться с тёплыми днями, а разлетевшиеся — к осени прилетят обратно. Ни тени конца света.

***

      Что будет, когда три дня, отделяющих Пиррию от вероятности, истекут? Куда эта вероятность повернёт? Ничего не произойдёт, и драконы проснутся, проживут следующий день, снова уснут, и так по кругу, или пламя и пыль разорвут этот цикл?       Она думала об этом, обходя кабинеты, спрашивая, как чувствуют себя учителя и не устали ли их драгоценные ученики. Думала за едой, выискивая в столовой Карапакса, думала, глядя на беззаботных дракончиков, что играли с пищей, безобразничали и шепотом дарили друг другу свои секреты. Думала, когда после обеда вылетела через один из множества туннелей на улицу, и солнце заиграло на её чешуе белыми искрами.       Как бы изменились мордочки учеников, узнай они, что это их последние три дня? А что скажут молодые родители, чья крохотная мечта вылупится как раз к концу?       Цунами облетела академию неровными кругами, надеясь избавиться от гомона чёрных, липких, как паутина, тревожных мыслей. Но ни запахи лета, ни умеренное тепло, ни попутный ветер не спасали. Многое вылетало из её головы: когда там новое заседание совета королев, какой сегодня день недели, о чем таком важном хотел сообщить Звездокрыл, и Цунами, сонная и раздражённая, не дослушав, прогнала его тогда? Но это… оно лишь крепло, как удачно посаженное семя.       И беспомощность, которой поделился с ней Карапакс, билась вместо сердца. Поэтому Цунами гнала мысли прочь. О чем не думаешь, того не будет. Если она в это не верит, значит, этого не случится. Все просто, как два пальца обоссать. Но было кое-что ещё, такое же тяжёлое, невидимо-чёрное, как космос, откуда летит комета, и некая часть драконихи, маленькая и незначительная, напоминала об этом снова и снова.       Ореола.       Вчера, будто знамение, ей приснился сон: в нем Цунами видела Пиррию, где не было Ореолы, но были Луновзора и Кинкажу, тайно влюблённая в маленькую ночную. Там Кинкажу улетала и становилась ею, Цунами, уплывающей от Ореолы в момент нужды. Таких снов было немало. В них были магия, волшебный Ониксовый Глаз, восставшие мертвяки и другие миры. Там Цунами что-то значила. И там либо была Ореола, и они были вместе, либо Ореолы не было вовсе. Её просто не существовало.       Цунами подумала об этом, со страхом посмотрела, как на горизонте загораются первые вечерние огни, и оправдала себя тем, что просто хочет проведать свою любимую. Они поссорились пару дней назад и с тех пор не выходили друг с другом на связь. Её терзало чувство вины. Теперь, ощупывая свою душу, Цунами не нашла в себе ни капли той глупой обиды и поняла — пришло время просить прощения.       Она оправдывала себя, но даже слепой бы увидел истину. Цунами боялась, что это их последние три дня, не видя кометы и до сегодняшнего разговора с братом не зная о ней. Она стала предполагать, не принимая новое знание за правду и не веря в девяносто восемь процентов.

***

      Глин смотрел на небо, будто все закончится сегодня же. Будто, если он будет смотреть, комета не прилетит. И пока он смотрел, живот сворачивался узлом, и становилось чудовищно пусто в груди.       — Пора спать, милый, — послышался приятный голос Беды из приоткрытой двери. За её спиной сияли желтые масляные лампы. Глин обернулся и снова отвернулся, уж слишком страшно было не смотреть, ещё страшнее — не увидеть, когда все кончится. — Это ничего не изменит. Глин…       Он сдержался. Не время взрослому дракону, чьи широкие плечи могли выдержать вес всех его друзей, а крылья — жар пробудившегося вулкана, — сокрушаться. Но он верил, ибо не верить было нельзя. Если не верить, можно умереть, не сделав всего самого важного и не успев сказать главных слов. Но Глин боялся не за себя.       — Беда, — он обнял свою жену и прикрыл глаза. — Мне страшно.       — Мне тоже, — небесная поцеловала его осторожно, будто он мог почувствовать её внутренний огонь. — Но нельзя паниковать. Слышишь?       До его прихода Беда нашла Карапакса плачущего, пьяного, абсолютно, казалось, невменяемого. Не понимая, как это Цунами, Анемона и Кайра не углядели за братцем, Беда привела его домой, и они стали ждать Глина, что должен был вернуться из академии с минуты на минуту. Драконята уже спали. Как ни странно, зная, что в доме малыши, Карапакс сразу затих и даже сморкался тихо. Лишь лепетал что-то и пытался обнять Беду. Сейчас он спал, и от него несло, как от скотины, но Беда и Глин не обижались. Главное, чтобы тихим был.       Как странно. Сон своих детей им сейчас важнее, чем конец света. И пока он обнимал Беду, свою прекрасную жену, Глин думал о причине своего страха и за кого же он боится. Нет, не за себя. За те крохотные небесно-земляные комочки чешуи, что мирно спят в своих кроватках.       Они шли домой, переплетя хвосты, и лапы не держали дракона. Беда поддерживала его, как всегда сдержанная. Его сила. Его опора. Глин смотрел на неё и пытался угадать, о чем думала Беда, когда Карапакс в пьяном бреду поведал ей о финале всего сущего. Она думала о своей жизни, о своих детях, или вообще ни о чем? Может, как Цунами, она считала, если сегодня случилось что-то хорошее, ничего плохого в ближайшее время точно не произойдёт? Сапфировые глаза Беды были холодны для драконихи, способной одной лапой выжечь целый лес.       — Я не могу. Я хочу увидеть их, — Глин, казалось, незаметно всхлипнул, но Беда все равно услышала и кивнула. Тихо скрипнула дверь. Они вошли в комнатку своих малышей — Огонька, Цапли и Уголька. Маленькая, уютная. Всю мебель и игрушки, сложённые в плетеную корзину, Глин собрал своими умелыми сильными лапами. Шкаф, украшенный волками, чьи могучие лапы разбрасывали пригоршни снега; книжная полка с бортиками, стилизованными под совиные перья; пылающее сердце, огненный меч и зажженная свеча на спинках кроватей. Все это сделал Глин. Для них. И они спали, не зная о том, что вскоре уснут навсегда, и их безмятежные лица, как соль на рану, причинили Глину тупую боль.       — Ты веришь ему? — спросил он.       Взгляд Беды потемнел.       — Ты научил меня, что поверить можно во что угодно. И если есть хоть что-то способное причинить нам всем вред — я буду верить в это и искать способ спасти нас, — она посмотрела на Глина, и ни один мускул на её мордочке не дрогнул. По медным, увитым златыми нитями крыльям пробежала дрожь. Только это и выдало настоящие чувства Беды. Он зажмурился, погладил её ровную спинку хвостом и сказал:       — А что если спасения нет?       — Тогда я спрошу, что ты сделал с моим Глином. Ведь мой Глин видит свет даже в бесконечной тьме.       Его губы раздвинулись в печальной улыбке.       Карапакс спал на диване, похрапывая и стискивая в лапах свиток со своими треклятыми расчетами. Глин заботливо натянул плед на его грудь, поправил подушку под головой и направился к Беде, которая ждала его на пороге их спальни. Он попытался выкинуть из головы слова Карапакса. Это было невозможно.       — Иди сюда…       Их пальцы переплелись, и дверь бесшумно закрылась.

***

      «Занимайтесь любовью, а не войной» — гласила табличка на двери в кабинет принцессы Солнышко. Она её не снимала с тех самых пор, когда гора была оборудована под академию. Напоминание. Не наказ — предложение. И Солнышко всегда принимала его. Она любила своих друзей и поддерживала. Она молчаливо и трепетно любила Звездокрыла, который все своё свободное время проводил с Вещуньей, и не впускала в своё сердце злость.       Но в то утро она дала слабину. Когда Глин просил остановить Карапакса, когда Беда была готова даже коснуться его своей горячей чешуёй, когда Луна плакала, а Холод просил не разводить панику на пустом месте. В то утро вся Яшмовая гора узнала, что через два дня драконы умрут. От мала до велика, все без исключения.       Солнышко не могла ничего сделать, ни развеять страхи своих учеников, ни самой успокоиться, ни заставить Цунами произнести яростную речь о том, что они все идиоты, раз верят в такую чушь, ведь Цунами исчезла. Карапакс читал свой свиток, и его безумные глаза лихорадочно горели, словно совсем чуть-чуть, и морской принц начнёт биться в конвульсиях. Все, что удалось сделать учительскому составу — загнать Карапакса в кабинет Камнероя, где не было окон и множество замков, ключи от которых Камнерой, отец-параноик Солнышко, раскидал по академии. Затем они в спешке собрали педсовет, и Глин, как заместитель директора, написал письмо в Радужное королевство, чтобы те прислали солдат.       Хочу заметить, что Карапакс все равно сбежал, даже не смотря назад, на тех, кем он дорожил.       Первое, что было нужно сделать, с горечью понимала принцесса, не дать панике выйти за пределы школы. А ночные бойцы во главе с уравновешенным Потрошителем с этим справятся превосходно. Но пока Вещунья летит на всех парах в дождевой лес, Глин, Беда, Камнерой, Вихрь и Луна пытаются перекрыть все входы и выходы и объяснить ученикам, что все это ложь и не нужно писать родным и пытаться сбежать, Солнышко сидела в своём кабинете, и её младшенькая сестра тряслась, как банный лист. Ни чай, ни конфеты, ни что бы не успокоило Лучик.       — Это неправда.       — А что если наоборот?! — она верещала. — Что, если мы все умрем через пару дней?       У Солнышко не было ответа на этот вопрос. Но прав ли Карапакс? Никаких доказательств, только какие-то расчеты, рисунок кометы, которую он увидел через телескоп и чьё появление, оказывается, было предсказано астрологами за год до войны за песчаное наследство. На секунду она позволила себе пофантазировать, и страх сковал мышцы и сдавил легкие. Она представила, каково это — ждать неизбежного. Как дичь, загнанная в ловушку, из которой единственный путь — смерть в драконьих зубах.       Ты знаешь, что умрешь, и ничего не можешь сделать.       Но это ложь. Этого не будет. Будто мало драконам было войны и манипулятора Мракокрада, который внушил всем, что является дракомантом, и незаконно занял ночной трон! Мало им было катастроф, как пронёсшийся серпом смерти мор три года назад, когда помирали все, и новорождённые, и древние старики, и сильные молодые драконы, и животные, и воришки!       — Не умрем, — лишь повторила Солнышко. — Не умрем.       — Это ты так считаешь! — Лучик, её утонченная малышка-сестра, единственная выжившая из помета Тёрн и Искра, заплакала, упав на пол. Это была не истерика из-за того, что мама уделяет ей мало внимания, нового украшения, не понравившегося Лучик, или желания приобрести новую игрушку. То был плач маленького дракона, осознавшего, что он может умереть.       Картины страшней Солнышко ещё не видела. Пару часов назад она думала, что видела. Карапакс стоял на скале в главном зале, где обычно возвышалась директриса, и, плюясь и задыхаясь, читал ученикам и завороженной Кинкажу о скором конце света. Послышались крики, плач, истерики, хныканье, рычание. Анемона спрашивала, что Карапакс курил, нервно ерзая на месте. Малышня ударилась в слёзы. Кто-то схватился за голову и выбежал из зала, вероятно, строчить письмо родным.       — Когда?       — Он упадёт в часах девяти вечера, когда на небе будет половина луны, безоблачно, чуть холодно, но этот мороз не будет перебивать летний зной. Знаете, я не думал, что умру в столь прекрасный день.       — Откуда ты знаешь?       — Ты её видел?       — Мы можем спастись?       — Нет, не можем. Комета такого размера, может, и не разнесёт планету, но ударная волна несколько раз промчится по её поверхности, поднимет многокилометровые волны в высоту, устроит сильнейшие землетрясения и в конечном итоге уничтожит всю жизнь. Куда бы мы ни попытались улететь, хоть в затерянные земли, хоть на край света, оно настигнет нас…       Солнышко представила, как комета разрезает бескрайнее темное небо, и её огненный хвост удлиняется, извиваясь раненой змеей. Пиррия кричит голосами всех своих детей. Слышен рев, это рвётся воздух и искрится ветер. А потом никого не станет, и наступит темнота, которой боятся атеисты, не верящие в Мать-Пустыню. Темнота, где ничего нет. Она так живо это представила, что испугалась, и дрожь пробежала по телу.       Она обняла сестру, закрывая ту крыльями, широкими и желтыми, как огромные осенние листья, и коснулась её лба губами.       — Тсссс… все будет хорошо, Лучик. Эй, эй, Лучик, все будет хорошо, я обещаю, обещаю… ну не плачь, прошу, не надо…

***

      Она прилетела тем же вечером, как если бы ветер был попутным и мир стоял на краю пропасти в тот самый момент. Цунами сиганула в просвет меж густых крон, точно зелёное море затопивших все побережье, и стала думать, как оправдает свои действия. Непристойно директрисе без объяснений покидать свой пост, даже если цель отлучки буквально в двух часах полёта. И что сказать? Мне стало страшно и я решила проведать тебя, узнать, как ты, извиниться, ведь наша ссора ничто по сравнению с летящей на нас кометой?       А где эта комета? Ты её видела?       Было желание повернуть назад и сделать вид, будто ничего не было. Потом она представила, как несётся в Радужное королевство наперегонки со временем, лишь бы провести последние минуты с той, кого она любит, и не успевает. Все обрывается. Она больше никогда не увидит тот саркастичный огонёк в её глазах…       Ореола встретила её недовольным рычанием. Мало того, что Цунами спустилась прямо к ней на балкон, так ещё запуталась в шторах, чем немало испугала королеву дождевого леса. Как только Потрошитель не услышал её крик, оставалось загадкой. Цунами удалось успокоить любимую, разумеется, получив пощёчину, и тут же, не думая, она прижала к себе Ореолу.       — Прости, прости, прости, мне так жаль, Ори, о, так жаль…       Цунами чуть не плакала. Из-за какой ерунды они поссорились? Она напрягла память, вспоминая. Да, Коралл, однополые отношения, совет королев, желание всегда быть рядом. Свадьба. Цунами предлагала Ореоле сыграть свадьбу, но нужно было узнать мнение Коралл, а здесь все было однозначно — это извращение, и она не даст на это согласия. Если Цунами взбредёт в голову взять да и тайно жениться на «королеве бесхребетных попугаев», она больше не дочь ей. Ореола, узнав, что думает Коралл, предложила так и сделать — тайно, пригласив лишь друзей.       — Я была такой дурой, — она всхлипнула. — Я должна была сказать «да», но что-то не позволило… наверное, я просто трусишка, как Звездокрыл когда-то…       Ореола смотрела на неё, недоумевая и, вероятно, думая, как бы поделикатней прогнать Цунами. Хотя деликатность точно не конёк Ореолы. Цунами была готова, что сейчас она толкнет её к окну и пригрозит своими острыми ядовитыми клыками. Этого не произошло. Она ответила на объятия.       — Ты и вправду дура, — радужная положила лапу на мокрую от слез щеку Цунами, и морская посмотрела в её бледно-зелёные полупрозрачные глаза. — Я больше не злюсь. Я никогда не злилась из-за этого. Просто… три луны…       Наверное, это было примирение.