Запиши мой голос на кассету

А мне так нравится, как ты мне врёшь. Ведь правда режет хуже, чем кухонный нож. И я с широко закрытыми глазами За тобою следовал, как слепые за поводырями. ©

Современность. Разин почувствовал себя грязным извращенцем, ещё только впервые увидев Юрку. Нет, на тот момент он не имел никаких личных намерений, но от красоты и какой-то совершенно волчёночьей забитости он просто ошалел. Шатунов сочетал несочетаемое, и этим покорил Андрея с первых секунд. Он, считающий, что в коллективе не должно быть никак романов, банально втрескался в Юрочку, стоило ему узнать того получше. Тогда-то и полетели к чертям все его принципы. В тёмный омут с головой, в пучину волшебной любви, он прыгнул, не задумываясь ни о чём. И вот эта черта, это сочетание вроде бы полярно разного, сохранилась, по мнению Андрея, и по сей день. Так, Шатунов был дерзким и крепким человеком с железным характером, но вместе с этим сохранил в себе мальчишеский азарт, некое лёгкое хулиганство, ранимость — как и любой творческий человек. И даже теперь, злой и напряжённый, готовый надавать по морде своему бывшему руководителю, Юра казался каким-то уязвимым и беззащитным. Ну не зря ведь стольким девушкам и женщинам на постсоветском пространстве хотелось приласкать и покормить его. По крайней мере, именно эти мысли неспешно, словно дым под порывом осеннего ветра, пролетали в голове Разина. И где-то в глубине души он понимал, что хочет видеть Шатунова неравнодушным, а какими будут его чувства — не так уж и важно. Возможно, именно поэтому он столько лет с усердием пытается заставить Юру ненавидеть себя? И, судя по суровой физиономии певца, у него это неплохо получается. — А зря не ешь, — нарушил тишину Разин, и снова откусил немного мяса. — С тобой рядом-то находиться противно, какое уж там «есть», — ухмыльнулся Шатунов. Взгляд его оставался колючим, как две льдинки. — Юра, я бы научил тебя манерам, но сегодня я просто рад, что мы наконец-то увиделись, — беспечно отозвался Андрей и сально покосился на любимого. Тот поморщился и ответил на взгляд спесиво и недовольно: — Что ж ты за падаль такая? Всем кислород перекрываешь, всем вставляешь палки в колёса… — Не всем. Только придуркам и тем, кто это заслужил, — лениво жуя, Разин взял салфетку и принялся протирать каждый палец. — Они обычно мало отличаются друг от друга. — Ты же понимаешь, что нихера у тебя не выйдет? — О чём это ты? — ухмыльнулся Андрей, глазея на Юрия. — О запрете. О долбанном запрете. Ты не можешь ничего мне запретить. Запомни. — Мне так нравится, когда ты злишься… — невольно улыбнулся Разин, взгляд же оставался тёплым, кофейным и хитрющим. — Иди нахуй, — Шатунов достал смартфон, помня, что надо позвонить Оле и предупредить, что всё в порядке. Как же хорошо Андрей знал его — тут же всё понял. — Расскажи мне о своей потаскушке. Юра резко, в каких-то два движения оказался около стола и с чувством дал Разину по морде. Он особо не рассчитывал силу, не думал, куда именно попадёт, но врезал сильно и от души. — Ещё одно плохое слово о ней, и ты труп, — процедил, тяжело дыша и делая шаг назад. Рука оставалась сжатой в кулак. — Какой ты глупый, — оставшийся сидеть Андрей взял вторую салфетку и протёр ею под носом, размазывая кровь. — И всю жизнь потратил на это, придурок. — На что на «это»? — На попытку отвертеться от меня и своего прошлого. И что тебе это дало? — слегка запрокинув голову назад, Разин криво улыбнулся. Рука всё ещё прижимала салфетку к носу, а на брючине виднелись пара багровых капель. — Задумайся. — Я просто перерос своё прошлое, а ты в нём застрял. Отвернувшись, певец стремительно прошёл в другую комнату и прикрыл за собой дверь. Набрал номер Ольги. Та ответила почти сразу. — Я уже начала волноваться! Всё в порядке? — Да, порядок. Извини, что не позвонил раньше — возникли срочные дела. Сейчас немного освободился. — Ты когда обратно? — Надеюсь, что завтра утром. — Ты в море хотя бы искупайся! — Ладно. — И Игорю привет, — рассмеялась Оля. — Ага. Передам. До скорого. Злость по отношению к Марксу резко саданула по нервам. Со всей этой нервотрёпкой с Разиным он и забыл о том, что такую жирную свинью ему подложил именно Игорь. Дверь отворилась и на пороге возник Андрей, всё ещё промокающий нос той же бело-красной салфеткой. — Идём, прогуляемся у моря. Скоро закат. — Надо же, какие сантименты, — язвительно ухмыльнулся Шатунов, убирая телефон в карман. — Шнурки те не погладить? — Не ёрничай. Ты же не забыл, как здорово мы проводили здесь время… — взгляд Андрея стал маслянистым. — Ага. И как ты меня тут держал взаперти, паспорт не отдавая — я тоже не забыл, ублюдок. — Ради твоего блага, Юрочка. — Не ври. Какой же ты долбанный враль, — с отвращением выплюнул Шатунов, мгновенно заводясь. Он искренне не хотел испытывать к этому человеку хоть что-то, хоть толику яркого чувства, но не получалось: слишком уж тяжело было вспоминать определённые моменты их с Андреем общего прошлого. Эти раны лучше никогда не трогать — Юра понял это уже давно. — Я честен с тобой, — слегка улыбнулся Разин. — А вот тебе следовало бы вспомнить песню, которую сам и поёшь… Она ведь о нас… — Ты о чём сейчас? — поджал губы Юра. — Я, как прежде, твой пленник, но меж нами заборы не разрушить вовек, но тебе это, в общем, не важно, — пропел Андрей, скалясь. — Заткнись, — прищурившись, недобро процедил Шатунов. — Какой же ты нахуй больной… Больной на всю башку моральный урод! Разин рассмеялся. Это был смех отчаявшегося человека, но Юрий был слишком занят выплёскиванием собственной злости, чтобы расслышать это. — Зачем я вообще стою и говорю тут с тобой? Ты же в маразме! Отдавай долбанный ключ! Шатунову вдруг показалось, что он остался запертым с замкнутом пространстве, из которого не сможет выбраться. Это вызвало в его душе не только бунтарский протест, но липкий страх, возникший ещё тогда, давно, когда он был пленником этого человека и этого города в прямом смысле. — Ты сраный идиот! Жалею, что вообще когда-то связался с тобой, долбанный окурок! Терпеть тебя не могу. Ты ничего, кроме отвращения, не вызываешь! И никогда не вызывал! — Шатунов «стрелял» метко и жёстко. Как умел только он один. Смех стал громче. Разин слегка согнулся, нелепо прижимая к носу красно-белую салфетку. От болезненного веселья на глазах мужчины проступила влага. Со слегка покрасневшей от злости шеей Юра бросился к ржущему Андрею, сунул руку в карман его брюк, вытащил ключ и порывисто вышел из комнаты. Когда хлопнула дверь номера, Разин выронил салфетку и, всё ещё хохоча, опустился на колени. Уткнувшись лицом в кровать, он вдруг взвыл и зарыдал, его нездоровый хохот, вызванный душевной болью, перелился в болезненные рыдания. — Юра… Я люблю тебя… Дурак… — бормотал он сквозь спазмы. …Не желая больше ни секунды оставаться в городе, заполненном не только южными запахами вечного лета, цветов и пряностей, но и тонной воспоминаний, которая обрушились на Шатунова, стоило ему вылететь из гостиницы, он помчался в аэропорт. Сидя в такси, мужчина смотрел прямо перед собой, силой воли железно задавливая в себе все сантименты, которые так и просились наружу, начинаясь с «А вот тут мы с Андреем…». Да, он помнил всё. И эти стройные постриженные деревья, и тёплое акварельное море, обволакивающее загорелые лодыжки, когда стоишь на закате и смотришь на розоватый горизонт. Он помнил губы Разина, его шёпот, его густые волосы, его стройное тело, то, как трепетно и властно он вколачивался в него, вжимая в кровать и бормоча: «Мой, мой…». Конечно, его. Был когда-то. И даже согласие с этим, пусть малое, но принятие хотя бы кусочка своего того прошлого — вызвало в Юре приступ отвращения к самому себе. Он любил, чтобы понятно, прямо и в глаза. И получалось, что несмотря на своё виртуозное умение лгать и лицемерить, Разин был кардинально честен с ним. Честен настолько, что Юрий был готов убить этого человека. «Я не люблю, когда мне врут, но от правды я тоже устал», — медленными облаками проплыло в голове Шатунова. За окном тянулась сапфировая полоса моря, искрящегося на солнце. Мужчина медленно откинулся на спинку сидения и прикрыл глаза. Решил, что так лучше. Лучше не видеть, не слышать, не помнить, и не знать.