What Worries Ruth?

      Я хватаю ртом воздух в попытке набрать в легкие больше кислорода, чем в них умещается. Не дожидаюсь, пока ко мне кто-то устремится, и перекатываюсь на бок. Слегка не рассчитываю силу и слетаю на пол.       Мое тело издает глухой хлопок от столкновения с полом, и из меня вырывается приглушенное охание. Колени, локти и правое плечо отдаются тупой болью: ощутимой, но не настолько сильной, чтобы я осталась лежать.       Я поднимаюсь на ноги и сталкиваюсь с несколькими фигурами в дверном проеме. Скотт, Кира, Эллисон и Дитон. Все выглядят уставшими, будто провели на ногах по меньшей мере несколько суток, но все-таки здоровыми и живыми. — Рут? — Скотт протягивает ко мне ладонь, словно остерегается, что я сделаю что-то неразумное. Словно я не понимаю, где нахожусь и какую угрозу могу представлять. Словно я — моя мама. Вот только понимаю я все даже отчетливее, чем раньше. — Вы, — зло шиплю я, вытягивая палец в сторону Дитона. Как только я это делаю, мое плечо отзывается болью от удара, и я тяну руку ближе к туловищу. — Вы меня отравили. — Рут, — на этот раз вперед выступает Кира. — Рут, как ты себя чувствуешь?       У меня во рту пустыня, пол трясется под ногами, а голова еле варит и вряд ли способна составить предложение больше, чем из трех слов, но я просто трясу волосами и пячусь назад. — Вы отравили меня, — как в бреду повторяю я. — Вы что-то подсыпали мне в чай.       Скотт бросает неуверенный взгляд себе за спину и молча кивает Эллисон, однако в этот раз то ли телепатическая связь дает сбой, то ли они не согласны друг с другом насчет того, что оба хотят мне сказать. — Рут, — это доктор Дитон. Он стоит за спинами ребят, а в руках сжимает одну из своих баночек с неизвестным мне содержимым. Меня еще больше удивляет, как от тона его голоса фонит снисходительностью и терпением. — Я всё тебе объясню, как только ты присядешь.       Я фыркаю и выпрямляю спину настолько ровно, насколько могу. Если бы я могла врасти в пол ногами, то это бы и сделала, а так только собираю на груди руки — никто из ребят не повторяет сказанного мужчиной, потому что, кажется, другого от меня и не ожидали. — Рут, послушай меня, — Скотт касается подушечками пальцев своего лба.       Только сейчас я вижу, что он не сильно-то уверенно стоит на ногах, и тогда вспоминаю, что сутки назад был шанс увидеть миссис МакКолл, рыдающую над его холодным телом.       Что-то врезается мне в левую часть груди — я морщусь, а потом трясу головой, надеясь прогнать это противное чувство вины. Хочу расплакаться, но не могу: глаза сухие и воспаленные. — Нет, Скотт! — я нарушаю негласные правила хорошего тона, потому что кричу на всю маленькую ветклинику. Во мне скопилось слишком много невысказанных эмоций и чувств. Если бы прямо сейчас я оказалась в своей голове вновь, то погрязла бы во всех мыслях, как в бочке с дёгтем. — Я устала вас слушать. Я, — я заикаюсь и понижаю голос до приемлемого, — я просто устала.       Я понятия не имею, как после всего случившегося они все — Скотт, Эллисон, Кира — вообще могут стоять на ногах, потому что у меня отказывает каждая часть тела за одной. Хочу осесть на пол, обхватить себя руками и закрыть глаза до того времени, пока этот кошмар не кончится. — Я… Я хочу уйти, — зачем-то оповещаю я, хотя все мы понимаем, что здесь меня удержать смогут только силой. — Рут, — Эллисон делает шаг ближе по направлению ко мне; ее карие глаза что-то рассматривают и выискивают в моем лице, точно она не может вспомнить, где видела меня раньше. — Ты кричала, пока была без сознания.       Я невесело хмыкаю и смыкаю руки поперек туловища еще сильнее, будто стараюсь спасти себя от этого взгляда и окружающего мира. — И что же?       Эллисон смотрит себе за спину, на Скотта, а потом снова оборачивается ко мне. Я вижу, как дрожат ее плечи и как покачивается колчан с арбалетом за спиной. Интересно, если я обернусь, вонзится ли мне меж лопаток ее стрела? — Ты кричала одно имя, — она замирает и выдыхает. — Ты кричала Мэтт.       Что-то внутри меня с грохотом летит вниз — могу поспорить, что мое сердце. Я задыхаюсь и на долгие секунды мне кажется, что вокруг моей шеи вновь вьются дряхлые бинты Ногицунэ, пока кто-то в соседней комнате не издает подобие стона и хрипа.       Все ребята и доктор Дитон резко оборачиваются и скрываются за дверным проемом. Мне хватает одного шага в их сторону, чтобы заметить тело на металлическом столе. Оно отрывисто дышит и что-то хрипит, точно находясь в плену кошмара. А еще на теле темные джинсы и клетчатая рубашка, практически сползшая с плеч. Стайлз. Как я могла забыть о нем хоть на секунду?       Пячусь назад и, пользуясь моментом, пока все заняты, срываюсь с места и бегу на выход. Рука и бок противно ноют, когда я тараню ими дверь в клинику. Колокольчик дребезжит, полностью выдавая мой побег, и тогда я оборачиваюсь, готовясь вот-вот столкнуться с кем-то из ребят.       Но за моей спиной пусто. Всё, что я вижу, — это спину Киры, что стоит в дверном проеме. Вздох облегчения срывается с моих губ, а потом я клюю носом кого-то в темно-синий шарф. Айзек. Кто еще носит шарфы в плюс двадцать? — Рут? — гремит сверху. Чужие руки смыкаются на моих на локтях. — Рут, ты ка…       Я не даю ему договорить, брыкаюсь и вырываюсь намного сильнее, чем требуется для того, чтобы высвободиться из его хватки. Айзек удивленно на меня косится, но теперь мне все равно.       Я огибаю его и бегу, будто он вот-вот помчится за мной. Мои волосы отбрасывает назад с лица, щеки быстро начинают гореть, а дыхание сбивается, но я продолжаю лететь вперед. Несколько машин сигналит мне вслед, когда я несусь им наперекор и попадаю в яркий свет фар.       Вокруг темно, хоть глаз выколи, но что-то мне подсказывает, что еще немного — и ночь двинется в сторону рассвета.       Я никогда не умела бегать быстро и долго, но сейчас во мне откуда ни возьмись берется столько сил, что, кажется, я способна обогнуть планету прямо по медиане. Сердце стучит у самого горла, а кончики пальцев немеют — вся кровь будто приливает к лицу и щекам.       Дом сменяется домом, а улица — улицей, и тогда я понимаю, что сколько бы не пронеслось их мимо: я не могу убежать от себя. Также, как не могу убежать от изображения Мэтта, что стоит перед глазами, и шепота Ногицунэ, что колотит в голове.       Останавливаюсь я лишь тогда, когда голени сводит судорогой, а дышать становится нечем, словно весь воздух из легких выкачали. Я прижимаю ладони к коленям и сгинаюсь вдвое, стараясь восстановить дыхание. Вижу траву под своими ногами и несколько лепестков каких-то цветов.       Поднимаю взгляд и только сейчас понимаю, что передо мной не дверь моего дома и даже не подъездная дорожка — передо мной могила Мэтта.       Вид ночного кладбища должен меня пугать и наводить ужас, но сейчас мне все равно — я гляжу на все, будто со стороны. Падаю коленями на землю и провожу рукой по холодному надгробию. Вокруг настолько тихо, словно всё умерло. — Привет, братишка, — выдыхаю я. Никогда его так не называла, но почему-то именно сейчас у меня вырывается только это. — Как ты здесь? Может, хоть сейчас отоспался.       Невеселый смешок застывает у меня в горле. Слёзы подступают к глазам, и, стоит мне моргнуть, как они срываются с ресниц и катятся по щекам. — Давненько не виделись, — продолжаю я. Не знаю, куда смотреть: на высеченное имя в куске камня или на безжизненную фотографию с навсегда прилипшей к лицу улыбкой. — Ты бы не поверил, что со мной происходит. Что, вот, ты слышал о японских духах лисы?       Язык заплетается, а пальцы лихорадочно трут надгробие. Я понятия не имею, что мне хочется больше — знаю только, что еще секунда этой сосущей тишины, и внутри меня что-то оборвется навсегда. — Мне не хватает тебя, Мэтт, — всхлипываю. Наверно, странно желать услышать его голос в своей голове, но я желаю. — Знаешь, мама говорила, что видела тебя и что ты звал ее, — я снова прыскаю и шмыгаю носом. — Если это правда, то лучше бы тебе перестать, потому что не знаю, как в вашем, загробном, но в нашем, реальном мире, мы называем это шизофрения.       Я пытаюсь шутить, но мои губы дергаются в приступе плача. В носу свербит, а горечь стоит у корня языка, отчего я больше не могу произнести ни слова.       Где-то недалеко раздается звук, что я принимаю за хруст ветки. Я резко оборачиваюсь и таращусь в пустоту, но никого не вижу — кладбище такое же пустое, как и когда я пришла сюда. — Мэтт, — в этот раз я шепчу, хотя бы это у меня пока получается. — Вернись. Пожалуйста, вернись ко мне.       Я падаю на землю всем телом, поджимая к себе колени и ушибленную руку, и навзрыд плачу.

***

      Я не знаю, сколько времени я провожу на кладбище, и тем более, сколько времени у меня занимает дорога домой, но когда я подхожу к дверям, вокруг уже не просто светает, а вовсю светит солнце.       Ключи, как и все мои вещи, включая телефон, остались в сумке, что я взяла на вечеринку к Лидии, поэтому мне приходится пошарить в самом крайнем горшке с азалиями, которыми никто не занимается уже полгода, чтобы найти там ключ.       Папы уже нет, как нет и каких-либо записок на столе или двери, поэтому я свободно проскальзываю в комнату, стягиваю с себя всю одежду и отправляю ее в бак с грязным бельем — не знаю, надену ли ее когда-либо снова, потому что теперь она кажется мне насквозь пропахшей потом и кровью.       Залезаю в душ и полностью выкручиваю кран горячей воды, пока пар не начинает наполнять маленькую кабину сверху донизу. Тогда я прижимаюсь лбом к запотевшему стеклу и подтягиваю к телу почему-то онемевшие пальцы. Стою так, пока кожу не начинает печь, а стопы краснеют и опухают. Тогда я растираю туловище ладонями, стараясь смыть всю могильную грязь в водосток.       Она, вместе с пылью и налипшей на мои локти и колени травой, уносится в водоворот, который на мгновение окрашивается в алый — вернее, мне так кажется, пока я не зажмуриваюсь и вновь не распахиваю глаза. Одной рукой нахожу кран и верчу его в обратную сторону.       Потом я выныриваю из воды, встаю на голый кафель и растираю волосы полотенцем. Надеваю широкие штаны и такую же футболку и спускаюсь на кухню. Разогреваю остатки еды, которыми оказываются лапша и мясо в кислом соусе, и бреду в гостиную на первом этаже. Забираюсь с ногами на диван и включаю телевизор. Ни слова из передачи я не слышу и не собираюсь, просто не хочу давать лисе ни единого шанса снова заговорить со мной.       Уж не знаю, сколько я так сижу, но голени начинают ныть, а ступни пронзают сотни иголок. В голове вакуум. Я слишком отчетливо помню все то, что случилось за последние два дня. Помню холодные губы Ногицунэ на моих губах. Помню измученное лицо Стайлза, которого за ноги утаскивают во тьму. Помню перекошенные ужасом глаза Мэтта, легкие которого заливает водой.       Я вздрагиваю, когда кто-то с силой стучит в дверь, и роняю на пол тарелку с едой. Странно, мне казалось, что я была настолько голодной, что съела все до крошки, а теперь вижу лапшу в том же количестве, разбросанную по ковролину. — Рут! — даже из-за тяжелой стены я узнаю этот голос. Уставший, истощенный, но все еще знакомый. — Рут, я знаю, что ты там!       Я выключаю телевизор и быстро сгребаю еду обратно в тарелку. Как можно тише опускаю ее на журнальный столик и задерживаю дыхание, будто оно единственное, что выдает мое местоположение. — Ру-ут! — тянет Стайлз. Я легко могу представить, как он подпрыгивает на пятках на пороге. — Рут? Мистер Дэлер?       Мое сердце пропускает удар — теперь точно. Чувство такое, будто с меня спустили кожу и обдали кипятком. Они всё знают. Каждый из ребят теперь все знает. — Рут, я знаю, что ты там, — Стайлз больше не стучит по двери, а, судя по шагам, наворачивает круги на лестнице. Мне кажется, я вижу его макушку в узком окошке прихожей — он не пытается заглянуть внутрь, потому что мало что можно рассмотреть из-за светло-бежевых занавесок и солнечных лучей, но стоит точно напротив. — Я принес тебе твои вещи. Ты оставила их дома у Лидии.       Я пропускаю мимо ушей еще несколько протяжных криков моего имени и подтягиваю колени ближе к туловищу. — Рут, тут есть твой телефон и, не то чтобы я лазил по всем твоим вещам, но думаю, ты захочешь его вернуть, — стенает Стайлз. Теперь я легко представляю, как он смахивает с глаз опустившуюся слишком низко челку и как устало проводит ладонями по лицу. — А еще я уверен, что если позвонить на контакт, что указан в телефонной книге как «Дом», то мы оба услышим звонок.       Мгновение — и я срываюсь с места. Заплетаюсь в собственных ногах, падаю на пол, тут же отталкиваюсь ладонями и лечу к телефону, что стоит непозволительно близко ко входной двери. Вот-вот хочу снять трубку, чтобы трель не выдала меня окончательно, но не успеваю.       Сначала раздается звонок, а в следующую секунду я уже прижимаю динамик к уху — ровно в тот момент, когда связь устанавливается. В попытке выбраться из этого гроба, я забила последний гвоздь в его крышку.       Придерживая телефон одной рукой, а трубку прижимая к себе другой, я распахиваю дверь. Парень стоит ко мне спиной и пинает ногой несуществующие камешки на газоне. Его правая ладонь держит мой рюкзак, а в левой я узнаю темно-синий корпус своего мобильника. — Рут, ты либо выходишь, либо мне придется лезть в окно, — не замечая моего появления, возмущается он, — а у меня слабая хватка из-за проблем с сухожилиями! — Ты вынуждаешь меня установить решетки, — произношу я.       Стайлз слышит мой голос теперь в двух измерениях: за своей спиной и в динамике моего телефона. Он оборачивается и отводит экран дальше; я вижу, как пальцы нажимают на «сбросить вызов». — Привет. — Привет, — вторю я, кивая.       Не двигаюсь с места и не даю Стайлзу пройти внутрь, даже если он хочет. Вместо этого украдкой рассматриваю его лицо на предмет изменений. Кожа белая, как будто в нее втерли меловую крошку, синяки под глазами не просто фиолетовые, а сине-коричневые, но даже так, на пороге моего дома, дома Дэлеров, стоит все еще Стайлз Стилински. — Я принес вещи, — выдыхает он; его взгляд скачет с моих волос на губы, с губ на глаза. Мне кажется, или он тоже выискивает изменения во мне? Вдруг я прямо сейчас одержима злым духом-оборотнем? Или, что еще хуже, являюсь сестрой Мэтта — сходство с ним он так яро пытается найти?       Стайлз протягивает мне мои вещи, и я отставляю телефон обратно на тумбочку, чтобы принять рюкзак. Хочу притянуть его к себе, но рука Стилински держит его также крепко, как и до этого. — Что еще? — прыскаю я. Грубить Стайлзу мне не хочется, но сил, что обычно идут на контроль эмоций, у меня сейчас нет.       Я вижу, насколько ему самому не нравится этот диалог — он вжимает голову в плечи и опускает подбородок, как побитый щенок. Невольно кошусь на его губы — тонкие, искусанные и согнутые в привычную дугу — и вспоминаю, какими были губы Ногицунэ. От этого по предплечьям бегут мурашки. — Нам надо поговорить, Рут, — наконец выдавливает он и косится куда-то в сторону дороги. Я веду взглядом следом и вижу, кому это надо на самом деле. У синего джипа, припаркованного на противоположной стороне от моего дома, стоят знакомые фигуры: Скотт и Айзек.       Я знаю, что могу захлопнуть дверь перед их носом, могу отпустить рюкзак или бросить его на землю, могу броситься бежать через задний дворик — я собираюсь поступить именно так, пока не натыкаюсь на взгляд Стайлза. Он смотрит на меня так, будто у него осталось не так много времени. Смотрит так, будто у меня осталось не так много времени.       И тогда я распахиваю дверь носком ноги.       Парни наводняют мой дом за какие-то секунды. Скотт устраивается у стены, отделяющей кухню от гостиной, и опирается на нее плечом, Стайлз берет стул и размещает его спинкой спереди, а Айзек разваливается на диване — у меня нет сил, чтобы приказать ему разуться или и вовсе спуститься и пересесть, поэтому каждый остается на своих местах. — Ну и? — я скрещиваю руки на груди.       Пока Скотт в очередной раз перед тем, как решит, что мне следует говорить, а что — нет, мечет взгляд на Стайлза, тот абсолютно не мнется и выпаливает все сразу — это заставляет меня улыбнуться, хоть я и уверена, что снаружи выгляжу такой же отрешенной. — В Японии Дитону удалось добыть кое-что очень опасное для лис, как обычных, так и виртуальных. Это что-то типа волчьего аконита, но действующего не на оборотней, а на лисиц. Когда Ногицунэ получил власть надо мной, он запер меня в моем подсознании, — Стайлз дергает плечом, а пальцами тарабанит по деревянной спинке стула. Видимо, то, что он собирается сказать дальше, будет еще более безрадостным. — Кажется, он собирается делать так до тех пор, пока не сможет окончательно убить меня во мне.       Я не могу сдержать испуганного вздоха и тут же неумело скрываю его за покашливанием. Один раз я уже думала, что Стайлз мертв и похоронен в собственных воспоминаниях, и это было ужасно. Странно признаваться себе, что один лишь вид его фигуры в моей гостиной успокаивает. — Когда он сделал это, то случайным образом это зацепило еще и тебя. Поддерживать две сущности внутри одного тела, в лучшем случае, проблематично, — одну руку Стайлз вытягивает вдоль спинки стула, а второй жестикулирует. — А в худшем? — подаю голос я. Все, кроме меня, и так в курсе. — Вы умираете, — буднично сообщает Айзек.       Я поворачиваю голову в его сторону нарочно медленно. Он выглядит так, будто его это совершено не трогает, потому что ни до Стайлза, ни тем более до меня, ему нет дела. Мне легко верится в то, что если у кого-то из ребят и возникал план по нашему усыплению, то принадлежал он точно ему. Айзек здесь ради Скотта, Скотт — ради Стайлза. А Стайлз?.. — В общем, Ногицунэ значительно слабее, когда кто-то еще находится в его голове, — Стайлз скрипит зубами на замечание и смотрит строго на меня, игнорируя Айзека, как надоедливую мушку. — Но Якан тоже не чувствует себя в безопасности при таком раскладе, понимаешь? Это что-то типа тождества. Одна сущность — одно тело.       Я киваю. Мои пальцы почему-то немеют, и мне приходится поднести их ко рту, чтобы постараться согреть теплым воздухом. — Поэтому он спас меня, — говорю я. Только сейчас замечаю, что мои волосы промочили футболку, и на бледно-розовой ткани отчетливо видно темно-бордовые разводы. — Ну… Технически, он спасал себя, — вставляет Стайлз и тут же активнее проводит рукой в воздухе. — Но и тебя тоже. Тогда-то Ногицунэ и сбежал, и… — Дитону пришлось вколоть в тебя ту дрянь, понадеявшись, что вы связаны, а, значит, это на время вырубит Ногицунэ, — снова влезает Айзек, чем вызывает два раздраженных взгляда: мой и Стилински.       Стайлз убирает стул в сторону и теперь делает несколько шагов по гостиной: места здесь немного, но каждый из нас может раскинуть руки и не столкнуться.       Я вновь киваю. Сначала один раз, показывая, что принимаю информацию, а затем второй и третий — что обдумала достаточно. Они надеялись, что это поможет. Они не были уверены, что я не пострадаю и что со мной ничего не случится. Они спасали друга, но не собирались спасать меня. — Рут, — подает голос Скотт. Я дергаюсь, потому что уже успела забыть о его присутствии. — Прости, что не сказали тебе. Был вариант, что вместо тебя очнется именно лиса, и тогда ничего не выйдет. Мы должны были быть уверены.       Стайлз делает ко мне шаг, поворачивается, а затем внезапно приподнимает край своей футболки и тянет за него наверх. Я удивленно таращусь на его спину, а именно на основание шеи, откуда тянутся длинные шрамовидные полосы. Фиолетовые, с синевой, они переплетаются и расползаются дальше по позвоночнику и плечам.       Мне очень хочется потрогать каждую из линий, и я не сдерживаюсь. Вытягиваю вперед руку и касаюсь кончиками пальцев «сердцевины» — места, где цвет насыщенней всего.       «В конце концов, захочет — отодвинется», — думаю я. Но Стайлз остается на месте, разве что вздрагивает от того, насколько холодны мои подушечки. — Что это? — Метка Лихтенберга, — Стайлз дожидается, пока я уберу ладонь, и натягивает футболку обратно. — Обычно они появляются у людей, которых ударила молния, а у меня она возникла, как только док вколол мне ягель, — он оборачивается и тут же растолковывает: — тот самый мох, опасный для лис.       Я ежусь. Отчего-то становится совсем некомфортно и даже кажется, что мне в лицо дует непонятно откуда взявшийся поток холодного воздуха, будто передо мной распахнули форточку. — Но у меня ничего такого нет, — силюсь заглянуть себе за шиворот, но быстро одергиваю себя. В душе кроме пятен засохшей крови, грязи и клочков земли я ничего на себе не обнаружила. — Мы не были уверены, что это сработает, как нужно, поэтому док дал тебе ослабленную версию, — уж не знаю, как Скотт умудряется, но его тон подстраивается под тот, который я хочу слышать. От его слов во мне что-то подрагивает, но это не похоже на мандраж — скорее, на предвкушение чего-то приятного. — Мы не хотели, чтобы с тобой что-то случилось, Рут.       Холод становится по-настоящему могильным. Кажется, что каждое слово — и мое, и ребят — вырывается с облаком пара. Мне внезапно хочется закутаться во что-то мягкое и теплое — я уверена, что если бы не Айзек, то я бы давно присела на диван и завернулась в тридцать пледов. Мысли впервые за сегодняшний день (начиная от момента моего пробуждения в ветклинике) начинают бить ключом. Я покачиваюсь на пятках и в последний момент успеваю выставить вперед ладонь, чтобы призвать Стайлза не двигаться, но он уже подхватывает меня под руки и помогает сесть на стул, на котором он сидел ранее. — Рут? — осторожно произносит Скотт. — С тобой все хорошо? Мы можем позвонить Дитону. — Или мисс Моррелл, — быстро добавляет Стайлз. Только сейчас я замечаю, что стоит он совсем рядом и все еще держит меня за плечо — не знаю, что мной движет, но я поднимаю ладонь и кладу ее поверх его. — До школы ближе, чем до клиники.       Я глубоко втягиваю воздух; в носу свербит, но становится совсем немного легче. Легче — но не теплее. Я непонятливо качаю головой. Чем нам поможет школьный психолог? Кажется, я озвучиваю это вслух. Мне сейчас не до терапии, хотя, возможно, именно она нужна мне больше всего. — Она сестра Дитона, тоже друид. — Погоди, ты ходишь к школьному психологу? — Скотт хмурится. — А то непонятно, — прыскает Айзек. — Она сестра психопата-убийцы. На ее месте я бы не вылезал из кабинета психиатра.       Меня точно с ноги бьют в солнечное сплетение. Воздуха перестает хватать, а боль — слишком реальная для той, что могут причинить слова — мгновенно наводняет тело. Сейчас я чувствую только ее и ненависть; такую жгучую, что она горит в грудине.       Но не успеваю я вскочить с места, как Стайлз подпрыгивает к Айзеку, успевая схватить того практически за грудки. Скотт оказывается единственной преградой, которая мешает парням вцепиться друг другу в глотки. — Либо ты выведешь его отсюда, Скотт, либо это сделаю я или один из японских духов, что здесь присутствуют, — Стайлз шипит так яростно, что на мгновение я слышу холодный, режущий шепот Ногицунэ.       Я вижу, как в голове Скотта крутятся несмазанные шестеренки — еще немного и их скрип услышат абсолютно все. Его ладонь сползает с груди Стайлза, но продолжает упираться в солнечное сплетение Айзеку. Один кивок — и последний поднимается с моего дивана, удаляясь в сторону двери.       Он не выглядит пораженным: его спина прямая, как меч, а плечи широко развернуты. Даже проиграв эту схватку, он чувствует себя победителем. У самой тумбочки, той самой, с которой я схватила стационарный телефон, Айзек оборачивается. — Нам всем давно пора перестать делать вид, что мы пришли сюда не за тем, чтобы узнать, почему сестренка психопата, что порубил половину команды по плаванию на куски, появилась в городе именно сейчас, — отчетливо чеканит он каждое слово, а потом выныривает за дверь.       Тишина, что тут же повисает в гостиной, имеет звук бьющейся посуды, изредка прерываемый стуком стайлзовых пальцев по бортику дивана. Воздух застывает, отчего дышать становится также тяжело, как в самую душную погоду.       Возможно, губы Скотта шевелятся, и он что-то говорит, но я практически ничего не слышу — все застилает шум в моих ушах. Однако теперь это не Якан и не Ногицунэ, это слова Айзека. Я зажмуриваюсь с такой силой, насколько только способны мои веки.       «сестра психопата и убийцы»       »…порубил команду по плаванию»       Я знаю, что Айзека нет в этой комнате, но его слова настолько живые и реальные, что мне кажется, если я распахну глаза, он будет нависать надо мной и повторять одно и то же, как в лихорадке.       В груди печет — я чувствую огромного червя, что жрет мои легкие и ютится в солнечном сплетении. Айзек неправ, Мэтт был одним из самых светлых людей, что я знала. Он был тем старшим братом, о котором только можно мечтать — я уверена. Но тогда почему мне так плохо сейчас от одних его слов? — Рут? — Стайлз стоит по мое левое плечо. Мир застыл только у меня в голове, для них со Скоттом я все также сижу на стуле в своей гостиной и в кровь вжимаю ногти в мягкую часть ладони.       Я поднимаю на него взгляд. Некогда теплые медовые глаза смотрят на меня с налетом страха и тонной отчания. — Рут, мы должны тебе кое-что рассказать, — Скотт приближается ко мне с другой стороны. Он присаживается на корточки у моих ног, чтобы как-то уравнять положение наших глаз. — Но? — спрашиваю я. Ничего никогда не бывает без паршивого «но». — Но ты должна кое-что рассказать нам, — заканчивает Стайлз.       На его плечах все еще натянута футболка, но теперь я вижу витиеватый узор метки Лихтенберга на его шее. Если бы это была татуировка, то я бы назвала ее красивой, хоть и пугающей.       Стайлз разминает ладони, хрустит пальцами, а потом садится на подлокотник дивана. И что-то в его глазах заставляет меня ответить то, что я отвечаю. — Идёт.