Тихая комната

И Аня не уходила, как и обещала. Не уходила, пока того не потребовала вездесущая медсестра, пока не приехал Сережа, которому уже успели обрисовать ситуацию. Ее пришлось бы боем отрывать от Макса, если бы он не уснул, и она бы не боялась его разбудить. Проснется — снова будет чувствовать боль. Поэтому она просто тихо сползла с больничной койки и послушно вышла. Звуки воспринимались, как сквозь толщу воды. Аня понимала только, что ее обнимает, а потом куда-то ведет брат. Более-менее пришла в себя лишь тогда, когда они приехали к ним с Максом домой. Неизвестно, сколько Лазина продержат в больнице, а оставлять Аню с Машкой одних — буквально опасно для жизни. Жизней. Сережа мягко попросил ее собрать необходимые вещи, а сам с боем заталкивал кошку в переноску. Руки теперь все в царапинах. Но пусть поживут пока у него. И в квартире Круппова они оказались лишь совсем ночью. Едва они приехали, сестру вновь стошнило. Мерзкой желчью, потому что так и не ела ничего с того момента, как о беременности только узнала. А Максу рассказать так и не решилась. Он же еле разговаривал сам. И вот Аня сидит на родной кухне, держа Машку на коленях, гладит ее чисто машинально, а сама будто не видит ничего вокруг. В стену пялится. На щеках сухие разводы от туши. Даже не плачется уже. И в голове только одна мысль — Макс умирает. Он все ещё умирает. И она не может сделать ни-че-го. — Не надо, — сипит Аня, чуть морщась, когда Сережа ставит перед ней тарелку с все той же чувашской бараниной. Есть не хотелось. А вот выйти в окно — очень даже. Интересно, шестой этаж — это смертельно?.. — Я снял со всех окон ручки, — предупреждает Сережа не менее механически. Догадывался ведь, о чем она думает. — И буду торчать под твоей дверью. Даже в туалет без меня не выйдешь. А в ванной он уже успел спрятать все свои бритвы и вообще все, чем можно причинить себе вред. Аптечка тоже теперь лежала у него в комнате. Сейчас дела были совсем плохи. И Сережа не мог позволить, чтобы Аня… сделала с собой что-то. А она может. Потому что сейчас дела совсем плохи. Сережа ведь тоже с врачами поговорил. И прогноз был однозначный — все процедуры и анализы ужасные. Опухоль растет слишком быстро. Через недельку-полторы Макса отпустят домой просто… на доживание. Но пока Лазина нет — и даже когда его не будет совсем, блять, — Сережа позаботится об Ане. И сейчас — садится рядом, разрезая баранину чертову на маленькие кусочки. Это — тоже иллюзия. Того, что он может сделать хоть что-то, а не просто… быть рядом, когда хочется, чтобы рядом был не он. — Поешь. — Сережа хотел бы звучать строго, но на деле — почти умоляет. — Тебе сейчас надо, Ань. Но она только горько усмехается, головой качает. Зачем? Зачем, если надежды нет? И семьи никакой у них не будет. Макса вообще, блять, не будет, а без него Аня, на самом деле, не хочет ничего. Вообще ничего. Срок пока крошечный совсем, и… Она ведь обещала, что без Лазина жить не будет. И даже несмотря на то, что тогда ее разум был замутнен сраной химкой, говорила Круппова предельно серьезно. Просто озвучила то, что не решалась в трезвом состоянии. — Покорми Машку лучше, — глухо просит Аня и поднимается на ноги, чтобы призраком скользнуть в свою комнату. Здесь она тоже не была очень давно. Даже ее вещи Макс перевозил без нее — она тогда ещё слишком сильно злилась на брата. А сейчас… Вернуться сюда ощущается таким неправильным. Аня должна быть не здесь. Ей нужно быть в больнице, рядом с любимым. Или в морге, блять. И даром, что она останется нема навсегда — как там Шепсы говорят? Суицидники не разговаривают? Взгляд цепляется за ловец снов, подаренный Олегом — тот все еще висел над кроватью. Становится совсем тошно, и Аня даже не сразу понимает, что у нее вибрирует телефон. Она заторможенно достает айфон из сумки. Звонит Алена. Сил разговаривать нет совершенно, поэтому Круппова сбрасывает вызов. Обессиленно ложится на кровать, открывая переписку. «Сис, ты в порядке???». «Нам с Симой Андрей все рассказал». Ну конечно. Андрей. И только тогда Аня решается поговорить о насущном хоть с кем-то. Слезы вновь выступают на глазах, но плачет она очень тихо, беззвучно почти, пока печатает Алене целое полотно о том, что не хочет жить, что считает, что они с Максом поторопились с ребенком. Признается, что с утра узнала о беременности. Сухова вновь пытается дозвониться, и на этот раз Аняломается, отвечает. И просто тихо воет ей в трубку, пропуская мимо ушей то, как Алена практически умоляет ее жить хотя бы ради малыша. Но остается неуслышанной. Круппова ревет тоненько, негромко, но надрывно — сердце рвется от этих звуков. Особенно зная, что каждая ее слезинка может повлиять на ход беременности. У Алены… Некоторый пунктик на детях. И внутри зреет гнев. Слепая ярость, подкормленная флэшбеками. И едва Аня, спустя час стенаний, прощается, очевидно, желая остаться в одиночестве, Алена открывает общий чат с друзьями. Надо бы выцепить контакт Алтаны и написать ей лично, но все знают, что сдержанность и рассудительность — не качества Суховой. «Добревшего вечерочка, друзья». «Честно, не понимаю, какого хера после сегодняшнего в этом чате все ещё делает одна крыса». «Да, Алтан, золотко ты наше, я о тебе». «Так хотелось тусоваться с известными людьми и жить в Москве, что решилась на самую низкую и подлую манипуляцию? Сделала вид, что Максона исцелила? Надо было сразу отнестись к тебе с большим подозрением». «Явилась блять такая из ниоткуда и порешала все проблемы, ну конечно, кис». «Если Анька из-за тебя, суки, ребенка потеряет, я с тебя шкуру спущу, и тебя не защитит ни твой кабан, ни духи, с которыми ты вообще походу даже не разговариваешь». И даже отправив все это, Алена облегчения не чувствует. Только, воинственно пыхтя и почти трясясь от злобы, топает к Серафиму на кухню. У самой в глазах почти слезы стоят. Привязалась ведь к Аньке пиздец. В это время ничего не подозревающая Абросимова была занята тем, что продолжала обрабатывать Феде пострадавшее в ходе последней драки лицо. Ворчала страшно, разговаривала с ним через раз, и то — если забывалась, даже проигнорировала купленный специально ради нее карамельный торт. Цветы — фигня. Путь к сердцу печорской шаманки лежал через желудок. Но все равно, раны все обработала ведь, лечила… И когда телефон начал безостановочно вибрировать, Алтана, схватившись за него и прочитав уведомления, не сразу поняла, о чем речь. Только краска с лица схлынула, когда она повернула телефон к Феде, требовательно спрашивая: — О чем она? И по лицу видит — знает же. Молчит не специально — просто что-то плохое случилось. И тогда Алтана невольно вцепляется в его предплечье, надрывно повторяя: — Федь! О чем она? — Макс в больнице, — неохотно признается Игнатьев. Не хотел ведь расстраивать. — Сегодня увезли. А Анька сегодня узнала, что беременная. У нее в этот момент весь мир из-под ног уходит. Алтана подрывается на ноги, нервно, как загнанный зверь, бродя из угла в угол комнаты. Федя пытается ее поймать — она выворачивается из его рук, визжит, чтобы не трогал. У нее кое-как получается разблокировать телефон. В общем чате продолжают сыпаться сообщения — Адель умоляет Алену успокоиться и не делать поспешных выводов. Не делать поспешных выводов… Она ведь… она ведь… Алтана сама не замечает, что ее трясет. Кое-как, непослушными пальцами, у нее получилось набрать совсем детское: «Я все сделала правильно! Аня сама видела! Мы нашли его хранителя, он должен был исцелиться!». Тогда они сели друг напротив друга, на заранее подготовленных досках изобразив свои лодки. Потом Алтана разожгла благовония и достала бубен, чтобы вогнать себя и Аню в транс. Так и сидела потом, стуча — Макс сказал, что это было максимально крипово. И там, по реке жизни, они отправились в путь, чтобы найти духа-хранителя Лазина. Истерзанного, уничтоженного, едва живого. Но немного шаманской магии, и он, снова пышущий энергией, вернулся к своему хозяину, а девушки — в реальный мир. Все должно было быть хорошо. Она делала этот ритуал при живой бабушке, вместе с ней, делала и одна. Она все делала правильно! Но Макс в больнице, и теперь… теперь… Писать больше не получается. Тогда Алтана записывает сбивчивое голосовое, не зная, станет ли ее слушать сама Круппова: — Значит вмешалось что-то еще! Какая-то… другая сила… Другие бесы… Ань, ты же сама все видела, ты была вместе со мной! Значит что-то еще… Ань, я разберусь! Правда, я разберусь, я… Да плевать я хотела на известность, на Москву… Я же помочь хочу, я… И в итоге отправляет прямо так, не договорив. Понимает же прекрасно, как это все звучит. Но она же… она же правда… не из-за известности, не из-за Москвы… Какой резон был ей Максу вредить? Она же не тварь, она же не крыса какая-то, чтобы… чтобы… Ревет все-таки. Скорее скулит, тупо пялясь в экран телефона. Адель призывает успокоиться уже обеих. Алтана уже не может. Рыдания набирают обороты, телефон падает из рук, и она бы и сама упала, если бы Федя не подхватил. Притянул к себе, обнимая, и Алтана вцепилась в него клещом, до сведенных рук, в истерике повторяя: — Я не хотела… Это не я… Я же… я даже не думала про такое! Про что она говорит… Я помочь хотела… я… Федя, гладящий ее по спине, знает прекрасно, что его Алта на такое не способна. Добрая слишком. Даже его жалеет, несмотря на всю херню, что он натворил. А еще знает прекрасно, что ни его, ни ее слушать никто не будет. И это самое дерьмовое. Аня, у которой тоже разрывается телефон, сообщения читает совсем бегло, а голосовое и вовсе не включает. Она сейчас вообще все воспринимает слишком тухло и вяло, лежит на кровати в полной прострации, неосознанно крутя меж пальцев кончики веревочек, свисающих с ловца снов. «У меня от вас голова болит». И после этого короткого сообщения просто… выходит из чата. Не нужно ей ничего больше. И поддержка друзей не нужна. Потому что не поможет уже ничего. Она вновь сжимается в клубочек, прижимает колени к груди и так и смотрит в одну точку в полной темноте. Алена же глупо пялится на это: «Анька Любимка покинул (а) чат». И злится только сильнее. Сидит на коленях у Серафима и буквально рвет и мечет, трясется вся. Беснуется и записывает голосовые сообщение следом: — Оправдывайся, сколько хочешь, крыса. Но если с ней или ребенком хоть что-то случится, тебе пиздец. Отвечаю. Алтана его уже не прослушивает. Ревет только, ни на что не реагируя, не соображая. Просто… подкосило. Она так старалась быть хорошей всегда — еще по заветам бабушки. Никогда ни с кем не ссорилась, всегда всех жалела, любила, помогала. Даже этот шаманский кодекс соблюдала, который, скорее всего, бабуля Алгыстаана и придумала только для того, чтобы внучку приучить к порядку в их общем ремесле. Она не хотела зла. Но почему все получилось… вот так? И Алтана даже не осознает, что, пока Федя баюкает ее в своих руках, пытаясь успокоить, реально стараясь быть как можно более нежным, ему тоже приходит сообщение. И он телефон все-таки достает. Догадывался, что там. Писал Серафим. В личку. «Вот ты любишь девчонку, да. Больше всего на свете ее любишь. А ее все твое окружение хуесосит. Ненавидят ее все. Во всем виноватой считают, даже там, где она не виновата. Знакомая хуйня, скажи же?». «Это карма, Федос. Наслаждайся». Справедливо, на самом деле. Пока Алта обрабатывала ему все ссадины, Федя часто прокручивал в голове все, что натворил, и пришел к однозначному выводу — перегнул. Капитально, блять, перегнул. И он заслужил сейчас любое дерьмо, сука, геенну огненную, ворота Ада и прочее… Но Алта этого не заслужила. Его Алта не заслужила, блять, того, чтобы огребать за его проебы. И это осознание пробивает Федю сильнее, чем любой ледяной душ. В это время на кухне Серафим молчит. Ждал, что полегчает, когда выдаст это. Нихуя. Да и особого злорадства не было — только, сука, тупая безнадега. Как будто это он умирает. Как будто это он никогда не увидит своего ребенка, и… Тогда прошибает и Сидорина. Он сильнее сжимает талию Алены, когда опять возвращается в общий чат, к ее первым сообщениям. Он ведь слышал их с Аней разговор, в курсе был, что Макс сам еще не знает. Рядом сидел, а потом на кухню убрел, чайник ставить. И сейчас он щелкает одновременно с тем, как Серафим устало рычит: — Зай, ты ебанутая? И в лицо ей показывает свой телефон, на экране которого значилось, что Макс прочитал ее сообщения несколько минут назад. — Блять, — только и пищит Алена, подскакивая на ноги и приложив ладошки к губам. — Блять, блять, блять… Ну не хватало ей иногда ума. И сдержанности. На Алтану реально злится жесть, но вот о том, что общий чат подразумевает наличие там и Макса, вообще не подумала. Вышло… нехорошо. *** Утро встречает адской головной болью и тошнотой. Адель шумно выдыхает, перевернувшись в руках ненамного раньше нее уснувшего Андрея. Она то писала Сереже, пытаясь выяснить, как там Аня, то успокаивала девочек в чате, то словила натуральную паническую атаку, когда поняла, что Макс узнает все вот так, то просто металась по комнате, пока не свалилась в кровать рядом с Федоровичем. Когда вообще ела?.. Вчера утром, кажется? Несмотря на это, даже от мысли про еду замутило. По итогу Адель все равно выползла с кровати, чмокнув спящего Андрея в щеку, и выскользнула на балкон, решив заняться самым проверенным делом. Покурить. В мыслях была каша. Она могла только представлять, насколько больно сейчас Ане. Понимала, почему взорвалась Алена. И при этом всем искренне верила в невиновность Алтаны. Просто… какой резон был тогда вытаскивать ее из петли? С чего бы ей было интересоваться мотивами Джелоса, если бы она хотела только денег и жизни в большом городе? Алена, наверное, это бы объяснила с легкостью и еще бы ей высказала за то, что крысу защищает, но Адель злодейкой печорскую шаманку не видела. Версия с тем, что в болезнь Макса вмешалось что-то еще, казалась вполне логичной. И значит нужно было найти это «что-то». Или «кого-то». Пока еще не стало поздно… Но к моменту, когда дотлела первая сигарета, мысли ушли совсем в другое русло. Совершенно стихийно Адель вспомнилась призрачная девочка, которая хотела, чтобы Вегера стала ее мамой. Первый ребенок Серафима и Алены не увидел света.СынМакса и Ани, скорее всего, пойдет по тому же пути — Адель хотела верить в обратное, но боялась, что после такого выносить и родить здорового малыша просто… невозможно. А она и вовсе вряд ли сможет матерью стать. Не то что бы планировала сейчас, рано еще, но… Зачем? Чтобы умереть и оставить своего ребенка с разбитым сердцем?.. Проклятые они какие-то, что ли? Раз за разом спотыкаться, когда их обидчики… процветают. Сашина популярность не стихает, даже несмотря на то, что Соня назвала его звездой девяностых, гастролирующим по двадцать пятому кругу. И все ему сходит с рук. Артем тоже — звезда, и никто даже не вспомнил той правды, что раскрыла о нем Аня. Почему все… так? И были ли ответы у красноглазой хтони, пристально наблюдающей за ней из темного угла? На мгновение Адель даже смелеет. Рот открывает, готовая вывалить на Джелоса поток обвинений… и только ойкает, когда ее талию обвивают теплые руки. — Прости-и-и, — тянет Адель. Улыбаться и не пытается — все равно быстро ее раскусит. — Я тут немного… мысли гоняю. Разбудила? — Да я сам плохо спал, — признается Андрей, умещая голову у нее на плече. — Пиздец какой-то. Он не стал вчера вмешиваться в общую эпопею, потому что в какой-то степени… Не то что бы был на стороне Алены, но они Алтану, и правда, не знали толком. И ему, со стороны человека, не обладающего сверхъестественными силами, многие моменты было не понять. Как, собственно, и Суховой. Он и сам писал Крупповой половину ночи, но получил ответ лишь под утро. Короткое «я в порядке», которое ещё больше говорило о том, что на самом деле это не так. Совершенно. На разговор подруга не выходила. Телеграм-каналы по «Битве», на которые Андрей подписался, уже гудели — на хуторе в Чувашии свое испытание начал Олег Шепс. Очевидцы присылали фото и видео. И сейчас… Вся эта суматоха казалась кощунственной и ужасно далекой. Сам же Федорович, быстро пролистав ленту, поднял себя из постели, где преспокойно дрых Ра, чтобы найти Адель. Их вчерашний разговор по телефону тоже говорил о многом — у нее и самой внутри запрятано тысяча и одно переживание. И причины очевидны. Она тоже не верит, что проведет с ним всю жизнь. — Так что за мысли? — уточняет Андрей, целуя свою девушку в скулу. Отвечает Адель не сразу. Тянется, чтобы шутливо погладить его по взъерошенным после сна, светло-светло-розовым волосам, как иногда делала с Ра. Жмется ближе и глаза на мгновение прикрывает. Стоит ли говорить? Имеет ли она право его грузить? Вчера Андрей сказал, что любит ее, вне зависимости от состояния. Но Адель так хотела… быть идеальной. Думала, что отделалась от этого, а все равно хотелось самой лучшей быть. Без депрессивных мыслей, тревог, проблем, которые она за собой несла… Нет. Должна. С кем, если не с Андреем, быть искренней? — Саша вчера сказал, что я так «счастлива» с тобой, что собралась сдохнуть, — почти шепчет Адель. — Аня рассказала о том, что беременна, а я не решилась даже ее обнять. Смотрю на свои руки… а они черные. Проклятые. Я боялась, что как-то… ребенка ее задену. Потом эти съемки дурацкие, мне там все припоминают про… любовь эту… — Самой смешно. — А Саша подарил Артему, который к Ане приставал, стринги с голубем. И меня задело даже то, что для меня голуби — это любимые животные, а он их использует для того, чтобы унизить. И слова-то полились сразу. Адель накрывает ладонь Андрея своей, когда продолжает: — Про Аню думаю все… Мне тоже кажется, что там что-то еще замешано. Но я не знаю, захочет ли она меня слушать вообще. Нужны ли ей эти… расследования сейчас. Про ребенка их думаю. У Алены был аборт, Аня… — Она не договаривает. — Я вообще… никогда не смогу. И все просто… из рук валится. Столько всего навалилось, я не понимаю даже, за что уцепиться. Как сквозь пальцы уходит. А времени все меньше. У Макса, можно сказать, его вообще не осталось. Да и у нее дни летят… даже слишком быстро. — А сейчас смотрю на тебя, — а сама губы закусывает, чтобы не разреветься грешным делом, — и думаю о том, что однажды ты будешь так же сидеть рядом с умирающей мной, как Аня с Максом сейчас. Глупо, да? У меня еще время есть, а у Макса… — Так, — откашливается Андрей, до этого слушая ее и бесконечно хмурясь. — Почему меня окружают настолько депрессивно мыслящие люди? Почему все сразу опускают руки? Ему и самому было тяжело — тоже посещали те же мысли, которые сейчас озвучила Адель. Но неужели Федорович единственный, у кого ещё остается вера? Он-то? С его до ужаса мрачными песнями? С его-то «днем рождения наоборот»? Он разворачивает Вегеру в своих руках до конца, беря ее лицо в свои ладони, звуча почти строго: — Что касается тебя — а мы хотя бы попытались сделать хоть что-то? Ты просто сразу смирилась с новостями. Сразу решила, что однажды покинешь меня. Причем даже… Что очень скоро. Что касается наших друзей — Алтана же что-то говорила о том, что это не просто рак? Знаешь, я бы, скорее, удивился, если бы они с этим своим Нижним миром решили все по щелчку пальцев. Почему все вокруг сдаются? Андрей наконец выдыхает и прикрывает глаза. У самого сердце долбит с силой, колотится быстро-быстро. Ему бы, может, тоже хотелось в отчаяние впасть и за голову схватиться, вот только нельзя. Нельзя просто. — Неужели ты не хочешь бороться, Дель? — спрашивает он уже гораздо мягче, звуча очень устало. — Может, я ничего и не смыслю в этой вашей магии, прям как в агградации ебучей, но лично я не собираюсь сдаваться. Вот сейчас стало совсем стыдно. От его тона, от более чем справедливых вопросов. От того,какон смотрит. И в моменте Адель захватывает абсолютной паникой. Таким вот первобытным ужасом, что она может его разочаровать. Или… уже? От одной мысли о том, что она может Андрея потерять из-за собственной слабости, у нее и у самой сердце из груди выскочит. — Прости, — лихорадочно лепечет Вегера. — Прости, прости, прости… А ведь Саша про это всегда и говорил. Про то, что она слабая, жалкая, ни на что не годная. И речь, конечно, шла не только про магию. У нее и в моральном плане никаких сил нет. Адель просто… как через ебучую мясорубку перекрученная. Осталась только влажная кровавая жижа, которая все пытается сделать вид, что на что-то способна. — Я не не хочу, понимаешь? — А вот это звучит уже совсем жалко. — Я просто… не понимаю. Я не знаю, как, и от этого так страшно… облажаться. Не справиться. Кажется, что жизнь утекает сквозь пальцы, проходит мимо, а я не понимаю, как это остановить, и просто смотрю. А еще я опять про других думаю. И сама себя жру за то, что я тут… страдаю вся, когда у того же Макса времени нет совсем. Этому еще мама учила. Сначала помощь другим, потом про себя вспоминаешь. Потом это продолжилось в отношениях с Сашей. Сначала он, а затем, если время останется, можно и про себя вспомнить. И сейчас решать свои проблемы, когда у подруги рушится жизнь, казалось таким глупым. Только ведь у Адель тоже был тот, кто за нее переживает, кто ее любит. И кто так же изводится от бессилия, потому что ничем Бога Смерти законтрить не может. И от этого осознания становится совсем нехорошо. Адель лепечет что-то уже совсем невнятное, когда обнимает Андрея за шею, уткнувшись носом ему в плечо. Дыши, блять. Не позорься. — Сейчас успокоюсь… Прости, прости, пожалуйста! — А у самой в голове все так гаденько шепчет — «Когда лажать прекратишь, чтобы не извиняться?». — Я… А по итогу Адель не придумывает ничего лучше, чем просто глупенько перевести тему. — Съездишь со мной к Феде и Алтане? Я не знаю, может… может я доверчивая сильно, но… Я не считаю, что она виновата. И Джелос с ней говорил, это она ведь вытащила меня из петли, и я… Ну… вместе же точно больше получится, чем если всем переругаться, да? Андрей обнимает ее в ответ, гладит по спине. И сам все думает, что она, наверное, так и не поняла до конца, что он хотел до нее донести. — Я не пристыдить тебя хотел. И не заставить извиняться… — «а заставить жить, заставить понять, что шанс должен быть». — Давай поедем. Все лучше, чем заморозиться на балконе. Федорович же был реально мерзлявым, а они стоят тут, казалось, уже вечность. И он целует Адель в висок, а затем тянет ее за собой вглубь квартиры. Когда балконная дверь наконец закрывается, Андрей аж вздрагивает — холод явно не его. Вновь девушку обнимает, поясняя: — Я не хочу, чтобы ты стыдилась и уходила в еще большие самокопания, я просто хочу, чтобы ты не теряла надежду и искала выход вместе со мной. Понимаешь, Дель? — оставляет нежный поцелуй на ее губах. — Давай собираться. Невольно она снова открывает рот, чтобы рассыпаться уже в традиционных извинениях, но в последний момент прикусывает язык. Прямо ощутимо так, чтобы больно было. И только потом на выдохе шепчет: — Ты лучший, Андрюш, знаешь? А вот ей, кажется, пока опять начать ходить к специалисту. Сейчас она опять чувствовала себя такой… совершенно не стабильной, как было после расставания с Сашей. Но теперь ей есть, кого терять. Да и… как там говорят? Спасение утопающих — в первую очередь, дело рук самих утопающих? Или про наркозависимость. Тебя могут хоть всем миром спасать, но ничего не получится, пока ты сам для себя не сделаешь хоть что-то. Надо искать выход. Мысль навязчиво крутится в голове, пока они собираются и едут до дома Феди. Поразительно, как они не попали в аварию при условии, насколько не сосредоточена на дороге была Вегера, но в момент, когда она тормозит у нужного подъезда, шальная идея оформляется во что-то связное. — Джелос мною крутит и вертит, как хочет, — начинает Адель, как будто бы продолжая разговор. — Но… я ведь тоже могу им вертеть, да? «Нет печальней любившего Бога Смерти»… И если теория Алтаны верна, почему бы и ей не сыграть на чувствах влюбленной хтони? Он ведь зачем-то вытащил ее из петли. Это — самая сомнительная из всех идей, которые только могли прийти ей в голову — Мне нужна Алтана, — выдыхает Вегера уже решительнее. — Он же почему-то с ней говорил. Мы можем провести ритуал. Я бы с Аней хотела, но… — Но Крупповой сейчас точно не до этого. Адель качает головой, потянувшись, чтобы Андрея поцеловать, и все-таки просит: — Прости. Гружу магией. Просто подумала, что тебе рассказать надо… Пойдем? — Пойдем, — поддерживает он и целует ее уже сам, чтобы потом выйти из машины и, улыбнувшись, продолжить: — И ты не грузишь меня магией. Мне интересно. Я думал, мы это выяснили ещё при первой встрече. Федя снимал квартиру не слишком далеко от Сережи, и Андрей решает, что было бы неплохо потом заглянуть к Крупповым и поговорить ещё и с Анькой, но ее брат сообщает, что они, конечно, поедут в больницу к Максу. И, скорее всего, Аня предпочтёт остаться с ним на весь день. Интересно, а она-то сама поняла, что Алена вчера ее безбожно спалила?.. Дом Игнатьева — сюр полный. Построен кругом в виде замка, и одна из комнат там такая же круглая. Да. Феде подходит. И вот Андрей и Адель наконец поднимаются к квартире. Звонят в дверь. Нельзя сказать, что Федорович резко проникся доверием к Алтане, но он не был так категоричен, как Алена. Он мог дать шанс. Хотя бы объясниться. Когда Федя открывает им дверь, становится очевидно, что он удивлен. Видимо, смирился с тем, что теперь не только он, но и Алтана враги народа. Но Адель только невозмутимо улыбается, проходя в квартиру, и заверяет: — Я с миром. На Андрея не давит, не заставляет выбирать что-то. Но сама она расположена сейчас более чем мирно. Оставив пальто на крючке, Вегера продолжает: — Мы пока поговорим. И вы тоже поговорите. Не скучайте. — Она все равно не разговаривает, — признается Игнатьев глухо. И Адель улыбается умильно, понимая, что он, на самом деле, страшно переживает. — Плачет только со вчерашнего дня. — Не переживай, — мягко заявляет Вегера. — Со мной поговорит. В комнате царит полумрак. Федя, любитель полуночничать и просыпаться к обеду, даже в Москве обзавелся блэкаут шторами. Алтана была тут — лежала на кровати, маленькая такая, в клубок сжавшаяся. Адель бы, наверное, ее и не заметила бы, если бы не поднятая рука. В полумраке она не сразу разглядела, но потом увидела змею. Длинное чешуйчатое тело обвивало руку Алтаны от ладони до локтя и тянулось даже дальше. — Я, вообще-то, змей боюсь, — вдруг тихо-тихо шепчет шаманка. — А его мне нравится. Странно, да? — Почему? — интересуется Адель в ответ. — Когда любишь, все в человеке принимаешь. Даже его змею и… кто там у него еще был, геккон? Он мне фотки показывал. Или Богов Смерти. На мгновение улыбка Вегеры меркнет, но она тут же натягивает ее обратно, садясь на кровать рядом с Алтаной и аккуратно коснувшись ее плеча. По телу девушки проходит ощутимая дрожь, и Адель поджимает губы. Это… насколько же близко она восприняла собственную неудачу? Или угрозы Суховой? — Алена не со зла, — мягко начинает Вегера. — Ты же знаешь, что для нее тема детей… очень болезненная. И она просто… — Но я же тоже зла не хотела! — Алтана даже подрывается. Питон, однако, с ее руки не сползает, продолжая оплетать ее причудливым браслетом. — Я же просто… я к вам ко всем привязалась. Я всегда так быстро привязываюсь, но к вам особенно! И я даже не думала о том, чтобы кому-то вред причинить, я… — Я знаю. Я тебя не виню. Алтана посмотрела на нее, как на умалишенную. Она сразу начала подозревать, что Вегера немного тронутая на всю голову — в хорошем смысле, но сейчас она превзошла все ожидания. Абросимова смотрит на нее, не веря, до последнего ожидая поток обвинений и издевок, но Адель только улыбается ей. Алтана теряется. Признается почти смущенно, но давая понять, что не отступит от задуманного: — Я все исправлю. И Макса, и тебя спасу. Шаманка я или кто? — А вместе добиться можно больше, скажи? — очень легко подхватывает ее мысль Адель. — Может, помощь одной некромантки тебе пригодится? Не зря же ты меня спасла. Алтана теряется совсем. У нее и не было подруг никогда. Как-то не складывалось все, хотя она к людям тянулась очень. Но сейчас Адель улыбается так заразительно, что и не скажешь, что она сама в шаге от истерики была, даже руки для объятий раскрывает, и Абросимова просто… не может не прижаться к ней, вцепившись намертво, как будто если хоть немного хватку ослабит, Адель исчезнет. И ревет. Опять. Черт, сколько можно уже плакать? — А этот дура-а-ак… — почти скулит Алтана. — Он мне каши утром наварил… Понимаешь, да? Каши, блин, наварил… Мне! И это Федя, который раздуплялся, дай боже, часам к четырем дня, и его хватало максимум на доширак и какой-нибудь модный чай. Адель тихо смеется, гладя Алтану по чернющим волосам, пока та все повторяет, что Федя — дурак, а она в него влюбиться успела до смерти. И только тогда, когда признание звучит, Вегера аккуратно говорит: — Мне сегодня один волшебный человек сказал, что стоит искать выход и бороться вместе. Особенно когда есть, ради кого. Так поборемся еще вместе, а? Ты мне нужна, Алтан. Я чувствую, что у нас получится. Абросимова ревет только громче. Но на этот раз — как будто намного более счастливо. Выползают из комнаты на кухню они еще не скоро. У Алтаны заплетаются ноги, а глаза, опухшие от слез, плохо видят, поэтому Адель ведет ее под руку. И ненавязчиво подпихивает подругу, когда реально видит, как у Феди гора с плеч сваливается. Ворчит совершенно наигранно: — Я ж тебя просил Ваки без меня не таскать… — Не ворчи, — грозит ему пальцем Адель. — Что вы тут без нас, скучали? От тишины в ушах звенит. Алтану она перепоручает на колени к Феде, а сама обнимает Андрея со спины, целуя в макушку. И только тогда Игнатьев максимально неловко признается: — Я сказал, что извинюсь перед Серым. На коленях, если захочет. Адель аж присвистывает. С руки Алтаны змей переползает на плечи Феде, и хотя Ваки еще маленький для того, чтобы его придушить, Вегера все равно следит за ним слишком внимательно. А Федя добивает: — Андрюха тоже не знает. Это ж мне… Алена подарила. Когда мы все еще общались. Рыдала, голосила, вопила, но откуда-то приперла. Не ебу, но… Впервые Сухову по имени назвал. — Мукка-Пукки-Ваки. У нее все из одной оперы. Я даже менять не стал. — Ну ничего себе, — усмехается Андрей. — А я все думал, хули имя такое чудное. Серафим таким же образом псевдоним оставил. Сейчас, глядя на разбитую Алтану, Федоровичу даже стыдно стало, что он тоже ее в злом умысле подозревал. Потому он спешит объясниться: — Я тоже с миром, не переживай, Алт. И фит забабахаем. И с Аленкой поговорю, рыдать ещё будет. Это вообще гарантия. Главное — чтобы мы вместе все решили, правильно? И тянет Вегеру за руку, лежащую у него на плече, чтобы тоже к нему на колени села. Сейчас, несмотря на то, что есть ощущение, будто вне квартиры творится настоящий апокалипсис, наступает временное умиротворение. Потому что один Андрей всегда за всех был уверен, что все решить можно, за всех не отчаивался. — Вот выкарабкаемся из дерьма, — продолжает он. — Еще куда-нибудь всей толпой сгоняем. Анька как-то в Чебы к Крупповым поездку обещала. Правда, больше шаманок цеплять не будем. У нас уже полный комплект. Игриво Адель за бок щипает, в плечо целует. — Так что, госпожи ведьмы, что делать будем? — Кто тут еще кого подцепил! — праведно возмущается Алтана. А сама даже расцветает, когда Андрей ей говорит, что все хорошо. «Вместе». Оказывается, это так важно. Но Андрея она еще расцелует. — Он сам подцепился, между прочим! — Ай, не пизди, — хмыкает Федя. И как бы между делом ставит ладонь на ее бедро, изображая что-то, похожее на паука. — Это нападение Букера! Алтана верещит, пока он тыкает ее, куда попадется. Вторая рука, собственно, оказывается Де Фредом, и под конец экзекуции Абросимова уже задыхается от смеха. Смеется и Адель, уткнувшись носом Андрею куда-то в висок. — Мы все равно милее, — невозмутимо заявляет Вегера. И у самой сил больше стало. Как подпиталась прямо, как энергетическая вампирша какая, но в хорошем смысле. И от желания действовать даже руки немного трясутся. Вскоре суета Феди с Алтаной затихает, и тогда обе ведьмы почти хором объявляют: — Мы разговорим Джелоса. Уже через полчаса мальчиков выпроваживают до ближайшей табачки — это требование Адель, выкурившей почти все семейные запасы «Чапмана» — и за чем-нибудь вкусненьким — это уже требование Алтаны. И едва только за ними закрывается дверь, Абросимова поворачивается к Вегере, интересуясь: — Он постоянно за тобой ходит? — Полагаю, что да, — соглашается Адель. — Но я его не всегда вижу. Ответом им становится низкий смех. Однако сейчас Джелос, как специально, отказывается материализоваться. Адель глупо крутит головой по сторонам, но не видит его, и тогда Алтана решительно усмехается, бросившись в комнату. Она возвращается с ритуальным ножом и некой чашей. Садится прямо на пол, скрестив ноги, вытягивает руку вперед… И невозмутимо разрезает ее почти до самого локтя. Адель передергивает, а невозмутимая Алтана ставит чашу так, чтобы кровь стекала в нее, и бросает спокойное: — Они все на это ведутся. Они ждут. У Адель с собой ни свечей, ни ее ножа, ни чего-то с кладбища, и она остается наблюдателем. По сути — этаким маячком для Бога Смерти, на который он обязательно явится. Они все ждут, ждут, ждут… И спустя как будто бы целую вечность чаша с кровью Алтаны поднимается в воздух. Абросимова не видит до последнего. Вегера видит сразу, как Джелос пригубливает алую жидкость, как человек бы пил дорогое вино. Черные губы, ставшие еще более темными из-за крови, расплываются в широкой улыбке, а красные глаза перемещаются к самой Адель, когда Джелос заявляет: — Тебе стоило бы у нее поучиться, госпожа манипуляторша. Я люблю яблоки, но… Конечно. У нее ведь всегда с кухни пропадали яблоки. Но сейчас она на очевидный упрек на фразу, которую сказала Андрею в машине, не реагирует. Расправляет плечи. Смотрит на него прямо, взгляд не отводит. Пора. — Нам нужны ответы, — заявляет Адель твердо. — На все вопросы. Длинный, разветвленный, как у змеи, язык вытягивается из его рта. Адель не к месту вспоминается Пеннивайз из «Оно». Он проходится по еще более бледной коже Алтаны, огибая контуры татуировок, слизывает кровь, а потом… так же втягивается обратно. И лишь тогда Джелос совершенно невозмутимо говорит: — Плати. Я не работаю просто так. И ты знаешь цену. Вот сейчас ее прошибает холодком. Блядство. Почему… почему не подумала? Она ведь уже знала правила. Хочешь что-то получить — плати. Что ценно для Бога Смерти? Годы жизни. Все просто. Ничего не получается просто так. Но… Адель ведь обещала. Самой себе. Андрею. Он не может постоянно ее тянуть. Он, в конце концов, человек. Не простой, совершенно особенный для нее, но человек. И он уже делает очень много. Теперь настал и ее черед. Но в момент, когда Адель открывает рот, готовясь поставить на кон еще как минимум пять лет своей жизни, Алтана вдруг рычит не своим голосом: — Я сейчас выпущу ей кишки, и она тебе не достанется! Знаешь же, что могу! Джелос смеется. Адель не понимает ничего. — Дешевая манипуляция, — цокает языком Бог Смерти. — Предложи что поинтереснее. — А потом мажет взглядом по Адель снова. — Твоими годами я еще дорожу. Тогда понимает и Алтана. Смотрит на Адель так странно, как будто извиняется за что-то. И губами едва заметно шевелит, умоляя: «Не говори Феде». Вегера вскрикивает протестующе, реально хочет ей рот закрыть, но Алтана все равно успевает сказать: — Полжизни взамен на то, что ты выкладываешь, о чем была ваша сделка и как нам помочь Максу. Небо за окном потемнело. — Идет, — усмехается Джелос. Со стороны кажется, что ничего особенного не происходит. Но синяки под глазами Алтаны становятся почти черными, а в волосах цвета воронова крыла, напротив, пробегает седая прядь. Зато Джелос расцветает. Искаженное лицо хтони приобретает все больше человеческих черт, и он бы мог показаться даже симпатичным, если ты не знаешь, кто перед тобой. — Ты удивила меня, когда пошла в правильном направлении, — почти воркует Джелос. И тон-то сразу дружелюбный такой… — Только одного не учла, маленькая шаманка. Его не просто бесы едят. На него ворожат. Алтана и Адель переглядываются. Вот оно. То, о чем подумали они обе. За болезнью Макса стоит третья сторона. Поэтому и ритуал сработал только частично. Алтана, сама того не осознавая, свежим взглядом обнаружила проблему, но это была лишь самая верхушка. — Более того, — продолжает бог, — тот, из-за кого была заключена наша сделка, и тот, кто ворожит — это один и тот же человек. Я покажу. Снизошлем на него божественную кару? И снова смеется, высоко запрокинув голову. Вот это… неожиданно. Шестеренки в голове крутятся слишком быстро, перебирая все возможные варианты, но Адель снова ничего не понимает. Кто? И… как? Она ведь заключила свою сделку достаточно давно… А довольный Бог Смерти, пользуясь их замешательством, готов уже исчезнуть. Растворяется в пространстве, становясь почти полупрозрачным… И резко останавливается. Непонимающе смотрит на свое горло, на котором смыкается незримый ошейник. Раздраженный, к Алтане оборачивается, но маленькая шаманка сидит смирно… В отличие от его Адель. — Мы не договорили, — поясняет она совершенно ровным голосом, хотя внутри все сотрясается от волнения — и от новостей таких, и от того, что она делает сейчас. — Есть классный мюзикл. Венский, но на немецком. Там про Елизавету Баварскую. «Элизабет». Смерть влюбляется в прекрасную юную принцессу, сохраняя ей жизнь, когда она срывается с трапеции. Но потом Елизавета отвергает его. И знаешь, мне так нравится одна фраза оттуда… Она повторяет ее ему прямо в лицо: — «Только мне решать, когда и с кем мне танцевать, ведь на все моя лишь воля, кто посмеет мне мешать?». Намек понятен и более чем очевиден. А Джелос все равно улыбается. Улыбается и тогда, когда говорит: — Только Смерть Елизавету все равно забрал. Победа была за ним. И лишь тогда исчезает. Время до возвращения Андрея и Феди проходит в полной тишине и за перевязкой руки Алтаны. Молчаливая Адель выстригает ей седую прядь, даже помогает замазать синяки. И только тогда, когда они сидят перед зеркалом, все-таки спрашивает — совершенно отстраненно, чтобы заглушить рой мыслей в голове: — Ты правда могла меня убить? — Тебя — нет, — так же тихо откликается Алтана. — Но я убила свою бабулю. Она лежала на смертном одре… а я добила. Она сказала, что иначе ее дар уйдет в воздух, а не передастся мне. Возможно, именно поэтому Джелос со мной и говорит. Понравилась ему, хах. Но не больше, чем ты. И больше они ни о чем не разговаривают, каждая уходя в себя. *** На самом деле, Аня даже не поняла, спала ли. Вся ее ночь, как и утро, прошла в отрывистых видениях. Пугающих, жутких, удушливых. То ей чудились звонки из больницы, в которых ей сообщали, что Лазин Максим Геннадьевич скончался, и она кричала сквозь тяжелые, не отпускающие из своих цепких лап сновидения. Сережа, успокаивая ее, не спал вовсе — но она не просыпалась даже в его руках. Лишь бормотала бессвязно что-то о том, что так не сможет, что не хочет, что отказывается. Ещё она видела Макса в гробу. Даже запомнила расписные потолки церкви над головой, удушающий запах ладана, бьющие по барабанным перепонкам завывания хора… После тяжелого пробуждения и осознания, что ее видения не так уж далеки от реальности, брат так и не смог уговорить Аню нормально поесть. Сначала ее снова долго тошнило, и в какой-то момент она уже рассчитывала, что душа покинет тело вместе с желтоватой желчью. Потом ее хватило только на небольшой питьевой йогурт. От большего отказалась. Не могла питаться чисто физически. Вчерашний разговор по телефону с Аленой из памяти почти стерся. Вообще весь вечер, начиная с того момента, как Аня покинула палату Макса, воспринимался как что-то далекое и до ломоты в костях, до алых пятен перед глазами ненастоящее. Но на одном она настояла — они едут в больницу. Прямо сейчас. И до самого вечера. Плевать ей, если кто-то опять будет трещать про приемные часы. Херня. Как их могут ограничивать во времени, если его практически не осталось?.. Как смеют?.. — Надо будет свозить Машку в ветклинику, — вяло просит Аня брата, пока они едут на его машине. — Проверить, сильно ли постарался Ра. Ведь Сереже так-то придется разбираться с возможными котятами… самому. Без сестры. К счастью, пропускают их в хирургический корпус без лишних вопросов. Сережа задерживается у регистратуры, а Аня, еле переставляя ноги, плетется в палату. По памяти. Бредет почти наугад, потому что слишком хорошо знает эти стены. Макс сегодня выглядит немного здоровее, чем вчера. Аня — наоборот. Похожа лишь на тень обычной себя. Заходит она молча. Снимает свое пушистое светлое пальто, шаркает по полу ботинками в бахилах. Так же молча садится на край больничной койки и берет Лазина за руку. Холодная. И Круппова долго-долго смотрит на то, как их пальцы цепляются друг за друга, так и не решаясь поднять взгляд. — Не надо. Макс все еще в легком коматозе. Утром ему кололи морфин. После него боль наконец отступила, оставляя мозги в болезненной прострации. Поесть он не смог — тошнота накатила с новой силой, а на грудную клетку как будто что-то давило, лишая возможности полноценно дышать, поэтому с Аней Лазин говорил коротко и со свистом — на большее не хватало кислорода. Это все последствия морфина. Но теперь… пора привыкать. Тем не менее, именно чудо-укол прояснил сознание настолько, чтобы вдуматься в то, что Макс прочитал вчера ночью. Он взялся за телефон как-то рефлекторно, буквы расплывались перед глазами, мысли путались и ускользали от него, поэтому осознать Лазин смог лишь утром. А после — тупо лежал, смотря в потолок, блуждая где-то на грани между бессознательной тьмой и реальностью. Он был так рад. Это было совершенно глупо в ситуации, в которой они оказались. В ситуации, когда он бросит не только девушку, которую так и не смог сделать своей женой, но и их ребенка, которого они оба так отчаянно хотели. Макс ведь боялся этого больше всего, поэтому и сказал Ане «нет» тогда. А теперь… Это такое предсмертное просветление, да? И сейчас, слабо цепляясь за ее еще более холодные пальцы, чем у нее, Макс продолжает: — Живи. Пожалуйста. Ради него. — Закашливается опять, но все равно упрямо продолжает: — Считай, что это… предсмертное желание… И в этот момент все в ней готово взорваться бунтом. Слова Лазина врезаются в сердце ледяными осколками, бьют точно в цель, заставляя захлебывается воздухом и метафорической кровью, хлещущей из сердца бурным током. А оно опустошается окончательно, сдувается буквально. Аня подскакивает с места, как ошпаренная, едва не ударяясь спиной о шкаф. Такой же светлый, как и все вокруг. — Нет, — требовательно хрипит она. — Нет, ты… Не смей, ясно? Просто не смей говорить мне такие вещи! Предсмертное желание. Да, уже пора бы смириться. Пора бы понять, что Макс умрет, как бы она ни старалась отрицать очевидное, как бы ни старалась что-либо предпринять. Но Аня не может. Вертит головой, а в глазах вновь слезы проступают. Отреагировала так, словно ее плетью ударили. Впрочем, так оно и было. — Не вам… — начинает было Круппова, но осекается. «Не вам решать, жить мне или нет. Не Сереже. Не тебе. Тебе, которого не будет рядом». — Я дурой была, ясно? — продолжает она, задыхаясь, буквально давясь словами и воздухом. — Когда это тебе тогда предлагала. Потому что… Потому что… Очевидно же, что Аня не справится. Слабая слишком. Ребенок этот будет самым несчастным малышом на свете с матерью в глубокой депрессии. Без отца. Нет, что бы там ни говорили всякие пролайферы — беременность не спасение. Она не помогает. Она делает только больнее, заставляет видеть все лишь в еще более мрачных тонах, заставляет отчаяние становиться до волчьего воя невыносимым. И сейчас, вместе с тем, как в чреве ее растут и сплетаются клетки, в груди распространяется гниль, отравляя разверзнувшуюся дыру. Ребра будто крошатся в пыль, ломаются с треском, протыкая органы — сердце сдувшееся, легкие хрипящие. Все в мясо. Аня уже сходит с ума. Она буквально теряет рассудок. А что будет, когда… На каком там месяце? Втором-третьем? Ей придется Макса хоронить. А за дверьми в роддоме сраном ее будет ждать только брат. Да Аня никогда больше любить не сможет, никогда замуж не выйдет, и ребенка обречет на жизнь в… тотальном несчастье. И сейчас она запускает пальцы в буйные кудри, оттягивая их, и, тяжело дыша, сползает по дверце шкафа на пол. Разве это не доказывает, что слабачка она? Должна поддержать любимого, подарить ему счастье в последние месяцы, достойно проводить… Но вместо этого сидит и хватает ртом воздух. Макс пытается подняться. Честно, очень старается — это чисто рефлекторное желание, как инстинкт, что нужно ее поднять, успокоить, прижать к себе. Но у него позорно не хватает сил. Он только отрывает голову от подушки, приподнимается немного, а перед глазами разливаются бензиновые пятна и черные мушки. Обратно Макс падает. Прямо лицом в пушистую подушку, которую сегодня утром взбивала одна из медсестер. Из жалости, на самом деле. У Макса хватает сил только перевернуть голову так, чтобы не задохнуться. Перед глазами — белая стена, озаренная солнцем. С такого ракурса он не видит Аню и даже не уверен, что она его слышит. Но все равно упрямо шелестит: — Не смей. Не смей… называть нашего ребенка…это. Не смей считать его ошибкой. Легкие жжет. Макс не сразу понимает, что губы разъедает не слезами, а кровью — от перенапряжения из носа хлынула, пачкая белоснежные простыни. Но Макс упрямый. Все равно снова пытается подняться, хрипя: — Он — это наша… наша любовь. Он стоил всего… Это наш ребенок. Наш… И даже если… меня не будет… Он останется. Наше продолжение. И ради него стоит… стоит… Руки трясутся. Макс опять падает и больше уже не пытается подняться. Сил нет. Но их хватает для того, чтобы все-таки закончить: — Жить. Макс ведь тоже так хотел жить. С ними. Сделать Ане предложение. Забирать ее из роддома. Смотреть, как их ребенок — он был бы рад и девочке, и мальчику — делает первые шаги, говорит свое первое слово. Он бы все отдал за то, чтобы просто быть рядом. Но Макс не сможет. И все же, еще в его силах… — Пожалуйста. В его силах было умолять. Макс где-то слышал раньше — может быть, все от той же бабушки Алтаны, — что иногда одна жизнь уходит для того, чтобы уступить место новой. И может быть, ему было суждено умереть, чтобы жил их ребенок? Вариант наоборот Макс даже не рассматривает. От одной мимолетной мысли его тошнит еще сильнее. Нет. Нет. И Аня, и их ребенок будут жить. А сам Макс уже нет. Она обхватывает себя за плечи, трясется, упрямо мотая головой, глотая беззвучные слезы — зубы сжимает крепко, до боли в сраной пломбе, чтобы вновь не завыть. Злится. Злится на себя, на него, что смеет говорить о своей смерти, что смеет делать ее страхи осязаемыми, хотя и сама понимает, что все это — неизбежно. Себя так вообще ненавидит. За то, что не сможет стать матерью хорошей — сейчас она это понимает как никогда. На весь мир злится, и весь мир ненавидит. Ненавидит каждого, кто счастлив, в то время как они — не могут. Аня кое-как поднимается на ноги, делает шаг к Максу, но… тормозит. Ей не нужно видеть его лицо, чтобы понять — у него идет кровь. Тяжелый соловато-металлический запах ударяет в ноздри, а Круппова знает этот аромат смерти слишком хорошо. Она мотает головой вновь, беспомощно стонет, скулит, приложив ладонь в груди. Больно. Больно, больно, больно. И тогда она просто мчится к двери как раз в тот же момент, когда в палату пытается войти Сережа. Аня врезается в него, отшатывается и все равно ныряет под его руку, отчаянно рыча: — Не трогайте меня. Тормозит уже в коридоре на мгновение, чтобы жалобно просипеть: — Позови… Медсестру. У него… у него кровь. А сама, все так же по памяти, несется в туалет. Злости и ненависти слишком много, боли слишком много, и весь этот смертоносный коктейль перерастает в одно сплошное желание уничтожать. Все вокруг, себя — неважно. Однажды Аня так уже делала. Давно, в конце лета ещё. Она смотрит на свое зареванное отражение и кривится. Даже не пытается натянуть на кулак рукав толстовки, бьет зеркало так, заставляя хромированное стекло затрещать, зазвенеть и пойти трещинами — крупными, мелкими, но одинаково кривыми. Несколько больших осколков отваливается и падает в раковину, разбиваясь на ещё более куцые куски. И на мгновение появляется желание схватиться за один из них и вспороть себе горло. Костяшки разбиты, но осколки в коже не застряли. Даже жаль. Кровь стекает по пальцам, пачкает ткань рукава, капает на кафельный пол. Но легче не становится. Аня упирается руками в раковину и ревет теперь громко, надрывно, сдирая горло воем. А из разбитого зеркала на нее пялится куча собственных мелких отражений. Лицо искажено в болезненной гримасе, нос, щеки, глаза покраснели и опухли. Будет гораздо, гораздо лучше, если все закончится… прям сейчас… Но мешает ей грохот открывшейся двери. Сережа едва не вышибает ее с ноги — не церемонится теперь. И, увидев кровь на полу, со звериным рыком бросается к сестре, до боли сжимая ее плечи и тормоша. — Совсем ебанулась, блять?! — В этот момент даже Сережа теряет контроль. В палате остался Макс. Макс, которого скрутило очередным приступом боли, даже несмотря на обезболивающее. У Круппова в ушах стояло, как обычно непробиваемый Лазин тонко воет, скрючившись в позе эмбриона. А вокруг — кровища. — Он, блять, умирает! У-ми-ра-ет! Ты хочешь, чтобы он ушел так?! Чтобы думал только о том, что убил и тебя, и вашего ребенка?! Он никогда на Аню не кричал так. Ни разу за всю жизнь не позволил себе повысить на нее голос. Всегда был тем самым идеальным старшим братом, который безоговорочно на стороне сестры. Но сейчас Сережа не понимал. Он, почти сорокалетний мужик, не понимал и отказывался понимать. Потом он пожалеет, наверное. Но сейчас слова лились потоком чистой ярости и непонимания: — На меня посмотри! Сама думаешь, что творишь?! Ты вообще хоть о чем-то, кроме того, как себя жалко, думаешь?! Ему ты нужна, мать твою! Ты! Живая! Хоть какая-то ебанная уверенность в том, что он не уничтожит все, что любил. А кровь так и идет. Сережа матерится, когда натягивает ей рукав толстовки на кулак, чтобы кровь пропитывала ткань. Слишком крепко сжимает ее локоть и цедит уже спокойнее, но вместе с тем… лучше бы кричал: — Он сейчас там. Лежит и воет от боли. И кровь кругом. И он умирает, блять, зная, что ты сейчас ушла, что ты убьешь вашего ребенка и себя потом. Легче ему стало, а, Ань? Не так страшно, да? И тащит ее за собой к выходу, давая ясно понять, что не отпустит, даже если она его сейчас проклянет. А в коридоре — суета. В палату Макса ломится все больше людей, и Сережа снова матерится, волоча Аню за собой. А она и не упирается даже. Идет безвольной куклой, так же и в палату возвращается. Это — истерика, не получившая логического завершения, финал которой просто отложен на потом. На момент, когда Макса не станет по-настоящему. Да, Аня эгоистка. Да. И это прекрасно признает. Но чего они от нее хотят? Чего, блять, все от нее требуют? Чтобы жила, сука, и радовалась? Чтобы с ребенком возилась, зная, что отца у того не будет? И все же сейчас она отходит из прохода, выпуская медсестру, делавшую очередной Максу очередной укол, и сама привидением возвращается к его постели. В дверях — обозленный брат, который не понимает. Понять и не сможет. Пусть хоть оборется. Аня прячет разбитый кулак за спину, гладит Лазина левой рукой по плечу, шепча: — Я здесь. Прости. Заистерила. И голос свой сама не узнает. Хриплый, вымученный. Безжизненный. Обещать она ничего не может и не станет. Или соврет, если заставят. Похуй уже. Им же ничего не поможет, да? Вот оно — время сдаться? Поэтому вместо слов Аня сбрасывает с ног ботинки, устраиваясь у Макса за спиной, прижимается к нему, обнимая здоровой рукой. Представляет, что все не так. Что они дома, вдвоем. Даже мычит какую-то мелодию, как могла бы напевать малышу. Делает это в первый и последний раз, зная, что этого никогда не будет, пока утыкается носом Максу в затылок. *** — Плохая идея, — предупреждает Сережа, когда открывает дверь Адель. — Но можешь попробовать. Только я не отвечаю, что она не захочет тебя убить, если ты что-то неосторожно скажешь. — О, — мягко улыбается ему Вегера, — не переживай. Я защищенная. Джелос не даст ей умереть. Раздевшись и разувшись, Адель тихонько проскальзывает в комнату Ани. Вообще изначально они должны были просто отсмотреть вместе выпуск, чтобы поставить оценки. Технически — Вегера просто поставила Круппову перед фактом, что приедет, а та смиренно согласилась. Но… может быть, новости, которые принесет Адель, хоть немного ее обрадуют? В комнате полумрак — как тогда, когда она приезжала к Алтане. С кровати на нее сверкает глазами Машка, как будто сразу узнав вторую хозяйку своего горе-любовника. Хвостом бьет, шерсть дыбит, но пройти в комнату и сесть на край кровати дает. — Я мороженое привезла, — начинает Адель издалека. Решает, что неправильно будет вываливать все новости сразу, а Сережа как раз сказал, что Аня почти перестала есть. Ну… мороженое — это уже хоть что-то, да? — Могу чай сделать. Хочешь? А сама глаза поднимает, казалось бы, в пустоту. Джелос снова здесь. Адель и вслух говорить не надо. Она не просит за Макса, не просит за себя… сейчас — только за Аню и малыша ее. И Бог Смерти медленно кивает, заставляя Вегеру шумно выдохнуть. С облегчением. Живой. И она будет жить. По крайней мере… пока. Это ведь уже хорошо, да? Аня кое-как отлипает от подушки, чтобы принять сидячее положение. Покорно, но совершенно безучастно кивает. Отодвигает одеяло, чтобы Адель могла забраться к ней — в гостиную ради просмотра выпуска она идти не намерена. Слишком кружится голова. И брата видеть не хочется. На ноутбуке посмотрят, тот как раз валяется в ногах. Она принимает мороженое, не проявляя никаких эмоций берется за пластмассовую ложку, идущую в комплекте, и открывает ведерко. Ест тихо. — Вкусное, — отчего-то шепчет, а не говорит нормально. На самом деле вкуса она даже не чувствует. Но блевать желчью надоело. Материалы прислали всего час назад. Консилиум экстрасенсов вчера длился до глубокой ночи, и все утро, видимо, потратили на монтаж. По-хорошему вместо всего этого надо было бы снова поехать к Максу в больницу, но Аня просто не могла. Только мучила бы его, да? Без нее ему сейчас будет лучше. Должно быть, он тоже решил так тем летом. Что ей без него будет лучше. — Спасибо, — вновь выдавливает из себя Круппова, но улыбаться даже не пытается. Уголки губ опущены. Ощущение, что маска скорби отпечаталась на ее лице намертво. Забинтованная после встречи с больничным зеркалом рука дрожит, сквозь повязку выступила кровь. Но Ане плевать. А Адель вот не выдерживает. Аккуратно, чтобы не задеть свежие бинты, Аню обнимает. Скукоживается в максимально неудобной позе, чтобы не давить никуда, но сама тоже внимания на дискомфорт не обращает. Сказать? Не сказать? Молчать кажется неправильным, особенно вспоминая прошлый горький опыт, но и кажется, что даже, вроде бы, хорошие новости могут вызвать у Ани прямо противоположную реакцию, а Адель боялась… тупо разрыдаться сама. Она пыталась по телефону разговорить Сережу о том, как прошла поездка в больницу, но он весьма культурно попросил ее заткнуться, да и то, что Аня сегодня дома, прямо говорило — все плохо. И тогда Адель решается. Аккуратно погладив Аню по пушистым волосам, тоже почему-то шепчет: — Мы вчера были у Феди и Алтаны. И мы вместе с ней призвали Джелоса. Вегера осознанно умалчивает о том, какую цену печорская шаманка заплатила за полученную информацию. Ни к чему это Ане знать сейчас. На нее и так слишком много свалилось. — Я решила, что нужно использовать нашу с ним связь, — продолжает Адель. И сама не замечает, что каждое слово произносит очень четко, как если бы говорила с маленьким ребенком. — Алта помогала. И Джелос сказал о том, что на Макса воздействует какой-то колдун. Именно он бесов насылает, а те снова рак… как это сказать, усиливают? Опять пробуждают… На Аню смотрит. Пока тихо. Адель не уверена, что Круппова вообще осознает, что она ей говорит, но все равно не останавливается: — Он сказал, что тот, кто забрал у меня полжизни, и тот, кто ворожит на Макса, это один человек. Слышишь, Ань? И он покажет его нам. Я не знаю, как… Но он покажет, слышишь? Мы найдем виновного. Аня, и правда, притихласовсем, даже не дышала почти, слушая. И только теперь поднимает на подругу недоверчивый взгляд. Хмурится едва заметно, но хотя бы словно гипсовая маска на лице подала признаки жизни. — Адель… Не давай мне надежду. Потому что у самой сердце заколотилось так резко, что она едва не закашлялась. Словно толчком. Конечно, Аня чувствовала вину за вчерашнюю истерику. Не перед Сережей, перед Максом. И вызвана эта вина была тоже не ором брата. Она ведь тоже… Любила уже этот крохотный комочек их с Максом общих клеток. Поэтому и не могла позволить ему жить такой несчастной жизнью с такой ущербной матерью. Она любила и самого Лазина, ненавидя себя за то, что причинила ему только ещё более сильную боль. А вот Сережа… Не у него смысл всей жизни умирает. Ему не понять. И вот у Крупповой опять трясутся губы. Она и забыла про Алтану, на самом деле… Про всех вообще забыла, погрязнув в горе. Но только сейчас сквозь его толщь начали пробиваться слова Вегеры. Воздействует… Колдун? Кто мог желать им зла настолько? И быть связан и с Адель, и с Аней. Но это нелепица… Когда рак вернулся, Аня и Макс не были знакомы с Шепсами. Но при этом и Краснов не был знаком с Адель. Она даже поздравлять их с финалом сезона не приходила, никак с ними не пересекалась. — Адель… — вновь хрипит Круппова, дрожа уже целиком. — Я… Пусть покажет, это же… Срочно… Времени… Не осталось… Кому могли насолить они обе, имея до всего совершенно разные круги общения? Но шестеренки уже вертятся, и надежда, которой Аня уже боялась как огня, уже вспыхнула вновь. Теперь она сама порывисто обнимает Адель, сжимает пальцами толстовку на ее спине, игнорируя боль в раненых костяшках. Всхлипывает даже. — Вот тут… Реальное спасибо. А Адель о некоторых противоречиях даже не задумывается. Просто не следит за сроками — кажется, что они все знакомы уже целую вечность, а не всего лишь несколько месяцев. А сам факт забрезжившей надежды заставляет и саму едва не разреветься, Аню обнимая крепче. — Ну ты чего-о-о… — ласково-ласково шепчет Вегера. — Как за такое благодарить-то… У нее картина складывается легко. Возможно, рак действительно напомнил о себе. Но он вообще непредсказуемая штука — Макс ведь уже уходил в ремиссию. А потом все усугубилось под воздействием колдуна. Был тут один, который терпеть не может их обеих. Что-то в глубине души Адель отрицало то, что Саша реально мог быть способен на такое. Но все ведь сходилось. Он мог обмануть ее. Но Бога Смерти — нет. Да и кому, как не медиуму, так же, как и некроманты работающему с некротикой, сводить человека в могилу? Нужно было ждать. Сейчас Адель была уверена — Джелос не обманет. — Я не знаю, как он это сделает, — продолжает Адель после недолгого молчания, — но знаешь, я уверена, что Коля снимет в подробностях даже божественную казнь. Представь, как сразу взлетят рейтинги ТНТ и как убавится градус скептиков… И все по спине ее гладит, пытаясь через прикосновение спокойствия своего передать. У нее его и самой не так много, но Ане сейчас нужнее. И она благодарна. Настолько, насколько это возможно. Однако… Понимает, что Адель, говоря о Коле и божественной казни, имеет в виду Шепсов. Но сама сомневается. Не совпадает по датам. Никак. Но сил на то, чтобы пояснять это, нет совсем. Аня только вздыхает неполной грудью, тихо совсем, и решает положиться на Бога Смерти. — И кстати о Коле, — и даже чуть ломко улыбается, хоть и ненатурально совсем. — Давай уже покончим с выпуском. Когда Вегера устраивается рядом под одним одеялом с ней, Аня тянется за ноутбуком. Открывает почту, куда экстрасенсам и разослали свежие материалы. Для Адель это все, должно быть, привычное дело, учитывая длительную первую «Битву Сильнейших» и «Реванш». Для Крупповой оценивать других — новый опыт, который взбудоражил бы ее раньше, но сейчас в груди нет ничего, кроме родных для Макса белых долин с завыванием северных ветров, где, все же, появилась робкая надежда, напоминающая полярное сияние. Сначала герои испытания рассказывают о том, что происходит на их хуторе. Родная для Ани и Сережи Чувашия. И, блять, для Красного тоже. Порочит их земли своим существованием. А наблюдатели делятся фактом частых смертей, говорят о том, как им страшно даже ходить с работы домой… Женщина плачет, рассказывая о самоубийстве родного сына. Аня поджимает губы. И тогда фокус внимания смешается на машину, в которой в ночи едут экстрасенсы. Ангелина ведет себя на удивление тихо и мирно, а Олег в очередной раз говорит о том, что не верит в способности Артема. Тогда, когда Аня рассказала о Краснове правду на своем «Реванше», он сказал то же самое. Что вампиров не существует. И сейчас он даже… Предлагает ему забрать собственные силы, соглашаясь на забор крови. И как бы Круппова не хотела это отрицать, она чувствует укол беспокойства. — Зря он это… — хмурится Аня. — Не верит в вампирские способности. Олег просто не участвовал с ним в одном сезоне. — Я не очень верю в вампиров, — замечает Адель, — но я бы свою кровь кому попало не отдавала. На ней можно… всякое сделать. Вспомнилось, как Джелос пил кровь Алтаны, как слизывал ее прямо с руки. И, как специально, Артем в этот момент тоже смакует кровь медиума со своих пальцев, пока сомнительное безобразие не останавливает Ангелина. Адель ежится, на Краснова теперь смотря еще более тревожно, чем до этого. Ведущим испытания оказывается Илья. С Ларионовым ездить было одно удовольствие, в отличие, например, от той же Веры, которая могла завестись на любое неосторожно сказанное слово от женщины, зато очень любила мужчин. Особенно помладше — несчастный Дима Матвеев был у нее в фаворитах целый год. — В первой БС прикол был, что первым всегда выпускают… не то что самого слабого, но самого не «вау» экстрасенса. У нас так постоянно Лина ходила, — усмехается Адель. — Сейчас заценим, на кого ставки делают. К ее искреннему удивлению, первым перед жителями хутора предстает именно Олег. И сразу кажется, что младший Шепс не очень в порядке. Он проходит испытание странно хаотично, успевает впустить в себя душу одного из местных жителей, насыпать каких-то рандомных фактов и свести все к воде, но, по сути, никакой версии и не выдвигает, заявив, что ему нужно подумать до консилиума. — Туда лоха, — смеется Адель. — Глеб точно будет в восторге, что Олег облажался. Не ожидала от него такого слабенького старта. Она осекается, когда понимает, что Ане-то совсем не смешно. — Не надо было ему идти на весь этот бред с Красновым, — и правда, Круппова качает головой, поджав губы. — Уродец многое может, кто бы что ни говорил. Да это даже элементарно опасно, и я говорю не только о магических силах… И как будто назло из приоткрытой форточки дует ветер, вновь заставляя колыхаться веревочки на плетеном ловце снов над кроватью. Подарке Олега. Да, Аня его так и не сняла. Потому что… Она не верила, что младший Шепс мог бы желать ей зла. Та история с риелторшей теперь кажется каким-то сюром. Нет, она не жалеет, что узнала правду о Максе и выбрала его. Любит-то она именно Лазина. Но, тем не менее, что-то неприятно скреблось внутри все то время, что они с Адель смотрели испытание Олега. — Я не могу сказать, что он прошел совсем плохо, — тихо и неуверенно не соглашается она. — Версии нет, и это факт. Но он многим помог, дав пообщаться… с погибшими близкими. То, как Шепс даже опустился на колени, прося прощения на сына той женщины, Аню тронуло. Интересно, а если бы она, как от нее все, блять, требуют, будто права имеют, решила жить после смерти Макса, Олег… дал бы им так же поговорить?.. Между подругами повисает неловкая пауза, которую спасает лишь уведомление на телефоне Крупповой. Ее недавний пост «Инстаграме», посвященный старту сезона, лайкнула Марина. Маринка, блять… Сводная сестра Макса из Сыктывкара. Его отец ушел из семьи, ещё когда Лазин был маленьким, и общение восстановилось лишь во взрослом возрасте, и тогда и выяснилось, что Геннадий женился вновь. И у него даже родилась дочь. Это было десять лет назад, Маринка ещё школьницей была. Но с Максом общий язык они быстро нашли. Даже в Печору как-то все вместе ездили. Его мама тоже приняла девочку, сохранив нормальное отношение к бывшему супругу. А теперь Маринка большая совсем, университет закончила пару лет назад. Аня вдруг чувствует острый укол вины. Макс безоговорочно запрещал говорить о раке его матери и бабушке, но вот… О Маринке речи не шло, верно? Крупповой так хотелось поговорить с кем-то, кто дорожит им так же сильно, как она. Надо будет Марине позвонить. Вот сегодня, когда Адель уедет. Аня откладывает телефон, вновь обращая внимание на экран, на котором уже появилась Ангелина Изосимова. А она была хороша. Напрямую Адель познакомилась с русской колдовкой только на «Реванше», когда Ангелина прямо сказала, что собирается разнести Сашу. И хотя итоговое попадание Изосимовой в состав сильнейших было продиктовано исключительно мотивами личными, это не умаляло того, что она была хороша в своей дикой самобытности. Разве что между делом брошенное Ильей «Только бы драться не полезла» заставило улыбнуться. Ангелина обвинила во всех бедах девочку, которая утонула и после смерти превратилась в мавку, а теперь тащила жителей хутора за собой. И хотя ее работа впечатляла, а уцепилась Ангелина, очевидно, за верную ниточку, Адель, в дело с головой включившись, возражает: — Да не мавка она никакая, это не из-за смерти в воде. Тут некромантская работа была. Со стороны судить было сложно, но появление в деле утопленницы навело на мысли о том, что проводился ее, родной ритуал. Некроманты давно не создают армии зомби и не поднимают гниющие трупы из могил. То есть, конечно, с могилами дело имели, почему Саша и считал некромантию весьма грубой работой, но физически погибшие оставались в них. А в энергетическом плане на выходе получались полусущи-полудухи, и важно было после проведенной работы его упокоить обратно, потому что иначе оно реально жрать всех начнет. С девочкой что-то делали. И, конечно, не провели работу правильно. Воскресить, что ли, хотели?.. Невольно вспоминалось, как раньше она смотрела выпуски с Сашей. У него на каждое испытание была своя версия, обычно прямо отличающаяся от того, что утверждала тройка, на него приехавшая — даже если там был его брат. Самой Адель высказываться при этом запрещалось, потому что она по определению была не права. Даже не дослушивал обычно. Поэтому и сейчас Вегера по итогу затихает, ожидая появления последнего участника… А у Артема действительно получилось удивить. Сначала он приходит к излюбленному приему ещё со своего сезона — напрямую говорит девушке, что у нее умрет муж, если он пройдет испытание. Сначала разведутся, а потом — смерть. Аня снова вздрагивает и заторможенно поясняет: — Линии вероятностей. Он видит их. И обожает этим хвастаться. Я же говорила его не недооценивать… И в этом случае совсем не из любовных чувств. А Краснов, тем временем, отводит всех в другое место, где, по его словам, вероятности меняются, и испытание проходить можно. И тогда начинается… Артём говорит на чувашском, обращаясь к тому духу, что вселялся в Шепса. Аня понимает каждое слово. Настроение вновь ползет вниз только от одного вида его лица. Да, вампир совершенно точно напитался силами Олега — иначе бы так блестяще испытание не проходил. По его требованиям все едут в другую деревню на кладбище, потому что именно с ним призрак алкаша вдруг решает подробно заговорить. Ане хочется резонно подметить, что Олег духов мог просто не до конца понять, потому что они могли говорить на чувашском, но она прикусывает язык. Адель и так странно на нее посмотрела, когда она проявила беспокойство о Шепсе, а тут ещё принялась бы защищать… А Артём разносит. Находит ту самую утерянную связь между утопленницей Раей и алкашом Олегом. И Адель оказалась совершенно права — Краснов тоже говорил о некромантии. О неправильно проведенном женой деревенского алкаша ритуале. Хотела любимого воскресить, но призвала не ту душу. Аня знала, не сомневалась, что весь выпуск, как и каждый последующий, будет вертеться вокруг темы смерти. Но сейчас, слушая эту историю, она ловит себя на мысли, что… А она могла бы достаточно сойти с ума, чтобы попробовать Макса поднять из могилы?.. Тут же сама себе под нос фыркает, головой мотает, мысль отгоняя. Нет. Она бы с любимым человеком так не поступила. Не обрекала бы на такое существование. А уйти следом смогла бы?.. — Как бы мне не было неприятно это говорить, — у Ани даже уголки пухлых губ нервно подрагивают, когда она пытается натянуто улыбнуться. — Но, кажется, очевидно, кто сегодня заслужил десятку. По сути, несмотря на то, что именно Олег вступил в прямой контакт со своим мертвым тезкой, а Ангелина первая увидела девочку-утопленницу, именно Артему удалось собрать разрозненные фрагменты в единую версию и прийти к решению. Ритуал, проведенный на могиле, скорее всего, признают кощунственным, но… разобрался ведь. И от этого было физически некомфортно. — У меня все внутри отрицает это, — соглашается Адель и снова Аню в знак поддержки обнимает, — но… он реально был хорош. И не верь потом в вампиров. Черт знает, как бы прошло испытание, если бы Олег не поделился кровью, потому что со способностями Артема Адель знакома не была, но слабенькое прохождение младшего Шепса и очевидный разнос самого Краснова говорили о многом. Впрочем, всерьез рассуждать о «Битве» после новостей, которые принесла сегодня Вегера, казалось чем-то кощунственным. — Впрочем, — продолжает Адель, — пусть хоть ото всех по десятке соберет. В БС это физически невозможно, но пусть. Мы-то скоро выиграем гораздо больше, да? Пусть хоть золотую руку себе забирает. А они просто наконец-то будут счастливыми. Ведь так?..