Knot

      Почему именно эта ночь — вопрос слишком риторический.       Ритуал был выведен до автоматизма, и это, с одной стороны, определённо шло на руку в деле, а с другой — этого дела не должно было быть.       Этих шести лет не должно было быть.       Грохот, свист шин и чьи-то крики спутали ему карты. Всё намекало на дорожное происшествие, которое он, как доблестный, безусловно, коп, авторитетный шериф, не мог проигнорировать. Трэвис вынужден поменять тактику, откинуть дробовик на соседнее сиденье и привести себя в порядок. Смотрит в зеркало заднего вида, задерживает взгляд. Проклятье. У них не ферма по доению оборотней, чтобы так расточительно тратить волчью кровь, но если он выйдет в таком виде к людям — это даже не обсуждается. Трэвис проходится влажной тряпкой по лицу, смывая что угодно, кроме шестигодичной бессонницы, залёгшей мешками под глазами настолько большими, что шериф Норт-Килла мог бы спрятать там ещё пару тел, если приспичит. А ещё запах. По нему плачет хлорка, но здесь помог бы только напалм.       И почему этих двух идиотов занесло в их славный город именно сейчас, наверное, даже бог не ответит. А Трэвис был готов спросить у него лично, только чудом, кажется, не разбив голову об собственную ладонь. Риторика в вопросе бесстыдно сочится сквозь пальцы ровно настолько, насколько и его терпение — это какое-то свинство. Он не отправил это злосчастное письмо с предупреждением, опасаясь пресловутого эффекта Стрейзанд, но никак не медийности. Он пытался слушать, поочерёдно раз за разом вливая в свои уши помои такие, что даже первосортными их назвать язык не поворачивался. Слишком много чести. Трэвис даже не уверен, что кто-то менее предвзятый, чем он, дослушивал этот бессвязный поток шизофрении хотя бы до середины.       Может он и «бумер», как выражались племянники, но также они говорили, что это определённо безвкусное дерьмо, а не подкаст, и они не могут винить дядю в брезгливости.       Теперь они здесь. Пытаются «втереть» ему, что они вожатые, на ночь глядя приехавшие за день до смены — конечно же.       Как бы ему не хотелось, чтобы причина их прибытия перетекла в логическую кончину, всё же он не мог этого допустить. Шериф не уверен, что кто-нибудь потом хватится за них, посчитав белый шум на определённых частотах более приятным звуковым сопровождением, но в конце-то концов.       Как он может продолжать думать о таком, когда на него смотрят именно так?       «Зачем?» — спрашивает она и тянется корпусом чуть вперёд, желая установить прямой зрительный контакт. Он смотрит на неё и определённо отмечает твёрдость во взгляде. Некий призыв к ответу, даже, в то время, как другая пара глаз выглядит в достаточной степени безынициативно, по-щенячьему растеряно. Явный дисбаланс власти, думает он, но быстро об этом забывает. Всё же голубые девичьи глаза не способны скрыть волнения.       Он задерживается. Думает ещё немного. Цепко ловит себя на мысли, что не хотел бы увидеть эти глаза отдельно от глазниц. Лишь потускневшим напоминанием о жизни в растерзанном теле. Дело далеко не в какой-то личной симпатии — её образ вполне хорошо наслаивался на ряд других, печально ему известных. Переступая через один труп за другим, Трэвис не простил себе ни единой смерти с тех пор, как жизнь начала шестигодичный отсчёт, и да, он не был готов прощать себя и сейчас, даже если эти двое собирались поравняться с его главной головной болью в обозримом будущем.       Минуя дерьмовое настоящее.       Это могло бы быть что угодно и кто угодно, от ещё каких-то любителей острых ощущений в полуночном лесу до элементарных животных, которых их семья ещё не скормила Крису. Но полная Луна изводила до такой степени, что помешательство — это меньшее из всех её измывательств над шерифом Хэкеттом. Он перестал верить в совпадения, кажется, вечность назад. Любой еле уловимый шорох в ночной тьме отзывался в сердце особенно остро. Страх ошибиться, поступить до абсурдного недальновидно, резал без ножа.       Что он должен ей сказать?       Как он должен гарантировать им безопасность?       Почему под её взглядом именно сейчас язык вяжет от невысказанных обещаний? Он знает, почему не высказывает — таков характер. Но вот почему он в принципе хочет — уже другой вопрос. Кем бы она ни была, у неё есть будущее, и выглядело оно таким же светлым, как и волосы, собранные в небрежный конский хвост. Как вся она целиком. И оттого, как на плечах непосильным грузом лежала ответственность за это хрупкое будущее, ему так неспокойно.       «Защити нас» — говорили одновременно все и никто.       Надо собраться. Они должны убраться отсюда как можно скорее, но едва ли ситуация разрешалась простым отъездом. Если это то, о чём он думает, то резкое движение и звук двигателя могли спугнуть гипотетического оборотня.       Спугнуть его шанс на избавление.       Равно, как и сделать их приоритетной целью для твари. Он видел последствия ярости Калеба. Для оборотня нагнать легковой автомобиль, выбить лобовое стекло или натурально оставить брешь в металлическом корпусе — плёвое дело.       Должно быть что-то ещё.       Они останутся в машине. Заглушат двигатель и будут паиньками, какими никогда до этого не были. Посидят так какое-то время, изоляция от окружающей среды должна будет притупить их «след» в воздухе, дать время потеряться из виду и только тогда уехать в подобии безопасности.       Трэвис отстраняется от машины. Удостоверившись, что его инструкции приняты к сведению, идёт обратно по направлению к служебному автомобилю. Уже будучи в салоне тянется к характерной банке, но останавливается на полпути.       Пустая.       Ну конечно. Разумеется. Он бы закатил глаза, вот только на дно желудка нечто падает с высоты достаточной, чтобы удар только чудом не выбил из него дух. Кажется, это было осознание. Трэвис глушит машину, хватает дробовик и берёт направление в сторону источника подозрительного шума. У него был выбор. Из двух вариантов, как это обычно и водится. И он выбрал свой путь. Некая идея, обретя форму и очертания, тянет ему проездной билет.       В один конец.       Их семья намучена горьким опытом жизни. Давно выучила, как важно иметь подстраховку во всём, в любом деле. Несмотря на скудность припасов, в бардачке была ещё одна склянка с кровью. На случай непредвиденных обстоятельств.       Вот только он её не берёт. Не мажет лицо повторно, оставаясь при своём запахе. Изоляция в машине могла сделать этих двух чуть более незаметными для обоняния оборотня, да, но только на фоне чего-то другого.       Более приоритетной цели.       Трэвис сообщает свои координаты в рацию. Коротко обменивается командами с отцом и братом. Ловит себя на мысли, что намеренно опускает некоторые детали обстоятельств, при которых он вышел на гипотетический след оборотня. В конце концов, его семья известна своей особенной любовью к свидетелям. Он думает, что двадцати минут одним хватит, чтобы уехать, а другим, чтобы не пересечься с ними.       Думает, что видел эти глаза в последний раз.       Как в случае провала, так и успеха.

      ***

      Он ошибся.       Во всём, и даже трудно начать с чего-то конкретного.       Нашёл тварь в лесу, как и предполагал. Всю выпачканную в крови от недавней трапезы. Вкупе с ночной тьмой, слой за слоем от него укрывался оттенок её жилистой кожи. Везение казалось эфемерным для Трэвиса Хэкетта, он был готов поверить, что встретил кого угодно, окромя первородного оборотня — в конце концов, разве могут члены его семьи оставаться единственными носителями проклятья за эти шесть лет?       Но это всё неважно. Именно потому, что его семья в безопасности, кем бы не был представлен этот оборотень, говорить они будут на языке серебра.       Или нет.       Тянул. Оттягивал, по сути, неизбежное, подпуская тварь ближе. Думал, что так будет лучше. Теперь это стоило ему прокусанного бока.       Это будет стоить ему всего.       Он бросился в подобии бега, зажимая рану рукой. Ноги несли его сами, инстинкт самосохранения — механизм, выведенный до автоматизма. Деревья проносились одно за другим, постепенно складываясь в одно сплошное маячащее перед глазами пятно. Мыслями Трэвис забрёл куда-то в бессознательное. Он думал одновременно обо всём и ни о чём. Вспоминал обрывочно все родительские наставления по охоте, прокручивал все их планы и вызубренные тактики по отлову Сайласа, ругал Калеба за разрисованную непотребством стену в школьном сортире, не скупясь на свой профессиональный тон.       Пятился от него к противоположной стене, пока паренёк возился с поржавевшим замком клетки.       С каждой секундой гул усиливался, грозясь превратиться в оглушающий гомон. Ещё немного и череп обзаведётся парой лишних трещин, казалось бы, от одного лишь избытка воспоминаний и мыслей.       Практически в беспамятстве он врезался в машину. Из салона до него, сквозь кровавую пелену в ушах, донеслись крики.       Он ошибся.       Ни о каком успехе речи не шло, его ждал лишь провал. И всё же он видит её глаза ещё раз. Странно думать о том, что он всё же получил награду за… старания? Серьёзно?       Трэвис теряется в мыслях, ощущениях, времени и самом пространстве. Он явно не в себе. Рассудок покидал его вместе с кровью, миллиграмм за миллиграммом складываясь в литр, а там ещё один, а со следующим ему станет уже всё равно.       Поэтому он находит компанию этой юной особы такой приятной. От недостатка крови и оптимистичных мотивов в организме тонущее сознание хваталось за любую поддержку. А что ещё могло быть? Зная, кто она, трудно было представить, что он подпустит её к себе на расстояние хотя бы пушечного выстрела, но вот они здесь. Девчушка придерживает его руку на ране, и тепло чужой кожи забирается под собственную, пьянит ослабевший рассудок. Он готов идти на сделку с совестью. Позвать её выпить кофе после всей этой истории, если он выживет. Даже если она ведущая того подкаста, а он — шериф Норт-Килла, чуть ли не вечность назад замеченный за нормальным общением как с женским полом, так и с людьми в принципе.       И хотя он постепенно умирает в салоне автомобиля, Трэвис корит себя в такой вопиющей слабости. Её элементарная забота и поддержка обезоруживают его. Они преступны в своей простоте и искренности. Одного тепла женских рук сейчас достаточно, чтобы на секунду подумать, будто за верёвку держится кто-то ещё и даже не в качестве груза.       Самообман льётся в его воспалённый мозг приторно сладким сиропом.       Равно, как и её запах.

      ***

      Ни то воспоминание, ни то сон, но рано или поздно всё хорошее заканчивалось.       Трэвис приходит в себя на полу уже столь знакомом и им облюбованном, что это грозится перерасти в рутину. Эта клетка вполне могла стать ему новым домом родным. Пробуждение отдаёт в голову уколом боли, а после — систематическим покалыванием, и всё это в достаточной степени неприятно, чтобы мимические мышцы лица исказились в гримасе, а воздух с первым глубоким вдохом проник в рот свистом сквозь плотно сомкнутые зубы. Раскладывая мысли и ощущения по полочкам, Трэвис, кажется, откуда-то нашёл в себе силы подняться. Руки дрожали, надламываясь от напряжения в мышцах, но всё же тело постепенно принимало более горизонтальное положение. Хотелось упереться спиной о решётку, — так было бы легче прогнать болезненные импульсы сквозь тело навылет — но мысли об искрящимся по сетке электричестве вовремя напомнили о себе.       Он не сразу уловил движение рядом с клеткой. Дверца со скрипом отворилась, ожидаемо приковывав к себе всё его внимание. К фигуре напротив. Перед ним стоял окровавленный племянник. Он ничего не говорил и взгляд его был стеклянным, пронзительно чёрным в красном свете подвала. Трэвис горько, в который раз, отмечает, что после той злополучной ночи Калеб стал смотреть на мир иначе. С каким-то глубинным подтекстом.       Также пришло осознание. Такой, штрих к общей картине. В какой-то момент он отрубился и очнулся лишь под утро. В подвале было трудно понять наверняка, какое сейчас время суток, но тут гадать и не приходится.       Подождите, думает Трэвис. Он оглядывает себя. Его руки, ноги, туловище — он был в полицейской форме; всё такой же мятой и мокрой, какой он её запомнил. Но целой, за парой исключений. Кроме той лужи крови и хрен пойми чего ещё, что скопились под ним за ночь, каких-то характерных брызг повсюду он не обнаружил. Будоражащая рассудок догадка сдавливала горло. Мужчина потянулся к своему боку, а именно — к месту предполагаемого укуса. С горечью глотает.       Затянулось.       Судя по всему, ему не хватило времени на трансформацию. Грешным делом, он подумал, что каким-то неведомым образом всё обошлось. Да, чисто логически он не мог бы сейчас и пальцем пошевелить, если вообще остался бы жив после кошмара во сне и наяву, но кого заботит логика, когда люди с взрывом крови перевоплощаются в кровожадных чудовищ и точно также обращаются обратно в людей?       Чудес не бывает, поэтому он инфицирован и всё тут.       Хватит сказки придумывать, Трэвис.       Теперь отчасти он мог понять взгляд Калеба. Тот даже иллюзий не питал. Для него, очевидно, всё ясно как божий день.       Очевидно, что его дядя обречён.

      ***

      Как так, Трэвис?       Радио заходится помехами. Он был согласен на что угодно, даже на до банального набившую оскомину «Take Me Home, Country Roads», но с музыкальным сопровождением сегодня не везёт. Попытался что-то покрутить, поискать рабочие частоты, но по пути в лагерь связь нередко пропадала с концами. Высшие силы (иначе говоря: отсутствие у местной администрации денег и желания на дополнительные вышки связи) посчитали, что шериф Норт-Килла может поездить сегодня и в тишине.       Наедине с дерьмом в своей голове.       Трэвис жил отдельно от семьи достаточно долго, чтобы отведённая ему комната покрылась метровым слоем пыли сквозь года запустения. В последние годы он бывал здесь чаще, но сути это не меняло. Наличие запасной полицейской формы безусловно было приятным, если не единственным вообще, бонусом. Старую зачем-то повёз с собой. Видимо, избавится сам.       Если бы только одежда была его самой главной проблемой сейчас.       Как так мать твою?!       После урегулирования пары каверзных вопросов на семейном фронте, стоило разрешить ещё несколько уже сугубо профессиональных. Несколько инстанций были в одном шаге от того, чтобы поднять тревогу по случаю его скоропостижной смерти, но шериф вовремя напомнил о себе живом и почти что здоровом. Первым делом: звонок в городскую больницу. Вторым: составление отчётов для окружного департамента. Благодаря первому: характер и масштаб последствий его стычки с диким животным удалось преуменьшить, свести к неглубоким скользящим ранам от когтей и испугу. Благодаря второму: собственно, остановить панихиду по доблестному шерифу Норт-Килла. Ему очень усиленно пытались впихнуть помощников в патрули, но Эрл постарался на славу — навешал лапши на уши на все деньги.       Несмотря на то, что всё время видел в нём ходячий труп.       Как ты мог?!       Важным организационным моментом было оценить масштаб неприятностей, которые могли ему доставить те двое. Много ли увидели, пока везли его в больницу. В то время, как Трэвис кропотал над отчётами, он даже попробовал вспомнить имя девушки, что оказала ему помощь. Если память его не обманывает, в какой-то момент она его называла.       Лаура? Лорри?       ТРЭВИС!       Что-то такое крутилось на уме, но задерживалось ненадолго. Оно ему надо не забавы ради, а для «дела». Пускай он и слушал подкасты крайне неохотно, борясь с перманентным желанием избавить себя от ещё одной изощрённой пытки обстоятельств, но он мог поклясться, что слышал это имя впервые. Оно не всплывало в передачах, ту девушку явно звали иначе, если только, конечно, их там не больше одной или это был её псевдоним.       Ты хоть понимаешь, что ты наделал?       У нужных людей есть стенограммы, в конце концов они заполняли данные во время вызова скорой помощи и госпитализации. Соответствующие запросы всплывали во время составления рапорта. Трэвис был готов поверить, что они вожатые или кто угодно ещё, и что его суждения ошибочны, но до чего же у него раскалывается голова.       У него есть, над чем подумать, окромя дерьмовых, никому не нужных подкастов.       Подумай о брате и отце…       Кровь в его голове закипает. Её грохот в ушах отдаёт ультразвуком, заглушающим шум езды и вообще всего остального.       Что ты на них оставил?       Лишь бой пульса и нарастающий гул голосов.       Нет, ты ОПРЕДЕЛЁННО не осознаёшь, что ты натворил, дерьма кусок.       Кровяное давление грозится проломить череп.       — Ма… где Кейли?       Казалось, что он мог бы вырвать руль с насиженного места, если бы вцепился чуть сильнее и дёрнул руками на себя. Трэвис постепенно смахивает хлынувшее на него наваждение, явственно ощущая остаточное напряжение в пальцах.       Констанс смотрит на него и отводит взгляд. О чём-то думает. Минуту назад её трясло так, что вместе с ней, кажется, шёл ходуном весь дом. Он исправно отражал то мрачное и нелюдимое, что было в каждом из Хэкеттов, но для него всегда ассоциировался именно с матерью.       Она сидит на стуле, измождённая горем и гневом. Вопрос старшего сына, как и многое другое до, ставит её в замешательство.       — Зачем тебе?       — Её не было в подвале. Где она?       Её поза меняется. Ничем хорошим это не грозит.       — На что это ты намекаешь?       Голос моментально возвращается к пассивной агрессии и угрозе. Она готова разразиться на него очередной тирадой, скорее всего, даже пуще прежнего. Речь ведь идёт о единственной, горячо любимой внучке. Одно неверное слово, движение или взгляд с его стороны, и они начнут заново. Пересчитают ему кости ещё раз.       — Что бы ты там себе не подумал, не смей прикасаться к Кейли, Трэвис. Это тебе не поможет…       — Ма! — он едва ли может выслушивать это. Перебивает. Последствия его не пугают, ибо подозревать его в таком вопиющем эгоизме уже ни в какие рамки не шло. — Ты себя вообще слышишь? Я просто хочу знать, где она была этой ночью. Это важно, понимаешь?       Констанс могла бы продолжить мысль, но глотает слова. Молчит. И это в какой-то степени даже удивительно. Между слов, взглядов и жестов Трэвис понимает, что отсутствие Кейли в поместье для неё не новость. Этой женщине известно понятие совести, пускай она и за последние шесть лет изрядно задвинула его на задний план.       Она отмахивается.       — Джед и Крис перевезли её в другое место.       Что?       — Почему?       — Ей было больно, Трэвис! — не выдерживает. — Страшно и одиноко в тёмных стенах подвала вот уже шесть чёртовых лет. Она слёзно просила бабушку что-то сделать, и я не могла ей отказать.       Трэвис опускает голову и трёт лицо. В этом был смысл. Кейли действительно оказалась в ловушке обстоятельств, выносить которые с каждым годом становилось всё сложнее и сложнее. Душа просится в мир, строить личную жизнь и добиваться новых высот, но она прикована к этому месту, этому городу и этой семье цепями как в прямом, так и в переносном смысле.       Теперь он видит.       Матриарх, один из двух столпов порядка и закона в их семье, нарушила основополагающие правила по воле материнского порыва.       С Кейли иначе не бывало.       — Куда они её отвезли?       — Не знаю. Они просто сказали, что что-то придумают. Крис остался в лагере, чтобы встретить новую смену. Спроси у него.       Крис, вроде, не самый старый из их братской кодлы, но на кой хрен ему все эти блага цивилизации сдались и умение, вроде как, ими пользоваться, если он не может элементарно брать трубку тогда, когда это надо? Сообщения читает через раз, ставит этот беззвучный режим — типа дохуя важный такой. Сил никаких на него нет — иногда Трэвису кажется, что его брат застрял в детстве и до сих пор праведно считает, что старший будет подтирать ему жопу до пенсии.       Утрирует, конечно, но его раздражению нет предела.       Трэвис вынужден приехать в лагерь лично. Перетрясти пару вопросов. Мысль о том, что в новой смене могут оказаться люди, осведомлённые о его состоянии здоровья лучше правоохранительных органов, занимала последнее место в черепной коробке. Проблем хватало и без них.       На въезде стоял припаркованным фургон. Новая смена начиналась формально с завтрашнего дня, тогда-то и приедут дети, но сегодня подкатывали их новоиспечённые вожатые. Обустроятся здесь, выслушают инструктажи, распорядки, как обычно посмеются с правила «Трёх С» и помогут подготовить лагерь к открытию. Сам Трэвис, ввиду специфики его транспортного средства, предпочитал подъезжать с заднего двора коттеджа. В короткий миг перед заветной дверью начальника лагеря, ему довелось не пересечься лично ни с одним из вожатых, хотя их разудалые голоса определённо доносились отовсюду.       — Трэвис?       Так официально.       — Крис.       Мужчина замешкался. Не ожидал увидеть брата именно сейчас. Трэвис не так часто бывал на открытии сезона. Наверное, младший Хэкетт предпочёл бы, чтобы тот предупредил заранее, но видит господь бог, шериф попрёт закон и в очередной раз снизойдёт до преступления, если у него хватит совести такое произнести вслух.       — Могу я войти?       Крис смотрит на него непонимающе с секунду, а после спохватывается. Они до сих пор стоят в дверях.       — Да, конечно.       Из года в год здесь ничего не меняется. Трэвис старается не думать о коморке с видеонаблюдением в соседней комнате, предпочитая отмечать такие родные, залитые тёплым солнцем полки и стеллажи. Многое из этого выстругано руками их отца. Что-то из этого имеет и их с Крисом отпечаток. Не хватало только руки Калеба. Времена меняются, молодёжь находит иные пути реализации своих времени и досуга. Сначала это, а потом ряд других обстоятельств и… неважно. Рабочий стол как обычно завален барахлом и макулатурой. В первые дни бумажек немерено: графики, расписания, распределения обязанностей с учётом комплектации состава вожатых.       В конце концов, никто не застрахован от непредвиденных обстоятельств.       Тем не менее, отслеживая передвижение Криса, он не может не подумать о люке в подвал под его ногами.       Ещё с порога его нос подвергся атаке химозы. Трэвис почти морщится. Они оставляли брата в подвале лагеря и, естественно, после бурной ночки тот подтерал за собой весь кровавый беспорядок. Потому воняет от него так, что его лицо едва ли не разъедает. Он не смог замаскировать это ни мылом, ни гелем для душа точно такого же химозного состава, что бы там не написали на этикетке, ни лосьёном после бритья, ни одеколоном (Армани, вроде), ни крепким бодрящим кофе, ныне пребывающим гущей на дне кружки — погодите, какого хрена его вообще всё это затрагивает? С каждым месяцем меняется только окружение, разве что. Однако в этот раз, помимо ядерной концентрации хлорки, за которой твоему носу, обычно, ничего «не видно», он мог бы перечислить десяток другой запахов в его кабинете.       Тонкий оттенок крови где-то там, внизу.       Запах его человеческого тела как такового.       Неважно. Ещё одна проклятая луна позади.       — Как ночь?       — Да как обычно. — Крис разводит руками. Они занимают места друг напротив друга. — Вспышка, пустота, а потом ты просыпаешься в луже дерьма и собственной крови. Начинаешь день с влажной уборки — не жизнь, а мечта.       — Ничего странного не замечал?       — Нет. Ну… — Трэвис заметно напрягся. — Кроме того, что вы скормили мне Яна.       Что?       — Эм, чего?       На мучительно долгое мгновение в помещении повисла тишина. Он ожидал услышать что угодно, любую историю, вплоть о двух идиотах, страдавших топографическим кретинизмом достаточным, чтобы спутать «Хэкеттс Куори» с мотелем «Харбинджер», но только не скормленный… кто?       — Ну, талисмана лагеря. Овечку.       Шериф выдохнул. Ну конечно.       — Этой ночью других альтернатив не было.       — Да уж, детишки расстроятся.       — Ты на голодный желудок даже больший говнюк, чем обычно.       — Да ну всё, хорош.       И хотя на теле Трэвиса достаточно уродливых шрамов в качестве натур-подтверждения буйства младшего брата в его далеко не самом дружелюбном виде грёбанного оборотня, всё равно звучало это довольно забавно.       Так и не подумаешь, в каком чёртовом аду они все находятся.       Можно было бы посмеяться ещё немного, попытаться продлить себе жизнь, так сказать, но взгляд неминуемо возвращался к фоторамке на рабочем столе брата. К виду счастливой семьи, когда-то не знающей ни печали, ни невзгод.       К Кейли.       — Крис, — стоило расставить все точки над i, — мама сказала, что этой ночью Кейли не была заперта в родительском подвале.       Мужчина напротив него немного напрягся, поджал губы.       — Да, так и есть. В последнее время она тяжело переживает обращения.       — Куда вы её отвезли?       Возможно, он прозвучал слишком резко. В глазах напротив Трэвис видел нарождающееся недовольство.       — А что-то случилось?       За Крисом такое наблюдалось время от времени: вместо прямого ответа на не самый сложный вопрос какое-то юление с ничего. Взаимное подозрение. Палился он знатно. Эта история обещала быть полной неудачных решений и их последствий.       — В зависимости от того, как ты ответишь.       — Я не могу быть открытым перед собственным братом, когда он общается со мной, как с преступником.       Как.       — Да ладно тебе, Крис. Ты же знаешь, что происходит.       Замешательство напополам с недоумением говорили сами за себя. Как бы «нет» или «вообще нет» и всё тут. Трэвис устало потирает лоб, чуть склонив голову. Это же уже даже не смешно.       — Отец не сообщал тебе?       — Он и Бобби сегодня ещё не связывались, а что?       — Тебе стоит чаще проверять телефон на наличие пропущенных.       — Ты же знаешь, какая здесь связь. Звони на стационарный.       — Тоже самое. Не уверен даже, что дозвонился.       — Да, эм, — что-то вспоминает, — вообще он барахлит, да. Я этим займусь…       — Крис.       — Что?       Он не может сказать сразу. Что-то мешает, ни то гордость, ни то стыд. Мысль о том, что он так или иначе подвёл их всех и далеко не в первый раз, отчаянно не желала быть озвученной. Трэвис играет челюстью и тупит взгляд в пол. Как будто вместо младшего брата он вновь предстал перед матерью и суровостью её взгляда.       — Меня покусали. Сегодня ночью.       Крис с секунду непонимающе смотрит, а после осознание настигает его. Он подносит ладонь к лицу. Сокрушается.       — Дерьмо. — шипит он.       Какого чёрта, Трэвис?!       Образ матери и младшего брата всегда шли рука об руку. Он не мог сказать, что не видит себя вновь в их гостиной несколькими часами ранее. Что не чувствует себя виновником её слёз и вообще всех несчастий в их семье. С другой стороны, всё же это был Крис, и он не спешил вываливать на него нечто подобное. Его брат был шокирован перспективами, что неминуемо прилагались к такому обманчиво простому: «Меня покусали».       — Думаю, теперь ты понимаешь, почему мне важно знать все подробности вчерашней ночи.       В задумчивости Крис смотрит на него. О чём-то думает. Недолго, на самом деле, но для Трэвиса этого было достаточно. В их семье всё всегда не слава богу. И, как будто услышав, что с транспортировкой Кейли всё пошло не по плану, он резко оставит все свои семейные ценности на помойке и доставит её в участок. Будет держать на привязи и сухом пайке всё оставшееся время, пока одна из охот, без его ныне участия, не будет удачной.       Либо пустит пулю ей в лоб.       Конечно это не так, и, будучи её дядей, он этого не сделает.       Ему просто нужно знать, чтобы двигаться дальше.       — Это не могла быть Кейли, Трэвис. Мы отвезли её с отцом на остров. Я лично её там оставил. Потом он закрыл меня в подвале коттеджа и уехал.       Трэвис недоуменно повёл головой.       — И нет никаких шансов, что она смогла покинуть его?       — Без вариантов. Сегодня утром я застал её переплывающей озеро на лодке.       Где-то на периферии слуха вдобавок звучало красноречивое: «Как ты себе это представляешь?», но Трэвис не слушал.       Не слышал.       В голове неумолимо полным ходом запустился некий мыслительный процесс. Химическая реакция с бурным, неконтролируемым развитием. Мозг прогоняет ночь ещё раз. И ещё раз. И ещё. С каждой новой прокруткой он вспоминает что-то ещё. Выцепляет какие-то ключевые моменты, на которые ранее не обращал внимание. Сопоставляет факты — такие, блядь, очевидные.       — Трэвис?       Он не слышит, как брат зовёт его, будучи по уши в дерьме.       — Трэвис!       Шериф прогоняет морок. Ненадолго поднимает голову из метафорического песка и молча смотрит напротив. Крис хотел бы что-то услышать от него, но сказать старшему нечего. Он поднимается и отходит, всё ещё в некоем пограничном состоянии. Смотрит на стену с ружьём. Слышит эхо выстрела прошлой ночью, видит блеск красных глаз и ощущает убийственную хватку зубов на своём теле.       Картина постепенно складывалась воедино.       — Подожди. — доносится сзади. — Ты же не хочешь сказать, что…       Он не поворачивается. Всё понятно без слов. Крис взрывается.       — Твою мать!       Они не могли быть уверены на все сто процентов, но если Кейли, Калеб и Крис были абсолютно точно заперты этой ночью, вариантов оставалось немного.       Едва ли не единственный.       — Ты хочешь сказать, что упустил его?       Замешательство окончательно покидает его, уступая место нарастающему негодованию.       — Ты правда хочешь поговорить об этом сейчас?       — Трэвис, это же пиздец. Ты упустил Сайласа?       — Эта тварь чуть не спустила с меня шкуру живьём, что мне оставалось?!       — Не знаю, например, не считать ворон на охоте?       Теперь они стояли друг напротив друга. Семейные узы вот-вот не спасут от натуральной поножовщины. Давно просилась.       — Если я настолько плох в этом, может быть, ты займёшь моё место?       Крис закатил глаза.       — Ты же знаешь, что это невозможно. Шесть лет…       — Я не собираюсь выслушивать это дерьмо дважды, понял и с первого раза.       Брат говорил что-то ещё — конечно он не мог заткнуться и хотя бы попытаться войти в положение. Он умел, безусловно, но Трэвис уже не молод, и в ожидании братского озарения и элементарной поддержки, скорее, умрёт от старости, чем услышит такое простое: «Мне жаль. Очень рад, что ты хотя бы не сдох».       Это какой-то ад.       — Ты должен закрыть лагерь. — внезапно говорит он.       Крис смолкает. Моргает.       — Чего?       — Подумай сам. Сайлас вернулся в Норт-Килл. Это всё меняет. До этого мы прятали вас в клетках, и все дружно переживали июльское полнолуние. Но теперь в лесу бродит эта тварь, и одному дьяволу известно, что у неё на уме.       — Трэвис…       — Это касается и охоты. — он продолжает. — Отошлём их всех обратно и сосредоточимся на его поимке. Подумай сам.       — Трэвис, мы не можем этого сделать.       — Почему?       — Деньги уплачены. Мы только-только подняли цены. И если обрывать смену раньше срока, то по договору все расходы по перелётам берёт наша семья.       — Да какие нахрен деньги, Крис, ты сейчас серьёзно?       — Я абсолютно серьёзен. Мы вполне можем справиться с этим. Даже с учётом твоей задницы в нынешних условиях. В конце концов есть остров… — видя, как старший брат силится перебить его в ответ, младший продолжает напирать. — Трэвис, ты же знаешь. Нам нужны эти деньги. К тому же, ситуацию всегда можно попробовать обыграть по-новому. Задействовать новые ресурсы, так сказать…       — Не могу поверить, что вообще слышу это. — кажется, он постепенно терял дар речи. — Ты начальник детского лагеря, Кристофер. — в сердце младшего что-то неприятно кольнуло. — В твоей ответственности десятки детей. Какие, к чёрту, «новые ресурсы»?       Тон Трэвиса полностью оправдывал его статус в их семье. Сейчас средний сын семьи Хэкеттов чувствовал себя провинившимся перед старшим. Отчитанным им с ног до головы. И это даже не беря во внимание тот факт, что он, вообще-то, ещё и шериф.       Шериф, который, не будь повязан с ним кровью, за одно озвученное вслух предложение такого рода уже бы нацепил на него наручники и отправил в обезьянник, предварительно лишив лицензии на работу с несовершеннолетними.       — Послушай. Я знаю, что ситуация — дерьмо редкостное…       Трэвис не вывозит. Ситуация не то, что дерьмо редкостное, это кромешный ад. За этот день и одну прошлую ночь случилось, решилось и озвучилось столько всего, что он готов натурально хвататься за голову. В абсолютном бессилии. В ощущении нескончаемого безумия, граничащего с лавкрафтовским. Оно было близко. Постепенно подступало к горлу своей леденящей кровь хваткой. Просто он пока этого не понял. Ошибочно полагает, что справляется. Что обязательно справится.       Родственники уже обвиняли его в безумстве.       Какая, нахрен, наука, Трэвис?!       Внезапно, пока Крис занимался (пытался) подборкой аргументов и смягчал, как он думал, углы некоторых своих сомнительных заявлений, Трэвис словно ударился об какую-то стену.       На уровне органов чувств.       Он не уверен, но они буквально-таки трубили о том, что здесь что-то не так. Оно ощущалось внутри и снаружи: в голове и на собственной коже. В воздухе чьим-то присутствием.       Трэвис не слушал — просто не мог сконцентрироваться на голосе брата. Глазами он скользил от одного угла комнаты к другому, пока наконец-то не ухватился за странное мельтешение под дверью кабинета. Чья-то скромная тень ютилась на пороге. Теперь-то он понимает. Вместо столь чёткого голоса напротив громче всего слышит спокойное, размеренное дыхание, чередующееся ударами, по звучанию и частоте сопоставимые с биением сердца.       Вместо едкой вони хлорки, которой ныне был залит подвал и насквозь пропитан его брат, тонкий характерный запах чужого тела.       Кто-то стоял у двери. Быть может, ждал момента, чтобы постучаться, но на ум, если честно, приходила только слежка.       — Ч-что?       Крис прекращает свою диссертацию на тему: «Ты неправильно меня понял, Ти», когда Трэвис жестом призывает к тишине. Не совсем понимая такую резкую смену настроения, он следит за тем, как брат медленно и осторожно обходит его стороной и постепенно приближается к двери. Уже будучи вплотную к ней, Хэкетт прислушивается ещё раз.       Слышит, как глотает чьё-то хрупкое горло.       Мысль о том, что он мог бы простоять так целый день, просто поглощая в себя всевозможные звуки с той стороны, пугает достаточно, чтобы больше не медлить. Мужчина резко тянет дверь на себя, и тело их незваного гостя, легко поддаваясь импульсу, летит вперёд, только чудом не врезавшись в грудь служителя закона.       Его взгляд пересекается с другим и ему не нужно много времени, чтобы ещё одна пара сегментов в паззле дополнила картину злополучной ночи.       Быть того не может.       Пока немая пауза между ними грозится затянуться на пару лет, откуда-то сзади доносится голос Криса.       — А! — сокрушается он. Переводит дух, настраиваясь на новую волну. — Я же должен был отдать тебе этот дурацкий список. Шериф, знакомьтесь, одна из вожатых в этой смене.       Лора Кирни.