Запиши мой голос на кассету

Современность. Миловидная журналистка нагловато улыбалась легенде поздней Перестройки и бойко задавала очередной глупый вопрос. Они все, эти вопросы, давно надоели Шатунову, но приходилось отвечать, что получалось у него не то чтобы превосходно: Юра никогда не любил откровенничать. Почти ни с кем из участников группы «Ласковый май» он не общался, о личном особенно не распространялся, сантименты не излагал. — Юрий, позвольте узнать, не планируете ли вы свадьбу? Думаю, всем нашим зрительницам сейчас очень интересно! Вы не так давно выложили совместные фотографии с некой девушкой, — голубые глаза журналистки горели от женского любопытства. Ей бы, наверное, хотелось, чтобы Шатунов рассказал о себе нечто сальное и шокирующее: некоторые звёзды только так и зарабатывают на хлеб с икрой. Но поскольку кумир миллионов девчонок конца восьмидесятых никогда не выдаст никакой сенсационный материал, приходилось пытаться ухватить его хоть за что-то. — Ну… Пока рановато об этом думать, — в свойственной себе задумчивой манере ответил Шатунов и хохотнул. — Всему своё время. — Можно ли это считать официальным подтверждением ваших новых отношений перед аудиторией? — улыбка журналистки стала шире. — Наверное, можно, — ухмыльнулся Юрий. — Можете что-нибудь поведать о своей избраннице? — Возможно, позже. — Что ж, хочется пожелать вам счастья! Уверена, наши зрительницы думают так же. Скажите, а почему вы не общаетесь ни с кем из музыкантов группы «Ласковый май»? Слышала это в ваших прежних интервью. Так ли это? — Да просто так сложилось, — Шатунов слегка пожал плечами. — Жизнь нас развела. — На самом деле, в общественности складывается мнение, что вы не хотите, чтобы вас как-либо связывали с группой… Это обманчивое представление? — «Ласковый май» — это часть моей жизни, но это прошлое, — снова ухмыльнувшись, с некоторой жёсткой упрямостью ответил Юра. — Это было, и давно закончилось. Я не вижу смысла зацикливаться на том, что было. — Вы могли бы как-нибудь прокомментировать вашу ссору с Андреем Разиным? В интернете очень много о ней пишут… — Разин хотел бы оставить меня без песен, которые написал Сергей Кузнецов, и которые исполнял я, которые были написаны для меня. «Ласковый май» — это я и Кузя. Всё. Голос Шатунова сразу стал напряжённей, стоило ему заговорить обо всём этом. Спустя час, уже выезжая с территории телестудии, Юра услышал пиликающий звук своего смартфона. Руля одной рукой, он вытащил телефон из своей спортивной бело-синей куртки «Nike» и посмотрел на экран. Звонил Маркс. — Алло? — Юр, привет, — Игорь звучал немного растерянно, и это не укрылось от Шатунова. — Привет. Ну чё, как отдыхается? — Отлично. Ларисины родственники приехали, полный дом гостей. Решили замутить форель на углях. — Круто. Привет ей. — Ага, передам… Слушай, мне нужно с тобой кое-что обсудить. Это важно, но по телефону не могу. Может, встретимся? В Сочи. — В Сочи? Нахера в Сочи? — слегка улыбнулся Шатунов. Тем временем его машина притормозила в образовавшейся на Ленинском проспекте пробке. — Я там буду завтра — приеду на сутки по делам. Ты можешь прилететь? — с нажимом спрашивал Маркс. — Блин… Ну могу. А чё такое-то? — Узнаешь там. Я буду ждать тебя в гостинице «Ленинград», шестьсот пятый номер. Запомнил? — Да. Ты меня заинтриговал. Мне уже начинать бояться? Юрий шутил, но на самом деле напрягся из-за поведения Игоря. Он, конечно, и предположить не мог, что его клавишник может быть в сговоре с Разиным, и готовит ему настоящую свинью. Без специй. Первой и главной его мыслью было: «Друг в беде». А это означало, надо срываться с места и лететь. Хоть в ночь. — Не бойся… Просто прилетай, — уже спокойнее и как-то мягче добавил Маркс. — Ну лан. Буду завтра дневным рейсом. Нормально? — Спасибо, Юр. — Отключаюсь. Шатунов бросил телефон на переднее пассажирское сидение, и, задумчиво потирая подбородок, перестроился в другой ряд, думая о том, что надо заехать в супермаркет и купить холодного пива.

***

— Ты что, блять? — ошалело прошептал Юра, успевая увернуться от поцелуя. Не выдержав, он вскочил на ноги, но так и остался стоять, прижимаясь спиной к стене. — Кузя, ты с дуба рухнул?! — Прости, — Сергей опустил голову, грустно вздохнув. — Не знаю, что на меня нашло… Просто ты… Ты… — Ну что?! — воскликнул шокированный Шатунов. — Ты меня так вдохновляешь. Ты мне очень дорог. А этот ублюдок… он развёл нас в разные стороны. Мы так отдалились. Ты не видишь этого? — Кузнецов медленно выпрямился, пристально взирая на Юру, утопая в его удивлённом голубом взгляде. — Ты мне тоже дорог, — внутри у певца что-то треснуло, как первый лёд на реке. Он правда скучал по своему давнему другу. — Очень. Кузя, я бы очень хотел, чтоб ты вернулся! Веришь? — Угу… — Кузнецов потёр щёку и покосился на магнитофон. Мерзотный, по мнению композитора, голос Разина, затих, теперь снова пел Юрочка. Его голосистый мальчик. И пусть Андрей считает парня своим — всё это бред. Между ними нет и никогда не будет той связи, что была между Шатуновым и Кузнецовым. Сколько бы продюсер ни имел денег — это ничто не изменит. — Я ведь не идиот. Я всё знаю, — Серёжа подошёл к магнитофону и задумчиво провёл по его кнопкам указательным пальцем. — Что знаешь? Юрка прищурился. — Что у вас с ним отношения, а не дружба. У вас… любовь. Но, поверь, он тебя не любит. Он просто не способен. Я виноват, что ты оказался в его лапах. Я сам во всём виноват. — Да лан тебе. Брось. Никто ни в чём не виноват! — Шатунов медленно подошёл к Сергею и положил ладонь на его плечо. Даже сквозь ткань футболки и куртки композитор ощутил тепло любимой руки. По телу побежали импульсы. Кузнецова пробила дрожь. Резко обернувшись, он схватил солиста в охапку и прижал к себе. Ощутил родной, уже до боли знакомый аромат: улица, сигареты, осенний дым, зубная паста, одеколон, смуглая кожа. Всё это бередило воображение Сергея. Всё это он вспоминал густыми длинными ночами, наполненными одиночеством и написанием музыки. Пусть будет ночь, и кружит, к земле торопясь прильнуть… Ночь уйдёт, и снова дождь придёт с рассветом… И осени дым, и осени дым, и осени дым… Хотелось, чтобы эти несколько секунд длились вечность. А Юрка обнял Сергея и тяжело выдохнул. На миг прикрыл глаза. Кузнецов ассоциировался у него с домом, со стабильностью и покоем. Сколько вечеров они провели вдвоём, делая музыку, записывая первые хиты в стенах серого детского дома. А за окном стоял туман, обволакивая желтеющие клёны, и глубокую аллею, начинающуюся за казённым зданием… — Я бы хотел, чтобы ты вернулся в группу, — хрипловато прошептал Шатунов, отпуская Кузю. И тому ничего не оставалось, кроме как тоже опустить руки и сделать шаг назад. Хоть и не хотелось! Очень! — Этого уже не будет, — голос Кузи сел от переизбытка чувств. В комнате было сумрачно. За окнами сгущался осенний вечер. Город зажигал первые неверные фонари. И в этой комнате могло бы быть столько сказано, если бы Сергей только мог себе позволить… Но он не мог. — Я принесу тебе новую песню. Я её написал этой ночью. Хочу, чтобы ты её пел. Именно ты. — А как же твой новый ансамбль? — с хитринкой улыбнулся Шатунов, и на его упитанных щеках появились задорные ямочки. — А… — Сергей рассеянно осмотрел комнату и махнул рукой. Затем направился к двери и порывисто открыл её. Прежде, чем выйти из комнаты, он обернулся и сказал тепло, глубоко, нежно: — Её должен петь именно ты… Именно ты… Юрка поднимался по лестнице, слегка покачиваясь. Нет, он не был пьян, но немного перебрал с пивом и вином в компании Миши после ухода Кузнецова. Была почти полночь, когда Шатунов, тихо напевая под нос одну из своих песен, начал греметь ключами, не сразу попав в скважину. Оказавшись в освещённом коридоре, парень присел на корточки и начал разбираться со шнурками. Икнул. — Ну и где ты шатался? Резкий голос дал Юре пощёчину. Задрав голову, он увидел стоящего в коридоре Андрея. Тот буравил певца тяжёлым взглядом. Его чёлка слегка лезла в глаза. В белой футболке и узких чёрных штанах Разин был так хорош, что Шатунов залюбовался. — Ты такой красивый, — искренне, почти по-детски восхитился он и очаровательно улыбнулся. — Ты… пил? — осёкся Разин. Его бледных щёк коснулся румянец. Руки сами сжались в кулаки. Андрей молча надвигался на Юру, словно туча. Певец выпрямился и замер, с вызовом, прямо и просто смотря в блестящие глаза Разина. — Немного. — С кем? — процедил директор группы, останавливаясь в шаге от Шатунова. — С Мишей. — Какого хера? Я тебе разрешал? — с яростью выплюнул тот. — А я пленник? — тут же вскипел Юра, бунтарски раздувая ноздри. — И Кузнецов там был? Шатунов как-то странно посмотрел на Андрея. — Я задал вопрос! Кузнецов был?! — Был. И в следующую секунду Разин вскинул руку со сжатым кулаком, чтобы нанести удар. Он не видел в Юре того румяного шаловливого мальчишку, который хватал его за ладонь и игриво заламывал его руку, имитируя борьбу. Он не видел в Юре своего любимого, своё творение. Сейчас он видел только полупьяную блядь, которая рвала его душу. Современность. Оказавшись дома, Шатунов позвонил Ольге. Та была на работе. Они немного поболтали, и певец засел в своё любимое кожаное кресло, открыв бутылку пива. С первым же глотком холодного тёмного ему стало лучше. Напряжение из-за недавнего угрожающего звонка Разина осталось на подсознании, и никуда не девалось все эти дни. Когда мужчина уже приканчивал бутылку, его смартфон снова запиликал. Шатунов как раз думал о том, что, собственно, случилось с Марксом, и почему тот вдруг заговорил загадками, позвал его в гостиницу в Сочи. Что за дела? Доставая трубку из кармана, певец был уверен, что звонит опять он, но увиденное на экране заставило его сердце дрогнуть. «Сергей К». Звонил Кузнецов. Как давно они не общались. Что-то случилось? Что?.. Юра сделал последний глоток пива, напряжённо глядя на экран, и судорожно думая, отвечать ли. А потом отбросил смартфон на диван и встал с пустой бутылкой. На душе было по-осеннему. В ней сквозило. От чего? Уж не от тёмным теней прошлого, проникших в неё? В комнате царил полумрак, и Шатунов не стал зажигать свет. Отставил бутылку на стол и остановился у окна, глядя на тихо ускользающий в полудрёму, город.