What Worries Ruth?

      Я жалею о том, что пришла на вечеринку, сразу, как переступаю порог. Здесь шумно, людно и тесно — в целом, то, что следовало ожидать, и то, что я ненавижу.       Казалось бы, дом Лидии такой огромный, что хватит места развернуться командам по лакроссу всему штату Калифорния, но даже так все норовят задеть меня локтями, опрокинуть пунш и стащить мою сумку, чтобы потом я искала ее по всему заднему дворику.       Я опасливо прижимаю вещи к себе и стараюсь найти хоть какое-то место для уединения. Одной мне быть не очень-то и хочется, но стоять у всех на виду без дела — себе дороже.       Так, спустя добрых двадцать минут я толкусь у фуршетного стола и одну за одной уплетаю корзинку с креветками; они здесь действительно божественные, в жизни ничего вкуснее не ела, разве что папин карри. Рядом со мной тут переминается с ноги на ногу пухлый паренек в очках, что пытается охмурить прошедшую мимо блондинку (а минутой ранее и меня) и ест кексы с шоколадным кремом.       Я сую очередную корзинку в рот и подхожу к чаше с пуншем. Наливаю себе полный стакан и теперь стараюсь зачерпнуть дольку лимона, которая так и норовит уплыть в другой край. — Развлекаешься?       Естественно, первый человек (не считая того парня с его неловкими попытками найти себе девушку), кто решает ко мне обратиться, это Стайлз. Он раскачивается из стороны в сторону на пятках и, как и я, выглядит совсем не празднично. — Можно сказать и так, — я выпрямляюсь и качаю стаканчик с пуншем в руке, чтобы выпустить газы. — Но больше подтверждаю свою гипотезу. — О, — Стайлз оживляется и подается подбородком вперед, — что за гипотеза?       Я облокачиваюсь поясницей о стол и задумчиво гляжу вдаль для драматичности момента. — Вечеринки в старшей школе — это война. Во время войны богатые становятся еще богаче, а бедные — еще беднее. — Так, а причем тут… — Стайлз хмурится. Явно не понимает, к чему я веду. — А во время вечеринок в старшей школе популярные ребята становятся еще популярнее, а лузеры — еще большими лузерами, потому что именно их одежда в конечном счете оказывается в туалетном бачке, а они сами — насильно скинутыми в бассейн.       Я не смотрю на Стайлза и потому не вижу его обратной реакции. В какой-то момент мне даже кажется, что он все прослушал, но, когда я поворачиваю голову, то вижу, как он широко улыбается. — Глубоко, Рут, очень глубоко, — смеется он, и я толкаю его кулаком в плечо. А затем осушаю стакан пунша и даже не морщусь: ожидала чего-то куда более крепкого и противного.       Осматриваю танцплощадку, на которую мне открывается наилучший вид: десятки тел выплясывают что-то, едва попадая под ритм музыки. Наименьшая часть из них мне знакома, я вижу даже тех девушек, что сидели с нами после уроков у Харриса, но как ни стараюсь, не могу найти главных лиц мероприятия. — А ты почему здесь? В смысле, разве ты не должен быть сейчас в центре событий со своими крутыми друзьями проводить лучшие годы жизни?       Стайлз шумно вздыхает, а потом зачерпывает пунш стаканчиком и делает глоток. Его лицо тут же перекашивается, он морщится, плюется, но все равно допивает до конца. — Скотту позвонил Дитон, вроде это что-то важное, поэтому они с Эллисон, Кирой, Лидией и даже Айзеком удалились до выяснения обстоятельств, — наконец делится Стайлз, дергая плечом. — Мне они, вроде как, сейчас не очень доверяют.       Я киваю. Разумеется, сунуть шулеру в руки карт-бланш — не самая хорошая идея. Возможно, из-за этого практически полторы недели после встречи в ветеринарной клинике они все избегали меня в школе. — Ясно, а я просто никому не нравлюсь, — посмеиваюсь я, говоря это таким тоном, словно это ничего не значит.       На деле же что-то колет меня тупой иглой в грудь. Раньше я думала, что не могу сблизиться с людьми, потому что не стараюсь. У меня была тётя Мэгги, мама и брат, пусть и в другом городе, которых мне за глаза хватало. Теперь же я неприятно разочаровалась, когда рискнула — и проиграла. — Эй, — Стайлз тычет мне в плечо своим плечом, — это неправда. Мне ты нравишься.       Я закатываю глаза, а потом щурюсь, обдумывая рациональность следющих действий. Разворачиваюсь на пятках к столу, хватаю несколько бутылок с неизвестным мне содержимом (не вижу смысла читать после «алкогольный напиток») и указываю на выход. Мои губы и хотели бы сказать что-то типа «Пойдем выйдем», но Стайлз все и так понимает без слов.       Мы оказываемся на заднем дворике, недалеко от бассейна и очень далеко от колонок. Здесь спокойно и, на удивление, тихо — не таких мест ищут на вечеринках, поэтому тут мы единственные гости. В коротко стриженый газон воткнута фигурка фламинго, а рядом — клумба с какими-то пышными розовыми цветами.       Я падаю прямо на траву, и Стайлз проделывает то же самое. Упираясь спиной в декоративного вида корягу, вытягиваю ноги и вскрываю одну за одной бутылки о камень — бью их, пока крышки не слетают, проще говоря. Не успеваю я протянуть первую, как вижу, что Стайлз лезет во внутренний карман джинсовой куртки. — Что это? — площадка, где мы устроились, освещена лишь одним фонарем неподалеку, а потому вижу я неважно.       Стайлз поднимает руку выше и крутит ею в воздухе — тогда-то я и признаю флягу, зажатую пальцами. — Еще одно разочарование сегодняшнего вечера, — он невесело вздыхает. — Папа раньше много пил, а после очередной нашей ссоры из-за этого пообещал выбросить весь алкоголь из всех заначек, а сегодня в сейфе я нашел у него это.       Стайлз наклоняется к горлышку, нюхает и закашливается. Я все-таки протягиваю ему бутылку, что взяла с фуршетного стола. — Ты знаешь пароль от его сейфа? — удивляюсь я. — Ага, — он кивает, точно это само собой. — И от почты, и от кабинета шерифа, и от сейфа в кабинете шерифа. А ты нет? — Не знаю ли я пароля от сейфа твоего отца? — прикидываюсь дурочкой и делаю глоток. Это либо дорогое вишневое пиво, либо дешевое вино. — Нет.       Стайлз закатывает глаза, а потом резко припадает к горлышку фляжки — даже отсюда я чувствую крепкий терпкий запах коньяка. Когда он отлипает и его лицо перестает корчиться в конвульсиях, он глубоко вдыхает воздух через ноздри. — Нет, а серьезно, Рут? — Стайлз возвращается к какой-то из тем, но я не догоняю, к какой именно. — Где твои друзья? Вот Скотт, он, вроде как, мой самый лучший друг еще с начальной школы. И теперь, когда у него есть от меня какие-то секреты, я чувствую себя больше, чем погано.       Стайлз разваливается на траве, я вижу, как его конечности слабеют, и делает большой глоток из своей пивной бутылки. Второй рукой он протягивает мне коньяк — фляжка холодная, тяжелая и практически полная. Я зажмуриваюсь и опрокидываю ее себе в рот — пью, пока горло не начинает люто жечь. — Если вы такие замечательные друзья, то Скотт не бросит тебя, — наконец говорю. — Ты же не бросил его, когда он начал кусаться и обрастать шерстью, а это, возможно, даже похуже, чем быть одержимым японским духом лисы.       Стайлз смеется и поворачивается ко мне. Он принимает более-менее вертикальное положение, подгибает одну ногу стопой к бедру другой и теперь почти всем корпусом оказывается повернут ко мне. — Нет, правда, Рут, странно, что у тебя нет друзей, — склонив голову набок, произносит он. Его тон говорит сам за себя: это те слова, что ты думаешь трезвым, а выдаешь пьяным.       Я делаю глоток за глотком из бутылки; после коньяка пиво кажется просто водой с привкусом хлеба. — Брат был мне лучшим другом.       Стайлз поджимает губы, точно только сейчас понимает, что давил в больную мозоль. Он тянется вперед, берет меня за плечо и легко трясет. — Мне жаль твоего брата, Рут. Уверен, что он был очень классным.       Теперь моя очередь поджимать губы, иначе заскриплю зубами от злости и обиды. В груди у меня горит, и я не совсем понимаю, почему именно: влияние это алкоголя, гнева или и вовсе демона мести. — Да, был.       Стайлз убирает руку, откидывается назад на корягу и пьет из бутылки; теперь пиво ему заходит, как будто и не алкоголь вовсе. — У меня никогда не было брата, — он пожимает плечами и тут же добавляет заплетающимся языком: — Скотт мне как брат!       Пиво в меня больше не лезет, и я отставляю бутылку, не заботясь о том, что все содержимое может вылиться на траву, и берусь за фляжку. Возможно, я ещё пожалею о том, что мешаю градусы, но сейчас мне, как и любому пьяному, все равно — я хочу пить ещё, танцевать на столе и с кем-нибудь подраться.       Делаю большой глоток и передаю коньяк Стайлзу. Теперь моя очередь, я начинаю с недавнего: — У меня никогда не было пьющего отца.       Стилински клонит голову в бок, пытаясь сфокусировать замыленный взгляд на моем лице, а потом пьёт сам — мы не сговариваемся, не обсуждаем правила, просто пьём, если что-то из сказанного соответствует нашей реальности. — Я никогда не пытался убить своего учителя по химии, — продолжает он, и я театрально хмурюсь и бью кулаком по траве рядом с собой. — Совсем никогда? Даже если он был полным мудаком? — я выхватываю фляжку и глотаю коньяк. — Слабо, Стайлз. Я разочарована.       Он смеётся и опрокидывает голову назад, а я не спешу отдавать ему коньяк обратно. Вместо этого рассматриваю фляжку более внимательно: она железная, с гравировкой и небольшой выпуклой мордой медведя. Не случайность то, что у шерифа Стилински именно она осталась доверху наполненной крепким алкоголем. — Я никогда не пробовала тако, — в конце концов произношу я, и Стайлз выхватывает у меня фляжку с третьего раза (первые два он промазывает и хватает пальцами воздух). — Ч-чего? Тако — это святое!       Он делает такой глоток, что коньяк льется у него изо рта, и протирает губы локтем. Не у меня одной мир едет перед глазами, а краски — фонари, фламинго, что, оказывается, горит розовым светом, диско-шар, что видно через стеклянные двери — смешиваются в одной палитре акварельных красок. — Я никогда не был не взаимно влюблен, — говорит он и тут же делает глоток, продолжая смотреть на меня. Видимо, он ожидал, что я вот-вот возьму свою бутылку пива и присоединюсь к нему, но я лишь пожимаю плечами. — Нет? Вообще нет? Отстой. Тогда я выпью еще и за тебя.       Я хихикаю — впервые с того момента, как я въехала в Бэйкон Хиллс, я чувствую что-то типа спокойствия. Это кажется мне таким странным, потому что ситуация явно стала хуже, чем была в тот момент.       Вижу, как нагрудный карман Стайлза светится — наверняка звонит Скотт или Лидия, чтобы узнать, где он. Я наблюдаю за этим, а вот Стайлз не замечает, и тогда я принимаю решение не говорить ему об этом. Мне не хочется, чтобы к нам кто-то присоединился и разрушил то хрупкое равновесие, что мы выстроили с помощью коньяка и уединения.       Как так вышло, что именно я со Стайлзом оказалась в одной лодке? Ни его лучшие друзья или девушка мечты, а я, та, кто пришла уничтожить его жизнь в ответ за свою?       Закусываю губу и отворачиваюсь, делая вид, что решила передохнуть и полюбоваться страшненьким фламинго, что воткнут в землю. Что бы сказал Мэтт, если бы увидел меня со Стайлзом? Не ту меня, что пылает яростью и держит наготове нож с металлической рукоятью, а ту, что пьет вместе с ним коньяк его отца и хохочет над его пьяными шутками?       Я выхватываю у Стайлза фляжку и поднимаю ее, будто собираюсь произнести тост. — Я никогда не убивала человека, — мой голос оказывается таким хлестким, что разрубил бы напополам кирпич. Даже помутненным взглядом я вижу, как брови парня ползут к переносице, а потом он забирает у меня коньяк.       Никто из нас не пьет. Возможно, мы оба были близки к этому, но никто из нас пока не убийца.       Я плотно сжимаю губы. Стайлз, может, и был свидетелем, но не убивал Мэтта. Эллисон, даже учитывая ее спортивное телосложение, не удержала бы его под водой. Значит, это сделал Скотт.       Скотт МакКолл убил моего брата. — Я никогда не крал папину рацию, не подслушивал о найденной в лесу половине трупа, не бежал с этой новостью к своему другу, после чего никогда не был свидетелем того, как его кусал Альфа, а потом он становился оборотнем.       Стайлз залпом допивает флягу коньяка и дрожащими пальцами засовывает ее обратно, во внутренний карман. Я больше не улыбаюсь, но отчётливо ощущаю внутри себя борьбу двух сторон: стая Скотта пытается мне помочь, спасти меня от духа лисицы и выиграть время, а вместе с тем та же стая сделает что угодно, лишь бы защитить свои шкуры.       Но разве не поступила бы я точно также, чтобы спасти себя или Мэтта? Вот только, от чего они спасались, если Мэтт мешался на их пути?        Я поднимаю с земли бутылку с остатками пива. Стайлз берет свою и поворачивает голову в мою сторону. — В меня никогда не вселялся злобный японский дух.       Мы чокаемся и допиваем все до конца.       Голова такая тяжелая, что я практически полностью разваливаюсь на траве и позволяю шее и мозгу перестать работать. Кажется, Стайлз чувствует то же самое, потому что когда я открываю глаза, то вижу, что лежим мы в одних позах: ноги вытянуты, руки висят плетьми, головы повернуты в противоположные стороны, а смотрим мы друг на друга.       Не знаю, сколько мы так лежим, но точно знаю, что я рассматриваю Стайлза: его глаза крепкого чая, бледную кожу в родинках и фиолетовые синяки, что тянутся практически до скул. В тот день, когда я пришла в себя после использованного хвоста Киры в кабинете химии, это случилось не только со мной: Ногицунэ тоже взял верх. Как мне объяснили, эффект от хвостов не вечный, а это значит, это вопрос времени, когда оба злых духа поработят нас снова.       Я не замечаю, как подаюсь своим носом ближе к носу Стайлза — он делает то же самое. В какое-то мгновение мне кажется, что вот-вот мы поцелуемся, потому что расстояния между нами — ширина ладони, как вдруг над нашими фигурами нависает чья-то тень. — Вот ты где, — голос женский, но я не могу его идентифицировать, пока не поднимаю голову. Эллисон практически хватает Стайлза за грудки и тянет за собой, потому что сам он еле перебирает ногами. — Со Скоттом что-то происходит.       Она не дожидается, пока я поднимусь с травы и присоединюсь к ним, и не помогает мне встать. Эллисон буквально волочит Стилински подальше отсюда; он только виновато оглядывается на меня, и я криво машу ему рукой.       Подняться мне удается раза с третьего — первые два я просто падаю в траву. Кое-как придерживаясь за фламинго, я принимаю вертикальное положение и пытаюсь удержать желудок на месте: такие быстрые смены обстановки ему явно не по душе. Пару раз икаю, прикладываю пальцы к вискам и стараюсь сфокусироваться на словах Эллисон и направлении, в котором они скрылись.       Наконец я беру курс и бегу сначала по траве, а потом по кафелю, что покрывает прилегающую территорию к бассейну. Ноги точно ватные, мир крутится так, словно я сижу на карусели, поэтому когда моя стопа угождает в лужу, я поскальзываюсь и лечу вперед.       В последний момент мне удается схватить за рубашку парня, что стоит ко мне ближе всего. Видимо, расценивая это как угрозу, он оборачивается и шипит мне в лицо: — Отцепись!       Обе его руки толкают меня в плечи, и я разжимаю пальцы, когда чувствую, что лечу назад. — Нет! Я не умею плав… — договорить я не успеваю, и из-за этого мой рот тут же наполняет вода.       Опасный миф кинематографа: что тонущие люди могут кричать, размахивать руками, бултыхаться и звать на помощь. На самом деле паника охватывает все тело, легкие разрывает от недостатка кислорода, а конечности немеют.       Ты не всплываешь наверх, не поднимаешь всплески воды, не видишь свет в конце туннеля. Ты тонешь.       Хлорка щипит мне глаза и нос, а грудь заливает огнем — я не могу дышать, не могу плыть, не могу выбраться наверх. Я вижу огни фонарей, что нависают над бассейном, вижу фигуры людей, даже того парня, что столкнул меня, и ни одна из них не двигается. Никто не придет мне на помощь, никто даже не знает, что я тону.       Страх заставляет мое сердце колотиться, как заведенное, точно вот-вот оно проделает дыру в грудной клетке. Я размахиваю руками какие-то секунды, прежде чем мозг начинает отключаться — он все еще работает, но мыслей нет. Есть крики, голоса, белый шум — возможно, все это доносится до меня из дома Лидии через толщу воды.       Легкие просто раздирает. Ощущение такое, точно в каждое из них поместили по насосу и принялись откачивать весь воздух, и теперь они сжимаются до размера горошины.       Я закрываю глаза — ищу не спокойствия, а смерти. Некоторая боль настолько невыносима, что не стоит того, чтобы ее терпеть. Раньше я этого боялась, но теперь мне даже кажется это правильным. Не умереть в бассейне на вечеринке популярной девушки, а в принципе умереть — сейчас я готова умолять об этом.       Мое сознание проваливается в пустоту. Последнее, что я вижу и слышу, — это темноту и стук собственного сердца в ушах. А потом чьи-то руки буквально вырывают меня с того света за ворот кофты.       Меня прикладывают затылком о что-то твердое (должно быть, кафель), но не специально, а по инерции. Теплые ладони давят мне на грудину больше в произвольном порядке, чем того требует медицинская подготовка. Даже если мне сломают ребра, хуже не станет, — думается мне, а затем чьи-то холодные губы прижимаются к моим.       Я вскакиваю, переваливаюсь набок, и меня выворачивает — водой, алкоголем, корзинками с креветками. Легкие все еще горят, словно в них налили острый соус, но теперь я вздыхаю полной грудью. Какое-то время я и делаю только это: оперевшись двумя ладонями в холодный кафель, дышу с закрытыми глазами. — Боже, — вдох, — Рут, — выдох, — ты в порядке?       Это Стайлз. Я вижу краем глаза, что он сидит рядом со мной. Его одежда такая же мокрая, а с волос стекают капли — это он кинулся за мной в бассейн, и он пытался откачать меня. Головы я не поворачиваю. — Скотт… Ему стало плохо, — он старается отдышаться и прийти в себя, но язык все еще заплетается, — кто-то отравил его. Отравил пунш. Это, — Стайлз говорит что-то, что я не разбираю, и тогда он повторяет медленнее. — Это похоже на волчий аконит.       Я открываю было рот, чтобы что-то сказать, но абсолютно все слова застревают в горле. Я все еще там, на дне бассейна, задыхаюсь, тону, умираю. Интересно, то же чувствовал Мэтт в последние минуты своей жизни? Какого это — когда чужие руки не помогают тебе выбраться из воды, а держат там, пока сердце не отключается?       Моя голова пустая, без единой мысли. В ней настоящий вакуум. Легкие дерет, а мир все еще пляшет, словно я смотрю на него через калейдоскоп, и тогда я слышу голос внутри своей головы.       Мы отомстим им, Рут. Мы отомстим им всем.       Голос, ошибочно принятый мной за голос Мэтта, принадлежит демону. Духу-лисы внутри меня, который готов убивать и который не остановится ни перед чем.       Тогда я отрываю свои ладони от кафеля и перевожу на них взгляд. Я знаю, что вода должна была все смыть, но кое-где под ногтями все еще виднеется фиолетовый порошок, будто какого-то перетертого растения. Взгляд рассеивается, но я продолжаю фокусироваться на том, что вижу. Похоже на какое-то растение, что было в кабинете Дитона. И только я думаю об этом, как мозаика со звоном складывается в моей голове.       Это была я. Я отравила Скотта МакКолла.