Санитарный поезд

Деда Матвея утром хоронят на местном кладбище, девчонки - сестрички и санитарки плачут, Матвей Петрович был очень хорошим и добрым человеком, как-то сразу прижился в поезде, для каждого у него было доброе словцо или шутка-прибаутка. Динка обнимает и успокаивает Свету, шепчет что-то на ухо, вытирает ей слёзы. Последние комья земли глухо стучат по крышке, салют из залпов солдатских винтовок, и скромные цветочки на земляной холмик. Земля тебе пухом, Матвей Петрович, никто больше никакого зла тебе никогда не причинит. Покойся с миром! После обеда трогаются в дальнейший путь, поезд продолжает свою, ставшую уже привычной, жизнь. Состав движется в тыл, по дороге высаживают выздоровевших солдат и офицеров, на станциях подбирают новых раненых. - Света, знаешь, что я подумала? Меня на фронт теперь, наверное, не пустят, ранение серьёзное, куда я там хромая, какой из меня связист? Я хочу попроситься санитаркой в ваш поезд, как думаешь, возьмут? – Динка обеспокоенно смотрит на Свету. Теперь никак нельзя порознь, она просто не может потерять её на дорогах войны. - Нужно спросить у начальника поезда, уточнить, к кому нужно обратиться по этому вопросу. Или сначала, давай я у Валерия Валерьевича спрошу. - Ты спроси обязательно, мне без тебя никак невозможно, - утыкается в Светину шею, нежно целует за ушком, перемещается по скуле, находит мягкие податливые губы и уже не может оторваться, рука непроизвольно гладит грудь через гимнастёрку, Динка улыбается, когда под пальцами наливаются и становятся твёрдыми горошины сосков. - Мне идти нужно, Динечка, сегодня операция сложная. У Васи Савушкина гангрена, Анна Васильевна сказала, что ногу ему всё-таки отнимут, жалко, молоденький совсем, - голос у Светы с лёгкой хрипотцой, дыхание сбито, целует Динку в нос и мягко отстраняется. – До вечера, родная! По дороге решает заглянуть к Тхаю, стучится в купе, тишина, приоткрывает дверь, заглядывает, Валерий Валерьевич как сидел за столом с бумагами, да так и уснул. Заходит, трогает за плечо, Тхай вздрагивает и просыпается. - Случилось что, Светуль? – взгляд обеспокоенный, нравится ему эта спокойная, исполнительная девушка. И человек она хороший, и медсестра – золотые руки. - Я спросить вас хотела, что нужно, чтобы Дина у нас санитаркой осталась? - Ну, воевать-то она отвоевалась, ты же понимаешь. Документы подготовим, в часть направим. А с начальником поезда я поговорю. Это ты хорошо придумала, лучше ей тут будет, она же сирота? - Сирота, никого у неё не осталось, и дома тоже не осталось, некуда ей возвращаться. А после войны к моим, в Ленинград поедем, там и устроимся, учится, работать пойдём. - Это хорошо, что она к нам попала, девчонка совсем ещё. Эх, девочки, девочки, сколько ж вас юных да хрупких по войне-то раскидано, сколько ж пережили вы и ещё, сколько вам испытаний предстоит, вот война проклятая, - Тхай тяжело вздыхает. – Ты иди Светуль, я всё сделаю, что от меня зависит. Света с благодарностью смотрит на военврача: «Вы бы отдыхали, как положено, Валерий Валерьевич! Вот лицо осунулось совсем! Хотите я вам чайку принесу?» - Принеси, Светуль, принеси, сладкого и горячего! Устал я что-то, правда. Письма вот от матери давно нет, беспокоюсь. Твои же тоже в Ленинграде? - В Ленинграде. В последнем письме мама писала, что совсем худо, живут на работе, сил нет, домой ходить. Может попросить, чтобы про вашу маму что-то узнали? - Да не нужно, им и так тяжело ноги передвигать, а то ещё на край города тащиться. Может, обойдётся всё, она у меня крепкая женщина, сибирячка! После операций Света уставшая идёт на кухню, там Леночка разливает чай, присаживается рядом. - Положить тебе, поесть? – Лена привыкла обо всех заботиться, семья была большая, все младшие – братья, сестры, Лена – за главную помощницу дома, вот и здесь за всеми ухаживает. С семьёй связь потеряла ещё зимой сорок первого, что с ними не знает, вроде как эвакуировали куда-то в Прибалтику. - Положи, Ленусь, немного только, сил нет совсем. Не знаешь, Динка ела? - Конечно, ела, ужин разносили уже. Ну, как вы там с ней? Уставшая, а глаза вижу, счастливые у тебя! – Лена ласково проводит рукой по волосам девушки. - Хорошо всё у нас, иногда, кажется, что и войны нет совсем, а едем мы с ней на поезде в дальнее путешествие. А я и, правда, счастливая, Лен! Даже боязно мне, вот как счастье раз, и порушится. Она санитаркой у нас хочет остаться, а я и рада, всё рядышком под боком у меня будет. - Вот и хорошо, вместе-то оно и правда, лучше! - А что ж, девчонки-то спрашивают про меня, наверное, где я пропадаю? – Света сама не замечает как под разговор и кашу всю съела. - Давай ещё положу, - Лена протягивает руку за тарелкой. - Не нужно, хватит мне. Если только Динке отнесу, худющая она, кожа да кости. - Ничего, были бы кости, мясо нарастёт! – Лена кладёт на тарелку еще полчерпака каши. – Отнеси, пусть отъедается, здесь и правда, хоть харчи хорошие, грех жаловаться. А девчонкам я вмиг рты заткнула, нечего в чужую жизнь лезть! Ну, а больше никто ничего и не спрашивал. - Пойду я, Ленусь, спасибо тебе, мой верный товарищ! Динка заждалась меня, смена-то моя кончилась. Через неделю Динка уже ходит с одним костылём, прихрамывает, конечно, на раненую ногу, но это почти незаметно, шрамы только остались, переживает сильно. - И как я с такой изувеченной ногой? - Ну, что ты глупенькая, разве ж тебе на выставке ногу показывать? А мне, что есть шрамы, что нет, всё одно! Я люблю тебя, такую, какая ты есть, и всегда буду любить! – Света крепко обнимает и жарко целует. - Правда, любишь? – Динка заглядывает в глаза, хочет увидеть, что правда любит, а глаза Светкины светятся, сияют счастьем и любовью, такие не обманут, значит правда, всё, что она говорит. - Люблю! Больше жизни, Динечка! Когда Света не дежурит, то ночует с Динкой, и не тесно им совсем на узеньких нарах. Любят друг друга жарко и так отчаянно, как в последний раз. Даже во сне держаться за руки, не отпускают друг дружку. От любви стонать и кричать в голос хочется, да нельзя, таятся, чтоб никто не услышал. По вечерам часто читают книжки, их много в поездной библиотеке, художественные, а у Анны Васильевны взяли по санитарной обработке, готовит Света Динку в санитарки. Из художественных одна из любимых - сонеты Шекспира. Динка читает хорошо, с выражением, Света слушает, впитывая в себя каждую строчку, но усталость берёт свое, и под конец очередного стихотворения глаза слипаются. Скажи, что я уплатой пренебрег За всё добро, каким тебе обязан, Что я забыл заветный твой порог, С которым всеми узами я связан, Что я не знал цены твоим часам, Безжалостно чужим их отдавая, Что позволял безвестным парусам Себя нести от милого мне края. Все преступленья вольности моей Ты положи с моей любовью рядом, Представь на строгий суд твоих очей, Но не казни меня смертельным взглядом. Я виноват. Но вся моя вина Покажет, как любовь твоя верна. «Любовь твоя верна» - последнее, что слышит Света, прежде чем провалиться в сон, и проснуться уже от громкого крика Динки: «Света, бомбят!» Света вскакивает, одевается по-военному быстро, отдает распоряжения Динке: «Так, берешь костыли и быстро из поезда, но не на станцию, там в первую очередь будут бомбить, в поле, куда угодно на открытую местность, и ложись, не вставай, пока налет не кончится. Ты поняла меня? В вагоне паника, в коридоре столпотворение, люди, которые могут передвигаться сами, выбегают на улицу, кто в чем был, раненых выносят на носилках медсестры, санитарки, те, кто относительно здоров и у кого есть силы помогать. - Света, я с тобой! - Куда ты со мной, ты слышала, что я тебе сказала, исполнять быстро! Под Псковом нужно было забрать раненых со станции. Войска отступали на восток, и их санитарный поезд был единственным, который мог бы эвакуировать госпиталь, располагавшийся в городе Великие Луки. Уже несколько дней авиация и артиллерия била по городу. Дома были почти полностью разрушены, пылала нефтебаза и продовольственные склады, люди не выходили из бомбоубежищ. От гула самолётов, разрывов бомб и снарядов дрожала земля. Поэтому погрузку решено было проводить на этой маленькой станции недалеко от города, она и названия-то не имела, просто - платформа 5 километр. Но немец, будто что почуял. И самолёты бомбили уже и здесь. Люди, кто мог сам передвигаться, и легкораненые выскакивали из вагонов, бежали, кто на станцию, кто, наоборот, в поле, самолёты охотились уже даже за одиноко бегущими людьми. Тяжелораненых пришлось оставить в поезде, многих нельзя было передвигать с места на место. Солдаты и офицеры плакали, просили не бросать. - Не бросайте, сестрички, как же так, не бросайте! Ну, что поделать, надо было пытаться спасти хотя бы тех, кто мог ходить, нельзя рисковать людьми и медперсоналом, иначе могли погибнуть все. Фашисты не обращали внимания на красные кресты на вагонах, а наоборот, как будто с азартом били по поезду, знали, что вооружения на таких поездах не бывает. Динка ищет Свету, но в этом кроваво-земляном месиве не может её отыскать. Перед глазами всё как в замедленной съёмке - Таня бинтует голову раненому солдату, Леночка - руку Тхаю, тот торопит её, Анна Васильевна что-то кричит санитаркам. Диана оборачивается на знакомый голос, который зовет её. - Дина, ложись, ложись, мессер, куда ты! - Совсем низко летит вражеский самолёт, строчит пулемёт, даже видно морду улыбающегося фрица, слышится свист летящего снаряда, совсем рядом раздается взрыв и на глазах у Динки Света падает, и её засыпает землей. Рядом в нескольких шагах лежит сержант, снаряд поясницу перешиб. Истекает кровью прямо на Динкиных глазах меньше, чем за минуту. - Света-а-а-а! - крик перекрывает всю какофонию звуков. Ковыляет на костылях, больная нога слушается плохо и постоянно подворачивается на рытвинах, Динка падает, в кровь разбивает колени и тогда ползет,волоча за собою костыли и оставляя за собой кровавые отметины. Пытается отгрести наваленную землю сначала костылём, потом руками, ломая ногти и разбивая костяшки о попадающиеся камни. Сметает остатки земли с любимого лица, прижимает Свету к себе, целует бескровные губы. Гимнастёрка Светы пробита пулями и осколками в нескольких местах, повсюду кровь и не ясно, насколько серьёзны ранения и жива ли вообще Света. Динка раскачивается из стороны в сторону и воёт, дико по-волчьи: "Ы-ы-ы-ы! Света! Ы-ы-ы-ы! Свет! Кто-нибудь, помогите же! Слышите, вы! Лена! Танюшка! Сюда!" Все заняты ранеными и Динку никто не слышит, всюду крики, стоны и различить в этом хаосе плач маленькой девушки просто невозможно. Наконец-то подбегают какие-то мужчины и женщины в военной форме, но без погон, пытаются отобрать у нее Свету. - Не дам! Нет! Я не отдам её! – Почему-то ей чудится угроза от этих неизвестных людей. Прижимает к себе обмякшее, безвольное тело. Пальцы впиваются намертво, не оторвать. - Отойди, дура, она ж живая ещё, вдруг ей помочь можно. И только тогда размыкает руки. Тело продолжает сотрясаться в рыданиях, но уже в беззвучных. - А эту куда? – женщина кивает в сторону Дианы. - Давай тоже на подводу. Докостыляешь сама? Диана поднимается, идти тяжело, то там, то тут воронки от разорвавшихся снарядов. Какой-то паренек подсаживает её на подводу, на которой лежит Света и ещё несколько раненых, Динка кладёт её голову себе на колени и без сил откидывается назад. Слёзы льются сами, оставляя грязные неровные дорожки на щеках. Закрывает глаза и сквозь какой-то полуобморок слышит: «Как думаешь, довезём? Тяжёлая, ранений много, кровь кругом. Молоденькая совсем, красивая! Жалко!». - А не молоденьких не жалко? - спросил мужчина резко. - Всех жалко! А молодых да красивых особо! - женщина тяжело вздохнула и подвода медленно и тяжело двинулась в сторону города.