Запиши мой голос на кассету

Скоро забудем прежние ссоры. В тихой квартире опять полумрак. И ни к чему нам теперь разговоры, Я для тебя и не друг и не враг. Скоро забудем первые встречи, Только обиды не сможем простить, Вот и последний закончится вечер, Но очень просто тебя разлюбить. Рядом пройду - не замечу. Вычеркну твой телефон. Эта случайная встреча Не растревожит мой сон. Больше не верю признаньям, Глупым и нежным словам. Наши с тобою свиданья Это всего лишь обман. ©

Современность. На прощании с Кузнецовым собрались самые близкие ему люди, а их было немного. Одни родственники, которые не могли блеснуть классными тачками. Выделялись только Разин и Шатунов. Юра старался не смотреть на продюсера — ему было не до него. Ещё с того момента, как мужчина сел в самолёт, в его голове один за другим стали всплывать эпизоды из их с Сергеем прошлого. Нельзя сказать, что отношения композитора и певца всегда были ровными. Кузя обижался на подопечного, несколько раз даже сказав это на камеру журналистам. Юру же бесило, что тот не хочет бросать выпивать и нормально вставать на ноги. Несколько раз на этой почве у них были перебранки. Но потом они снова работали вместе, и каждый раз Шатунов словно возвращался в тот тихий день, когда увидел Кузю впервые в актовом зале детдома. А теперь нужно было перелистнуть эту страницу, и смириться с тем, что основатель «Ласкового мая» ушёл туда, куда они все уйдут. — Поехать с тобой? — накануне спросила Ольга, поглаживая Юру по волосам. Тот отрицательно мотнул головой. Мужчина не был готов к тому, чтобы назавтра все газеты взорвались новостью о том, что он появился на публике с новой избранницей. Нескольких фото в социальной сети было, как он считал, достаточно. — Я понимаю, как тебе тяжело… Он столько для тебя сделал… — поцелуй Залесиной пришёлся куда-то рядом с ухом. Они сидели на кровати и смотрели, как за широким окном гаснет очередной день, и свет всё меньше просачивается между громад зданий. Шатунову казалось, что внутри у него что-то переключилось. И эта глупая поездка в Сочи из-за вранья Маркса вдруг показалась сущим пустяком. Юра почему-то начал чувствовать уязвлённость, словно стена, всё это время ограждающая его, начала рассыпаться. Видимо, сам того не ведая, Кузнецов в какой-то мере был для мужчины отцом. Пусть зачастую это Юре приходилось решать проблемы за Кузнецова, а не наоборот, всё же… Всё менялось. Происходила какая-то внутренняя перестройка. И Шатунову, скрытному по натуре, хотелось быть в это время наедине с собой. И Оле там тоже не было места. — Всё нормально. Я поеду один. Ты не обижайся — хочу остаться сегодня один, — глядя в окно, холодно сказал Шатунов. Или это просто так показалось Оле? Она встрепенулась и убрала прядь за ухо. — Д-да, конечно… — Вызову тебе такси, — Шатунов вытащил смартфон из кармана. Когда заказ был сделан, Залесина встала и хотела было из комнаты, но отразившееся на лице болезненное воспоминание взяло верх. Она кашлянула в кулак: — Прости… Я что-то не так сказала? Шатунов посмотрел на неё, совсем как чужой. — Нет. Я просто хочу побыть один. Оля провела ладонью по лицу и вышла из комнаты. …Когда дошла очередь Юрия подойти к гробу, он вдруг почувствовал себя семнадцатилетним парнем, который блистал в белых джинсах на затуманенной сцене «Олимпийского», и, жуя жвачку и блестя серёжкой в ухе, пел. Тогда он был всерьёз обижен на Сергея и считал, что тот предал его, не захотел найти общий язык с Разиным, просто бросил всё, и ушёл. И не понимал его мотивы. Уже намного позже Юра осознал, что происходило с Кузнецовым, когда он покидал «Ласковый май». — Ты так внезапно изменил весь мир вокруг… — тихо сказал Шатунов, всматриваясь в лицо покойного. И это была самая настоящая правда. Шедевральные в своей нежности и простоте песни вкупе с хрустальным, неземным голосом Юры сделали своё дело — изменили мир. И навсегда остались в истории. Пройдут годы, десятилетия сменят один другой, а их песни всё так же будут трогать за душу, потому что они и были написаны душой. — Напрасно злился я на правду. Ты был из тех, кто не бросал похвальных фраз, и был со мной всегда на равных… Был и есть… Серёжа… — Шатунов чувствовал, как слёзы подступают к глазам. Да и не очень-то хотел что-то делать с этим. Кузя писал песни именно для Юры, и тот это знал. Парень был его музой. Потом их пути разошлись, и когда они снова решили работать вместе, обоим приходилось в чём-то переступать через себя. Чтобы не скандалить. Так, в истории осталась запись песни «Утренний снег», где Шатунов и Кузя работают, сидя в одних только майках в сочинской квартире. И визуально кажется, что Сергей годится солисту в отцы, хотя был, по сути, немного старше… За день до этого между ними произошла небольшая стычка. Шатунов сидел на кухне, курил и переписывал кусок мелодии: на рассвете его посетило вдохновение. В окно просачивался яркий солнечный свет, который бывает только в южных городах. Звякнули ключи, хлопнула дверь, послышались шаги… В дверном проёме показался полузаспанный Сергей. — Ты чего тут?.. — спросил комопзитор, пробежавшись взглядом по Шатунову. Тот был одет только в одну синюю майку и плавки. Правая нога была вытянута, и Сергей невольно поймал себя на мысли, что думает, как она красива и стройна… А вот Юре совсем не нравилось увиденное: поблёскивающий голубой взгляд, покрасневшие белки, поволока во взгляде… Опять пил. Всю ночь. Относительно недавно они с Кузей помирились, и решили не вспоминать тему выпивки, и вот снова… — Бухал, что ли? — покручивая в пальцах ручку, ухмыльнулся Юрий. Кузнецов подошёл к столу. Неловко вытащив руку из кармана джинсовой куртки, которая сперва застряла в подкладе, тяжело уселся за стол. Пристально глядя на Шатунова, мужчина любовался им. Им, повзрослевшим, превратившимся из «аппетитной булочки» в стройного красавца. Конечно, Юра и раньше был крайне хорош, а теперь… Теперь он просто вырос. Кузе иногда даже снился этот дерзкий пацанский профиль с чуть вздёрнутым носом и спадающей на лоб чёрной чёлкой. А на утро рождалась новая песня. И Сергей бы солгал сам себе, если бы сказал, что в те дни, которые они проводили вместе без всяких Разиных и других ненужных личностей, не мечтал быть с ним. Не надеялся на хотя бы искринку взаимного чувства. Надеялся. Но не видел её. — Выпил немного с Курагиным… — Ты же обещал, — тут же вспыхнул Юра, для которого принципиальность всегда стояла на одном из первых мест. — Мы немного совсем! — качнул головой Сергей. — Не сердись. — Я не сержусь, бля, ты слово давал… — Шатунов смотрел на Кузнецова, и в эти секунды видел в нём большого ребёнка, который никак не может контролировать свою пагубную страсть к алкоголю. И в его душе столкнулись жалость и отторжение. Юра ненавидел, когда кто-то не отвечал за свои слова. — Ну извини… — тяжело вздохнул Кузя, пышные кудри которого давно были пострижены. Он провёл пальцем по подбородку. — Не ругайся, Юр. Давай лучше поработаем? — Да пошёл ты, — бросив ручку, Шатунов встал и подошёл к раковине. Взял стакан, начал наполнять его водой, и вдруг почувствовал, как тёплая ладонь ложится на его ногу и скользит вверх… Не раздумывая, Юра обернулся и дал Сергею кулаком в лицо. Тот шарахнулся назад, хватаясь за нос. Кровь брызнула на пальцы. Ощущение от прикосновения к смуглой бархатистой коже всё ещё касалось его ноги… …Смотреть на Разина было почти что невыносимо. И не только из-за их недавней встречи. Всё было сложнее. Андрей был будто бы связующим звеном между ним и Сергеем. Как бы сложно и порой дико между ними тремя всё порой ни происходило, сейчас Разин, сам того не зная, стал человеком, который знал ту часть их с Кузей жизни, которую больше никто не знал. Находиться за поминальной трапезой Шатунову было тоже невыносимо. Кусок не лез в горло, а перед глазами с бешеной скоростью проносились все те события, которые, как сам думал мужчина, давно забылись. Оказалось, что нет. Просто память хорошо спрятала их, чтобы в нужный момент выкинуть наружу. — Я отойду, — негромко сказал Юрий присутствующим. Пробующий кутью Разин исподлобья посмотрел на него и взялся за салфетку. Поминали в узком кругу, и почти все были поглощены горем. Но не Андрей. Шатунов вышел на улицу, обошёл дом и остановился с торца. Задрав голову, посмотрел в такое высокое и далёкое небо. День постепенно шёл на убыль, в Оренбург медленно проникала тьма. На западе остались вихры оранжевого и розового. — Переживаешь, знаю. Юра чуть ли не содрогнулся. Чёртов Разин подобрался очень неожиданно. Повернув голову, певец сурово посмотрел на продюсера. Ему хотелось сказать что-нибудь колкое, но тут же возникло странное чувство того, что они с Андреем сейчас проживают одно и то же — потерю куска жизни. — Давай без срача. И так херово, — пробормотал Шатунов и посмотрел на виднеющиеся впереди серые пятиэтажки. Всё вокруг, даже эти фонари, облачное небо и линии проводов, уносили его туда, в прошлое. В те дни, которые были бесконечно длинными, и тогда ещё казалось, что всё-всё впереди. Оренбургское лето, мороженое по девятнадцать копеек, липкие и сладкие губы, запах вечера, когда остывает накалившийся асфальт, и репейник вдруг оказывается на штанах… И Шатунов подумал, что сейчас для него никого нет ближе Разина, как бы ни противно было это признавать. — Кузнецов… Жизнь Сергея могла быть совсем не такой, если бы не его большая слабость, — задумчиво произнёс Андрей, пристально глядя на Юру. — Пил, всё пропил, всё потерял. И ведь сам сожалел, что ушёл тогда. — Или его «ушли», — хмыкнул Юрий, борзо глядя на мужчину. — Что моё, то принадлежит мне, и ты это прекрасно знаешь. — И то, что тебе не принадлежит — тоже твоё. Да, я знаю все твои байки и твою сраную манию величия, — ухмыльнувшись, Шатунов помассировал виски. Начинала болеть голова. — Ну давай, поругай меня, — расплылся в лисьей улыбке Разин. — Мне это уже даже нравится. — Иди нахер. — У, Юра, твой язык, да в нужное бы русло… — маслянисто скалился Андрей. В эти мгновения он представлял, как прижимает Юру животом прямо к этой стене и отчаянно трахает, вытрахивая всю дурь, все обманные убеждения, которыми, по мнению Разина, мужчина себя напичкал. Хорошо сложенное крепкое тело Шатунова так и манило. Он едва заметно облизнулся. — Завались. Сказал же — без срача, — пробормотал певец, слегка раздувая ноздри. — Сегодня почему-то вспомнил, как ты несколько дней жил с Кузнецовым в Сочи. Писали песни. Ты говорил, что у вас с ним никогда ничего не было. Ты не лгал? Разин был облачён в чёрный костюм и серую рубашку. Выглядел ухоженно. На пальце поблёскивал золотой перстень, на запястье — швейцарские часы. Шатунов обвёл его таким взглядом, словно видел впервые. Он был слегка оглушён и не верил своим ушам. Неужели они с Разиным настолько близки, вопреки бесконечной дальности, что даже думали об одном и том же?! Юра не понимал, как возможно такое совпадение. Хитрые глаза Разина слегка сузились. — Я тоже вспоминал именно те дни… — хрипловато выдавил Шатунов, страстно желая закурить и хмурясь. Он выглядел ошарашенным и подавленным. «Я никогда не переставал любить тебя. Ни на секунду», — тем временем думал Разин, делая шаг вперёд. — И тебя это удивляет, — ухмыльнулся он. — Ещё не убедился, что мы с тобой… неразлучны. Как в песне: «Но никому не разделить с тобою нас. Мы — нераздельны». Шатунов испытал прилив таких разных эмоций, что невольно прислонился к стене сильнее и провёл пальцами по лицу. А Разин хищно подумал о том, что когда его любимый загорает, а загар липнет к нему моментально — ногти кажутся молочными, настолько светлыми. — Ты мне так и не ответил, — полушёпотом протянул Андрей. Он неожиданно для себя завёлся. Прямо тут, у унылой серой стены пятиэтажного дома, рядом с которым был почти полностью разрушенный дворик. — На что? — голубой взгляд посмотрел в карий. Сердце Разина сжалось, забилось быстрее, как бабочка попала в банку. Как же он обожал эти холодные, а иногда тёплые глаза. Умные, суровые, нежные, чуткие, волнующиеся, трепетные — они бывали самыми разными. И сейчас взгляд Шатунова был мутноватым. А бывал ясным, как стекляшка, поднесённая к солнцу. — У тебя правда никогда ничего с ним не было? — Разин опять испытывал болезненную потребность услышать, что не было. Он ведь и сам знал, но не мог молчать… — Правда. — Честно? — облегчённо прошептал Андрей, в груди которого жгло. — Отъебись, — больше устало, чем недовольно отозвался Шатунов. Разин мгновенно оказался вплотную к нему, за секунду придавил к стене сильнее и страстно впился в губы Юры, хватая его за руки и властно, сильно сжимая, чтобы не вырывался. В ушах шумело, а губы Шатунова всё так же были смородиновыми, как и раньше.