What Worries Ruth?

      Я прихожу в себя совсем не так, как раньше: не подрываюсь с места, не кручу головой, не стараюсь оказаться на ногах и убежать. Мне кажется, что если я возвращаюсь в сознание, то моей жизни либо ничего не угрожает, либо уже поздно об этом думать.       Я даже глаз не открываю: лежу и прислушиваюсь. Вокруг царит такая тишина, будто из мира выкачали все звуки. Мне даже кажется, что, возможно, это я оглохла, но стоит мне шевельнуть пальцем, как помимо шуршания постельного белья я осознаю еще две вещи.       Во-первых, я контролирую свое тело, а во-вторых, как ни парадоксально, я не могу дернуть рукой.       Распахиваю глаза и с трудом стараюсь подняться на лопатках, чего мне практически не удается. Мою грудь перетягивают жесткие кожаные ремни — такие же обмотаны вокруг лодыжек и запястий. Вокруг так светло, что виски простреливает боль, и мне приходится зажмуриться, чтобы привыкнуть.       Я занимаю горизонтальное положение на чем-то вроде кушетки: железные пружины впиваются мне в лопатки сквозь дешевый матрац; одежда на мне настолько тонкая, что на какое-то мгновение мне кажется, что я и вовсе не одета.       Несколько секунд лежу неподвижно, словно стараюсь собрать в себе все силы, а потом трясу ногами, стараюсь вырвать руки и выкрутить их из оков, но от этого крепкий край ремня лишь жестче впивается в кожу, а кушетка трясется с противным скрипом.       Хочу кричать, но что-то практически на физическом уровне захлопывает мне рот. Я распихиваю воздух свободными пальцами, изворачиваюсь, шатаюсь и, как делают настоящие сумасшедшие, бью затылком подушку. В один из разов врезаюсь в нее слишком остервенело, и перед глазами рассыпаются искры, точно меня приложили головой о бетонную стену.       Кожа под ремнями начинает гореть и жечь, но я не могу остановиться. Знаю, что не выберусь, но не могу перестать. Просто потому что чувствовать себя в клетке в какой-то момент стало привычным, а стараться выбраться — обыденным.       Я раскачиваюсь, стискиваю зубы и продолжаю биться головой о тонкую подушку, что больше напоминает сложенное вдвое одеяло, под характерные удары кушетки о стену. Вспоминаю всё, что произошло в последний раз, когда я была в сознании: ни когда управляла своим телом, а когда присутствовала при каждой казни, учиненной демоном мести и раздора.       Грудь начинает гореть практически моментально: от крепко впившегося в нее ремня или воспоминаний — уж не знаю. Лишь радуюсь, что мои ладони тоже скованы, иначе я бы постаралась разодрать ее ногтями и пальцами, лишь бы вырвать оттуда это поганое чувство.       Когда я падаю на спину и мои руки расстилаются плетьми вдоль туловища, я уже не способна бороться. Белые стены теперь не кажутся такими яркими, а свет из маленького окошка под самым потолком, что забито толстыми железными прутьями, падает аккурат на соседнюю кровать.       Я с трудом поворачиваю голову вбок и вижу тело соседа. Безликая бежевая роба, те же скрученные конечности и грудь — она-то и вздымается вверх-вниз в неспешном ритме. Вижу разбросанные по подушке темные волосы и как пальцы механически теребят заусенец.       И только мне кажется, что я догадываюсь, кто лежит так близко и далеко от меня одновременно, как сокамерник поворачивается носом в мою сторону. — Стайлз, — шепчу я, но он не открывает глаз. — Стайлз!       Повышаю голос, но Стайлз лишь сопит, отчего несколько прядей на лбу подрагивают. Я собираюсь сильнее согнуться и ударить краем своей кушетки о стену, как вдруг дверь распахивается.       Сначала я вижу несколько фигур, преимущественно в грязно-болотной форме, и одну в строгом темно-шоколадном костюме. Щурюсь от яркого света из коридора, который на секунду бьет мне в глаза (хотя казалось, что чего-то еще более яркого существовать уже не может). — Рут? — мягкий женский голос зовет меня, и я распахиваю глаза.       Мисс Моррелл одной рукой касается воротничка белой рубашки, выглядывающего из-под пиджака, а вторую поднимает вверх, тыльной стороной ладони к санитарам. Двое рослых мужчин, оба седые и с рытвинами на щеках, переглядываются и выходят в коридор.       Я силюсь приподняться на лопатках, но голова начинает кружиться и слепые пятна ползут перед глазами. — Лучше так не делать, — мисс Моррелл подходит к самому краю кушетки и нависает над моей фигурой. Как бы я не хотела, но мне приходится долго и мучительно моргать, чтобы согнать туман. — Да ладно, — бурчу я; и назло ворочаю лодыжками. Кожа вновь начинает гореть, и тогда я прошу: — Выпустите меня.       Ожидаю вот-вот ощутить, как ремни перестают сдавливать грудь, а конечности высвобождаются из оков, но этого не происходит — женщина молча стоит и, не мигая, смотрит на мое лицо. — Отпустите меня, — повторяю я. Хочу, чтобы мой тон звучал властно и настойчиво, насколько только позволяет мое положение, но вместо этого он срывается на стон. Я, как эпилептик, откуда-то чувствую, что приступ случится, даже если сейчас его нет. — Какое второе имя Мэтта? — губы мисс Моррелл дрогают. Я хмурюсь. — Чего? — Какое второе имя Мэтта? — женщина повторяет практически по слогам, и тогда меня осеняет: она хочет убедиться, что я — это я.       Только вот она не знает, что Якан обладает тем же опытом, что и я. Он паразитирует на моих воспоминаниях и эмоциях, распространяется по ним, как плесень на двухнедельном хлебе.       Однако если я это скажу, то останусь прикованной к кровати ещё на неопределённое количество времени. — Кайден, — откашливаюсь. — В честь папы.       Мисс Моррелл буравит взглядом мое лицо в равной доли с заинтересованным и сосредоточенным выражением. Когда она наконец кивает, я ощущаю, как выдыхаю, хотя даже не почувствовала, что задержала дыхание.       Она развязывает ремень за ремнем и помогает мне принять полувертикальное положение: ноги спущены вниз, а вот спиной я облокачиваюсь о стену, потому что не могу выдержать веса собственной головы. — Стайлз, — выдыхаю я, свешивая подбородок себе на грудную клетку. — Освободите Стайлза. — Он скоро придет в себя, — Мисс Моррелл отходит от меня и отрицательно качает головой, что должно мне сказать о том, что сейчас не время. Она приоткрывает дверь и приглашает меня последовать за ней. — Рут?       Я отрываюсь от стены и позволяю себе на пару мгновений закрыть глаза, чтобы привыкнуть к новому положению. Когда слепые пятна рассеиваются, я шарю ногами и нахожу тонкие тканевые тапочки у ножки койки. Залезаю в них ступнями и с трудом встаю на холодные полы. — Тебе нужна помощь?       Я знаю, что мисс Моррелл спрашивает не из праздного интереса, но почему-то не хочу показывать, что с радостью бы повисла на ее руках и попросила нести себя до точки назначения. Киваю: — Справлюсь.       Мисс Моррелл игнорирует мои поджатые губы, за что я ей благодарна, а потом толкает дверь, и мы обе выходим в коридор. Вопреки моим ожиданиям, санитары не караулят нас, по крайней мере, в зоне моей видимости, и мы идем сначала прямо, потом через широкий пустующий зал, а потом налево, минуя дверь за дверью.       Но несмотря на то, что по пути мы никого не встречаем, я искренне верю, что психбольница отнюдь не пустует: кто-то кричит, стучит по стенам так, что те ходят ходуном, что-то лязгает и трещит, а потом будто раскалывается надвое — однако мисс Моррелл это игнорирует, и я тоже. — Где мы? — я, кажется, догадываюсь, но решаю нарушить молчание, чтобы узнать наверняка. В Бэйкон Хиллс лишь одна психушка, та самая, что славится такой репутацией, что папа предпочел оставить маму в диспансере в соседнем городе, только бы не здесь. — Ты и сама знаешь, не так ли, Рут?       Я киваю. Мисс Моррелл идет впереди, а потому не видит этого, и я дублирую вслух. — Дом Эйкена, — молчание служит мне подтверждением. — Но что вы… Что вы здесь делаете?       Как будто вопрос обо мне и Стайлзе был бы риторическим.       Кто-то особенно громко стонет, кажется, этажом ниже, но я даже не дергаюсь. Не потому что этот звук не режет уши, а потому что он напоминает мне о жертвах Якана, а от этого хочется лишь одного — запустить себе руку в грудную клетку и вынуть сердце наружу.       Мисс Моррелл оборачивается на меня у черной двери, в которую мы упираемся. Она открывает ее ключом и пропускает меня вперед, и так мы оказываемся в маленьком кабинете: чуть светлее, чем ее школьный, и сильно длиннее. — Теперь я работаю здесь, — женщина удаляется вперед. Она присаживается за рабочий стол и указывает мне рукой на стул по другую сторону.       Я мотаю головой и собираю руки на груди: отчего-то становится холодно, хотя окно (даже без решеток на раме) наглухо закрыто. — Что ж, поздравляю, — глухо отзываюсь я, оглядываясь. — С повышением, что ли…       Только сейчас понимаю, чем еще отличается этот кабинет от того, в котором я была в школе. Там всё было заставлено: лозунги, брошюрки «суицид — это не выход», учебники — всего было так много, что у меня глаза разбегались. Здесь же пусто, будто мы ворвались в помещение, сдающееся в аренду. На крючке одна куртка, на столе — одна папка, на полке — одна фоторамка, и то с безликой картинкой.       За дверцами шкафа я вижу зеркало, которое сначала принимаю за плакат, потому что не узнаю девушку в отражении.       На ней широкие бежевые брюки на вшитой резинке и такая же большая футболка, которая висит мешком. Рыжие волосы сбиты в колтун, а на их фоне кожа — серее бумаги из вторсырья. Глаза впали, а губы сливаются с общим фоном лица.       Я с трудом удерживаюсь от вопроса, я ли это. Из общей картины, той, что когда-то была мной, узнаю лишь жесткие углы челюсти. — У тебя много вопросов, Рут. Я здесь для того, чтобы на них ответить.       Я киваю. Холод теперь касается ступней: тапочки (как и все здесь) настолько тонкие, что я стою будто на голом полу. — Я теперь пациентка? — зачем-то прыскаю, хотя у самой трясутся поджилки.       Мисс Моррел неоднозначно качает головой. Она ставит локти на столешницу и собирает пальцы в замок — совсем как в день нашей встречи в ее школьном кабинете. — Нет. Ваше со Стайлзом нахождение в доме Эха временно, — отвечает она. — Здание больницы расположено на пересечении самых сильных потоков Бэйкон Хиллс, а стены построены из рябины, что делает это место единственно возможным для вашего пребывания. — Понятно. — Демоны Они не могут проникнуть на территорию ни одним из возможных способов, а, значит, здесь вы в безопасности от них, а остальные — от вас. Это была идея моего брата, — размеренно продолжает мисс Моррелл; у них с доктором Дитоном один тон на двоих. — Как ты можешь понять, любое сверхъестественное существо в этих стенах слабее обычного. Однако Ногицунэ и Якан не обычные оборотни-перевёртыши. — Ясно.       Я качаюсь на пятках; хочу заправить ладони в карманы, но лишь несколько раз тыкаю себе в бедра, прежде чем понимаю, что их нет. Абсолютно вся моя одежда — от просторных штанов до тапочек — выполнена максимально просто и лаконично. Из нижнего белья на мне нет даже лифчика, в котором я была в последнем своем воспоминании — видимо, из-за острых косточек. Забавно, что для непациентки, они так сильно заботятся о том, чтобы лишить меня любой возможности уйти из жизни или навредить ближнему. — Сколько времени прошло? — переступаю с ноги на ногу. Чувствую рельеф плитки под тонкими подошвами. — Сколько мы были в отключке? — Пятнадцать часов, — тут же отвечает мисс Моррелл, не сводя с меня взгляда. Она не сверяется с часами (возможно, потому что их попусту нет в кабинете), что вызывает у меня чувство, будто текст заготовлен заранее. — Где… — я запинаюсь и тут же меняю мысль, — что произошло?       Только я спрашиваю, как тут же жалею об этом. Не уверена, что смогу вынести этот ужас снова, но шаг из самолета уже сделан. Теперь либо парашют вовремя раскроется, либо я распластаюсь по сырой земле без возможности когда-либо подняться. — Лидия должна была написать, когда сделает вам инъекцию ягеля, — начинает мисс Моррелл, чуть изогнув одну из тонких бровей. — По какой-то из причин Ногицунэ не навредил ей, но разбил все имеющиеся у нее дозы препарата. Когда Лидия не вышла на связь, все стало прозрачно.       Я перекатываюсь с пятки на носки; в висках начинает колотиться, и я всеми силами закусываю изнутри щеку, чтобы не скривиться от боли.       Кажется, впервые за все время поднимаю взгляд и смотрю точно в лицо мисс Моррелл; оно напоминает гладкую глиняную вазу песочного цвета — такое же непроницаемое и застывшее, разве что в области приподнятой брови трещит скол. — Расскажите мне, — наконец шепчу я, понимая, что это мой последний шанс дернуть за стропы и приземлиться.       Мисс Моррел покачивает носком ноги в строгой туфле из кожи, который я вижу из-за письменного стола. Она рассказывает мне всё: про то, что родители мальчиков вызвали полицию; про то, что ребята придумали план, в котором Айзек стал главной приманкой (уж не знаю, по своей ли воле); про то, что мистер Арджент, отец Эллисон, согласился пожертвовать определенное оружие, включая дымовую шашку, что я видела, при условии, что сам будет контролировать процесс; про битву с демонами Они, которые ранили Скотта и Киру ядовитыми мечами; про то, что оба с трудом и диким отравлением пришли в себя в клинике и, кажется, будут в порядке, хотя едва ли могут стоять на ногах.       Я крепко сжимаю руки в кулаки, за неимением карманов в свободных штанах, хватаюсь за предположительное место, где они должны быть, так, что почти рву ткань. Неудивительно, что каждый из демонов по-одному выводит наших самых сильных бойцов, когда часть команды играет не на той стороне.       Мисс Моррелл рассказывает про то, что Эллисон Арджент нашла слабое место Они — серебряным наконечником стрелы она попала точно в цель, от чего черная маска пошла трещинами и мотылек внутри умер. Вот только в этот момент смертоносная катана прошла под коленом девушки, едва не лишив ее ноги. Про то, что теперь Эллисон в больнице и несколько следующих недель сможет передвигаться только с помощью костылей. Про то, что Айзек не отходит от ее постели.       Про то, что шериф Стилински, опустив пустой взгляд в пол, сообщил родителям жертв о том, что «расследование будет проводиться, пока виновники не будут привлечены к ответственности».       Глубоко вдыхаю. Сначала думаю, что самое худшее уже позади, как вдруг чувствую прилетающий откуда-то кулак в область живота. — Рут?       Мисс Моррелл приподнимается из-за стола, и только тогда я выставляю вперед ладонь, призывая ее остановиться. Нахожу себя в почти согнутом состоянии у стены, на которую опираюсь плечом, чтобы сохранять равновесие. — Когда, — откашливаюсь, — когда вы узнали о моем брате? О Мэтте.       Не поднимаю взгляда, но знаю, что карие глаза сверлят мне дыру во лбу. — Когда ты пришла ко мне в первый раз. — Почему, почему вы не рассказали никому из них? Вы же наверняка знали, что я… Что мы… Что они захотят знать.       Мисс Моррелл молчит, и за это время я полностью выравниваюсь. Тереблю ткань штанов с еще большим усердием, будто ожидаю, что вот-вот из моих пальцев прорежутся когти. — Ты должна была сделать это сама, Рут. Я бы вмешалась, если бы это стало… — Опасно, — подсказываю я. — Основополагающе, — отражает она. У меня в ушах звенит.       Я сначала пячусь назад, а потом просто кидаюсь в двери. Тараню их своим туловищем и выбегаю в коридор. Считаю, что у меня с мисс Моррелл примерно равные шансы: ей сначала надо выбраться из-за стола, а вот мне надо разобраться в планировке здания.       Сначала думаю вернуться в палату, где очнулась, и поднять на ноги Стайлза, но почти сразу же решаю, что это не самая удачная идея: если за мной начнется погоня (ни одному слову о том, что я не пациентка, я не верю), то это будет первое место, где меня будут искать.       Бегу по тому же пути, которым мы добирались до сюда — вернее, как помню. Миную уже не такой пустой зал (несколько мужчин и женщин в той же одежде, что и на мне, таращатся мне вслед), сворачиваю влево и тут же скрываюсь за углом.       Сердце тарабанит в грудную клетку с такой силой, что я не слышу ни криков, что наверняка летят мне в спину, ни чужих шагов. Тапочки заплетаются в ногах, и тогда я наклоняюсь вниз, сдергиваю их и зажимаю в ладонях.       Мне трудно понять, по какому принципу построено здание: один коридор сменяет другой, но когда я планирую свернуть в один из них, то оказываюсь в тупике. Глухие шаги гремят за моей спиной, и тогда я дергаю за ручки каждую дверь, которую встречаю. Поддается только одна — так я вываливаюсь на темную лестничную клетку. Здесь нет окон, а, следовательно, и источника света, но меня это не останавливает.       Я зажимаю тапочки подмышкой, а второй рукой веду по перилам. Перескакиваю по несколько ступенек сразу и так даже миную несколько пролётов, пока моя нога не подворачивается. И тогда я лечу на пол, с трудом успевая подставить перед собой ладони: это срабатывает только наполовину. Одной рукой я падаю на какие-то коробки, а вот подбородком ударяюсь о холодный бетон.       Я вою от боли и перекатываюсь на бок. Челюсть вибрирует и жжет, но мне не столько больно физически, сколько я устала морально. Грудную клетку заливает огнем, словно туда залили острый соус. Я подтягиваю ноги к груди и обхватываю их руками.       Силы покидают меня именно в момент соприкосновения с полом; я больше не могу подняться. Слёз нет, но я кусаю ворот футболки и кричу в надежде избавиться от свербящей боли в легких с такой силой, что сначала перед глазами всё плывёт и темнеет.       Мир качается в сторону, темноту комнаты сменяет темнота закрытых век. А за ней — пустота.