Запиши мой голос на кассету

Андрею вспомнился тот день, когда они с Юрой попали под дождь. И Москва тогда будто бы утихла. И пахло нежно, а вода влажно буквально вылизывала кожу, особенно тогда, когда Разин нагло толкался языком в сладкий податливый рот Шатунова. Тот крепко держался за него и просто отвечал на поцелуй, прикрыв глаза. Он, как обычно, первым дёрнул головой и с хрипотцой шепнул: «Домой пошли, блять». Но голос был такой приторный, глаза — весёлыми, а на щеках проявились ямочки. В тот момент Андрей знал, что его мальчик любит его. Они тогда взялись за руки и, несмотря на пелену тёплого летнего дождя, пошли в сторону дома. Тогда никто не заметил их, потому что в такой ливень город всегда казался вымершим. А в квартире Разин дал себе волю, и долго-долго целовал сочные губы, пропахшие дождём. И тёплые ладони так трепетно ласкали влажную кожу на груди Юры. В такие моменты, когда низ живота тянуло сладостное желание на грани боли, парень всегда жутко ревновал Шатунова к его будущему. Он боялся даже думать о том, что когда-то Юрочка может пересмотреть свои взгляды на жизнь, вырасти из этих отношений, устать от сцены, группы, следовательно, и от Андрея… Но Разин скорее гнал от себя эти мысли, потому что больно. И боль эта была обжигающей, такой, что даже дышать нормально не получалось. Кузнецов был для Андрея отдельной историей. Они сразу невзлюбили друг друга. Соперники. Было дико испытывать всю эту гамму чувств: и ревность, и злость, и зависть, и восхищение, и любовь… Ревновал Разин, конечно, Шатунова. Ко всем. Злился на Кузнецова и на себя, а иногда и на особенно навязчивых фанаток своего сокровища. Восхищался он этой яркой колючей звездой, которую, по его мнению, сам и сотворил. А ещё восхищался голосом, умением интонировать, харизмой, и тем, что песни Кузнецова так прекрасно совпадали с данными Юрия. И вот под этим золотящимся пластом восхищения таилась жгучая зависть. Как раз к тому, что не он первый увидел сей бриллиант, а Сергей. Не он писал эти песни для Шатунова. Не он был рядом с мальчиком в интернате… Не он… Но зато сейчас Юра был рядом с ним, и иногда так страстно целовал его, накрыв обоих одеялом с головой. В такие мгновения Разин ненавидел этот мир чуть меньше. Вот и сейчас Шатунов полулежал на диване, оставив ногу на Андрее. Тот поглаживал её сквозь ткань джинсов. И ревниво думал о недавном инциденте. Он не сказал Юре всё, что думал, не выплеснул дикую ревность, потому что боялся спугнуть. Будучи человеком неглупым, Разин понимал, что завидовать Кузнецову глупо. Что бы там ни было. Потому что именно он получал с концертов «Ласкового мая» сумки, набитые деньгами, именно он, а не Сергей, мог позволить себе спать на пласте из купюр. Но было кое-что ускользающее от взгляда Разина. И это «кое-что» купить было нельзя. Очень глубоко в душе парень это понимал. Зазвонил телефон. Андрей лениво потянулся к трубке той рукой, что была свободна от своего сокровища, которое жевало пирожное, испачкав белым кремом нос и щёку. — Алло? Волосы, как обычно, лезли в глаза, и Разин почему-то даже боялся выпустить ногу Юры, чтобы убрать их назад. Словно парень мог раствориться в пространстве. — Привет, Андрей! Ты когда свободен? — раздался будто бы резиновый голос. Звонил Ахмед, друг Разина, и воротила криминального мира. Хорошие связи нужны везде. — Привет… А что, дело есть? — Андрей снова гладил ногу Шатунова. Тот доел сладкое и смотрел на своего возлюбленного, чуть ли не навострив уши. — Да. Нужно встретиться, дорогой. — Могу завтра. В любое время после пяти. Разин обладал живым умом, и мгновенно вспомнил все свои дела на завтра, послезавтра и неделю вперёд. — Давай в семь в «Арчальде»? — Договорились, Ахмед, — слегка улыбнулся Андрей. — У тебя точно всё в порядке? — фраза прозвучала с выраженным аецентом. — Да. Лучше не бывает! — и рассмеялся. Стоило Разину положить трубку, как Юра резко встал и подошёл к окну, посмотрел в него, сжимая ткань тюли в руке. Андрей тайком вздохнул: сам понимал, как глупо постоянно находиться в физическом контакте с Шатуновым, но ничего не мог с собой поделать. Хотелось вернуть его обратно на кожаный диван. — И что там? — как-то странно спросил Юра, затем взглянул на возлюбленного в лёгким прищуром. — Ахмед на встречу зовёт завтра, — Разин откинулся на спинку. Из-под чёлки, скрывающей глаза, продолжил наблюдать за парнем. За своим творением, таким шикарным, какого ещё не видывал мир. — А что с билетами? Они должны были ехать в Сочи. И Разин планировал снять там клип на песню «Южный берег». Андрей знал, что у них будет время побыть вдвоём: после работы он отправит остальных обратно в столицу, а задержится с Шатуновым в этом южном городе, где на волосы сыпятся белые звёзды, когда стоишь у кромки Чёрного моря. Для отвода глаз, конечно, оставит ещё кого-нибудь… Пахомова, например. Или Ленюка. — Всё в порядке. В субботу летим, — Разин склонил голову набок, постукивая пальцами по подлокотнику кресла. — Утром? — В десять. А что? Андрей чувствовал в голосе Юрочки напряжение, и это ему не нравилось. Он сканировал взглядом любимого, пытаясь понять, о чём то думает. Шатунов не любил особенно откровенничать, и вполне мог затеять что-то втайне от него. Но в дверь настойчиво и отрывисто позвонили три раза. Разин посмотрел на наручные часы, затем на Юру, который опять будто бы навострил уши, и пошёл открывать. Не посмотрев в глазок, и тут же пожалел, стоило увидеть гостя. Душу сразу, буквально по щелчку, наполнила ярость. В подъезде стоял Кузнецов. Его светлые волосы были, как обычно, растрёпаны. Разин бы даже на порог не пустил этого подлеца, но за его спиной уже маячил Юра, и улыбался. — Серёга! Привет! — Привет, Юр, — сдержанно ответил Кузя, бросив на парня быстрый взгляд и снова сосредоточив его на Андрее. — Поговорить надо, Разин. — Ну говори, — тот высокомерно хмыкнул и скрестил на груди руки. И даже попытался закрыть собой больше пространства дверного периметра, но был он стройным, даже скорее худощавым, и ничего не вышло. Юрка, как кот, увидевший хозяина с миской сметаны, протянул руку и схватил Кузю за руку, буквально впёр в квартиру. Андрей, мысленно матерясь, отшатнулся назад, пропуская композитора. Он уже привык, что его зачастую не принимали всерьёз: выглядел он слишком молодо, лет на двадцать, за исключением деловых встреч носил джинсы, футболки и кожанки. Обычный парень. Который умел вести дела так, что позавидуют некоторые седовласые дельцы бизнеса. И при Кузнецове Разину вдвойне не хотелось быть простым парнем. Он требовал от него уважения. Он хотел, чтобы проклятый Сергей боялся его. Шатунов, посмеиваясь, пихнул Кузю в бок. Они прошли в гостиную. — Чего случилось? — спросил беспечно. — Разин, иди сюда, не прячься, — язвительно заявил Сергей. Скользнул странным взглядом по всему телу Шатунова. Стёкла затряслись от раската грома. На улице было пасмурно, но дождь так и не пролился. Андрей стоял в коридоре, в волнении отгрызая заусенец указательного пальца. Убить. Порвать. Стереть с лица земли. Вот, что хотелось ему сделать в отношении Кузнецова. Резко выдохнув, он своей фирменной «плывучей» походкой вошёл в зал. Исподлобья уставился на Сергея, стоящего статуей у окна. — Чё надо? — спросил надменно. — Я хочу, чтобы ваша группа перестала петь часть моих песен, — Кузнецов раздувал ноздри, пристально взирая на Андрея. Тем временем только что затянувшийся Шатунов кашлянул. Выпустил дым носом и покосился на Разина. — С какой стати? — ухмыльнулся тот, а к лицу даже прилила кровь от ярости, ревности и возмущения. — Я автор. Я имею право запретить. Запрещаю. Юра скинул пепел в пепельницу. — Какие песни? — спросил негромко. И Разину сорвало крышу от этого почти полушёпота. Так разговаривают только с самыми близкими… Он стоял и думал, что сердце вот-вот разорвётся от переизбытка эмоций. — «Розовый вечер», «Седая ночь», «Медленно уходит осень», «Телефонный роман». Как минимум эти. Сергей посмотрел на Юру совсем иначе. Не как на Андрея. Там было презрение. Там была ревность. А здесь… теплота. — Контракты перечитай, если водка совсем мозги залила! — рявкнул Разин, теряя над собой контроль от переизбытка боли. — Хер тебе, а не песни. Они останутся за группой, и ты ничего не сделаешь, ясно тебе? Шатунов нервно затянулся. — Слушай, ты, шарлатан пришибленный… Я с тобой долго по-хорошему говорить не буду… — процедил Кузнецов, наступая на Андрея. И сколько таких стычек уже было? Много. А однажды Кузя чуть не выстрелил в Разина из травматика. За что его даже забирала милиция. — Ты знаешь, как иногда случается в наши дни? Кто-то берёт на себя слишком много, а потом их тела находят в лесу. Новости смотришь? — Андрей тоже сделал шаг вперёд и они уже стояли с Сергеем почти вплотную друг к другу. — Не советую качать права. На водку с плавленным сырком хватает? Вот и дуй отсюда. — Кузя… — негромко позвал Юра. Хрусталь и хрипотца. У Разина перехватило дыхание. Его оглушило и ослепило от жгучей ревности. Он чуть ли не в ужасе уставился на Шатунова, так и сидящего с сигаретой. — Да? — Сергей явно изо всех сил старался сдерживать злость, но по поджатым губам и руке, сжатой в кулак, было ясно, что получается сносно. Он готов порвать Разина. — Зачем ты так? Я ведь пою эти песни. Юра говорил негромко, всё тем же почти томным полушёпотом. Совершенно спокойно, но с нотками грустинки. И в эти секунды не Кузя казался старшим, учителем, наставником, а наоборот. — У меня новый ансамбль, я уже говорил. Эти песни будут петь они. Голос Кузнецова дрогнул, когда он смотрел на Юру. — А как же… я? — совершенно непосредственный вопрос, полный детской наивности, вкупе с голубым искрящимся взглядом, совершили два выстрела. И в Разина, и в Сергея. — Юра, мы потом это обсудим… Наедине, — голос композитора сел, и Кузя нервно одёрнул джинсовую куртку. — Слышь, алкоголик, — раскрасневшийся, задыхающийся, оглушённый и ослеплённый Андрей уже не мог сдерживаться. Это «наедине», этот голос Юрочки решили сами за него. — Вали в свою халупу дальше бухать! Пока я тебя отсюда вперёд ногами не вынес! Сука. Сергей рвано выдохнул и нанёс удар в лицо Разина. Не зря же руку сжимал в кулак. Но и тот был на таком взводе, готовый, что успел увернуться, лишь скулу смазано задело. И начал наносить ответные удары по Кузнецову, который, будто только и дожидаясь этого момента, мгновенно ввязался в драку. Было слышно только: «Сука… Гнида… Убью нахуй». Журнальный столик покатился в сторону, чашки упали с него, и от одной отлетел осколок. Отчаянные удары смешивались с матом с обеих сторон.