Просто вот так случайно, безумно в тебя влюблен

       Прошло время. Месяц, или два. Достоевский уже давно сбился в датах, и до сих пор жил минувшим сентябрем, который одарил его жизнь мимолетным счастьем, также быстро его забрав.        Первое время он общался с Шибусавой по телефону, как и бывало иногда до этого, но, к сожалению, звонки в Японию оказались нереально дорогими, и таких разговоров становилось всё меньше и меньше, пока они не прекратились окончательно. Всё, что было известно Фёдору, так это то, что место жительства Тацухико пришлось сменить, дабы не напороться на бóльшие неприятности, но если верить его словам, то хуже его уезда из России ничего быть не может, но а так, в принципе, всё довольно неплохо, если не учитывать чуть пошатнувшееся здоровье.        Сам Фёдор тоже не мог похвастаться чем-то хорошим. С каждым днём моральное, как и физическое состояние, становилось всё хуже, но он уже просто игнорировал это, всем врав, что всё прекрасно. Вечное чувство недостатка чего-то, беспокойство и страх, панические атаки, которые неожиданно появлялись, как только в поле зрения Фёдора попадал человек с похожим стилем одежды или светлым цветом волос как у Шибусавы. Знакомые спрашивали и умоляли обратиться к психологу, пытаясь хоть как-то помочь справиться с этой депрессией, но Достоевский упрямо отказывался, не считая это всё какой-то проблемой. Гоголь стал появляться рядом всё чаще и чаще, следя, как бы тот не наложил на себя руки, но судя по тому как он проводит время, точнее — обездвиженное лежание в кровати и рассматривание стены, такие подозрения быстро были устранены. Пару раз Николай вытаскивал друга на какие-то встречи, думая, что он сможет разбавить свою жизнь хоть каплей общения, но не вышло, ибо по мнению Достоевского, все люди — серая масса, и никого лучше Шибусавы ему уже никогда не найти. Да он и не искал, на самом деле. Его Тацухико не превзойдет никто и никогда.        Не так давно выпал снег. Сидя на подоконнике, Достоевский часто представлял, как бы воодушевлённо рассматривал кристальные снежинки Шибусава. Умолял бы о долгих прогулках, в которых Достоевский никогда не отказывал, а после них, насквозь промокший и замерзший, кокетливо предлагал вдвоем погреться в горячей ванной. Замечая, как пристально Фёдор вглядывается в снежные глади заметённых дорог, Николай чаще стал вытаскивать его на улицу, а тот никогда и не сопротивлялся, говоря, что ему откровенно всё равно.        — Красота, да? — с озорством задавал вопрос Гоголь, надеясь, что рано или поздно брюнет сдастся и сможет хоть немного отдохнуть от своего вечного мрака. Но на это Фёдор лишь пожимал плечами, демонстрируя свое полнейшее безразличие, продолжая идти, пиная снег.        Пару лет назад Достоевский обожал выбираться на зимние прогулки в компании Гоголя. Даже вся его серьезность куда-то исчезала, а потому, он никогда не был против кинуть в лицо другу снежок или закинуть за шиворот целую снежную охапку. Правда, после этого приходилось долго убегать от замерзшего Николая, который намеревался окунуть его лицом в сугроб за чрезмерную детскую шалость, но проворность Фёдора никогда не подводила. Сейчас же, когда блондин проявил попытку хоть как-то раззадорить эту мрачную тучу, никакой реакции не последовало. Фёдор лишь окинул его косым взглядом, а дальше они шли в полной тишине.        Оказавшись дома Фёдор печально выдохнул. Он всё ещё чувствовал дух Шибусавы в своем доме, будто бы он полностью пропитался его энергией. Гоголь всё ещё был рядом, ненавязчиво напросившись в гости на чашечку чая и партейку в шахматы. Он всё ещё не отчаялся и старался хоть немного приподнять ему настроение, которое давно опустилось ниже плинтуса, забралось под него и умерло.        — Шахматы всё-таки? Или шашки? Или вообще карты? — приставал Гоголь, крутясь около Достоевского, который как призрак шатался по кухне, но всё также старательно занимаясь готовкой чая.        — Как хочешь.        — А ты как хочешь?        –… Мне без разницы.        И все заканчивается тем, как и началось — за излюбленной, в компании горячего чая. Гоголь привычно распластался в кресле, с учебником по игре в шахматы в руках, изредка поглядывая на Достоевского, который закутался в серый свитер, и молча разглядывал сладкую жидкость в своей чашке. Блондин лишь тяжело вздохнул, делая первый глоток.        — Что это за трава?.. — брезгливо сморщившись проговорил Николай, рассматривая маленькие листочки и кусочки яблока, перевёл взгляд на Фёдора, который смотрел на эту же картину, только с неким упоением.        — Мелисса, чабрец и яблоко. — хрипло ответил Фёдор, всё также не отрывая взгляд от чашки. — Тацу нравилось.        Гоголь замолк, ища другую тему для разговора. Какую-нибудь такую, которая не будет напоминать его другу о Шибусаве, но это оказалось сложнее, чем он думал. Откинувшись на спинку кресла, и продолжая попивать злополучный чай, блондин внимательно осматривал комнату, опять же с неким огорчением погладывая на сгорбленную фигуру перед ним. Дом Фёдора превратился во что-то неузнаваемое. Ранее тут все было в идеальную отбелено, сиял даже потолок.        — Ну и что ты тут развёл? — привлекая внимание задал вопрос Николай, поднимаясь и проходя по комнате. — Ты, высшая интеллигенция, превратился в депрессивного подростка. Как прикажешь это понимать?        Фёдор только с едва заметной обидой в глазах глянул на друга, но, видимо, решив, что его слова маловажны, вернулся к своему занятию в виде разглядывания чаинок, пока Гоголь продолжал шнырять по комнате.        — Ты, обычно, такой редкостный чистоплюй, какого ещё поискать и не найти. — продолжал Гоголь, проведя пальцем по одной из книжных полок, к которой давно никто не прикасался, как и книгам на ней. С момента, как Шибусава по алфавиту расставил все книги — это стало самым любимым и неприкосновенным местом. — И что это? Ты решил тут новый организм вывести из толщи пыли?        Достоевский на это лишь кивнул, хотя, судя по всему, даже не услышав вопроса. Обычно, все замечания о чистоте в доме, несколько выводили его из себя, и вынуждали отдраить всё до блеска, а сейчас.. Гоголь продолжал изучать воцарившийся хаос.        — Господи, откуда у тебя тут паук. зимой. паук. Фёдор, чёрт тебя побери.       — Извинись за чёрта и не трогай Гришу. Он тут единственный адекватный       — Дожили…        Успокоившись, Николай вернулся обратно на любимое место, смотря на брюнета, который даже ни разу не шелохнулся. Слишком печально было наблюдать за тем, как лучший друг продолжает убивать себя из-за такой, казалось бы, нелепой причины.        — Федь. — вновь начал диалог блондин. — Приди в себя наконец. Представь, если бы твой Тацу видел тебя в таком состоянии, что бы он чувствовал?        — Если бы он был рядом — то такого состояния и не было бы. — Наконец подняв глаза ответил Фёдор.        На какое-то время оба замолкли, и преступили в игре, ради которой, собственно, и собрались. Фёдор продолжал думать о своём, давно забывшись, поэтому играл он уже сам с собой, смотря, как собственные пешки передвигаются по полю в неизвестных траекториях. Николай молча наблюдал, ожидая, пока ему надоест. Но надоело лишь тогда, когда фигурки оказались на полу от жесткого удара по поверхности стола. Нервы окончательно сдали. Николай молча перевел взгляд на друга, который со злобой смотрел на пол, словно он виноват во всех его проблемах.        — Это невыносимо, понимаешь? — резко проговорил Фёдор. — Я не могу. Не могу и не хочу так жить. Я хочу каждое утро просыпаться и видеть его рядом с собой. Я хочу прикасаться к нему. Я хочу говорить с ним.        Наконец-то. Проявление хоть каких-то эмоций. Пусть пока и сложно сказать — злость это, обида или разочарование в самом себе.        — Я всё готов отдать только ради того, чтобы вновь увидеть его. Но я просто не могу взять и уехать.        — Почему? — вполне логичный вопрос, но не имеющий какого-то чёткого ответа.        — Мх… сложно сказать. понимаешь, там всё не такое как у нас. Другая страна со своими законами, другие обычаи и традиции, люди другие. — Фёдор медленно опустил голову на подушку, с грустью смотря то в пол, то на Гоголя. Где то в глубине души он правда был благодарен, что друг продолжает нянчиться с ним, терпеть все эти капризы и не показывать то, как сильно он его уже раздражает этим всем.        — Верно, конечно. — чуть подумав протянул блондин, отводя взгляд. — Но подумай, что для тебя важнее? Шибусава, который одаряет тебя любовью и помогает чувствовать себя хорошо, или твое нахождение тут, вдали от него, которое медленно тебя убивает?        Воцарилось молчание. Достоевский осознавал, что его друг прав во всём, и источником его проблем является он сам, а потому, просто молча обдумывал слова Гоголя, который терпеливо ждал какого либо умозаключения.        — Ладно, ладно. ты прав. — Нехотя ответил Фёдор, в глазах Николая читая его мысли по типу: «Пфф.Я всегда прав!»        Близился закат. В это время вообще начинало темнеть довольно рано. Они всё-таки успели добить несколько партий. 6:0, в пользу Достоевского. Хоть чему-то он был рад за сегодняшний день. Глянув в окно, Николай наконец-то поднялся, с хрустом потягиваясь и разминая застывшие кости. За это время Фёдор успел несколько раз метнуться за новыми порциями чая, пока Гоголь, сказав, что лень вставать, воровал у того пешки. Правда получил за это по рукам.        — Уже уходишь? — с ноткой грусти и неподдельной тоской в выдохе спросил Фёдор. Нужно признаться, пусть он и выглядит через чур раздражённым, всем своим видом показывая, как хочет остаться наедине с собой — это далеко не так, и ему действительно важно присутствие близкого человека сейчас. И как бы он не отнекивался — Гоголь и правда, самый близкий его друг.        — Да, пора бы уже. — Спокойным тоном отвечал Николай, смотря на забавный вид поникшего Достоевского, который выглядел словно котёнок, у которого из-под носа утащили миску молока. Именно это выражали эти пронзительные фиолетовые глаза. — Не раскисай главное.        Фёдор скептически глянул на блондина, после чего поднялся и медленно поплелся вслед за ним в прихожую. Там он наблюдал мучительно долгую картину, как Гоголь, крутясь около зеркала, укладывал каждый волосок косы в его привычное положение, иногда поворачиваясь с хитрой ухмылкой, Достоевский на эти действия лишь с непониманием выгибал бровь.        — Ладно, не могу молчать больше. — вновь начал Николай, натягивая на себя плащ. — Прекращай грустить, дитятко. Смотри, что тебе батька из заморских стран привез. — С самодовольным выражением лица промурлыкал блондин, вынимая из внутреннего кармана плаща небольшой конвертик, и с счастливой улыбкой вручая его ничего не понимающему Фёдору. — Я устал наблюдать за всеми твоими муками, поэтому, побегал за тобой пару недель, скажем так, подготавливая почву. Ну, чего встал-то? Открывай!        В глазах брюнета промелькнул искренний интерес, который хоть как то приободрил его, судя по резко сменившемуся выражению лица. Немного повертев конверт, и не найдя на нем ничего особенного, дрожащими пальцами Фёдор принялся распаковывать неожиданно врученную вещицу.        На распаковку ушли лишь пара секунд, но они того стоили. В руках Фёдора красовался билет. Билет на самолёт. На завтрашнее число. Сердце пропустило несколько ударов от понимания происходящего, но Достоевский всё равно переуточнил:        — Это что значит?        — Это значит, что хватить морочить себе голову всякими лишними страданиями и просто будь проще. Любишь? Так лети и докажи это, а не жди какого-то чуда. Почему я вообще должен объяснять тебе всё это?        Достоевский поднял глаза на блондина, который сиял как медный таз от только что провозглашенной речи, которая начала делать свое дело, пробуждая спрятанную в глубине души Фёдора надежду.        — Всё будет запредельно просто. Завтра утром, я, через Агату, узнаю адрес Шибусавы. По прилету ты будешь со мной на звонке, и вместе, каким нибудь образом, мы его найдем, и ты в конце концов начнешь полноценно жить. А не как сейчас… Согласен?        — Согласен…        — С тебя приглашение на свадьбу.       — Спасибо…