Запиши мой голос на кассету

Современность. Шатунову нравилось наблюдать, как изящно Ольга тянется к книге на полке, берёт её, и нахмуренно листает страницы. В такие секунды она была настолько настоящей, что вкупе с отсутствием даже грамма косметики на лице, напоминала какую-нибудь диву с полотна Рафаэля. Впрочем, в живописи Юра разбирался примерно так же, как в древнекитайском языке, но именно такое сравнение возникло у него в голове. Солнце плавно и нежно рассыпалось преломляющимися лучами в окно, касаясь розовых фиалок в горшке, нагревая подоконник, добираясь к Оле. Та была в простых голубых джинсовых шортах и свободной синей рубашке. Россыпь насыщенных рыжих кудрей была зацелована осенью. Шатунов смотрел на девушку, и думал, что надо жениться на ней. Возможно. Почему бы нет? В ней его устраивало совершенно всё, начиная её спокойным характером и заканчивая умением вышивать крестиком. В конце концов, ему уже не двадцать. Возможно, пора начать новую главу в своей биографии? У певца были разные отношения: менее удачные, более; простые и сложные. Но ещё никогда он не хотел жениться, связать себя с кем-то настоящими узами, чтобы «и в богатстве, и бедности», и всё такое. А вот с Ольгой такое желание возникло. Юра понимал, что дикой страсти у него к ней нет, как и, собственно, страсти, но он её любит. Вроде как. И она, наверное, будет хорошей женой, не делающей мозги по поводу и без. — Ты о чём задумался? — по-кошачьи грациозно потянувшись, Оля покачала головой и вернула книгу на место: — Сейчас не найду этот сборник. Но, обещаю, перерою весь шкаф… — Это не горит, — Юра затянулся и сбросил пепел в пепельницу. — Точно? — Да. Я подожду. — Так о чём ты задумался? — Ольга села на диван с ногами, подпёрла голову одной рукой, упираясь локтем в спинку, вторую же положила на колено Шатунова. — Меня не будет несколько дней — Игорь резко зовёт в Сочи. Что-то у него случилось. — Надеюсь, ничего серьёзного? — Он не сказал, — Юра сделал ещё одну затяжку и потушил сигарету. Посмотрел своей избраннице прямо в глаза: — Может, не пойдёшь никуда? Побудем вдвоём. — Я бы очень хотела остаться, — Ольга положила мягкую ладонь на щёку мужчины. — Но Алёна очень просила быть… Я должна поддержать её на этой выставке. — Жаль, — Юра мгнозначительно посмотрел на разрез рубашки, за которым отчасти виднелась стройная грудь девушки. — Вот вернёшься, и вообще не будем из квартиры выходить, — рассмеялась Оля, поглаживая Шатунова по щеке. — Ты, кстати, когда обратно? — Надеюсь, в тот же день. Если ничего не случится. «А что может случиться?» — тут же возник внутренний вопрос. Да ничего. Это же просто встреча с другом. Но на душе было как-то сыровато и неспокойно. Наверное, это и было предчувствие, которое на тот момент Юрий никак не мог прочувствовать и расшифровать. Неожиданно обняв Ольгу, он прижал её к себе и коснулся губами сладко пахнущих ярких волос. — Люблю тебя, — шепнул Шатунов, поглаживая спину. — И я тебя люблю… — она всем телом прижалась к нему, обволакивая ароматом своего шампуня и манерных французских духов с ароматом жасмина и гвоздики. — Так, может, не пойдёшь никуда? — ладони певца спустились к заднице, обтянутой джинсой. — О… Нет, я так не играю, милый, — весело протянула Ольга, нежно целуя мужчину в шею сбоку, и ловко, изящно сползая на пол. — Но… Могу сделать один ход… Она остановилась на коленях, и принялась поглаживать разведённые в стороны ноги Юрия, чтобы через секунду, шаловливо блестя глазами, взяться зубами за ширинку его джинсов, и потянуть её вниз. В паху запульсировало, по телу пошла дрожь, словно рябь на воде, а перед глазами возникла фривольная, очень давняя, пожелтевшая картинка из прошлого, как точно так же делал один молодой, энергичный, наглый и красивый парень. И он, Шатунов, очень его любил. В другой жизни…

***

Серков слизал остатки розового крема с тарелки, и, отставив её, откинулся на спинку стула. Как-то осоловело посмотрел на Юрку. Тот сидел на полу, прислонившись спиной к стене, и играл с пачкой сигарет: клал её на кроссовок, дёргал ногой, чтобы та подскакивала, и падала обратно. Голубой взгляд был сосредоточен, а мыслями парень явно находился не на обшарпанной кухне бабушки Серёжки. Больше идти беглецу было некуда: все остальные адреса Разин знал очень хорошо, и первым делом он, конечно, кинулся искать у Сухомлинова, Кузнецова, Пахомова, и других ребят. Но не у бабушки Серкова, которую даже никогда не видел. — У меня будут проблемы, чую… — сказал Серёжа, когда Юрка позвонил ему из автомата и сказал, что ему срочно нужно уйти в подполье. — Но дело есть дело. Давай к моей бабе Зине дуй. Я позже подъеду. Конечно, Серков рисковал. Но ведь он не знал, что у Шатунова с Разиным роман, и понимал, что максимум, что ему грозит за укрывательство — это выговор. А уж это он как-нибудь переживёт. Зинаида Аркадьевна ушла на службу час назад, оставив мальчишкам торт и газировку. И если вчера Юра считал, что всё делает правильно, то теперь на него напала тоска безысходности: ну где и как он будет жить? Андрей найдёт. Да и концерты, записи… Ну куда от этого деться? Ответ был один. — Мне через двадцать минут надо быть на репе. Точнее, нам, — хмыкнув, Серков встал и шутливо потрепал Юру по чёрным волосам. — Буду врать, что не слышал тебя и не видел. — Спасибо. — Но ты ж понимаешь, что тебе придётся возвращаться? Послышался шум воды. Перестав играть, Шатунов поднял голову: друг мыл посуду. В ушах вдруг зазвучал голос Разина. «Порежу вены»… По спине солиста пополз противный холодок. — Меня не турнут, ты же не захочешь без меня… Ну вот… Так что пусть узнаёт, что ты был у меня, если надо. Не боюсь. Но тебе ж придётся вернуться, Василич… — Не хочу пока даже думать об этом, — Юрка нервно бросил пачку на стол и встал. — Это ж бля… Возникло желание позвонить Разину. Просто узнать, что тот в порядке, и ничего с собой не сделал. Выйдя в коридор, Шатунов так и поступил: набрал номер. Гудки сменяли друг друга: равнодушные до тошноты. И Юре стало не по себе. А если Андрей правда порезал вены? Он никогда раньше так не пугал его, не говорил подобных слов. Тревога становилась всё сильнее, а Серков оделся и был таков. Оставшись в одиночестве, Шатунов сел на подоконник простенько обставленной гостиной с красным ковром на стене и гарнитуром конца семидесятых. Окно было распахнуто, и Юра, жуя жвачку и надувая пузыри, смотрел вниз, на снующих время от времени прохожих. Думал о том, что надо будет ещё позвонить Разину. Чтобы убедиться, что тот жив. Но не прощать! Нет! Пусть Юрка был сто раз обижен на парня, он не мог забыть то, как тот был к нему добр, как вытащил из корявого, совсем обездоленного сиротливого мира, где не было ничего; и показал, как оно бывает: ярко, горячо и красиво. Теперь его слушали миллионы. Слушали и любили. И пусть Шатунов никак не мог оценить глобальность своей популярности, он считал, что именно Андрей показал ему дивный новый мир. А вот Кузнецов думал иначе. Однажды, немного прибухнув, он сказал: — Да он тебя использует. В своих целях использует, понимаешь? Делает на тебе и других пацанах огромное состояние. Юрка тогда только пожал плечами. Он не видел в этом ничего страшного, и плохо понимал, почему так негодует Кузя. Уход Сергея Шатунов расценил, как предательство. Одна половина его души хотела простить, другая осталась обожжённой. — Оставил меня с ним, а теперь ругаешься, — пробормотал Юрка, понимая, что сейчас никто его не услышит. Надул особенно большой пузырь и лопнул его. Спрыгнув с подоконника, Шатунов поплёлся в коридор. Он чувствовал себя преданной собакой: понимал, что не стоит звонить Разину, а ничего не мог с собой поделать. А если тот покончил с собой?! Если он уже умер?.. Но не успел Юра коснуться трубки, как в дверь настойчиво позвонили. Парень на цыпочках подошёл и посмотрел в глазок. Внутри всё похолодело: это был Андрей. Он смотрел исподлобья, болезненно и грозно. Шатунов шокированно замер, положив ладонь на дверь. — Открывай! Я слышу, что ты там! — грубо крикнул Разин. — Или мне выламывать дверь? Не создавай другу проблем! Живо открыл! Юра хотел огрызнуться чисто из принципа, но вместо этого отворил. Подставлять товарища и его бабушку он хотел в последнюю очередь. Андрей налетел на него ураганом, буквально подхватывая и залетая вместе с ним в зал. Руки и губы парня были везде: он хаотично гладил, сжимал, целовал Шатунова, напоминая бесноватого. — Отстань! — запротестовал Юрка, отталкивая Андрея, но тот успел схватить его за запястье. — Юра, тебе нет смысла убегать! Я всё равно найду тебя везде! — тёмные глаза Разина блестели, как у настоящего маньяка из фильма ужасов. Сам он задыхался, а прямая чёлка лезла в глаза. — Ты не имеешь права меня бить, усёк? — выплюнул Шатунов. — Я же тоже могу вмазать! Показать? — Мальчик мой, не надо… Я был не прав. Я больше никогда не ударю тебя, прости! Ты же видишь, как я страдаю! Видишь? — со скорбным лицом Разин задрал рукав спортивной чёрно-синей куртки. Его рука от локтя до кисти была перебинтована. Это слегка остудило злость Шатунова. — Что это? — наивно спросил он, рассматривая бинты. — Я порезал вену! Я не могу простить себя… Прости… — заметив заминку певца, с наслаждением увидев искреннее волнение в голубых глазах, Андрей толкнул парня к креслу, заставляя сесть. — Зачем ты это слелал, блять? С дуба упал? — прошептал Шатунов, испытывая острое сочувствие. Теперь ему хотелось выругать Разина и пожалеть его. — Да… Я схожу с ума. Ты мне так дорог. Не могу без тебя… Именно поэтому я и ударил тебя… — Разин звучал страстно и нежно, очень убедительно. Встав на колени между разведённых ног Юры, он взялся зубами за собачку на молнии его джинсов, и повёл головой вниз, расстёгивая. Затем коснулся губами члена парня сквозь бельё, погладил его. Шатунов заёрзал на месте, и как только орган показался, а Разин жадно вобрал в рот головку — застонал и вплёл пальцы в волосы Андрея. Тот отсасывал неспешно и очень ласково, делая неспешные движения головой, поглощая весь член, всю душу, все мысли Юры. Брюнет кусал губы, хрипловато, по-мальчишески стонал и матерился, двигая бёдрами навстречу. Разин ласкал так умело, что в какой-то момент Шатунов даже испытал укол ревности: и где же Андрей такому научился?.. Вскоре тот и вовсе заглотил плоть до основания. Головка осторожно и ненавязчиво долбила гланды. Было узко, влажно и безумно горячо. Юрка мотал головой, его лицо было красным, а волосы липли ко лбу. Разин мягко взял яички парня, взвесил их и перекатил в тёплой ладони. Это стало последней каплей: хрипло вскрикнув, Шатунов начал бурно кончать, содрогаясь и сжимая волосы Андрея во влажной ладони. Тот крепко держал певца за бёдра, прикрыв глаза и глотая сперму, даже не подумав отстраниться. После сильного оргазма Юрка размяк. Комната казалась ему погружённой в сиреневые летние сумерки. Андрей покрывал поцелуями его ноги и живот, а затем поднялся вверх… Они целовались долго, с языками, со специфическим влажным звуком. — Простил меня? — шепнул Разин, разрывая поцелуй и заглядывая в обожаемые голубые глаза-лазуриты. — Да… Только, блять, ещё раз посмей… — с трудом отозвался парень, совершенно одуревший от минета. — Хорошо… Всё будет хорошо… Только ты и я… — Андрей потёрся носом о щёку певца. — Покажи… — голос был надтреснутым, как изредка бывал в его песнях, когда Шатунов интонировал. — Что?.. — Ну руку… Разин криво улыбнулся и медленно отстранился от Юры. Какое-то время он молча разматывал бинт, а парень глядел на него с прищуром, словно глядя сквозь ситец солнечного света. Но когда белая тряпица упала на пол, сердце Шатунова болезненно сжалось: кожу Андрея «украшали» длинные алые провода разрезов. Их было не меньше восьми, и, рассекая руку от локтя до кисти, они выглядели зловеще. И Юрке страшновато было думать, что всё это из-за него одного. Разин тихо рассмеялся болезненным смехом. Припал лбом к колену Шатунова и замер. Какое-то время брюнет сидел неподвижно, а потом поднял руку и стал гладить парня по волосам, всё прощая. Сиреневых сумерек не стало меньше. Опьяняя, они становились лишь гуще и слаще. И кроме этой комнаты и них двоих в мире никого больше не было. Не могло быть.