What Worries Ruth?

      Стайлз машет мне рукой, как только переступает порог кабинета химии — я вижу эту широченную улыбку и дергающуюся ладонь, когда поднимаю взгляд от своей тетради с домашней работой.       Чёртов Харрис нарушил все мои планы по восстановлению режима, и теперь вместо того, чтобы прийти домой и рухнуть лицом в подушку, пытаясь наверстать упущенный ночной сон, я решаю задачи про яблоки.       Он сам восседает за своим учительским столом наперевес с синей ручкой, которой раз за разом выставляет оценки с диапазоне от С до D. Его тонкие губы дрогают, когда он натыкается на работу, достойную балла еще меньше.       Я вижу, как рот Стайлза двигается в словах «Рут, привет», и поднимаю свою ладонь в ответ. Он проходит к учительскому столу, и улыбка тут же слетает с его губ, когда они сталкиваются взглядами с Харрисом.       Стайлз выкладывает свой телефон на первую парту, где лежат все наши средства связи, и бредет между рядами. Он плюхается на самое ближайшее ко мне место и запинывает рюкзак под стул. — Привет, Рут, — повторяет он, в этот раз шепотом. Я поднимаю брови и киваю: мол, уже слышала.       Кроме нас тут еще четверо учеников: мальчик по имени Кайл, с которым мы ходим как раз-таки на химию, еще один, чье имя я не запомнила, и две девушки, которых я и вовсе вижу в первый раз.       Все сидят, уткнувшись носом в свои тетради, только Стайлз разваливается на стуле. Откидывается на спинку и начинает качаться на его ножках. Складывает руки на груди и буравит Харриса таким взглядом, что я думаю, еще немного — и у того сгорят волосы. — За что он тебя сюда? — Стайлз кивает на учителя. Обращается явно ко мне. — Разве ему нужны какие-то основания? — я жму плечами. Отчасти вру, отчасти — нет. — Уверена, что все мы здесь только по одной причине: факту нашего существования.       Стайлз прыскает. — Точняк, — он кивает и щелкает пальцами. Харрис не подает вида, но лишь этот звук, судя по его виду, запускает в нем желание геноцида. — И все-таки за что именно?       Я верчу в руках ручку и даже не замечаю, как она оставляет роспись чернил на полях тетради. — Я не поняла последнюю тему, — наконец я пожимаю плечами и шучу для убедительности: — Здесь за тупость карают.       Это не так далеко от правды: я действительно не соображаю в реакциях оксидов, но на крайнем уроке мне удалось искусно сделать вид, что я буду стараться. Собственно, учебник с того момента я так и не открыла. — О! — Стайлз издает смешок, а потом наклоняется ниже. Вылавливает свой рюкзак под стулом и копошится в нем добрые несколько минут, пока не вытаскивает тетрадь с Человеком Пауком на обложке. — Держи. — Спасибо? — осторожно произношу я, забирая ее себе. Мои брови вопросительно ползут вверх, и тогда Стайлз кивает на мои сложенные на обложке пальцы. — Это последняя тема. Я разбирал ее с Лидией и поэтому там абсолютно всё, что будет на контрольной. Ну, знаешь, знания Лидии плюс мой конспект — и в итоге ты получаешь самую информативную выжимку.       Я киваю, хотя и продолжаю удивленно коситься на тетрадь, точно та ядовитая. — Спасибо.       Стайлз вновь откидывается на спинку стула и неуклюже подмигивает мне правым глазом.       Я считаю себя обязанной поделиться с ним тоже чем-нибудь подобным, но как назло с собой у меня только тетрадь с задачами, в которых я остановилась четко на «дано» и не сдвинулась ни на йоту дальше, и надкусанный батончик сникерса.       Наплевав на то, как именно это может выглядеть, я засовываю руку в боковой карман рюкзака и достаю шоколадку. Разламываю ее надвое, оставляя себе тот кусочек, на который я уже покусилась на перемене, и протягиваю Стайлзу.       Он благодарно ее принимает и тут же делает большой укус. Карамель забавно тянется от кончика его рта обратно до батончика. — Спасибо, — я поражаюсь тому, как мне вообще удается это расслышать. Во-первых, он бурчит это с набитым ртом, а во-вторых, понижает голос, чтобы лишний раз не нарваться на разгневанный взгляд учителя. — Вот это я называю взаимовыгодный обмен. — Обращайся.       Стайлз выбрасывает перед собой кулак с оттопыренным большим пальцем и делает резкий рывок на стуле. Я вижу, как ножки опасно скользят назад: в таком положении ничего не стоит рухнуть на пол. И, возможно, даже удариться головой о заднюю парту. Но ему все равно, он лишь хватается пальцами за столешницу и подтягивается ближе. Когда он наконец выравнивает положение, и обе ножки стула опускаются на пол, Стайлз разводит руки в стороны, как если бы дал самое лучшее цирковое представление.       Я подношу сложенный кулак ко рту и смеюсь, чем вызываю неодобрительный взгляд Харриса, и сразу после этого острый укол в области груди. Что я вообще делаю?       Сижу и смеюсь над его шутками, как влюбленная первокурсница. Предлагаю шоколадку, что купила в автомате на перемене, поскольку своим обедом пришлось безвозвратно пожертвовать.       Мне хочется зарядить себе отрезвляющую пощечину, чтобы она помогла мне прийти в себя. Я презираю себя за минутную слабость — надо же, мне хватило одной шутки и улыбки, чтобы растаять, как плавленый сырок!       Буквально через узкий проем между партами рядом со мной сидит убийца моего брата. Тот, что устроил ему самосуд и вместе со своими друзьями избежал правосудия. Тот, что смеется с ними на переменах и в столовой. Что успевает делать химию и заниматься лакроссом, не тратя часы на рыдания в подушку, потому что его жизнь кончена.       Я скриплю зубами и сжимаю ручку так крепко в руке, что даже не замечаю, как она прорывает тетрадь прямо посреди страницы. В голове стучат слова, сказанные мне Мэттом в один из дней, что мы разговаривали по видео-связи. — Он заносчивый, надоедливый и вечно болтающийся там, где не надо, — Мэтт кривится, будто одно упоминание Стайлза доставляет ему физическую боль. — Его так много, что он душит тебя одним своим видом. Когда я его вижу, мне хочется набросить себе петлю на шею — это убьет быстрее и менее мучительно, чем присутствие рядом Стилински.       Мэтт шумно дышит (даже через не лучшее качество камеры я вижу, как вздымается и опускается ему на лоб взмокшая челка). Он трёт переносицу пальцами и падает лицом в ладони. — Рут, как же он раздражает, ты не представляешь!       Тогда я посмеялась и рассказала ему о девочке из своей школы с подобной характеристикой — Кортни Уильямс. Всегда рядом, всегда близко, точно дышит тебе в затылок своим спертым дыханием с запахом чеснока. Мэтт говорил, что Стайлз был таким же — отравлял воздух вокруг.       Что-то подобное он писал и в свой дневник. Из самых последних записей я запомнила только несколько строчек, но они крепко въелись мне в голову.       «Его голос заставляет меня скрипеть зубами и сжимать кулаки, его присутствие — задерживать дыхание и закатывать глаза. Когда он обращается ко мне — я молюсь, чтобы это скорее закончилось».       Я кручу головой в сторону и делаю вид, что высматриваю что-то в окне или на крайняк в волосах блондинки за партой у подоконника, когда на самом деле смотрю на Стайлза.       Почему-то сейчас я вижу его совсем другим — даже внешне. В картине мира Мэтта он чуть ли не чёрт, покинувший Ад без божественного согласия, но вот парень за соседней партой выглядит… нормально, что ли.       У него заразительная улыбка и светло-карие глаза, которые при попадании на них ламп можно называть медовыми. Россыпь родинок по щекам и нос такой, что идет гармошкой, когда он щурится или подмигивает. Человек, которого описывал Мэтт, был похож даже на меня больше, чем на Стайлза.       Я закусываю губу и опускаю взгляд в свою тетрадь — страницу придется выдернуть, потому что решения задач тут все равно не было, зато посередине теперь красуется дырка.       Мне становится тошно от собственной слабости. С чего я решила, что знаю парня, что поделился со мной тетрадью по химии? Мы знакомы от силы пару недель, а Мэтт знал его с начальной школы — у него в комнате я нашла даже несколько комиксов о Человеке Пауке, подписанных на обложке как «собственность Стайлза Стилински».       Я внезапно принимаю для себя важное решение: больше никаких искренних улыбок. Теперь только роль девчонки, что ловит каждое слово с замиранием сердца, чтобы подобраться поближе. Кинжал не пистолет — для удара надо стоять на расстоянии в половину вытянутой руки. — Стайлз? — я выпрямляю плечи и планирую начать разговор о какой-нибудь ерунде, но Стайлз не реагирует на мои слова.       Он все еще сидит на своем стуле, совсем ровно, как струна. Его спина напряжена, а рукой он стучит обратной стороной карандаша по столешнице. Я слышу эти ровные интервалы, и почему-то мне кажется, что невозможно наносить такие точные удары, если ты не запрограмированная машина. — Стайлз? — осторожно зову я. Он даже не дергается. — Все в порядке?       Его взгляд направлен в одну точку, куда-то на доску за затылок мистера Харриса, но что-то мне подсказывает — он смотрит, но не видит.       Я аккуратно заношу руку и касаюсь стайлзова плеча, но даже это не сбивает его с ритма, который он задает с помощью карандаша. И, что странно, именно в момент прикосновения в моей голове взрывается чей-то шепот — на самом деле, это и шепотом назвать-то сложно, но что-то, напоминающее звук сломанного телевизора, раздается прямо внутри черепной коробки.       Стайлз напоминает мне зомбированную куклу, он в сознании, но абсолютно не отвечает на внешние раздражители. Выглядит это жутко, но еще более жутко то, что кроме меня, кажется, никто этого не замечает.       Я подвигаюсь к нему чуть ближе, высовываясь в проход, и толкаю его в предплечье. Он пошатывается и, неожиданно даже для меня самой, потому что удар с натяжкой можно было бы назвать настойчивым, падает со стула в противоположную от меня сторону. — Стайлз! — охаю я, подскакивая на месте. Теперь это замечают все, даже Харрис поднимает свой разгневанный взгляд от тетрадей. Две девушки на первой парте таращатся на нас, приложив пальцы к вискам.       Я подлетаю к парню, распластавшемуся на полу, и присаживаюсь рядом. Стайлз распахивает карие глаза еще шире и начинает глотать воздух ртом, хлопая им, точно рыба. Но ведь у него нет астмы, я точно это знаю — за этим к Скотту. — Риттер, отведи Стилински в больничное крыло, — холодно звенит голос Харриса. — Сейчас же.       Я зло шиплю, но слушаюсь. Мне никто не помогает, и я с трудом перебрасываю руку Стайлза себе через шею. Он едва контролирует свои ноги, и мы с горем пополам вновь оказываемся в вертикальном положении. На рюкзаки под нашими стульями мне наплевать, но вот телефоны я засовываю в свои задние карманы джинсов — причем как свой, так и Стайлза.       Расположение школьного медпункта я знаю лишь примерно, но в какой-то момент мне кажется, что мы и вовсе туда не дойдем. Стайлз только выглядит тощим и хрупким — на самом деле, когда он висит на мне и еле телепает стопами, я хриплю от тяжести. Понятия не имею, что заставляет меня тащить его дальше, но я близка к тому, чтобы сдаться в любую секунду и бросить его посреди школьного коридора.       Он больше не издает звуки больного тахикардией и просто несет что-то несвязное мне на ухо. Мои рыжие волосы лезут теперь в глаза нам обоим из-за такого положения, в котором я не могу их поправить и убрать за уши.       На одном из шагов я запинаюсь о его же ноги, и наши тела кренятся вперед. Я понимаю, что если ничего не сделаю, то мы оба расстелемся на полу. Решение принимается мной в доли секунды: я выгибаюсь, сбрасываю его руку со своей шеи и в последний момент сохраняю равновесие. Зато Стайлз летит вниз с таким грохотом, словно я уронила мешок картошки.       Мне везет, что происходит это совсем рядом со шкафчиками. Я шиплю от натуги, когда тяну его за руки и плечи, но все равно прислоняю его спиной к камерам хранения. Он что-то бурчит, но я не могу разобрать ни слова.       Тогда я присаживаюсь на корточки рядом и аккуратно наклоняюсь ухом к его губам. Если вдруг он просит о помощи — понятия не имею, что я смогу сделать, но на всякий случай лучше быть в курсе. — Ты мне кое-кого напоминаешь, — точно пьяный, Стайлз наконец произносит что-то членораздельное. — Вы так похожи...       Мое сердце замирает и готово вот-вот улететь на уровень пяток. Не может быть, я совсем не похожа на Мэтта! Я точная копия тётушки Мэгги: от цвета волос до веснушек по всему носу и щекам. — Лидию, — сам отвечает Стайлз, и я шумно выдыхаю. Его взгляд такой замыленный, что не уверена, что он вообще видит мои черты лица. — Лидия, это ты?       Естественно, он говорит о Лидии Мартин. Неразделенной любви с самой начальной школы. Я вообще сомневаюсь, что можно кого-то любить так долго без взаимных чувств — попахивает помешательством. — Лидия? — словно в бреду, Стайлз касается моей скулы подушечками пальцев, и тогда я сбрасываю его руку свободной ладонью, а второй ударяю его по лицу — несильно, шлепок вышел куда громче, чем оказался результат.       Тогда я решаю занять более удобное положение: перебрасываю одну из ног через его колени и нависаю сверху. Заношу руку и теперь от души залепляю ему пощечину по предыдущему месту удара — даже если не поможет, жалеть об этом я точно не буду.       Стайлз шипит и охает, когда его голова откидывается на металлическую дверцу шкафчика позади. Он хлопает глазами и распахивает рот, а потом вылупляется на меня. Карие глаза теперь выглядят кристально-прозрачными — я через них практически вижу, как вращаются шестеренки у него в голове. — Рут? Что ты делае… — Стайлз морщится, как если бы каждое слово приносило ему физическую боль, и прижимает пальцы к вискам. — Ох, черт, это опять случилось?       Я киваю. Переваливаюсь на сторону по его левое бедро и сажусь на пол. Только сейчас замечаю, что мои пальцы онемели, а теперь пульсируют, словно в каждом из них по сердцу. Я откидываюсь затылком о шкафчик позади себя и вытягиваю ноги — теперь мы сидим в одинаковых позах. Стайлз шумно дышит, стараясь прийти в себя, а я — смотрю перед собой без какого-либо четкого ориентира.       Не знаю, сколько мы проводим так времени, в тишине и под звуки капающего душа из мужской раздевалки, но потом Стайлз продолжает как ни в чем не бывало. Мы говорим о том, как много часов он провел в больнице в своем детстве, как в школу за ним приезжала скорая и ему вырезали аппендицит. Я в свою очередь рассказываю о почечной недостаточности тёти и своей ангине.       В моей голове, на удивление, всё тихо и спокойно, пока в самой черепной коробке вдруг не звучат слова голосом Мэтта.       Когда дверь — не дверь?