Lavender Blossom

После принятия Нового Закона все взбодрились, и в воздухе повисло то, что мы утратили после пропажи Лорда. Курильщик что-то черкал, Черный читал какую-то занудную книгу, Слепой где-то вечно пропадал, вероятно, со своей длинноногой пассией. Не хватало только трещания Табаки, он уехал минут 20 назад, я не спрашивал куда. Вопросы отпали, когда он ворвался в комнату почти с воплем, который никто не мог разобрать, кроме него самого, конечно. Я шикнул, Шакал замолк на пару секунд, собирая мысли в кучу, и вывалил нам последние сплетни. Не простые, конечно. При таких переворотах сплетни никогда не бывают простыми, и к локальным разборкам прибавились еще и события женского крыла. Я сел, кладя подбородок на колени, начиная слушать. –Вообщем есть там девчонка, она шуганная, не общается ни с кем, но это не суть. Она видимо от такого эмоционального давления окружающих начала в Наружность бегать, а там...– его перебил Черный. –А там ее зажали где-то? Ну и нечего по ночам одной шлюхатся. — Меня начало это раздражать. Я едва ли разбирал перебойчивую тираду Шакала, а тут еще и Черный со своей вечно мрачной точки комментарии вставляет. Но я продолжал слушать. –Так вот, а там, вообще никто не знает что с ней было, знают только что она на мотоцикле уже несколько месяцев убегает кататься, убегала, убегала, а сейчас снег уже пошел, куда бегать-то, а она продолжала, только все на меньшее время, ну никто не удивился, холод же какой, а тут она как сбежала и не возвращалась сутки, всегда через фазаньи окна. — тут его перебил Курильщик. –Через фазаньи?! — Табаки махнул на него рукой, затыкая. –Через фазаньи, да. Всегда возвращалась, а сейчас приползла к воротам не живая не мертвая, даже позвонила как-то в звонок. Все изтерзанная, обнюханная как три опытных наркомана не могут, кожа подранная, она потому и живая осталась, что под чем-то была. Говорят, попытка суицида. А зачем тогда приходить, если попытка? Ее соседки тоже понятия не имеют, что там да как там случилось, она с ними не лялякала почти. — Я задумался. Горбач шокированно причитал. Курильщик дальше рисовал, отвлекая от мыслей шарканьем карандаша. –Да-а-а-а, беда. Как ее хоть, не знаешь? — Мне было крайне любопытно. Интересные однако существа, эти женщины. –Дак так и кличут, Гонщицей. Знаешь еще, что говорят? Что Слепой ее крестный.– Я завис ещё сильнее. Так даже любопытнее. Оглядел комнату, в поисках, кого можно отослать на проверку, самому в Могильник идти вообще желания не было. А отсылать кого то тем более. Через полчаса я стоял в халате возле двери, граблей дернув за ручку. На меня обернулись две пары глаз. Одна девчонка была довольно высокая, но чего-то ей не хватало. Каблуков, наверное. Длинные черные волосы, уложенная челка, приклеенные реснички на темных, изумрудных глазах. Даже под светом они не становились ярче. На первый взгляд можно сказать, что тощая, пока не увидишь длинные ноги и объёмный буст. Очень объёмный. Я перевел взгляд на вторую. Она была пацановатой, с короткими взъерошенной рыжей копной, редкой россыпью веснушек, и пронзающим голубым взглядом. Взгляд скользнул по их одежде, легко сделался вывод, что в парнях они не заинтересованы. Парные подвески с сердечками, следы красной помады на шее и зацелованные губы у обоих буквально кричали про это. Не то, что бы я за этим тут. Но их наличие делает задачу сложнее. Притаившиеся звери, готовые растерзать при любом резком движении. Видимо, они и есть соседки. Я даже застопорился, думая, как их обойти, но они сами отошли к окну. Видимо, подумали, что знакомый. Значит и вправду плохо общаются. Я сделал несколько шагов к кровати Гонщицы. Быстро отвел взгляд от папки с диагнозом, увидев две красные полоски, но даже не смотря на имя. Да-а-а-а, плохи ее дела. Честно, я даже не заметил, что она в сознании. Осмотрел на травмы. Пару переломов и куча ссадин, свежий ожог от затушенной о кожу сигареты, видимо не одной, красный нос из-за дряни, которую она нюхала. Я хмыкнул, понимая, что Табики драматизировал. С такими ранами пару недель и она будем прыгать в окна как новенькая. Сначала понимая, а следом пришло осознание, как сильно я ошибся. Я посмотрел в ее глаза. Черные, пустые, они смотрели в потолок невидящим взглядом. Черные настолько, что не возникал диссонанс между светлыми, как колосистое поле волосами и двумя бездонными ямами, в которых нет ничего. Никаких эмоций. Не боли, не скуки, не разочарования, вообще ничего. Это не взгляд живого человека. Мне стало дурно, я понял, что выпал из реальности на долгие несколько секунд, и развернулся, кивнув ее соседкам. Они вернулись к койке обратно, я краем глаза увидел, что обе стараются не смотреть на нее. Уже после того, как я вышел в обычные, изрисованые коридоры, я начал обдумывать. Шел намеренно медленно, в комнате начнутся расспросы, и думать не получится. Мне даже показалось, что я понял, что случилось. Но я откинул эту мысль из головы, заменяя другой, более приятной. Я понял, что этот Новый Закон даст мне доступ к сложночитаемой библиотеке, в которой я хотел порыться. Если она выживет, конечно. Потом подумал, что странно это, девочки рядом с койкой были не Божьими ангелами конечно, но надёжными. По ним видно, что если схватят за руку, не дадут упасть. Странно, что дружбы не завели. Я зашел в комнату, осыпаемый вопросами. Особенно много их было от Шакала, он, если бы мог, прыгал до потолка от любопытства. А мне сказать, в общем то, было нечего. –Она жива. И если смотреть на физическое состояние, жить будет. — –А если не смотреть? — Я моментально замолк. Иногда хотелось бы жить в обществе, состоящем только из таких, как Курильщик. Без грамотных вопросов и понимания по глазам. –А если не смотреть, то как повезет.– Я задумался, стоит ли упоминать о других двух девушках, и добавил буквально пару слов. Как оказалось, о них тоже были наслышаны. –Рыженькая с короткими волосами и ее подружка? Не Куцая с Коротышкой ли это разом? Мне про них рассказывали. Говорят, девчонки авторитетные, задавливают даже Габи с ее снобатостью после пары ночей с Слепым. — Я игнорирую это. Потом задумался на пару мгновений, а после сказал, полностью уверенный в своих словах. –Ей понадобится пару месяцев что бы восстановиться. Что бы встать на ноги и вернуться. Но уже не той, кем ее запомнили. Я ошибся. Как только ее раны заросли, ноги стали обратно ходячими, а руки грубыми в немых выражениях, она начала все чаще мелькать. В зеркалах, за углом и на лестницах, в глазах и сплетнях. Ее яд оставался на стенах, ее кровь была на щеках других девушек. Она появлялась призраком, сверля взглядом. То единственное, что выдавало в ней гнилую недавнюю смерть, ее глаза, когда то янтарные, колючие и яркие, сейчас были черными, пустыми и даже глуповатыми. Она не отвечала на едкие замечания, не хватала неугодных за шкирку и не прикладывала со всей злобой к стене, не сувала палки колясочникам в колеса, не кашляла от сигаретного дыма. Она сточила свои зубы о свои бесконечные страдания. И совсем не сожалела о потерях. Раз за разом, все чаще и чаще, я замечал ее на когда то презираемом всем месте Габи. Длинная ревновала свое нагретое седалище, но одна лишь она осуждала Гонщицу. Что-то случилось. Что-то до боли серьезное, все это видели. Все знали, что спрашивай не спрашивай, не расскажет, плюнет остатками яда и уйдет. В отличии от Габи, она не тешилась вниманием. Не сношалась с одним парнем дважды. Не целовала их вообще никогда, и не говорила ничего на прощание, натягивая штаны, которые одним своим видом говорили, что ей не принадлежат. Они были более объёмными, чем она раньше носила, потертыми, а она это не любила, меняя одежду как только та подает признаки заношенности, и ужасно пестрыми из-за количества заплаток, прямо по которым расползались следы чего то жирного, похожего на масло. А ее волосы, которые были едва ли длиннее Коротышенских, сейчас начали струится по плечам. Удивительное свойство женщин однако, отращивать шевелюру настолько быстро. Я думал, что со временем ее образ изменится. Что штаны заменятся юбкой, для более быстрой доступности, что массивные кроссовки, шнурки которых обычно обвязаны вокруг щиколоток и штанов, изменятся на босоножки или кеды, и что полное отсутствие косметики изменится на привлекающий мейкап. Но опять же, ошибся. Хотя я бы не сказал, что ошибся. Имею ввиду все мысли, которые подталкивали к истинному исходу, который внутри себя я уже принял, но долго, старательно отгонял. Надеялся, что ей просто захотелось внимания, захотелось ощутить себя нужной. Но в какой то момент, когда Слепой тоже стал одним из списка, с кем она спала, и поделился со мной подробностями, я убедился, что сомнения ни к чему. Она положила себя с кем то в один гроб, вернувшись безмолвным приведением. Дальше с его слов, то, что могу вспомнить. «Рыжий быстро понял, что с ней что то не так, но не Рыжая, ни он, ни Куцая и ее подружка не смогли выведать, в чем проблема. А он и не заморачивался. Пересеклись с Гонщицей, я не понял, что это она, без запаха бензина, только когда сказала пару клишированных комплиментов узнал. Ну а там как обычно. Пока трахал ее казалось, что над трупом надругаюсь, никаких движений, тело холодное, запаха никакого. Как ее не загни, остаётся в том же положении, как гуттаперча гнется. И не стонов, не всхлипов, не вдохов.» Окончательно я передумал интересоваться ее ситуацией, когда лицезрел в коридоре то, что лицезреть бы не хотел. Иногда даже завидно Слепому, он не видит того, чего не нужно. А я видел, видел, как руки Гонщицы проникают под юбку Русалки, как она теребит ее волосы, как осыпает флиртом. И злился ужасно. На обеих. На Гонщицу, потому что выбрала ужасный способ справится с проблемами, и трогает то, что не положено. И на Русалку, потому что она только вежливо отпрыгнула, извиняясь, и кинула на меня сочувствующий взгляд. А на себя вообще в ярости, позволяю себе то, чего нельзя.

***

Коридоры у бассейна были по обыкновению пусты, там не о чем было разговаривать, нечего было искать, негде спрятаться. Для человека, не интересующегося закоулками Дома бассейн был всегда закрыт. А те, кто знал, понятия не имели, зачем его иногда открывают, почему там никого нет при приоткрытой двери, и вообще никогда никого. И я не заходил, но сейчас, любопытство перед тихим пением из приоткрытой щёлки победило. Проскользнул, даже удивляясь на секунду. На ограждении трибуны сидел силуэт девушки. Пение моментально заглохло, но она не оборачивалась, не спрашивала, просто молчала. Несколько шагов к ней, и я понял, что это Гонщица. Вопросы отпали моментально, кто же еще мог так бесстрашно сидеть на краю обрыва? Под турбиной была огромная высота, падение оттуда было бы вполне себе летальным. А она подкачивала ногой, смотря вниз, на осушенный бассейн. Потом подняла взгляд, прожигая взглядом то ли окно под потолком, то ли обруч, который использовался для игры в водный волейбол. Тишина была поглощающей, мне нужно было чем то ее нарушить. –Не боишься упасть? Высоко же.– Она молчала несколько секунд, потом вскочила, все еще стоя на периле, тихо прошептав: «Мне ли бояться высоты?». Обернулась, кинула на меня взгляд, полный сочувствия к чему то, и шагнула вперед, резко, но я все же успел закрыть глаза. Но вместо удара о плитку и звука сломанных костей, я услышал звон цепи. Она сидела там, на обруче, и смотрела на меня пустым взглядом, потом молча перекинулась на руки и повисла. Про гимнастов я был наслышан от Табики, про травмы и падения, про красоту спорта. Но понять это можно было только увидев, увидев гнушуюся в тишине спину, увидев прикрытые глаза, услышав тревожную мелодию, которой не было на самом деле. Она больше не смотрела на меня, а под вечерними лучами умирающего солнца, освещающего ее голубоватым светом, не требовались глаза, не требовались слова, все было ясно и так. Пару раз я отводил взгляд, когда казалось, что вот-вот, и она полетит вниз, и обернется птицей с длинным хвостом, покрывающем всю землю своим кровавым светом, но через пару мгновений она закончила, пошатнулась и перепрыгнула обратно, прокатившись по плитке. В моменте ее нога завернулась так, как обычно сворачиваются у неудачно спрыгнувших и сломавших кость, но Гонщица встала и отряхнулась, словно не обратив на это внимание. –Что пялишь? Это мне всю жизнь попортило. И это– Она вывернула пальцы почти к уровню запястья –И это– С легким хрустом завернула руку за спину, выгиная ее в дугу. –Я бы могла сейчас так же висеть на обруче под светом софитов, могла бы слушать авиации и утирать матери слезы радости от победы. Но я тут, среди детей, которым так же все испортили. А ведь мне казалось, что я лучше других, что еще смогу всего добиться, что это все временно, и меня обязательно заберут, нарядят в сияющий костюмчик и выпустят на сцену. Не смогу. Не заберут. Моя мать лживая шавка, которой нужны были только мои достижения.– Я молчал. Молчал и видел, как в ее глазах собираются слезы, видел, как старательно она их утирает, видел, как оседает на лавочку трибуны и отпускает эмоции. Видел, и боялся пошевелиться. Что-то в этом было ненормальное, что то, что можно спугнуть как животное, которое в моменте от голода доверилась тебе. Но Гонщица не животное, человек, не самый хороший, побитый жизнью, но все же человек. Глупость так стоять и смотреть, пока хрустальные слезы пропитывают водолазку. Я сделаю пару шагов, наступал ей на ногу, что бы она обратила на меня внимание. И она обратила. Утерла слезу, приподнялась на дрожащих руках и стала рядом. Слишком рядом. Спрашивала разрешения, не прикасалась без разрешения. И все же даже таких как она можно приручить. –Мне стоит извинится, я трогала то, что тебе принадлежит, без твоего спроса... — –Русалка не моя собственность.– Я рыкнул, тихо, ей на ухо, но эхо разнесло мои слова, сделав резонирующими, громкими. –Не думаю, что она с тобой согласится. Ваши переглядки видно всем. Она нравится тебе, ты нравишься ей, месяц-два и никому не придёт в голову удивляться льнущей к тебе девушке. Вы уже друг-другу принадлежите, хоть и косвенно. Поэтому я спрашиваю. Поэтому не пускаю руки в ход.– Ложь, это видно в ее глазах. Все же есть в ней что-то животное, и этот зверь приручился сам собой. Сажа в глазах искрилась, показывала огонь, затушенный кем то до этого. Она спрашивает не потому, что это нарушает ее кодексы, а потому что с этого момента я стал ответственным за нее. И она поняла, что я понял. Увидела по лицу, услышала по дыханию. –Знаешь, я очень люблю сказку «Маленький принц». Особенно Лиса. «Мы в ответе за того, кого приручили». Но я не персонаж детской сказки. Я не могу требовать от тебя этого. Не могу вручить тебе себя, сказав, бери, я теперь твоя.– Тихий, дрожащий голос, даже эхо не слышало, только я, только мне были адресованы эти слова. –Ты уже это сделала.– Я наклонился, отвечая на ее выпад. Прильнул к губам, позволил ее рукам обвить шею, закрепил связь. Дом иногда связывает людей, такого не происходит больше нигде, только он направляет, только он заставляет это делать, не спрашивая. Я знал куда я иду и почему. Знал, кого я там найду. И она знала, что я приду, не оборачивалась, не пугалась, была готова. Гонщица открылась Дому, а он сразу же посадил ее на привязь, вероятно, пугаясь. Тихое дыхание, почти полная тишина и приоткрытая дверь. Я ждал, заставлял делать шаги. Заставлял Гонщицу, привыкшую, что за нее все делают, привыкшую, что ей дают указания, а она их исполняет, получая с этого все, что имеет, заставлял ее думать своей головой, осознавать ситуацию, вместе с тем давая шанс уйти, сделать вид что никакой связи нет и не было. Но она не уходила, неуверенно снова поднимая руки, на этот раз снимающие с меня рубашку, комкая ее и отбрасывая на лавку, снова застывая. Искала подтверждения, одобрения, приказа или наставления. А я молчал и смотрел, видя как девушка вдыхает и выдыхает, собираясь с силами. А потом почувствовал холодные руки под футболкой, без пошлого подтекста, изучающие, медленные. Знал, как хочет поднять голову, как хочет заглянуть в глаза и найти подбадривания, но знала что не найдёт. Положила голову на мое плечо, перевела руки на спину и обняла. Отчаяно, цепляясь, словно боясь, что сейчас я растворюсь в воздухе. Совсем уязвимая, не понимающая после десятка парней, что делать, без слов рассказывая, что никому к черту не сдались ее чувства, что без этого проще, но не так... Правильно. Мы стояли так с минуту точно, потом она пересела на край лавки и попросила подойти, стягивая с себя водолазку, обнажая не тело, душу. Даже зная, что не дам ей того же, что не дам задеть под корку, сниму только одежду, не ломая стены. Была готова на такую сделку, выуживая из кармана штанов шуршащий квадратик презерватива, а после и вообще откидывая лишний элемент одежды, ловко справившись с шнурками, обязанными вокруг щиколотки. Безусловно, Гонщица обладала красивым телом, уродуемым только многочисленными шрамами, один из которых, самый заметный, расползся по ноге, напоминая о чем-то искрами приникающими в сознание. Ей не потребовалось и минуты, что бы раздеть меня, оставляя только боксеры. Не было похоти, ни во мне, ни в ней, это было условностью, за которой Серый Дом наблюдал безотрывно, в ожидании, когда девочка с керосином вместо крови окончательно сошьёт нитями себя со мной. Дальше все было подобием идиотских книжек, выменянных когда то Лэри на пару безделушек. Рука, оттягивающая резинку вниз, потом пальцы, охватывающие еще мягкую плоть, и неестественно бледный язык, проходящий по периметру. Тело само знало, что надо делать под влиянием завета, который мы закрепляли сейчас. Кровь прилила к члену, делая его объемнее, но еще не полностью эрогированым, чем девушка была ощутимо недовольна. Я поставил колено на лавку, меж ее ног, но она остановила меня. –Устанешь на весу тело держать. Давай поменяем положение. — Она позволила мне сесть, стягивая с себя белье, разорвала упаковку презерватива, и я шикнул на нее. –Ты на противозачаточных? — –Да, но я не трахаюсь без резинки, мало ли что подхватить мо... — Она осеклась. Замолкла, понимая, что это не мое желание, и опять задумалась на пару секунд. Потом отмахнула наваждение, выдохнула и прижалась губами к моим, целуя мягко, неуверенно, совсем не опытно. Ее рука направила в себя член, и она осела на него, шипя. Естественной смазки едва ли хватало, но тяжело дыша она опустилась до конца с тихим стоном. Звук отрезонировал, раздеваясь со всех сторон одновременно, пока Гонщица мягко подкачивала бедрами. И все же, это не было как в книгах: не было шлепков тел друг о друга, громких стонов и брани, я вжимася не в ее грудь, в ее душу, вдыхая запах не пота, а крови, не той, которая течет из ран, а совсем другой. Режущей нос, броской и кислой. И только сейчас мы посмотрели друг другу в глаза, она смотрела в защитный щит, защищающий меня от всего, а я внутрь, приникал в сознание, выцепливал оттуда куски воспоминаний. В отражении ее глаз я был именно таким, каким и должен быть, без светлых мечт Русалки или демонизации Курильщика. Не искаженным, как в зеркалах. Звук ее стонов стал громче, когда она опустила руку вниз, стимулируя клитор, и проникновение стало менее тяжелым. И она отпустила все, перестала цепляться руками за мнимое превосходство, позволила моим приподнятым бедрам вколачиваться в ее, приближая к заветной разрядке. Ощущение времени растворилась, и приближаясь к финальным толчкам я прикусил ее шую и сжал зубами, раздирая клыками нежную кожу. Это не было моим желанием, скорее животный инстинкт, которому я не стал противться, ставя окончательную точку, доводя тело девушки до дрожи и срывающегося прикрика, оканчивая сразу следом. Она снова обняла меня, прижимаясь ближе, переводя дыхание. Потом встала, качнулась и осела, схватившись за голову и глядя вниз, на вытекающую лужицу семени. –Ну и гадость однако. — –Все хорошо? — Я спросил это чисто условно, прочитав до этого ответ в ее глазах. –В последнее время замучили мигрени. Не знаю уже, что с ними делать.– Она потирала пальцами виски, не поднимая взгляд, и я подцепил ногой ее одежду и кинул ей. –Попробуй попросить что-нибудь у Стервятника. Вероятно, придется на что-то обменять, но он не будет требовать слишком много. И помоги мне одеться, если не сложно.– Она приподнялась и натянула свою одежду. –Нет, оставлю тебя голого и несчастного пока тебе кто нибудь тут не найдёт.– Пока она говорила, она подбирала мою футболку и штаны, подходя. Очень аккуратно, бережно, Гонщица натягивала на меня одежду, мне приходилось наклоняться, что бы она дотянулась, и она оставляла на моем носу чмоки. Я облокотился на перила, на которых девушка до этого сидела, и наблюдал, как она идет к выходу, потом разворачивается на меня. –Спасибо. За совет. И вообще за все.