What Worries Ruth?

      Засыпаю я в комнате Мэтта. Всё, на что меня хватает, это скинуть все записки, дневники и бумаги на пол, перевернуться на другой бок и натянуть на голову его покрывало.       Слёзы стоят у меня в глазах, когда я подтягиваю угол простыни к своему рту и тихо рыдаю, стараясь ответить на вопросы, которые копошатся в голове. Почему именно Мэтт? Почему именно мой брат? Почему именно я?       Я довольно жестока, потому что променяла бы жизнь любого горожанина на жизнь своего брата, и сполна эгоистична, если думаю, что они лишили счастья именно меня.       Папа, как узнал о смерти сына, полностью ушел в работу и закатал свои чувства в консервную банку. Мама, та и вовсе сошла с ума. Сначала это была скорбь родителя, что потерял ребенка, а потом этот самый ребенок стал приходить к ней во сне и звать за собой. У папы хватило последних сил только на то, чтобы забрать меня в наш старый дом, а маму сдать в психиатрическую больницу, чтобы с ней не случилось того же, что и с тётей.       Он, как и после смерти сестры, не говорил мне больше пяти слов день и никогда не смотрел в мои глаза. Я утешала себя тем, что я копия тётушки Мэгги, и ему просто больно видеть ее черты в моем лице. Но шли годы, а это так и не прошло — рядом со мной он кукла на веревочках, взгляд которой всегда прикован к полу.       Стайлз Стилински, Скотт МакКолл и Эллисон Арджент лишили жизни не только моего брата, но и меня — возможно, меня больше всего. Мэтта больше нет, мама не понимает, где находится, а папа живет на автоматической коробке передач.       Я кажусь себе единственной, кто еще осознает свою жизнь и то, как она осыпалась нам под ноги.       Я закусываю кусок простыни, что все еще пахнет одеколоном Мэтта, запах свежих огурцов и морской волны, и стону одновременно громко и тихо — последнее, чего мне хочется, это вновь увидеть папу в дверном проеме.       В крайний раз он стоял так достаточно долго, чтобы заметить, как меня било в истерике. Его глаза выглядели красными и воспаленными, а лицо осунулось и покрылось морщинами, что возникают не от старости, а от горя.       В какой-то момент я даже подумала, что сейчас он потрет пальцами переносицу, сядет на край кровати Мэтта и обнимет меня, совсем как в детстве. Я буду закутана в одеяло, а его теплые руки прижмут меня ближе. Но он только тяжело вздохнул и прикрыл дверь.       Я давлюсь очередным всхлипом и даже бью кулаком по матрасу. Надеюсь выпустить всю боль в подушку, но она никуда не уходит. Прошло почти пять месяцев, а она такая же острая и режущая как в тот момент, когда я услышала о смерти Мэтта в первый раз.       Засыпаю я беспокойно в его кровати, а вот просыпаюсь я не там — не только не в его комнате, но и не в своей квартире.       Я стою босыми ногами на холодном напольном покрытии и сжимаю в руке что-то увесистое и инородное. Я тут же бросаю взгляд на кисть, что плотно держит оружие. Я понятия не имею, как называются всякого вида мечи, но ответ приходит в голову чужим голосом: катана.       Всё помещение тонет в темноте, и мне требуется несколько долгих секунд, чтобы понять, что я нахожусь в школе — в классе химии, если быть точнее. Я вижу ряды парт, учительский стол и стул рядом с собой, на котором сидит связанный человек. Я охаю, когда понимаю, кто именно: мистер Харрис.       Мужчина привязан по рукам и ногам к ножкам и спинке какой-то ворсистой веревкой. Его голова висит, а подбородок практически касается в груди. Он не в сознании, но все еще жив — я вижу, как дергается грудная клетка.       А вот моя рука почему-то держит оружие у самой его шеи. — Рут? — голос доносится из темноты, и я молниеносно перевожу кисть с катаной перед собой. Я не умею ей пользоваться, но даже так надеюсь защищаться. — Рут, это ты?       Я щурюсь и наконец разглядываю три фигуры. Скотт, тот стоит ко мне ближе всего и вытягивает ладонь в мою сторону. — Конечно, это я! Кто еще это может быть? — грубо шиплю я. Моя рука дрожит в такт сердцебиению: вверх, вниз. Как ни стараюсь, я не могу совладать ни с тем, ни с тем.       Происходит то, что мне очень хочется назвать сном, но слишком многое здесь выглядит реально: запах чего-то металлического, боль в ступнях и холод, из-за которого ноги покрываются мурашками. — Рут, пожалуйста, — Скотт никак не реагирует на мою грубость и продолжает тянуться ко мне. — Послушай нас.       По его правое плечо стоит Кира, она выглядит ошарашенно (возможно, даже более, чем я) и сжимает что-то в руках, из-за полумрака я едва ли могу разглядеть черный цвет. — Что происходит? — как бы я не хотела, мой голос срывается.       Мне не просто страшно — я в ужасе. Я хочу вернуться домой, зарыться в одеяло и свернуться калачиком на своей постели. — Рут, послушай, — Скотт говорит со мной, как с душевнобольной. Будто ничего этого — ни мистера Харриса в отключке, ни класса химии — сейчас не существует. Словно сейчас я преступница, сбежавшая из психиатрической клиники, которая размахивает катаной, потому что видит то, чего нет. — Мы можем тебе все объяснить. — Объясняй! — требую я, переходя на крик. Они точно знают больше меня — возможно, даже потерянная Кира. — Рут, прошу, — еще тише просит Скотт. — Для начала опусти катану.       Я злобно прыскаю. Сейчас это единственное мое средство защиты, несмотря на все трудности в управлении и с контролем. Если будет нужно, я буду бороться за свою жизнь, даже если мне придется проткнуть этой самой катаной кого-либо из ребят. — Нет! — голос срывается на визг, но теперь мне все равно. Они должны знать, что я напугана до чертиков. — Скотт, может, потратить второй хвост? — спрашивает Кира, протягивая распахнутую ладонь. Только теперь я вижу на ней кусок металла, неизвестного мне происхождения.       Мне хочется закричать, что я знаю, что это они убили Мэтта и пусть только попробуют приблизиться ко мне, но Скотт практически не шевелится. Его максимум — это сделать шаг в мою сторону, но для меня этого достаточно, чтобы воспринять это как угрозу.       Я пячусь назад и размахиваю катаной. Не знаю, насколько опасно это выглядит, но Эллисон приближается к Скотту и даже закрывает его частью своего туловища. Боится меня?       От этой мысли мысленно я заливаюсь в невеселом смехе. — Нет, не надо, это уже она, — практически не поворачивая головы, отвечает Скотт. Он шумно дышит, но тона не поднимает; если бы я не была в таком шоке, я бы даже позавидовала этому умению. — Это уже Рут. — Конечно, это я, — огрызаюсь я. Меня держат за идиотку.       Даже если они считают меня невменяемой, еще кого-то кроме нас пятерых, включая мистера Харриса, в кабинете химии я не вижу. А, значит, никого и нет. — Что происходит, Скотт? — я выравниваю тон, насколько мне только позволяют нервы. — Что я здесь делаю? Это вы меня сюда притащили?       Стоит мне задать один вопрос, как они все вырываются из меня водопадом. Меня не перебивают, и тогда я спрашиваю абсолютно всё, что приходит в голову. Как они вытащили меня из дома? Как мы попали посреди ночи в школу? Который вообще час? Где моя обувь? Что случилось с Харрисом?       Ровно в тот момент, когда я дохожу до последнего, мужчина что-то стонет. Он не спешит поднимать голову, но все мы видим, что он пришел в сознание. Хлопает глазами, сдавленно шипит и пытается шевелить кистями и лодыжками под веревкой.       Я вижу, как Скотт, Эллисон и Кира больше меня не слушают и на меня не смотрят: все их внимание приковано к Харрису. Внутри меня что-то зажигается, точно по щелчку.       Я сама не узнаю себя и не контролирую свои действия, когда делаю шаг в его сторону, завожу локоть выше и дальше. А затем четким ударом в голову вырубаю мужчину снова. Его голова падает на грудь, а руки виснут плетьми — я даже не знала, что во мне есть такая сила.       Или была, потому что теперь моя кисть не может держать катану дальше, становится слишком тяжело, и я силой воли заставляю себя ее опустить.       Кира распахивает рот и прикрывает его свободной ладонью, а Эллисон почти полностью прижимается к Скотту — почему-то только сейчас я замечаю колчан со стрелами у нее за спиной. Это что за атрибут девочки-подростка? — Рут, положи катану, и мы все тебе объясним, прошу тебя, — стенает Скотт.       Ко мне возвращается контроль над эмоциями и руками, и только сейчас я чувствую боль не только в локте от удара, но и в стопах от того, что стою на чем-то остром. Я приподнимаю одну из ног и вижу кровь от порезов — вокруг меня разбросаны осколки какого-то металла и стекла. — Хочешь знать правду, Рут? — внезапно говорит Эллисон.       Она вздергивает подбородок и делает несколько шагов ко мне. Теперь я вижу ту, что Мэтт в дневнике описывал как «волевую, сильную и смелую». — В тебя вселилась лиса, злой дух-обманщик, дух мести, — выпаливает она. С секунду мы буравим друг друга взглядами, пока я не прыскаю так громко и скептически, что вкладываю в этот звук все свои эмоции. — У меня нет лисы, — бросаю я, игнорируя слова «в тебя». — У меня и собаки-то нет!       Эллисон закатывает глаза, словно я сказала какую-то глупость. — Рут, это не настоящая лиса, это дух, который вырвался на свободу и который временами получает контроль над твоим телом и разумом, пока он находится в тебе, — поясняют мне, как маленькой. Замечательно, как с просто душевнобольной в их глазах я скатилась в ребенка, который не понимает таких простых вещей. — Ясно, — весь ответ, на который меня хватает. Адреналин постепенно покидает мое тело. Если еще пару минут назад я была готова бороться за свою жизнь и биться насмерть, то теперь я хочу разрыдаться прямо здесь на полу. — Лиса питается твоими эмоциями, — Скотт выходит из-за плеча Эллисон и теперь стоит ко мне ближе всех. Интересно, больше не боится, что я сделаю что-то противозаконное, или видит, что я сдалась? — Видимо, ты хотела отомстить Харрису за что-то, и она… — Скотт, — прерывает его Кира. Она крутит в руках свои железяки, а потом засовывает их в карман джинсов. — Покажи ей. Посмотри на нее, как ты смотрел на меня.       Скотт осторожно оборачивается на Эллисон, и с помощью ее кивка они решают свой немой консилиум. Он опускает голову, сжимает руки в кулаки (это заставляет меня снова поднять и направить на него катану), а потом вскидывает подбородок.       Я охаю, пячусь назад, отчего врезаюсь в доску позади себя, и даже издаю какой-то приглушенный стон.       Теперь полумрак кабинета прорезают два ярких красных огня — ровно на тех местах, где еще секунду назад были карие глаза Скотта, что я с трудом видела в темноте. И, что самое страшное, это не похоже на шутку и даже мало напоминает костюмированное представление.       Я всхлипываю и только сейчас осознаю, что слезы все-таки вырываются из моих глаз. Я последний раз угрожающе тычу катаной в сторону Эллисон, Киры и Скотта и, путаясь в собственных ногах, бегу на выход. Бедром я врезаюсь в учительский стол, досадно шиплю и у самой двери уже кричу: — Оставьте меня в покое!       Я выбегаю в коридор и молниеносно оглядываюсь по сторонам. Планировка школы напрочь вылетает из головы, и я бегу в первом попавшемся направлении. Лишь бы подальше из кабинета химии. Смогу ли я вообще туда вернуться?       Мне все равно на боль в стопах, на то, что ребята смогут найти меня по кровавым следам, на то, что кто-то из них вновь зовет меня по имени.       Я бегу, почти не разбирая дороги. Коридор, поворот налево, лестничный пролет, поворот, снова, снова и наконец я врываюсь в женскую раздевалку. Выбор падает на нее случайно, но оказывается наилучшим вариантом. Я забиваюсь в самый угол душевой и оседаю на пол — слава богу, плитка сухая, потому что последний раз душ работал по меньшей мере несколько часов назад.       Катана с лязгом опускается на плитку рядом со мной. Именно сейчас я испытываю к ней отвращение, будто это оружие побывало в бою с тысячей убитых и раненых.       Я подтягиваю к себе колени, утыкаюсь в них носом и зарываюсь руками в волосы. Теперь мне незачем (да я и не могу) себя сдерживать, и я начинаю рыдать в голос. Мой плач выходит таким надрывным и протяжным, что крики отбиваются от стен и пола, покрытых кафелем.       У меня нет сил анализировать то, что сказали мне ребята. Они были убедительны в своем бреде, но то, что я усвоила из дневников Мэтта, — никому из них нельзя доверять. Они изверги, убийцы и психопаты. Пусть именно со мной они разговаривали, как с пациентом дома Эйкена, но это они скрываются от правосудия и не испытывают вины за содеянное.       В голову закрадывается нерадостная мысль. Что, если после случившегося, они и меня убьют?       Я зажмуриваюсь, надеясь, что все это просто дурной сон, навеянный моим ритмом жизни и переживаниями. Но ничего из этого — боль в стопах, холод кафеля и горячие слезы — не исчезает.       За плачем я не слышу, как дверь раздевалки хлопает. Я поздно соображаю, что кто-то движется в мою сторону, и в последнюю секунду тянусь вбок и хватаю лежащую катану. — Воу, воу! Это всего лишь я! — из-за ряда шкафчиков показывается Стайлз. Он поднимает руки вверх, но испуг его вряд ли настоящий, потому как он продолжает идти в мою сторону медленными шагами. Я держу оружие двумя руками, и обе дрожат так сильно, что кончик лезвия мотает из сторону в сторону. — Я сидел тут, внизу, в машине, знаешь.       В раздевалке темно, возможно, даже темнее, чем было в кабинете химии, но даже так я вижу, насколько уставшим выглядит Стайлз. Его кожа серая, а под глазами залегают тени не просто синие — фиолетовые. Брови наползают на веки, а лицо кажется лицом человека лет на десять старше. — Рут, это всего лишь я, — почти шепчет он.       Он оказывается совсем близко ко мне (если бы я захотела, то уткнулась бы катаной ему в грудь) и присаживается на корточки. — Вы, вы все заодно, — выдыхаю я. Сейчас мне совсем все равно, как выглядит мое лицо, хотя я знаю, что от плача на щеках выступают красные пятна, а белки глаз застилает сеточка капилляров. — Ты, ты вместе с ними. — Рут, послушай меня, — вкрадчиво начинает Стайлз. Сейчас его голос звучит успокаивающе, как транквилизатор.       Я шмыгаю носом. Понимаю, что если террористу дать заговорить, то мозги окажутся промыты, но ничего не могу сейчас сделать.       Я не дала заговорить мне зубы Скотту, не дала Эллисон и Кире, но даю Стайлзу. — Я знаю, как это звучит. Нелепо, страшно и смертельно-опасно, — его пальцы тоже дрожат: я вижу это, когда он тянется ими к моим. — Я был на твоем месте. Это выглядит просто ужасно и звучит, как полная ахинея, — его ладонь оказывается ледяной, когда накрывает мою. — Я бы рассмеялся в лицо тому, кто мне бы сказал что-то подобное, но, Рут, пожалуйста. Если ты нас не послушаешь, может случиться что-то ужасное.       Я сглатываю вязкую от плача слюну. Стайлз говорит так, что мне хочется верить, и от этой мысли тупой толчок приходится мне в солнечное сплетение: я не могу позволить ему отвести меня от главной цели. — И с тобой тоже. А я не хочу, чтобы с тобой что-то случилось, — стайлзовы пальцы смещаются с моих на основание катаны и вынимают ее из моей кисти. Мне хочется верить, что только потому, что я ему это позволила. — Тем более, что-то ужасное.       Стайлз берет оружие и отшвыривает его в сторону — так далеко, как только позволяет раздевалка. Знает, что своими ручонками я все равно ничего не смогу ему сделать.       Может, я и погорячилась, когда решила, что он не боится, потому что теперь Стайлз выпрямляется, расправляет плечи и шумно с облегчением выдыхает. А я кое-что вспоминаю. — Кто третья лиса? — А? — Вы говорили, что лис всего три, — начинаю я. Возможно, я только что сдала свое присутствие тогда, в столовой, с потрохами, но теперь мне все равно. — Первая, видимо, Кира. Вторая — я. А кто третья лиса?       Стайлз дергает плечами, а потом на его губах появляется улыбка, в которой только половина от той, что я привыкла видеть, светлая и теплая. Другая половина — психопатская и зловещая; та, что была в коридоре у шкафчика Мэтта. — Я.