What Worries Ruth?

      Не помню, как добираюсь до общей комнаты.       Я прихожу в себя, только когда сижу на жесткой скамье в одном тапочке, натянутым на пальцы левой ноги.       Несколько пожилых мужчин играют в шахматы недалеко от большого забитого прутьями окна. Пара женщин, у одной из которых полностью выщипаны брови, танцуют, хотя в зале не играет никакой музыки. Девушка с очень кучерявыми волосами прижимает к уху ладонь и громко разговаривает по ней с кем-то, кого она зовет «Мэрри-Пэрри».       Время близится совсем к вечеру, и в общем зале включают верхний желтушный свет. Лампы накаляются и противно жужжат, как стаи мотыльков.       Точно такого убил Ногицунэ, когда превратил демона Они, единственное известное нам средство защиты, в горстку пепла, а потом обратил остальных против нас.       «Нас» — я хмыкаю, когда именно это слово выбирает сознание. Остались ли еще какие-то «мы» после того, что мы со Стайлзом сделали? Не остались ли «они», убийцы и психопаты, одержимые злыми японскими духами, и настоящие «мы», те, кто действительно хочет помочь и все исправить?       Могу ли я вообще хоть что-то исправить сейчас, сидя в реальной клетке? Смогу ли хоть когда-нибудь оттереть всю кровь со своих рук?       Я невольно перевожу взгляд на сложенные в замок пальцы и на секунду мне кажется, что с побелевших костяшек на пол действительно капает густая алая кровь. Я моргаю и нет — это всего лишь игра воображения, вызванная нависшей надо мной тенью. — Привет.       Кто-то падает на скамью рядом со мной с таким усердием, что та прогибается. Я дергаюсь, и тут же тапочек падает с моей ступни, а локоть неприятно проходится по подлокотнику. — Ты здесь новенькая?       Я шиплю и, придерживая одну руку пальцами другой, наклоняюсь вниз. Ловлю единственный тапочек и решаю не надевать его совсем. — Ты говоришь по-английски?       Я выпрямляюсь и снова сажусь на скамью. Только тогда перевожу взгляд в сторону и наконец вижу девушку, которая исподлобья смотрит на меня. У нее каштановые волосы ниже лопаток и карие глаза. Отвратительный свет ламп ложится на ее лице тенями, которые прибавляют ей лет пять к возрасту. — Да, — я кашляю и киваю. — Да.       Девушка чуть расслабляется и трясет волосами. — Меня зовут Малия. Тейт, — она протягивает мне руку, и я жму ее. На удивление, совсем не чувствую разницу температур — значит, она такая же холодная, как и моя.       Еще на ней точно такая же одежда, как и на мне — просторные штаны и футболка на пару размеров больше — только другого цвета. Светло-серая с парой едва заметных пятен на рукавах — настолько маленьких, что я сама удивляюсь, что замечаю их. Мэтт всегда говорил, что я не вижу деталей. — Рут. — И все? — она вздергивает брови, а потом напрягает подбородок. — Просто Рут?       Я киваю. Так я себя и чувствую — просто Рут. Вторую половину меня будто навсегда отрубили мачете.       Со смерти Люка и того парня прошло меньше суток. Мне кажется, что если я принюхаюсь, то учую запах их крови на своей дочиста отстиранной униформе, спутанных волосах и голых ступнях. Мне кажется, что если я зажмурюсь даже на секунду дольше обычного, то Якан вновь окажется в моем теле и тогда погибнет еще больше людей. Мне кажется, что эти воспоминания никогда не покинут мою голову, навсегда оставшись в ней уродливым шрамом. — Эй! — Малия щелкает пальцами у самого моего носа. — Рут? — А? — я пытаюсь что-то прохрипеть, но грудь заливает огнем. — С тобой все в порядке? Ты быстро дышишь, — Малия упирается локтями в колени и смотрит на меня еще пристальнее. — Как олень, которого загоняешь в дальний край пещеры, чтобы потом расправиться.       Я хмурюсь и выдавливаю неловкую улыбку. Что ж, хотя бы природное обаяние — это не о нас двоих. — Да, — кряхчу я. — Да. Я Рут. Рут Рит… — осекаюсь, потому что собираюсь назвать «Риттер», фамилию матери, но тут же откашливаюсь и исправляюсь. — Рут Дэлер. — Даже не Иисус? — кажется, Малия действительно удивлена, а вот я непонимающе хмурю брови. — В каком смысле? — Смотри, — Малия резко разворачивается и тычет пальцем в сторону татуированного с ног до головы парня, которого я почему-то не заметила ранее. Возможно, детали это правда не мое. — Он считает себя Иисусом. На самом деле его зовут Майкл. Я видела его карточку, — Малия крутится в другую сторону и теперь кивает на одного из пожилых мужчин за шахматных столом. Я не понимаю, на кого именно, но почему-то считаю, что это не очень-то важно. — Он тоже считает себя Иисусом, хотя его друг зовет его Даг. А еще он, — теперь дело доходит до седого мужчины, который стоит в одном из коридоров и пересчитывает свои пальцы, — и он. И, возможно, он.       Малия перестает показывать на всех пальцем и внезапно складывает руки на груди, словно стараясь согреться. — О, — только и выдаю я. Абсурдно, но на какое-то мгновение я забыла о том, что нахожусь не в школьном коридоре во время перемены, а в психушке. — И еще Маргарет, — Малия ведет подбородком в сторону, и я слежу за ее взглядом, который приводит меня к коротко стриженой девушке в углу. — Она… — Мария Магдалена? — шучу я, хмыкая, однако Малия не смеется. Она сурово смотрит мне куда-то между глаз. — Нет, — строго отвечает она, не оценив. — Тоже Иисус.       Я киваю — Иисус так Иисус. Возможно, именно его нам сейчас так не хватает, а здесь их на любой вкус, цвет, пол и ориентацию.       Хмурюсь, а потом тихо прыскаю, потому что ловлю себя на мысли, на ком из них я бы остановилась. Должно быть, на том пожилом мужчине по имени Даг. У него густые стального цвета волосы и длинные пальцы, которыми он держит шахматную фигуру.       Только я об этом думаю, как он тут же поднимает голову, и я охаю: у него нет зрачков. Бледно-бирюзовые радужки точно затопили все глазницы и даже больше. Однако смотрит он точно на меня, его взгляд прожигает дыру у меня во лбу, а рот внезапно растягивается в кривой улыбке.       Я дергаюсь, а Малия еще усерднее собирает руки на груди и выдыхает: — Странная ты все-таки, Рут.       «Удивительно слышать это от пациентки психушки» — хочу сказать я, но на уровне кожи чувствую, что Малия не оценит, поэтому выдавливаю из себя скупую улыбку. — Страннее, чем ты думаешь.       Я перевожу взгляд на свои пальцы и, естественно, не вижу никаких следов недавних преступлений. К сожалению, свою голову оттереть от них намного сложнее, чем выстирать всю униформу для каждого пациента в доме «Эха». По ступням бежит сквозняк, а скамья скрипит под весом моего тела.       Лампы гудят еще сильнее — настолько, что я не слышу ни ответа от Малии, которая точно что-то сказала, судя по шевелящимся губам, ни песни, что напевают старушки недалеко от нас, ни скороговорок, которые раз за разом произносит Майкл. В какой-то момент они накаляются так сильно, что я прижимаю руки к ушам, а потом вскидываю голову.       Хочу что-то сказать, спросить у Малии, не слышит ли она того же, что и я, как вдруг натыкаюсь взглядом на женскую фигуру в одном из коридоров, что отходят от общей комнаты. Длинное серое платье, напоминающее ночную рубашку, скрещенные на груди руки. Каштановые волосы в желтом свете отливают ржавчиной. Босыми ногами стоит на полу, а меж бровей залегает глубокая морщина.       Моргаю — женщина растворяется за спиной одного из пациентов. Еще раз — она появляется вновь. Отворачивается и уходит куда-то от меня.       Я вскакиваю с места. Подхватываю единственный тапочек и, суя его подмышку, бегу вперед. Слышу крик Малии мне вслед: что-то вроде «лучше бы ты все-таки была Иисусом!», когда врезаюсь в какого-то мужчину. Он хватает меня за плечи, встряхивает, но я остервенело рвусь назад и рычу ему в лицо. Секунда — и он отпускает меня, отпрыгивая к стене.       Я не слышу собственных шагов, когда несусь вперед. Образ женщины все еще стоит на внутренней стороне век. Я вижу ее бледную кожу и серые глаза: те самые, что достались Мэтту, а не мне. — Мам! — кричу я в пустоту, и голос эхом пульсирует у меня в висках.       Пролеты кажутся мне бесконечными. Этот коридор один из самых длинных, потому что я пролетаю десять дверей по каждой стороне, и он все еще не заканчивается.       В какой-то момент я уверена, что это один из чертовых лабиринтов моего разума, по которому меня водит Якан. Каждая дверь — отдельное воспоминание, которое он разрушит, уничтожит и сотрет в порошок, поэтому я не дергаю ручек и только бегу дальше, пока дыхание не перехватывает, а бок не начинает разрывать от боли.       Я лечу вперед, как вдруг что-то перехватывает меня посреди туловища, а потом крепко удерживает за плечи. Я не вижу ни фигуры, ни лица, но решаю, что ничего хорошего меня не ждет, поэтому ору во все горло: — Пусти! Отпусти меня! — брыкаюсь, стараясь лягнуть пяткой любое место, до которого могу дотянуться. — Выпусти меня! — Рут? Рут! — в голове трещит, и я с трудом различаю знакомый голос. Обвисаю на чьих-то руках и поворачиваюсь в сторону. Хватка ослабевает, и я выкручиваюсь. — Стайлз? — у меня перехватывает горло, поэтому слова выходят шепотом.       Секунда — и я кидаюсь вперед, прижимаясь своей грудью к его. Чувствую его сердцебиение едва ли не лучше, чем свое — удивительно, как мы все еще можем дышать, когда наши сердца колотятся так быстро.       Стайлз кладет одну ладонь мне на спину, а вторую опускает на голову, подталкивая еще ближе к себе, если это вообще возможно. Я прижимаюсь щекой к его солнечному сплетению и ощущаю его сбитое дыхание — кажется, мы оба задерживаем воздух на долгие секунды, кажущиеся вечностью. — Ты в порядке, — сбивчиво шепчет Стайлз куда-то мне в волосы. — Ты правда в порядке? Ой боже, ты в порядке.       Я ощущаю тепло, которое исходит от его тела, и понимаю, что могу простоять так вечность — словно под горячими струями душа, которые обрушиваются на ледяные плечи, грудь и щеки. Краем глаза замечаю, что в отличие от меня он в тапочках, натянутых до середины пятки — видимо, единственный размер, который остался.       Стайлз аккуратно кладет ладони мне на плечи и заглядывает в глаза. Не знаю, что он видит в моих, но я наконец могу рассмотреть в его его — уставшего, измотанного, с синюшными разводами под глазницами, но все-таки его. — Ты говорил с мисс Моррелл? Эллисон, она ранена, — сдавленно шепчу я. — Ребята, они… — Ага, — Стайлз кивает с таким видом, словно я не спросила ничего такого, что разрушило всю романтику. Он все также любовно заглядывает мне в глаза и нежно улыбается кончиками губ. — Только что. Пока вдруг не услышал кое-что. — Что-то типа… — Кого-то. Голос моей мамы.       Я накрываю ладони Стайлза своими и ощущаю холод его пальцев, которые каким-то чудом грели меня минутами ранее. Его кожа серее, чем мне казалось, точно с налетом пыли, а челка слиплась от влаги. — Разве она не… — Умерла? Ага, — голос Стайлза слегка трещит по швам, но он ведет подбородком в сторону, поджимая губы. Мне кажется, что итак тусклая лампочка над нами, окруженная решетками со всех сторон, зловеще мигает, на секунду погружая эту часть коридора в темноту. — Я видела свою маму, — вставляю я. Вряд ли ситуация может стать еще хуже. — А она… — В психушке в другом городе.       Я вижу, как глаза Стайлза на мгновение расширяются, а губы сжимаются в настолько тонкую полоску, что они почти теряются на общем фоне лица. Он кивает, а его пальцы сильнее сжимаются на моих плечах. — Что ж, минус два человека из списка подарков на Рождество, — горько хмыкает он, и я также горестно прыскаю, утирая одинокую слезу тыльной стороны ладони.       Понимаю, что это намного больше, чем просто сочувствие — наши жизни, точно пересекающиеся нити паутины, сплетенной одним пауком. Он-то и сидит во главе всего, дергая за нужные ниточки, чтобы ловить каждого человека в наших жизнях, как мошек.       Одна из дверей где-то в соседнем коридоре хлопает, и я отчётливо слышу стук каблуков — кто-то из медперсонала. Никто из пациентов не может издавать такого характерного цоканья — в нашем распоряжении лишь мягкие, тонкие тапочки. — Эй! — кто-то громко захлопывает створчатые двери, судя по характерному скрипу петель, которые ведут на лестничную клетку. Эхо разносится при каждом становлении подошвы на ступеньку. — Бежим! — шипит Стайлз. Не успеваю я среагировать на шум, как он тянет меня за рукав свободной футболки.       Мы несемся несколько метров, практически на равных, и влетаем в одну из дверей, выкрашенную в отличие от всех, серых, в синий. Я успеваю прочитать надпись «Душевая. М.» на ней, когда Стайлз таранит ее своим телом, и мы вваливаемся внутрь.       Дверь захлопывается, отрезая нас от тусклого света, излучаемого лампами коридора. Здесь настолько темно, что можно закрыть глаза и абсолютно ничего не изменится. — Стайлз… — я вцепляюсь в него мертвой хваткой; даже футболки мне становится мало, и я крепко-накрепко сжимаю его запястье.       Кожа тут же покрывается мурашками, а дверная ручка исчезает, буквально растворяясь под моими пальцами. Могильный холод тянет по ступням, и я понимаю, что стою в ледяной луже воды, на бугристом земляном полу — кажется, мой единственный тапочек остался валяться на полу в коридоре. — Рут, — голос Стайлза дрожит, но я отчетливо слышу в нем попытку сохранять уверенность. — Где мы? — паника поднимается в животе, отдаваясь чувством укачивания где-то у самого горла. Когда я последний раз не знала, где именно нахожусь, умерли люди. — Не… — Стайлз сглатывает. — Я не знаю.       Он делает крохотный шаг вперед, практически не размыкая со мной рук. Одну ладонь он выставляет вперед, буквально расталкивая густой воздух перед нами.       Я наступаю, как мне кажется, точно на его следы. Пальцы босой ступни рассекают воду, которая покрывает пол не больше сантиметра от земли. Однако скоро лужа заканчивается и начинается холодный, сырой бетон.       Присматриваюсь, но как бы глаза не привыкали к темноте, рассмотреть мне удается только ту часть лица Стайлза, что находится ближе ко мне. Сильно зажмуриваюсь, а когда распахиваю веки снова, то вижу подобие подвала: длинный коридор, у которого нет конца, или, по крайней мере, я его не вижу. Темнота уходит в темноту. — Скажи мне, что мы не умрем здесь, — от неожиданности моего вопроса Стайлз вздрагивает.       Его ладонь потеет, но я продолжаю держать ее даже крепче прежнего — так отчего-то спокойнее. — Надеюсь, нет, — тихо кашляет он, а потом оборачивается в мою сторону и свободной рукой трет шею. — Я же еще даже не пригласил одну девушку на Зимний бал.       Я не могу сдержать резкой улыбки: вот он настоящий Стайлз — мы находимся на пороге смерти, а он умудряется перетянуть одеяло с темной стороны на менее темную. — Хм, — наигранно хмурясь, предполагая, что ему едва ли удастся рассмотреть мое лицо в кромешной тьме. — Дай угадаю: рыжие волосы? Светлые глаза? — Ага, — Стайлз издает смешок, и вместе с ним до меня доносится звук падающих на пол капель. — И убийственная сверхъестественная сила. — Лидия? — спрашиваю я после пары секунд демонстративного молчания. Стайлз сдавленно хмыкает. — Ага, конечно, — шутливо отвечает он, кивая, за что получает от меня толчок в плечо свободной рукой. — Знаешь, возможно, у меня фетиш на рыжих.       Я смеюсь и только сейчас понимаю, что до этого мы говорили практически шепотом. Наши голоса запросто можно было спутать с крадущимися шагами или разбивающимися о холодный пол каплями.       Сейчас мой голос эхом разносится по подземелью. Еще в детстве мама говорила, что всех монстров под кроватью пугает одно — твоя уверенность в том, что они нереальны. Поэтому теперь я стараюсь перекричать каждый посторонний звук, который окружает нас, пока мы медленно двигаемся вперед. — О боже, — Стайлз вдруг кривится и поджимает руку, сгибом локтя поднося ее к носу. — Чем так воняет?       Тут пахнет сыростью, плесенью и гнилью, от которой начинают слезиться глаза — в худшем представлении душевой дома «Эха» стоит не такой удушающих запах. — Я бы посмотрела на тебя, если бы тебе была тысяча лет, — хриплю я шутку, и Стайлз едва заметно тянет уголки губ выше.       Он поворачивает на меня голову, уже собираясь что-то сказать, как вдруг яркий свет, взявшийся из ниоткуда, слепит меня. Белые пятна бегут перед глазами, и, еще до того, как я успеваю снова вернуть себе зрение, мне удается расслышать противный скребущийся звук, точно кто-то проводит когтями по стене.       Я тру веки пальцами, а помещение снова погружается в темноту: не такую сплошную и непроглядную, как раньше, а точно под потолком дребезжит сломанная лампочка.       Стайлз делает несколько крохотных шагов вперед, стараясь отгородить меня своим телом от невидимой опасности, отчего мне приходится отпустить его руку.       Звук повторяется — однако теперь я слышу, как штукатурка падает на пол. — Что ты? — кричит Стайлз в пустоту. Его плечи, до этого ссутуленные, распрямляются, а сердцебиение учащается. Скрип становится еще громче, отчего по плечам бегут мурашки. — ЧТО ТЫ?       Я слышу, как громко жужжат лампы накаливания — совсем как те, в общем зале. Свет мигает, отчего кажется, что я моргаю, словно в замедленной съемке.       Раз — и я вижу в конце коридора скрюченное существо в черном. Два — оно поднимается и принимает положение с немного согнутыми коленями, точно готовясь совершить прыжок. Три — Ногицунэ полностью распрямляется и расставляет руки в стороны, готовясь ловить нас в свои сети. — Что не имеет длины, глубины, ширины, высоты, а можно измерить? — воздух вибрирует, а потом по коридору прокатывается его гортанный голос.       Я хватаю Стайлза за рукав футболки. Мы молчим, и каждую упущенную секунду отмеряет капля, опускающаяся на бетон. — Что не имеет длины, глубины, ширины, высоты, а можно измерить? — скрипит Ногицунэ таким голосом, что я буквально вижу крупицы его терпения в песочных часах.       Свет мигает снова, и теперь я вижу, как демон начинает приближаться к нам: он делает всего несколько шагов, но расстояние сокращается настолько значительно, словно в видео-записи отсутствуют некоторые кадры. — Оставь нас! — вместо ответа кричит Стайлз. — Оставь нас в покое!       Мы оба стоим на месте: не потому что не боимся, а потому что знаем, что бежать некуда. — ЧТО МОЖНО ИЗМЕРИТЬ? — рычит Ногицунэ на все помещение, отчего вопрос эхом раскатывается у меня внутри черепной коробки. Я прижимаю ладони к ушам и чувствую, как подкашиваются колени.       Я не знаю ответа и секунда промедления оказывается решающей: когда я открываю глаза, то вижу ужасное, изуродованное лицо Ногицунэ в нескольких сантиметрах он нас. Он вскидывает перебинтованную кисть и отбрасывает Стайлза в сторону, практически не касаясь его.       Я вскрикиваю, когда тот ударяется о стену, а потом чувствую, как кислород заканчивается. Ногицунэ поднимает меня в воздух, заставляя безвольно болтаться. — Что не имеет длины, глубины, ширины, высоты, а можно измерить? — его зловонное дыхание обдает мое лицо, заставляя все живое во мне свернуться и навсегда умереть. Острые стальные зубы блестят в кровавой дыре, что когда-то была ртом.       Еще в детстве мама говорила, что всех монстров под кроватью пугает одно — твоя уверенность в том, что они нереальны. Если будешь смотреть своему страху в лицо, он оставит тебя.       Я упустила лишь один момент — мои монстры более, чем реальны. Мои монстры стали мной. — Я отгадаю, и ты отпустишь нас, — скалюсь я, на что, очевидно, один из самых темных духов лисы смеется мне в лицо. — Ты не в тех условиях, чтобы ставить мне условия, Рут.       В доказательство своих слов крепкие, не-человеческие, пальцы сжимаются у меня на горле. Кожей шеи я ощущаю шершавые бинты, а носом чувствую запах гнили, исходящий от того, что раньше было ожогами и рваными ранами.       Краем уха слышу тихое хрипение с той стороны, куда приземлился Стайлз. И надеюсь, что я одна обращаю на это внимание. — Я — нет, — плюю я, хватая ртом воздух. — Но Якан — да.       Это срабатывает. Ногицунэ разжимает пальцы, и я падаю на пол, больно ударяясь о бетон. Вспоминаю о синяке на подбородке, который поставила сегодня днем. — Помнишь, что ты говорил о боли, гневе и ненависти? — шиплю я в пол, прекрасно зная, что сделала невозможное: заставила демона-обманщика себя слушать. Аккуратно упираюсь коленями и отталкиваюсь ладонями. — Что их хватит на нас обоих, помнишь? — Ногицунэ молчит, хотя я слышу его хрипение прямо над собой. Однако я впервые не чувствую страха: впервые я знаю, что поднимусь, если он будет бросать меня снова и снова, пока не смогу этого сделать.       Занимаю более-менее вертикальное положение, чувствуя, что линия горизонта противно плывет вбок. Утираю тыльной стороной ладони нос и вскидываю подбородок. — Так вот с того раза их только прибавилось, — рычу я; несколько грязных прядей закрывают мне обзор, но я их не смахиваю. Кровавая дыра на лице Ногицунэ начинает расползаться в стороны, отчего мне кажется, что вот-вот бинты разойдутся. — Ты отпускаешь Стайлза, и я встаю на твою сторону.       Воздух трещит, а потом я вижу стальные острые зубы, которые наполняют рот демона. — РУТ, НЕТ! — кричит Стайлз, и я вижу, что он неуверенно стоит на дрожащих ногах. — Рут… — Идет, — Ногицунэ скалится, и в это же мгновение лампочка с треском раскалывается.       Я вижу, как осколки, переливаясь, сыпятся на землю, и стекольная крошка теперь усыпает весь пол. Падаю на колени и закрываю голову руками. Тыльные стороны ладоней пронзают словно тысячи иголок, которые впиваются в кожу и застревают в ней. — Что не имеет длины, глубины, ширины, высоты, а можно измерить? — скрипучий голос звучит у меня в голове; слова дублируются и расслаиваются, что сводит меня с ума. — ВРЕМЯ! — кричу я, и в этот же момент все обрывается.       Мне кажется, что я больше не существую ни в какой из реальностей: ни в той, где я нахожусь в душевой в доме «Эха», ни в той, где Ногицунэ играет со мной в загадки. Жужжание прекращается, словно весь мир ставят на беззвучный режим, однако длится это не больше мгновения: потом я слышу крик. — Стайлз! — срывается с моих губ, и я поднимаю голову.       Две фигуры удаляются от меня все дальше и дальше, в ту часть тоннеля, что недоступна моему взгляду. Ногицунэ волочит Стайлза по полу, а тот старается ухватиться за воздух, выворачиваясь в мою сторону. — Рут! — Отпусти его! — воплю я и тут же рвусь вперед, отчего не замечаю, куда попадает нога: абсолютно каждый миллиметр пола усыпан разбитым стеклом, которое сейчас впивается мне в стопу. Кровавый след тянется от меня до демона. — Отпусти его! Мы заключили сделку!       Ногицунэ замирает, но не оборачивается в мою сторону. Я вижу, как дрожат его плечи в кожаной куртке. Секунда — и хриплый, раскатистый смех наполняет весь коридор.       И тогда я кричу — не что-то конкретное, а просто, что есть сил. Уши закладывает, а горло начинает болеть. Я бью рукой по полу и оттого голос срывается еще больше — несколько осколков впивается еще и во внешнюю сторону ладони; кровь начинает течь строго по линиям жизни вниз, пока не срывается на сырой бетон. — Помоги мне, — сквозь зубы и слезы шиплю я. Прокручиваю это в голове, пока раз за разом в черепной коробке не начинает биться «помоги». — Помоги мне, сейчас же, иначе я вырву тебя из собственной головы ценой жизни.       Якан уже помог мне однажды: он достал меня из головы Стайлза. Одно тело — один дух. Они с Ногицунэ — вынужденная коалиция, которая распадется, едва придется сражаться за территорию.       «Впусти меня, Рут»       Я замираю. Слова кажутся мне едва слышными, потому что вокруг полно звуков, которые раздирают голову: крики Стайлза, хрипение Ногицунэ, скрежет, шарканье по крошке из стекла — все это сливается в один белый шум.       «Впусти меня, Рут, и я спасу нас»       «Я спасу его»       Я сцепляю зубы и обессиленно киваю.       Мир тут же едет в сторону, а конечности наливаются свинцом. Словно через поцарапанный экран старого телевизора, я вижу, как выпрямляюсь и встаю на ноги. А потом двигаюсь вперед, по стеклу — осколки впиваются в кожу, но боли больше нет.       Стайлз уже не кричит, он шепчет. Его губы раз за разом повторяют мое имя, но я не могу ответить. Его бежевая футболка вся залита кровью, а руки содраны по самые локти, на них буквально нет живого места. Лодыжка безвольно болтается, а Ногицунэ продолжает тащить его за нее в темноту.       Я чувствую, как Якан поднимает мои руки, готовясь нанести удар, как вдруг что-то с размаху бьет мне в грудную клетку.       Я падаю и ощущаю, как все мое нутро начинает заливать огнем. Слышу крики и мольбы о помощи и лишь потом понимаю, что я кричу я сама. Боль настолько невыносимая, что внутренности словно без наркоза вынимают и вставляют обратно. Кислота пожирает мои легкие и растворяет каждую клетку тела. — Рут? Рут! — кто-то настойчиво трясет меня за оба плеча, и в этот момент боль притупляется.       Я распахиваю глаза и понимаю, что лежу на полу. Затылок раскалывается надвое, а перед глазами троится. Надо мной нависает лицо человека: оно размножается на несколько частей, будто я вижу его через калейдоскоп, но даже так я отчетливо понимаю, что знаю его.       Все происходит, как в тумане: чьи-то руки помогают мне сесть, и меня едва не выворачивает прямо себе на колени. В голове гудит, и мне не удается различить ни одного голоса из говорящих — мало того, кажется, что все кричат только у меня в черепной коробке. Сама я раз за разом продолжаю шептать «Стайлз», хотя не уверена, что меня понимают. — Рут?       Я поднимаю голову и щурюсь так сильно, как только могу. Только тогда узнаю лицо девушки, что заглядывает мне через плечо. — Лидия? — с трудом шевелю губами я, однако когда получаю в ответ утвердительный кивок, успокаиваюсь.       Перевожу взгляд в центр комнаты и понимаю, что мы сидим на бледно-голубом кафеле — по крайней мере, таким он мне кажется при лунном свете из маленького окошка — в душевой. Борюсь с желанием прильнуть лбом к остужающей плитке, потому как у одной из кабинок я вижу Киру. Она крепко сжимает в руках катану и все еще стоит в боевой стойке.       Конец лезвия указывает на кого-то, свернувшегося на полу. Человек в бежевой униформе с кровавыми подтеками на руках и ногах. Стайлз!       Я дергаюсь к нему, но горизонт тут же едет, и только с помощью рук Лидии я остаюсь сидеть, а не падаю головой о кафель. Скотт бросает на меня быстрый взгляд, кивая с поджатыми губами, а потом мы оба смотрим на фигуру.       Стайлз начинает шевелиться. Он встает на колени и упирается ладонями по обе стороны, стараясь не скользить по мокрой плитке. Несколько раз сгинается вдвое, а потом начинает кашлять так сильно, словно готов выплюнуть собственные легкие. Однако вместо них из его рта показывается конец окровавленной ленты.       Я молчу, но все еще чувствую, как собственное нутро противно сжимается. Стайлз брыкается — кажется, что его позвоночник сейчас переломится надвое — а потом хватается обеими руками за бинт и начинает тянуть его. Я могу представить, как шершавая марля царапает ему горло, а рот наполняет привкус запекшейся крови — выглядит это больно. На его глаза набегают слезы, а лоб покрывается каплями пота.       На полу, недалеко от стены, где под потолком светится маленькое заколоченное окошко, образовывается целая куча сложенных друг на друга бинтов, которые начинают дымиться. Темно-фиолетовый пар окутывает их и расходится вокруг, постепенно теряя свою насыщенность, пока окончательно не растворяется в полумраке душевой.       Мы наблюдаем за происходящим молча; Айзек, до этого стоящий рядом со Скотом, приседает на корточки рядом с кучей бинтов. Он тянет ладонь к одному из них, чтобы поднять за конец, как вдруг дёргается и заваливается назад.       Из самого центра появляется рука — я узнаю несоразмерно длинный рукав бежевой футболки с логотипом. Дом «Эха». На моей униформе есть точно такой же.       Рука парня тянется вверх, стараясь схватиться за воздух, тогда как Кира замахивается своей катаной, чтобы отсечь ему пальцы. Ладонь Скотта резко упирается ей в грудную клетку, останавливая. — Нет, подожди! Вдруг это…       Договорить Скотт не успевает, потому что из бинтов показывается вторая рука — ими двумя Стайлз активно разгребает себе дорогу среди грязной гнилой марли, пока его голова наконец не оказывается на поверхности. Я даже отсюда вижу, как его тело колотит, словно в лихорадке: плечи дрожат, а пальцы с трудом теребят последние бинты, распутывая ноги. Испуганный взгляд наконец находит перед собой друга. — Скотт? — заикаясь, говорит Стайлз. Он натыкается на меня и громко выдыхает. — Рут…       Я киваю ему, потому что одного этого взгляда мне достаточно, чтобы знать, что он в безопасности. Мы оба в безопасности. — Я думала, этот день никогда не закончится, — сквозь слезы и улыбку шепчу я, а потом вижу, как резко Айзек встает с пола и выпрямляется. — Он еще не закончился, — чеканит он, и от этого голоса звенят лампочки. — Ногицунэ сбежал.       И в этот момент я понимаю, что и меня за плечи больше никто не держит.