What Worries Ruth?

      Сначала я чувствую ледяной холод, который пробирает каждый позвонок, а потом распахиваю глаза и вижу плиточный потолок. Свет вокруг приглушенный и пробивается он лишь сквозь узкие створки вдоль стены — я определенно не в больнице.       Кто-то подрывается с места и выбегает за пределы комнаты со словами «док, она очнулась». Лица заметить я не успеваю, зато узнаю голос. Айзек.       Резко сажусь, отчего перед глазами бежит пелена, а виски простреливает боль. Прижимаю к ним пальцы и тру костяшками. Когда наконец прихожу в себя, то понимаю, где нахожусь: ветеринарная клиника.       Холод исходил от операционного стола, на котором я до сих пор сижу. Мои волосы высохли, одежда (ровно та, в которой я была на вечеринке у Лидии), кажется, тоже. Я кручу головой в сторону узкой полоски окон и вижу свет сквозь мутные стекла — ночь закончилась.        Я хмурюсь, стараясь восстановить цепочку из воспоминаний, и тут же в мою голову вихрем врываются события вчерашнего вечера и ночи. Сначала мы со Стайлзом раскидываемся на траве и пьем коньяк, потом чьи-то руки толкают меня в бассейн и мои легкие раздирает от нехватки кислорода. Затем мы несемся в больницу Бэйкон мемориал, а там уже, в свою очередь, происходит нечто ужасное.       Я точно знаю, что случилось что-то катастрофичное, но не могу вспомнить подробности — макушка раскалывается. — Стайлз, — только и выдыхают мои губы. И в этот же момент в дверном проеме показываются две фигуры.       Я спрыгиваю на пол, не учитывая, что мои ноги окажутся ватными, а голова — настолько тяжелой. Моя ладонь соскальзывает со столешницы и больше не находит точки опоры — мир косится вбок. Я вот-вот готова приземлиться головой и коленом на кафельный пол, когда Айзек бросается ко мне и ловит меня одной рукой. С его помощью меня усаживают на кресло в углу, где я когда-то уже сидела.       Доктор Дитон протягивает мне стакан воды, который я осушаю за мгновение. Во рту стоит пустыня. — Рут? — он осторожно присаживается на корточки возле меня и, пока я не сопротивляюсь, оттягивает мне верхнее веко, чтобы проверить на сотрясение. — Сколько, — я задыхаюсь, потому что горло пересохло. Кажется, что любое слово не просто вырвется из меня, а высыпется вместе с песком. — Сколько я спала?       Айзек стоит напротив меня у дверного косяка, прислонившись к нему спиной и сложив на груди руки. Мне кажется, что впервые я не вижу на его лице откровенного раздражения и недоверия. Дитон перемещается к моему второму глазу и проделывает с ним то же самое.       Когда мужчина поднимается, то сует фонарик в карман, а сам переглядывается с парнем позади себя. Мне осточертели все эти загадки, поэтому не дожидаясь еще одной, я сыплю вопросами: — Что со Скоттом? Как долго я спала? Где Стайлз?       Айзек подносит сложенный кулак к губам, кашляет, а потом хмурится. Всё это время я смотрю строго в его глаза: мои голубые, практически бирюзовые, в его, цвета чистейшего ручья. — Ты ведь ничего не помнишь, да? — Что? — теперь моя очередь хмуриться. Тон Айзека заставляет мои предплечья покрыться мурашками. — Ну, ты же не помнишь, что Стайлз вырубил тебя в лифте, а затем скрылся, да? — он повторяет это так осторожно, словно я целюсь в него из пистолета и вот-вот готова спустить курок. — Что?       Я вскакиваю с места и тут же жалею об этом: боль в макушке рассыпается тысячей искр, что концентрируются во лбу. Мир плывет у меня перед глазами, и я плюхаюсь обратно в кресло. — Нет, это не, не так, не было этого, я, я и Стайлз… — начинаю я бессвязно, поднося руку к затылку. Он пульсирует и ноет, а тем временем я нащупываю влажный след, точно кто-то держал на месте ушиба мазь или компресс.       Доктор Дитон вновь присаживается на корточки около меня, точно я какой-то маленький ребенок, которого необходимо убедить в правильности своих действий. — Рут, — вкрадчиво зовет он меня. — Нам нужно, чтобы ты рассказала нам все, что случилось по твоей версии.       Я киваю: это и было в моих планах. Вот только я ничерта не помню. Всё настолько размазано и размыто, словно каждый момент, произошедший за последний сутки, я пережила минимум десятилетие назад. Это и мешает мне собрать паззл воедино, а при каждой попытке выловить из образа полноценный кадр голова взрывается болью, что колотит в висках сотней молотков. — Кажется, я… Я не могу вспомнить, — разочарованно шепчу я. — Сколько я спала? — Около четырнадцати часов, — Айзек бросает быстрый взгляд на циферблат, а Дитон поднимается и удаляется от моего кресла в приемную. Я все еще могу видеть его спину и руки, но не знаю, что он делает. — Плюс-минус час. — Четырнадцать часов? — я подпрыгиваю на сидении. Сколько всего могло произойти за это время! Вопрос только в том, что именно и с кем? И почему я так уверена, что со Стайлзом точно что-то случилось? — Как Скотт?       Айзек рассоединяет руки и опускает одну из ладоней в карман джинсов. — Он в порядке. Мелисса вовремя откачала его и запустила процесс исцеления.       Я не сдерживаю выдоха облегчения. Не знаю, как жила бы дальше с мертвым грузом в виде трупа Скотта МакКолла на своих плечах. Все должно было быть не так.       Доктор Дитон возвращается к ряду кресел и протягивает мне чашку с чаем. Я принимаю ее, потому что жажду я чувствую дикую. Края чашки не горячие, а именно теплые, что делает напиток пригодным сразу для питья. — Выпей это, должно стать легче. — Что это? — я заглядываю в чашку, но запах чего-то травяного пленит меня уже на расстоянии. — Какой-то магический чай? Волшебный? Он поможет мне вспомнить? Там сыворотка правды? Настойка мандрагоры?       Дитон снисходительно мне улыбается и качает головой. — Ромашка. — О, — разочарованно вздыхаю я, делаю большой глоток и чувствую, как в груди теплеет. Кажется, что холод операционного стола забрался в каждый кончик моего пальца. — Что случилось за это время? — Ну, Стайлз, вернее, Ногицунэ захватил тело Стайлза, вырубил тебя в тот момент, пока вы ехали на лифте, а потом он смылся, и сейчас мы понятия не имеем, где он, — довольно буднично сообщает Айзек, но я вижу, насколько уставшими выглядят его глаза. — Скотт, Кира, Эллисон и Дерек ищут его уже примерно… — Четырнадцать часов? — предполагаю я, на что слышу айзеково «ага».       Тру костяшкой лоб между бровями и сверлю взглядом место на полу, где две плитки не сходятся друг с другом. Воспоминания крутятся в моей голове, словно кусочки сна. Кажется, что вот-вот я видела их в многопиксельном разрешении, а потом проснулась и не помню ничего кроме общего настроения. — А вы? — я поднимаю голову, выглядывая из-за края чашки. — Вы были в Японии. Нашли что-нибудь?       Дитон молчит, и вместо ответа они переглядываются с Айзеком. Сначала я стараюсь сделать вид, что увлечена питьем чая и ничего не замечаю, но потом решаю, что не хочу больше притворяться, и машу рукой так, точно отпускаю все грехи. — Ладно, я все понимаю. Человек, одержимый злым японским духом, не лучший кандидат для того, чтобы рассказать ему о козыре в рукаве. Храните свои секреты.       Я поднимаюсь с места и наконец могу сделать хотя бы несколько шагов по помещению. В первый раз, когда передо мной предстал этот стол из фильмов ужасов про больницы, он нагонял на меня жуть, теперь же странным образом расслабляет. Я оборачиваюсь ко всем баночкам, но теперь их не трогаю. Ногицунэ захватил тело Стайлза, Якан проделывал то же со мной не один раз, теперь вопрос времени, когда он выберется на свободу опять. — На вашем месте, я бы себя усыпила, — невесело хмыкаю я, читая названия на пузырьках. — Ногицунэ становится сильнее, пока Стайлза спит, а я… — я оборачиваюсь на пятках и делаю очередной глоток, — я опасна, пока нахожусь в сознании.       Лица Айзека и Дитона вытягиваются, и я отвожу взгляд — наверняка это то, о чем думал каждый из них. Убить меня и Стайлза, чтобы избавиться от проблем. Вот только если Стайлз им важен, то я могу стать расходным материалом. Странно понимать, что, возможно, именно так поступила бы я сама.       Что-то важное все еще крутится у меня на кончике языка, когда вдруг перед глазами вспышкой проносится лицо Стайлза. Он кричит мое имя, пока руки в бинтах тащат его за ноги куда-то в небытие. — Рут?       Я опасно качаюсь на пятках. Перед глазами вновь плывет туман, постепенно охватывая разные области комнаты. — Стайлз, — шепчу я, а потом вскрикиваю. — Стайлз! Мы должны вернуть его! Он забрал его, забрал…       Мои губы шевелятся и толдычат одно и то же, будто в лихорадке. Мир качается, и я не сразу вижу, кто именно идет по направлению ко мне: Айзек или док. Фигура расплывается, и только тень нависает надо мной.       Мои пальцы дрогают, и кружка летит на пол, разбиваясь на куски. Я закашливаюсь, потому что в горле теперь стоит не просто ком, а нечто, мешающее мне говорить. Я хватаюсь за шею руками в попытке снять путы, но ее все еще стягивает невидимая веревка. — Рут? — чей-то голос пульсирует и эхом раскатывается у меня в сознании.       Я покачиваюсь, роняю голову себе на грудь и только тогда вижу кое-что, что не заметила раньше: от осколков кружки струится светло-зеленый дым.       Айзек подхватывает меня под руки и укладывает обратно на стол. Я хочу кричать ему, чтобы отпустил меня, чтобы не смел ко мне приближаться, чтобы проваливал, но меня не хватает даже на хрип и стон.       Я падаю. Проваливаюсь куда-то дальше своего сознания и уж точно глубже операционного стола.

***

      Вокруг уже известная мне пустота. Притяжения и гравитации не существует, как и ветра, что мог бы подхватить мое тело или волосы. Я нигде и в то же время где-то, где время, кажется, застывает, а атмосферу вокруг можно грести ложкой, как пенку от молока.       Сознание все еще вертится у меня в голове, но ни одной четкой мысли выловить не удается — все смешивается в один большой коктейль из воспоминаний и воображения.       Я лечу в пустоте до тех пор, пока мои колени не сталкиваются с чем-то одновременно твердым и мягким. Твердым — потому что способно выдержать вес моего тела, и мягким — потому что я не чувствую боли от удара.       Какое-то время я лежу в той же позе, что и приземлилась. Ноги чуть вывернуты коленями вовнутрь, руки вдоль тела, а голова покоится на затылке. Вокруг меня — сплошной белый свет; но не настолько яркий, чтобы бить мне в глаза, а, скорее, если бы на лампу накинули шарф. — Рут?       Я не сразу понимаю, что зовут меня снаружи, а не в моей голове. Голос кажется знакомым, но прежде чем я понимаю, кому он принадлежит, он успевает еще дважды произнести мое имя.       Я кручусь на месте и наконец поднимаюсь. Свет обволакивает меня со всех сторон. Нет ни пола, ни контуров, ни потолка — а оттого все кажется плоским, будто не имеет перспективы.       Я оглядываюсь. Вытягиваю перед собой руку и из-за белесого тумана практически не вижу пальцев. Я будто смотрю на все через пар, струящийся от кружки с теплым молоком. — Рут! — чья-то рука приземляется мне на плечо, но она почти не имеет веса; я чувствую лишь холодок и небольшое давление, а потом вижу клетчатую рубашку. — Стайлз! — выдыхаю я, окончательно оборачиваясь.       С моих плеч точно катится огромный камень, а голова наполняется событиями последних дней с предельной четкостью. Вечеринка у Лидии, Бэйкон Мемориал, воспоминания Стайлза, Ногицунэ, утягивающий его в свои сети — всё теперь реально, а не просто отголоски давнего сна.       Я бросаюсь ему на шею, и что-то внутри меня разжимается, когда его руки обхватывают меня в ответ. Мне и до этого не было холодно, но теперь мне по-настоящему тепло, хотя пальцы Стилински ледяные, точно айсберги. — Я думал, что потерял тебя, — шепчет Стайлз, прижимая меня к себе за лопатки. — Что произошло?       Я с трудом могу отдышаться и, несмотря на то, что мне совсем не хочется выныривать из объятий, отдаляюсь назад и всматриваюсь в чайные глаза. Они выглядят все также устало и измождено, но что-то в них меняется с нашей последней встречи. Может, так на него влияет присутствие в этом месте? Я оглядываюсь. «В этом» — это в каком? — Где мы? — Я не знаю, — Стайлз качает головой. — Рут, что произошло после того, как ты исчезла?       Его рука все еще держит мою, и мне кажется, что он требовательно сжимает ладонь, чтобы я ответила на вопрос. Я бы с радостью, вот только я снова понятия не имею, что случилось. Что было в том чае? Отравили ли меня? И почему я чувствую себя так, точно стою рядом с трупом? — Стайлз, — я резко оборачиваюсь и хватаю парня за рубашку. — Тебе надо очнуться. Тебе надо прийти в себя. Прямо сейчас!       Я вцепляюсь в него мертвой хваткой и трясу так сильно, будто это позволит ему закрыть глаза здесь, а открыть — в реальном мире. Мне кажется, что мой голос пропитан такой горечью и страхом, что любой бы испугался, но только не Стайлз.       Он убирает ладонь с моей руки мне на шею, проводит подушечкой пальца по подбородку и перемещается на скулу. Его прикосновения очень холодные, а кожа белая, как мел, но я все равно подаюсь навстречу.       Сейчас самое странное время для этого, потому что нам надо бежать. Искать спасение и выход как можно скорее, но вместо этого Стайлз заводит пальцы мне в волосы на виске, а второй рукой поглаживает плечо.       И тогда в мою голову приходит другая мысль: что, если спасения нет? Что, если Стайлз знает это и хочет последние секунды перед тем, как мы канем в небытие, провести именно так?       Он притягивает меня ближе и убирает прядь волос за ухо. Всё это время я смотрю ему в глаза и пытаюсь понять, что в них изменилось — они все того же цвета чая, из которого забыли вынуть пакетик, но вот смотрят они… как-то иначе. — Стайлз, тебе надо уходить отсюда, — выдыхаю я. — Тебе нельзя здесь оставаться. Пока ты без сознания, Ногицунэ… он…       Договорить мне не дают — он делает рывок вперед и врезается своими губами в мои. Кажется, что они — единственное теплое, что в Стайлзе вообще осталось. Его рука крепче давит мне на затылок, заставляя практически слиться с ним, как губами, так и телом.       Боль. Трагедия. Ненависть. Возмездие.       Голос Якана эхом разлетается в моей голове, отчего я еще сильнее впиваюсь пальцами в стайлзову рубашку, притягивая его к себе. Что это по его мнению? Трагедия? Скорее, хаос и безумие.       Стайлз целует настойчиво и требовательно, и я подаюсь ему навстречу так близко, как только могу. Если всё вокруг — парное молоко, то я растворяюсь в нем, как кусочек сахара.       Это моя игра, Рут. Вы не можете обыграть меня в моей же игре! Поэтому вы все уже проиграли.       Слова в голове бьют меня, точно кнутом. Это больше не Якан и даже не голос Мэтта, что я слышала ранее. Это Ногицунэ. Он говорит со мной, он взывает ко мне.       Я отпрянываю от Стайлза и только сейчас разжимаю пальцы с его рубашки. Толкаю его в грудь и с трудом фокусирую взгляд на одновременно знакомом и неизвестном мне лице. — Что ты с ним сделал? — шиплю я со всей злостью и гневом, что кипят у меня в груди.       Ногицунэ откидывает голову назад и смеется; услышав смех, подобный этому, нормальный человек навсегда перехочет смеяться. — Брось, Рут. Не говори, что ты променяла бы это на Стайлза, — его голос звенит у меня в голове. Мне кажется, что даже если бы он не шевелил губами, я бы слышала его. — Где он? — скалюсь я. — Что ты с ним сделал?       Нас разделяют всего несколько шагов, и, когда Ногицунэ делает шаг в мою сторону, я наивно полагаю, что успею отступить. Он выбрасывает вперед ладонь, и тогда цепкие пальцы хватают меня за горло.       Его прикосновение все еще не такое, каким было бы в реальном мире; в воздухе меня держит точно воздушная подушка, отрезающая поступление кислорода. — Ты можешь вступить в мои ряды, Рут, ряды победителей, — Ногицунэ больше не смеется и не заманивает, его стеклянные глаза цвета глаз Стайлза смотрят точно в мои. — В тебе столько боли, гнева и ненависти, — он втягивает воздух носом, словно смакует каждую из эмоций, — этого бы хватило на нас обоих. — Отпусти его, — хриплю я. В груди печет, а пальцы Ногицунэ сильнее смыкаются вокруг моей шеи, когда он встряхивает меня, точно игрушечную.       Может ли он убить меня, если я уже мертва? И почувствует ли, если я постараюсь убить его? Якан уже помог мне однажды. Сможет ли он сделать это снова? — Мы могли бы уничтожить всех тех, кого ты ненавидишь, Рут, — Ногицунэ наклоняется так близко, что теперь шипит мне это в лицо. — Мы бы уничтожили их всех. Мы бы отомстили им всем!       Я зажмуриваюсь и стараюсь вспомнить то, что я чувствовала в момент, когда Якан вытащил меня из головы Стайлза. Если он прислушается к Ногицунэ, то надежды уже не будет, но если он отзовется на мою просьбу, то…       Я со всего размаха бью Ногицунэ в солнечное сплетение. Это точно не просто силы шестнадцатилетней девчонки, потому как его грудная клетка дымится чем-то алым, а его тело отбрасывает от меня на несколько метров.       Я вскакиваю на ноги и бегу в противоположном направлении. Несмотря на то, что ноги не вязнут да и по ощущениям я лечу куда быстрее, чем бегаю обычном мире, мне кажется, что я стою на месте и практически не двигаюсь. Должно быть, здесь как в Алисе: не хочешь двигаться назад — беги, хочешь двигаться вперед — беги в два раза быстрее. — Тебе от меня не скрыться, Рут! — гремит позади меня голос Ногицунэ. Он дрожит, как раскаты грома, и доносится до меня минимум трижды.       Я не оборачиваюсь, устремляюсь вперед и про себя толдычу первые пришедшие на ум строчки из песенки детства, что мама пела мне и Мэтту перед сном. Лишь бы не слышать звук рвущихся бинтов позади себя. Лишь бы не поддаться сладким речам духа-обманщика.       Мы можем убить их всех, Рут! Они уже проиграли. Ты можешь присоединиться ко мне, и тогда мы… Мы принесем возмездие.       Я не сразу понимаю, как влетаю во что-то мокрое. Оно сначала плещется мне на ноги, а потом джинсы до колен становятся на несколько тонов темнее. Волны, едва ли синие (скорее, бледно-голубые), подлетают и растекаются морской пеной по берегу, захватывая и мои ступни в черных конверсах.       Я приглядываюсь и не так далеко вижу несколько фигур, сидящих на берегу. Девочка, чьи рыжие волосы выделяются на фоне общего песочного и белесого пейзажа, строит замок из формочек. Мальчик, что ловит рыбок в сачок. Мое сердце с грохотом летит вниз.       Сомневаюсь, что у Ногицунэ вообще есть воспоминания, кроме крови, металла и пота. И это точно не воспоминания Стайлза, а, значит… — Мэтт! — девочка поднимается с песка и машет рукой. — Мэтт, отойди от воды! Ты не умеешь плавать.       Я в своей голове. Дитон отправил меня в мою же голову.       Меня точно с ноги бьют в живот — я практически сгинаюсь пополам. Даже не знаю, отчего мне сейчас так больно: видеть своего брата, пусть и в возрасте младше лет на десять, живым и невредимым или вообще находиться сейчас там, где все хорошо. Где папа покупает нам хотдоги, а не игнорирует мое существование, а мама говорит, что я ее муза, а не сидит в комнате с мягкими стенами.       В то лето папа отвез нас к океану, чтобы научить плавать — по его словам, полезнее этого навыка только умение есть палочками — но после документалки об акулах, мы с Мэттом наотрез отказывались заходить в воду дальше, чем видно песок и ракушки.       Я отмираю и оборачиваюсь: Ногицунэ не видно, но я все еще слышу его противный шепот в своей голове. Он взывает, приглашает, очаровывает. Выпячиваю подбородок и трясу волосами, надеюсь прогнать все из этого, как дурное видение: и воспоминания, и лисицу, и слезы, что катятся по щекам.       Волна захлестывает меня выше пояса, и я распахиваю глаза. Уровень воды начинает подниматься, и мое тело постепенно погружается в пучину. Пытаюсь сдвинуться с места, но ноги словно вросли в песок, который утягивает меня все дальше. Я кричу, пока могу. Зову всех: Мэтта, папу, Стайлза, но никто не откликается, и меня накрывает с головой.       Паника охватывает тело, меня колотит, точно в припадке, и теперь вместо воды вокруг себя я вижу бинты, старые и окровавленные. Они смыкаются сначала вокруг моей шеи и лодыжек, а потом связывают запястья.       Легкие раздирает, а во рту я начинаю чувствовать вкус металла и стертых тряпок. Ощущение такое, точно меня набивают ими, как куклу, вместо синтипона или пуха. Меня тошнит, но я ничего не могу сделать, продолжая беспомощно дергаться, как рыба, пойманная в сети.       Голова тяжелеет, а грудная клетка дергается в попытке набрать кислород в легкие. Я больше не в океане или где бы то ни было, куда бы Дитон меня не отправил, — я на дне бассейна у дома Лидии. И я вновь умираю.       Мое сознание практически ускользает, когда меня дергают за руки. Еще не открывая глаз, я хватаюсь за протянутую ладонь, что тянет меня за собой. Она теплая и родная, вот только это прикосновение я не испытывала давным-давно.       Я распахиваю глаза и сталкиваюсь со взглядом серых, грозовых глаз. — Мэтт, — хочу прошептать я, но голос странным образом раздается только в моей голове.       Мэтт хватает меня за ладонь и тянет наверх; туда, где я вижу пробивающиеся солнечные лучи, что образуют воронку. Оков вокруг меня больше нет, как нет и бинтов. Я не умею плавать, и Мэтт тоже, но сейчас нас обоих тянет наверх, к свету, к спасению.       Легкие больше не рвутся на части, хотя в голове все еще вакуум. Я не дышу, но мне этого и не надо. Конец лабиринта так близок, что манит меня надеждой выплыть отсюда. Я не хочу отпускать руку брата, но он делает это за меня. Кивает на воронку над нашими головами, и по его глазам я понимаю: сначала я, потом — он.       Колочу ногами воду и раздвигаю ее руками, пробираясь вперед и выше. Волны рассеиваются и расступаются — еще никогда я не чувствовала такого облегчения, когда моя голова готова вот-вот показаться на поверхности. Я оборачиваюсь на Мэтта и крик застывает у меня в горле.       Лицо брата перекашивается гримасой ужаса, в серо-голубых глазах стоит животный страх, а вода рядом окрашивается в алый. Его ноги опутаны бинтами, а не так глубоко под ним — черная воронка, которая затягивает его туда, откуда нет выхода. — МЭТТ! — кричу я, но из моего рта вырываются лишь пузыри, стремящиеся наверх; к спасению и покою, что он не встретит.