What Worries Ruth?

      Полумрак комнаты съедает меня. Я сижу на жестком кресле в приемной доктора Дитона, прижимаясь затылком к стене. Мои ладони и стопы покрыты какой-то охлаждающей мазью и перемотаны чистой марлей — порезы от стекла все еще болят, но им сравнительно лучше по сравнению с тем, что было.       В отличие от Киры наши лисы, кажется, не особо сильны в регенарации.       «Иногда воспоминания и иллюзии оставляют нам раны глубже, чем реальность», — сказал доктор Дитон, прежде чем наклеить мне пластырь на раскроенный подбородок, который оказался куда в худшем состоянии, чем я думала. Фиолетовый синяк выглядывает даже из-под клейкой лечебной ленты.       Ребята что-то обсуждают в соседней комнате (должно быть, что-то касаемо Лидии и Стайлза), но отсюда я их не слышу.       Никто из нас не сомкнул глаз за все время, и мне начинает казаться, что эти двое суток превратились в бесконечную череду кромешного ночного кошмара, которому не будет конца.       Не помню, как покидаю общую комнату спустя два часа и сажусь на сидение в приемной. Как кожаное кресло скрипит под моим телом, а голова начинает гудеть и кружиться. Как я переодеваюсь в одежду, которую мне предлагает Кира (вроде бы, даже мою) — просто влезаю в джинсы, с трудом стараясь не запачкать их лечебной мазью, и натягиваю кофту прямо поверх футболки с эмблемой дома «Эха», а потом выхожу на улицу.       Вокруг темно и тихо, и мне кажется, что под нескончаемым ночным небом я снисхожу до размера пылинки, которая несется через Вселенную. Всматриваюсь в фиолетово-синюю пелену над собой и где-то в глубине души надеюсь, что она поглотит меня.       Мои проблемы — ничто по сравнению с привычным укладом мироздания, я — лишь маленький человечек в одной из множества галактик, — крутится у меня в голове, и чуть позже я понимаю, что шепчу вслух. Помогает это слабо.       Я присаживаюсь на закрытый мусорный контейнер и сижу так, пока голени не начинает сводить, а предплечья не покрываются мурашками. Тогда я возвращаюсь в клинику под звон колокольчиков над входной дверью и занимаю место в одном из кресел.       Прошло несколько часов с того момента, как Ногицунэ похитил Лидию (как он сумел пробраться через медперсонал психбольницы — все еще загадка), а шериф Стилински с помощью мисс Моррелл вытащил нас со Стайлзом из дома «Эха».       Мы приехали в ветеринарную клинику со Скоттом, Кирой и Айзеком, а чуть позже к нам присоединились Дерек и двое близнецов, которых мне представили как Эйдана и Итана. Никто из них не смотрел на меня дольше секунды, в разы более заинтересовавшись малюсеньким шансом на уничтожение Ногицунэ.       Кира сказала, что она использовала свои два последних хвоста: этого хватило, чтобы вытравить лисицу из тела Стайлза, и должно было хватить, чтобы изгнать Якана из меня. Если бы не одно «но»…       Я полностью распахнула до этого приоткрытую дверь и пустила его внутрь. Я дала ему взять под контроль свой разум и тело, а потому хвост сделал только это — засунул демона мести обратно в тёмные закоулки моей души.       Сейчас я совсем его не чувствую: видимо, он настолько далеко, что при свете вспышки моя аура окажется бледно-розовой, а не багряно-алой. Однако невозможно вытравить демона из себя навсегда — подобно грибку в ванной, он будет возвращаться снова и снова, пока не поглотит меня полностью. Среди всех вещей, в которых я сомневаюсь, в этой я уверена на сто процентов.       Ребята, все до одного, делают вид, что всё идет по их плану. Использование хвостов, проникновение в дом «Эха», побег Ногицунэ, даже то, что Якан все еще в моем теле, — всё, якобы, так, как они задумывали. И я киваю, принимая эту историю, говорю, что тогда со мной все в порядке (ложь номер раз).       Они пытаются убедить всех в том, что мы победили. Два тёмных лиса — всего лишь парочка ржавых звеньев в цепочке мира и спокойствия; две пули, остановив которые, даже своей грудью, мы спасем этот город от хаоса и ототрем кровь с наших рук.       Однако почему-то я уверена, что проиграли именно мы.       Главной целью Ногицунэ было посеять раздор и панику, и ему это полностью удалось — тучи не просто погрузили Бэйкон Хиллс в кромешную тьму, но и заставили каждого вспомнить о том, что монстры под кроватью реальны.       Якан хотел утопить этот город в крови, мести и боли — моими руками он сделал это. Я проиграла в тот момент, когда оказалась достаточно слабой и злопамятной, чтобы позволить лису проникнуть в свой разум.       Мой камень скинули с доски в тот самый момент, когда я пожелала смерти каждому, кто был причастен к смерти Мэтта, а потом и тем, кто собирался перейти мне дорогу.       Скотт и Кира уверенно смотрят нам со Стайлзом в глаза и одновременно кивают, однако я вижу, как они переглядываются, когда думают, что мы не видим. Так, будто надежды совсем не осталось.       Никто из нас не знает, зачем конкретно Ногицунэ похитил Лидию и связаны ли они со Стайлзом, как раньше. И если Лидия приманка, то насколько разумно идти точно по следу из хлебных крошек? Что будет, если Стайлз не сможет навсегда изгнать паразита из своего тела? Останется ли место мне в их команде, если с ним что-то случится? Перережут ли они мне горло, чтобы защитить остальных, когда придется?       В какой-то момент я, кажется, засыпаю — хотя больше это похоже на слабые видения наяву. Мозг едва обрабатывает запрос на поступившее количество информации, поэтому подсознание все переворачивает с ног на голову: во сне Ногицунэ похищает Стайлза, именно я убиваю Мэтта, а Айзек пронизывает меня катаной, оставляя одну истекать кровью в старом, сыром подвале.       Я прихожу в себя, когда подбородок съезжает ниже, и мне кажется, что я падаю куда-то в пропасть. Оглядываюсь и обнаруживаю себя все на том же кресле в приемной, в которой теперь потушен свет. На тумбочке рядом стоит остывший чай с ромашкой, который доктор Дитон налил мне, когда я покинула общую комнату, и лежит мой телефон. Не помню, откуда он здесь взялся — наверное, с моими вещами Кира захватила еще и его.       Помню только, что на нем около десятка пропущенных сообщений от папы — уж не знаю, что шериф Стилински ему сказал перед тем, как нас со Стайлзом поместили в психбольницу, но его это вряд ли успокоило.       Около часа назад я написала ему, что все хорошо (ложь номер два) и что я все расскажу ему вечером (ложь номер три).       Правды в моих словах будет не много, но я действительно собираюсь поговорить с ним, когда вернусь домой: утром или вечером, но мне есть, что ему рассказать.       Я опускаю лицо в ладони и стараюсь похоронить себя в них. Хочу раствориться в полумраке комнаты, устроенной одной тусклой лампочкой над входом с наружной стороны, и превратиться в частичку космического мусора, чтобы затеряться среди себе подобных.       Вокруг пахнет стерильностью: спиртом, металлом и лекарствами. От моих ладоней и стоп тянет точно тем же, только с привкусом подорожника. Не знаю, смогу ли отмыться когда-либо от обилия больничных запахов, и уж тем более не имею понятия — уйдет ли когда-либо запах чужой крови с моих рук и волос. — Рут? — я слышу стук костяшек по дверному косяку и поднимаю голову. — Можно тебя?       Киваю и поднимаюсь с места. Иду за доктором Дитоном в комнату, где находятся ребята. Близнецы стоят у стены, оперевшись плечами о бетонную кладку — оба в одной позе: сложенные на груди руки и согнутая в колене правая нога. Айзек не поднимает на меня взгляда, так и продолжая стоять спиной к двери.       Скотт же и Кира кивают мне с поджатыми губами, и я отвечаю им тем же.       Это немой диалог, состоящий из двух фраз: «в порядке?», «в порядке». Ложь номер четыре.       Стайлз опирается ладонями о столешницу и устало качает мне головой — выглядит он, откровенно говоря, плохо. На нем теперь свободные джинсы и рубашка в красно-синюю клетку; ее рукава он закатывает, и я вижу бинты поверх запястий. — Мы думаем, что Лидия с Ногицунэ сейчас в школе, — говорит он; его голос сиплый и хриплый, словно у него ангина. — Думаем? — хмурюсь я. — То есть, вы не уверены?       «Да», — это единственное, чего мне сейчас хочется услышать. Меня тошнит от притворства и фальшивых надежд. Ложь во благо — самый губительный вид лжи, к которому все мы прибегаем слишком часто. — Это наиболее вероятный вариант, — строго произносит Дерек. Я впервые вижу его так близко, но одного его тона мне хватает, чтобы понять: ему не нравится большинство людей, и я в том числе. — Мы едем туда. Сейчас.       Не дожидаясь ответа ни одного из присутствующих, он хлопает одного из близнецов по плечу и двигается на выход. Когда он приближается, я вижу суровый взгляд зеленых глаз, который проходится по мне с ног до головы, однако он ничего не говорит и только оборачивается на остальных. — Арджент приедет сразу туда. Нам пора.       Ребята переглядываются в порядке негласной очереди: Кира кивает Скотту, Скотт — близнецам, те — Айзеку, а тот сначала бросает взгляд на Дитона, а потом на Стайлза. На последнем всё обрывается, потому что он не отрываясь смотрит на мое лицо. — А Эллисон? — хмурюсь я, оборачиваясь. — Вы не скажете ей?       Первым отмирает Айзек: он резко отталкивается руками от подоконника и делает один быстрый выпад в мою сторону, когда Стайлз выступает вперед, практически закрывая меня своим телом. — Эллисон в больнице, — скалится Айзек. Я вижу, как желваки заходятся у него на скулах, и читаю по губам, которые он не размыкает: «всё благодаря тебе». Замираю и практически не дышу, ожидая, решится ли он добавить то, что хочет. — Айзек, — прерывает его Скотт. Он находится вне поля моего зрения, но мне не нужно его видеть, чтобы знать, какой эффект произведут эти слова. Айзек дергает плечами и выходит вслед за Дереком. — Рут, — я оборачиваюсь, и Скотт многозначительно мне кивает. — Мы расскажем ей, когда всё закончится.       Не могу понять, с какой интонацией он это произносит: надеждой или ужасом — но я тоже это чувствую. Сегодня что-то случится. Если раньше это было «если все закончится», то теперь это «когда». — Ты можешь не ехать, Рут, — продолжает Скотт, и эта мысль внезапно пронизывает меня насквозь. Я даже не задумывалась о том, что существует такая опция. — Я отвезу тебя домой, если хочешь. — Или ты можешь остаться здесь, — соглашается Стайлз; он с трудом стоит на ватных ногах и опирается бедром о столешницу.       Я молчу. Смотрю на каждого из них по очереди, включая Итана и Эйдана, которые впервые за несколько часов поднимают на меня взгляд. Могу ли я? Переждать нападение здесь, за закрытыми дверями, в слабой уверенности, что моя жизнь в безопасности? — Или я могу попросить маму устроить тебя в больнице на ночь, — аккуратно говорит Скотт, и я вижу попытку Киры ободрить меня неловкой улыбкой.       Не помню от кого, но я слышала фразу, что семья не заканчивается на крови и общей ДНК. Они, неважно волки, люди, кицунэ или банши, будут сражаться друг за друга — это и значит быть стаей. И пусть я не ее полноценный член, в ней есть один человек, за которого я готова бороться. — Знаете, мне ведь Лидии еще надо отдать тетрадь по физике, — грустно улыбаюсь я, смотря на Стайлза, и вижу поддержку в его глазах. — А то вдруг она забудет про многомировую интерпретацию квантовой механики. Не порядок.       Скотт хмурится, кажется, не понимая ни слова из мною сказанного, а Стайлз горько прыскает. — Поехали.       Близнецы хватают со стола склянки, наполненные желтоватой жидкостью, и ребята покидают комнату. Доктор Дитон остается в приемной, со всей серьезностью говорит что-то Скотту, и все мы оказываемся на улице — я в числе последних, потому что стараюсь натянуть кроссовки поверх перебинтованных стоп. Еле как мне это удается, и я наконец присоединяюсь к остальным.        Стайлз ждёт меня на пороге и понимающе сводит брови, наблюдая за тем, как я ковыляю к нему. Никто из нас двоих не спешит рассесться по машинам, и мы стоим у дверей в ветклинику, в свете одного тусклого фонаря, молча смотря себе под ноги.       Ни я, ни он не начинаем разговор, но не потому что говорить нечего, а потому что сказать хочется так много, что лучше даже не пытаться.       Вокруг темно и прохладно. Я рада, что Кира взяла именно эту кофту, потому что теперь я могу натянуть ее рукава до середины кисти — до куда позволяют плотные, тугие бинты. Видимо, Стайлз видит это и кивает, указывая на мои обмотанные ладони. — Как твои руки? — Нормально, — чересчур резко киваю я и тут же откашливаюсь. — Сойдет. Твои как? — Сойдет, — хмыкает Стайлз.       Мы знаем, что это неправда, порезы болят и щипят от мази, но оба понимаем, что наши конечности сейчас — последнее, что нас обоих волнует. — Знаешь, если уж мы едем в лапы одного из самого тёмных японских духов, то ты должен знать, — решительно произношу я, поднимая подбородок. Стайлз слабо активизируется рядом со мной и тут же трясет головой. — М? — Это я уронила сэндвич на машину Харриса, — признаюсь я. Совсем не потому, что мне до чертиков страшно, что это наш последний разговор, совсем нет. — Тогда, в начале учебного года. — Чт… Что? — взрывается Стайлз; его лицо перекашивается от удивления и неожиданности, а я позволяю себе тихо рассмеяться от того, каким живым он выглядит сейчас, в эту самую секунду.       Его кожа все еще серая, словно грязный лист бумаги, фиолетовые синяки, такие же как у меня на подбородке, тянутся под глазами, но теперь он улыбается — будто и нет пропавшей Лидии, тёмных лисиц и постоянного чувства страха из-за надвигающейся опасности. Есть только мы и наши бесцельные разговоры под ночным небом — я бы отдала все, чтобы этот момент никогда не заканчивался. — Я подслушивала вас в столовой. Мне казалось, что вы должны обсуждать что-то важное, — пожимаю плечами, выкладывая все карты. — Может, что-то, что касалось бы Мэтта или еще чего, а вы обсуждали всего лишь каких-то тёмных духов, ну, весь этот бред, знаешь, — отмахиваюсь, будто это не те самые вещи, что преследуют нас и по сей день. — А потом сам помнишь: Айзек, я на полу в столовой, ну и пришлось впутать в это все Харриса. — Но… Но, — Стайлз хлопает ртом, хмурится, морщится, а потом выдает: — Ты буквально могла просто сказать, что я тебе нравлюсь!       Я прыскаю и бью его костяшками в плечо. — Тогда ты мне не нравился! — Да? Да как я мог тебе не нравиться? — выпаливает Стайлз и через секунду понимает, что зря. Я буквально чувствую, как он закусывает кончик языка и крепко сжимает пальцы в кулаки, насколько позволяют бинты. — Все нормально, — качаю головой я и только сейчас понимаю, что произнесла имя Мэтта, а в груди не закололо противными иголками. Еще недавно мне казалось, что это невозможно. — А сейчас? — М? — поворачиваю голову и вижу, как Стайлз в нетерпении жует нижнюю губу. — Что сейчас? — Я нравлюсь тебе сейчас?       Что-то внутри меня с грохотом падает, а желудок сжимается в тугой узел — это что-то на грани приятного и болезненного. Чувствую, как щеки начинают гореть, и неимоверно радуюсь тому, что вокруг достаточно темно, чтобы он этого не заметил. — Да, — с задержкой говорю я и наконец в моих словах нет ни капли лжи. — Что-то в тебе есть, Стайлз Стилински. — О, это отлично, — нервно отвечает он, будто все время задерживал дыхание, и делает глубокий вдох. — Это просто отлично, Рут!       Что-то удерживает меня от ответного вопроса — я хочу, но не задаю его, а вместо этого поднимаю взгляд и смотрю куда-то за горизонт, куда только позволяет мое зрение и свет фонаря. Только сейчас понимаю, что ночь особенно темна — значит ли это, что совсем скоро рассвет и этот чертов день наконец закончится? — Как ты, — я запинаюсь, потому что не успеваю подумать, правда ли я хочу спросить то, что хочу, — как ты не боишься? — Я? — Стайлз присвистывает. — Я очень боюсь. Нет, Рут, я просо в ужасе! Я в полном, космическом, гигантском, офигительном ужасе!       Я не могу сдержать грустной улыбки. Смотрю на него и чуть прищуриваюсь от яркого света фары машины кого-то из ребят. — Знаешь, в чем главное отличие тебя от Скотта? — М? — Он бы сказал, что все хорошо и мы со всем справимся. И это была бы полная, беспросветная ложь.       Стайлз кивает, и теперь горькую улыбку мы делим на двоих. Он протягивает ко мне руку и берет мою ладонь в свою — совсем легонько сжимает, но этого достаточно, чтобы я почувствовала его участие; бинты трутся друг о друга.       Забавно, как мало-помалу мы становимся похожи на Ногицунэ все больше: та же марля на конечностях, те же капли крови на одежде.       Где-то недалеко начинает шипеть мотор, и одна из машин ребят срывается с места, быстро скрываясь за поворотом, а мы так и продолжаем стоять, глядя в темноту. Встретим ли мы этот рассвет, уже когда все будет кончено? — Как думаешь, почему он ее забрал? — наконец шепчет Стайлз. Я вновь поворачиваюсь на него и вижу, как дрожит его подбородок. — Я имею в виду, почему именно её? Лидию…       Я ежусь от внезапного порыва ветра, который разбрасывает мои рыжие волосы, и сжимаю зубы, когда сердце противно саднит. Как бы парадоксально не звучало, но оно болит намного сильнее раненых рук и содранного подбородка.       Мне достаточно одного взгляда в знакомые карие глаза, чтобы понять, что именно Стайлз чувствует и почему. Почему исчезновение Лидии выбивает пол у него из-под ног, а глаза чешутся от наворачивающихся слез — по той же причине, по которой Айзек ненавидит меня за травму Эллисон. — Может, у него тоже фетиш на рыжих, — шучу я, чувствуя, как кислота обжигает нутро, но тут же хриплю: — Прости.       Стайлз горько хмыкает, а потом подносит рукав к лицу и быстро трет глаза. — Все нормально, Рут. Не извиняйся.       Мэтт говорил, что Стайлз шумный, громкий, надоедливый и прилипчивый, как пиявка. А еще, что Стайлз Стилински безответно влюблен в рыжую девчонку по имени Лидия Мартин. — Я не знаю, — наконец честно отвечаю я, а потом оборачиваюсь к нему всем телом. Хочу взять его лицо в свои ладони, но не рискую. Вместо этого заглядываю в глаза и чувствую, как проглатываю собственный язык. — Этого не знаю. Но знаю, что если бы Ногицунэ хотел убить ее, он бы уже это сделал. Он бы не забирал ее, а расправился с ней в доме «Эха». Лидия жива. Это точно.       Я прикусываю язык, потому что могу лишь мечтать о том, чтобы нравиться Стайлзу хотя бы наполовину также сильно, как Лидия.       Ветер забирается мне под кофту, и в этот раз я чувствую озноб, который проходится по конечностям и позвоночнику — страх перемешивается с холодом и отдается крупной дрожью по телу.       Я сильнее сжимаю губы в тонкую полоску, чтобы сдержать слезы, как вдруг Стайлз внезапно подается вперед и берет мое лицо в свои ладони. Бинты оказываются шершавыми и грубыми, но мне все равно: он наклоняется ближе и целует меня.       Мне страшно и больно, но я чувствую, что не одна — мы словно балансируем на крохотной лодке посреди бушующего океана и впервые за долгое время мне удается передать вёсла, а не грести самой.       Ни одна из огромного множества наших проблем не уходит, но мне становится легче, будто на какое-то крохотное мгновение внутри меня загорается лучик надежды, и я делаю то немногое, что могу, — хватаюсь за него всеми силами.       Наш поцелуй длится ровно до того момента, пока Стайлз не отстраняется и мы не соприкасаемся лбами. Я замечаю, что кончиками пальцев крепко впиваюсь в его рубашку, чтобы сохранить это мгновение на считанные секунды подольше. — Обещай мне, что я не потеряю еще и тебя, — шепчет он, едва размыкая губы. — Обещай, что если что-то произойдет… Я имею в виду, что-то страшное, сокрушительное, кровавое, ужасное и абсолютно смертельное, ты будешь спасать себя.       Я медлю, потому что не уверена, что хочу лгать. — Я думала, это гвоздь сегодняшней программы, — тихо напоминаю я, стараясь превратить все в шутку, хотя во рту стоит комок колючей проволоки.       Однако Стайлз быстро отстраняется и крепко берет меня за плечи. Тусклый фонарный свет отражается в его кофейных радужках вместе с небом цвета черной смородины. — Обещай мне, Рут.       И я обещаю — ложь номер пять.