Мираж моих воспоминаний

Я не плачу, я просто обижен. И не смотри на меня, не хочу.

Не хочу, чтобы видела ты, до чего довела меня моя вера.

До абсурда, где ты лишь вдыхаешь, а я безбожно дышу,

ожидая каждый раз новый запах от твоего парфюмера.

Кабинет был наполнен странным сладковатым запахом вишни, когда Киришима зашёл туда с папкой под боком и вздёрнутой бровью. Взгляд сразу же упал на высокого блондина, что, расслабленно раскинувшись в кресле, смотрел что-то в телефоне через наушники и, увидав на пороге незваного гостя — вынул только один и то Эйджиро сказал бы, лишь для приличия и «чтобы не обидеть». Широкое окно, зашторенное серыми полупрозрачными шторами, было плотно закрыто, из-за чего лампа, продолговатая и висящая прямо над рабочим столом Бакуго, была вынуждена неоправданно работать сверхурочно. Киришима подошёл к чёрной матовой стене, где располагались полки, и поставил папку среди них, после усаживаясь в белое кресло пред журнальным столиком и принялся в упор глядеть на друга. Сперва тот игнорировал этот упёртый взгляд, но в итоге сдался и, разражённой прищёлкнув языком, вынул и второй наушник из уха, спрашивая грубым тоном: — Что? — Баку-бро, ты снова взял нового клиента на вторник? Ты и так ведёшь много сделок, может, стоит притормозить…? — с выдохом подметил Киришима, потирая виски и серьёзно смотря на глядящего на него друга, который одним взглядом говорил «ты чё, дурак?», — Я впервые за долгое время увидел тебя за телефоном. Что смотрел? — Киришима проводил взглядом жест, означающий, что блондин выключил экран смартфона, — Снова свои обзоры на виллы? Зачем они тебе вообще нужны… Катцуки закатил глаза, нахмуривая брови и устало выдыхая. Да, это правда, что перед тем, как предложить его принцу поехать на отдых в определённое место — он прошустрил приличное количество мест, и этот полудурок частенько заставал его за этим занятием, появляясь со спины, как чёртово привидение с моторчиком. Сперва Киришима чётко думал, что он, как обычно, хочет снять себе коттедж и с кем-то провести там ночь, потому что он давненько не промышлял чем-то подобным, но когда поиск подходящего места подзатянулся — Эйджиро явно что-то начал подозревать. Потому что если бы он старался для себя любимого, то выбрал бы первый попавшийся, самый дорогой и с хорошей выпивкой. Но Бакуго не стал отвечать на этот прозрачный намёк и перевёл тему: — Я зарабатываю нам деньги, Дерьмоволосый. И нет, я смотрю конференцию при- — быстро исправившись, Катцуки кивком головы указал на свой телефон, — Брокколи. Услышал, что должно быть что-то важное, и решил глянуть, но, чёрт, какая-то херня в итоге. — до последнего отыгрывая, что ему бесконечно плевать на это юное очарование, по которому он уже соскучился. — Ну, не говори так. — махнул рукой парень, поправляя свою рыжую шевелюру, — Для Мидории это — способ успокоить общественность, которая, как всегда, норовит заглянуть тебе то в трусы, то в кошелёк. — и, развалившись в кресле, опрокинул шею на низкую спинку, врезаясь в ту затылком. Катцуки усмехнулся и, резко вставая с кресла, подошёл к окну, чуть разводя шторы и подвязывая их лентами, завязывая их в аккуратные банты. Эйджиро с удивлением проследил за этой нехарактерно милой чертой его друга, а потом внимательно посмотрел на блондина, не выявив в нём ничего необычного. Разве что вишня, которая откуда-то взялась в этом кабинете, хотя аромадиффузоры или подобные ароматы духов — Бакуго с роду не любил. Да и такой стойкий запах… это точно не от лёгких пахучих мелочей. Это были феромоны. Стойкие и отчётливые феромоны. И очевидно, что они были чьи-то. — Бакуго, ты что, сюда приводил кого-то? — нахмурившись, Киришима осмотрел кабинет на предмет чего-то несвойственного тёмному и строгому интерьеру. Возможно, каких-то клякс, кусочков одежды или аксессуаров чересчур милых для такого, как Бакуго… но всё было чисто. Эйджиро придирчиво рассмотрел каждый угол и, не обнаруживая ничего такого, вслушался во вспыльчивый ответ человека, который явно оскорбился таким вопросом. — С ума сошёл? — Катцуки поднял бровь, невесело хмыкнув и разворачиваясь к парню, — Я тут пашу, будто мне больше всех надо. — и, сделав паузу, сощурился, пока на лице выписалось омерзение и недовольство, — И когда это я трахался на рабочем месте? Эйджиро виновато почесал затылок и вздохнул, вновь расслабляясь. Бакуго был прав. С самого начала их знакомства и до сегодняшнего дня — Киришима никогда не видел, чтобы альфа приводил кого-то на работу, чтобы отыграть пикантный «рабочий роман». У Катцуки была активная личная жизнь, но он всегда строго разграничивал работу и отношения, даже если последние были ежедневными и однодневными. Но это не объясняло в таком случае одного очевидного факта. Если дело было не в том, что кто-то пришёл в кабинет и оставил тут свои феромоны, то значит, эти феромоны были на самом Бакуго. Эйджиро проморгался и посмотрел, как его друг подходит к стеллажам и смотрит на папки, сосредоточенно перебирая документы в файлах. Значила ли его догадка, что эта взрывная бомба нашла себе кого-то настолько близкого, что его партнёр смог оставить на нём своеобразный феромонный след? Он был явно не оставлен специально, ведь в таком случае был бы намного ярче этого вуального шлейфа, а значит, это было в порыве чувств? Таком несвойственном, опять же, для однодневной жизни Бакуго. — Я не об этом вообще, но мало ли. — и Киришима решил обратить на это внимание последнего, — Просто от тебя так прёт, что я готов поверить и в это. — В смысле? — голова поднялась с документов, — Чем? — и посмотрела на него. — Вишней. — и застыла в одном положении. Катцуки остановился, поворачиваясь к нему с чистым недоумением и сдвинутыми бровями, а в глазах блеснуло что-то тревожное и… радостное одновременно? Парень почти не уловил этого изменения и вскоре подумал, что ему всё же показалось то, как уголок тонких губ дёрнулся в каком-то подобии улыбки. Блондин же недоверчиво принюхался к своему собственному рукаву, но, ничего не уловив, разочарованно закатил глаза и посмотрел в алые радужки, которые смотрели на него с явным подозрением в чём-то «противодружбанском». — Вишней? — переспросил Катцуки, словно эта информация его раздражала, — Какой, к чёрту, вишней? Киришима пожал плечами и усмехнулся, наблюдая за реакцией друга. Он знал, что Бакуго редко позволяет себе проявлять эмоции, особенно такие, как удивление или растерянность, и сейчас это было почти забавно. — Ну да, вишней, — с лёгким сарказмом подтвердил Эйджиро. — Сладковатый запах, как будто только что кто-то съел килограмм вишни. — беззастенчиво добавлял он, будто не замечал, как вместе с выступающей венкой кипят и острые скулы, — И поверь мне, это не что-то обычное… — и, похоже, взаправду не замечал, — …он ведь не просто сладкий, он почти… вызывающий. — не замечал, как Бакуго было приятно это слышать. Он и подозревать не мог, что омега мог оставить на нём феромоны настолько отчётливые, что даже этот полуслепой-полуглухой придурок смог их уловить, и весьма быстро и безошибочно. Только вот для Бакуго это было неким разочарованием. Разочарованием, что только этот идиот мог слышать на нём этот потрясающий феромон, который он сам имеет честь вдыхать только рядом со своим белым лебедем. Впрочем… он может спросить о нём у самого Мидории, не правда ли? Расспросить в подробностях и вогнать в краску, как он любил делать? Это звучало откровенно, будораживши и… правильно. Вот так дразнить его принца теперь казалось правильным. — Блять, я вообще ничего не чувствую. — мужчина прислонил собственный ворот к носу, вновь не ощущая ничего, кроме собственных парфюмов, — Ты давно нюх свой проверял? Может, всё уже, старость? — и ведь нельзя было попросить этого болвана напрямую и в деталях описать тот шлейф аромата, который воспоминанием оставил на нём его принц. — Эй! Я вообще-то твой ровесник. — шутливо возмутился Эйджиро, стуча себе в грудь. — От случая к случаю. — фыркнул Бакуго, разводя руками и явственно насмехаясь. Казалось бы, эта тема сошла на нет, и Катцуки почти победно выдохнул, но тут же напрягся вновь, вкрадчиво смотря на ожидаемые ответа глаза, которые сегодня казались ему более любопытными, чем обычно. Это было не их дело. Оба это понимали, но почему-то Дерьмоволосый продолжал лезть, куда ему лезть не стоит. И тихо протягивая: — Но… — неуверенно закончил, накреняя голову набок, — …Ты точно ничего не хочешь мне рассказать, Баку-бро? — Будешь много пиздеть и занимать моё блядское рабочее время — я дам тебе в лицо. — угрожающе процедил Бакуго, понимая, что этот допрос надо срочно прекращать. — В любом случае, я рад за тебя. — встав и хлопнув себе ладонями по ляжками, Киришима романтично вздохнул, театрально восклицая, — Ох уж эта скрытая романтика… — прижимая руку к сердцу, он поспешно скрылся за дверью, напоследок добавляя, — Желаю удачи, Хирохито, в твоих любовных делах, Баку-бро! — и быстро закрыл дверь до того, как в неё полетела тяжёлая папка. — Дерьмоволосый, блять! — обозлённо выкрикнул Катцуки, шумно подходя к креслу и плюхаясь в него, ощущая, как в секунду на лице расплывается улыбка, — И зачем мне столько детей…? «Интересно… а он… когда-то думал о детях?» — «наверное, да» ответило что-то внутри него, и Бакуго фыркнул, — «И всё-таки, кто такой этот Акиро, который ему так дорог…?» Он просидел так долгое время, раздумывая об этом, кажется, больше положенного, и продолжил бы в том же духе, если бы в этот момент его телефон, оставленный на столе, не зазвенел. Ему звонил его принц, и сразу взял трубку, с непривычки говоря грубо, а после, прокашлявшись, спросил, «в чём дело?», начиная постепенно одеваться. Мужчина поднял с пола несчастную папку, которой так и не удалось избить хитрую рыжую башку.

***

Да… это место было таким же, как он его помнил. Как и помнил те стейки, вкусное вино, совсем неподходящий разговор за столиком на двоих, смущающее ношение его на руках и незабываемый танец под ночью игривой и холодной набережной. Даже воздух, казалось, остался тем же, только вот чувства это место вызывало сейчас совершенно другие. Он ведь понимал, что его мама никогда не приглашала его просто так куда-либо. Да что там, тех раз, когда они действительно вдвоём выбирались куда-то просто поговорить — можно сосчитать на пальцах одной руки. Вот он поднимается ко входу, слыша приятный звук лёгкого водопада, который вновь запустили течь по стенам заведения, как только начало теплеть. Ранее, когда он проезжал мимо, то замечал, что эти стены теряли свой «шарм» без своего «океана», и несмотря на то, что интерьер был тот же, и его встретила, как и раньше, приветливая хостес — без этой вечно текущей везде воды — это заведение перестало быть для него таким привлекательным. Парень, что встретил его, провёл его за действительно забронированный столик, за которым уже сидела его мама и попивала белое сухое вино — своё любимое. Окидывая при этом всех острым и недовольным взглядом, женщина буквально расцвела, как только увидела своего сына, который, поздоровавшись с ней, попросил официанта привезти ему красное полусладкое. Было странно сидеть вот так наедине. Несмотря на то, что они были родными людьми, тем для разговора у них было очень мало, откровенно говоря, им не о чем было разговаривать. Единственной темой между ними был отец. Это вгоняло в странное замешательство и расстраивало, но, молча усаживаясь на противоположный от матери стул, Изуку упёрся взором в шумный маленький фонтанчик недалеко от них. Когда он приходил сюда ранее с Бакуго, этого фонтана не было. А потому он прикипел к этому интерьеру с некой эстетикой архитектора, коим себя не считал особо, но всё же. «Надо же… как всё изменилось.» — его отвлёк демонстративный кашель, и, вынуждено отводя взгляд от воды, он посмотрел на маму. Она, как обычно, блистала в отражениях витражного окна синих оттенков, у которого они сидели и по которому с той стороны стекала вода. Шею подчёркивали внушительных размеров сапфиры, когда-то они были тайно подарены кем-то из её воздыхателей, и поэтому отец, как узнал, запретил ей носить их и посоветовал продать, но, судя по тому, что он сейчас видит, украшение продано не было, а после кончины Хизаши Мидории — с удовольствием было надето на бледную шею. Казалось, что она им хвасталась. Да и быть честным, подарки отца она со временем начала носить лишь для проформы, ибо так было нужно делать. Им купленные бриллианты словно не воспринимались ею, как нечто драгоценное, пусть она и радовалась им так же, как и всем остальным. И к тому же — она была не в белом. Не носила траур. А этот фиолетовый оттенок платья, цвет которого она так любила использовать в нарядах, теперь казался ему скорее грязным, чем восхитительно подчёркивающим её материнские черты. Так вспомнить, отцовские любовницы тоже часто надевали именно фиолетовые платья. Яркие или тусклые, но они ходили в любимом цвете его жены. Но кто теперь узнает, что это означало. Но на душе почему-то неприятно заскребли кошки. — Мам, что-то случилось? — спокойно расположив руки на столе, он посмотрел в глаза, которые всегда напоминали ему его собственные, — Я же прекрасно знаю, что ты не зовёшь меня на обед просто так. — и, ожидаемо, так и было. — Ты не слышал ничего такого в последнее время? — только вот заданный ею вопрос выбивал из колеи, словно он сам должен был знать, что она с ним собиралась обсудить. Мама смотрела на него чуть встревоженными и даже испуганными глазами, коими никогда на него не смотрела. Как будто в чём-то знатно провинившись, она ожидала справедливого наказания и, затаив дыхание, ждала его, пока он молчал, равнодушно смотря в ответ. Но равнодушным было только его лицо. Внутри его сердце медленно начинало колотиться, а по спине прошлись мурашки. Рука в чёрной ажурной перчатке сжалась в кулак, и он продублировал свои мысли вслух: «О чём она?» — О чём ты говоришь? — Ох, так ты не слышал. — удивилась, явно расслабившись, женщина и всплеснула в ладоши, — Ну и хорошо. Тогда поговорим о более насущных вещах. «Возможно, тот молодой человек всё-таки задумался о моём предложении? Поэтому ничего не рассказал Изуку, м?» — Инко внимательно осмотрела сына, понимая, что тот не стал бы закрывать глаза на такую правду даже ради неё, а значит, взаправду ничего не знал. «Она имеет в виду то, что мне поведал Бакуго?» — тем временем обдумывал Изуку, уводя взгляд, — «Видимо, она не хочет, чтобы я об этом узнал. Весьма ожидаемо.» — чтобы после вернуть его и как ни в чём не бывало спросить, позволяя менять тему, как его матери заблагорассудится. — Насущные? Например? — к ним подошёл официант, и, поблагодарив, Изуку, наконец, пригубил впервые за сегодняшний день вино, — Если ты о наследстве, то ты прекрасно знаешь, что процесс переписывания на тебя квартиры — затянулся не по моей вине. И это в самом деле было так. Наследство принималось не одним махом, и все процедуры оценки, погашения долгов и битья головой о стол нотариуса — решались постепенно. И не в его силах было идти против закона и искусственно ускорять этот процесс, пусть он и понимал, что, вероятно, не только общественным массам не нравится такая «несправедливость» в разделении имущества, но и его матери, которая делала вид, что всё нормально, но где-то в углу спальни плакала по ночам. И это было бы так на неё похоже. Всегда просто плакать, когда что-то шло не так, как ей хотелось бы. Она будто всю жизнь ждала «принца на белом коне». Принца… «Дьявол, что за сравнения?» — одёрнул он себя с лёгкой усмешкой. Горло обожгло вином ровно так же, как и его сердце. Изуку с погасшей улыбкой посмотрел на годами любимое вино, которое было его личной памятью, а потом обратил взор на наполовину опустевший бокал белого, ютящегося в руках матери. Дедушка никогда не делал белое вино. У него даже белый виноград никогда не рос на кронах. Но вкусы у всех разные, не так ли? Интереснее было то, что, несмотря на то, что он ещё не пил сегодня, желания у него особо не возникало до сего момента — пока он не встретился со своей мамой. При Бакуго так он вообще не пьёт больше, по крайней мере, в одиночестве. Если они и распивают алкоголь, то делают это вдвоём. — Нет-нет, Изуку, в этом я даже не сомневаюсь. — запротестовала женщина и поверхностно произнесла, — Ты отдашь мне всё, что полагается, я немного о другом… — но Мидория зацепился за эту невинную формулировку, позволив себе свести брови, пока матушка отвлеклась на вид за окном, — …О наших отношениях с твоим отцом и о том, что он умер… — бледные зелёные глаза коснулись его глаз, и радостное женское лицо спало, — Ты понимаешь, что маме нужно двигаться дальше? — Инко встрепенулась, когда сыновье лицо дёрнулось гримасой раздражения, — Прошло не так много времени, я понимаю, об этом трудно говорить. Но маме важно твоё понимание. — она быстро положила свои ладони поверх свободной, лежащей на столе ладони сына, чуть поглаживая её, пока нервная усмешка пыталась сдержаться на фарфоровом лице, которое будто застыло, как сфотографированное в чистом удивлении. «Меньше месяца прошло с кончины отца…» — может быть, это он был слишком правильным? — «Как так можно, Дьявол вас побери…?» — ибо если нет, то мир сошёл с ума. — А теперь, мам, оставь позади все эти реверансы и скажи мне честно… — зачем все эти прелюдии и ухищрения, если они оба понимают, что речь идёт об определённом человеке, — Ты о Тошинори Яги хочешь со мной поговорить? «А обо мне? Не хочешь?» — хотелось задать этот вопрос прямо в лицо, чтобы напомнить, на чьих плечах сейчас лежит всецелая забота о ней. — М… — кивок матери в подтверждении вывел из него последние силы. — Ха… — с лёгким звоном бокал был твёрдо поставлен на стол, — Если ты имеешь в виду романтические отношения или ухаживания, то можете играться этим, сколько хотите, но ничего большего, мам. — вкрадчиво пояснил он и, заводя руку в свои волосы, оттянул их, ощущая, как голова принялась привычно гудеть, — Время непростое, я недавно стал Главой, и мир думает, что у тебя были отвратительные отношения с моим отцом, ибо он тебе ничего не оставил. — именно в такие моменты он всегда пил вино, и в этот раз он решил не делать исключение, — Не хватало в эту историю вплести ещё одного Главу семьи. — тихо добавив напоследок. И в этот момент Инко встрепенулась и поджала губы, резко смотря на сына, а после, отводя взгляд в сторону, мягко ударив по столу ладонью, отчего Изуку невольно вздрогнул. Ибо он не знал, как правильно реагировать на злость собственной матери, обычно вместо этого привыкая утирать её слёзы. — Потому что твой ублюдок-отец никогда не умел меня слушать и понимать, и делал, как ему заблагорассудится…! — прошипела женщина, и почему-то Мидория ощутил, что в этих словах есть что-то слишком личное, — Всегда таким был. А потом ещё и требовал от меня что-то… — то, как мама смотрела на него, пробуждало внутри непонятное ему беспокойство, а взорвавшийся вокруг неё феромон зверобоя странно защекотал нос, — В любом случае, сейчас он позади. — но вдруг она выдохнула, предпринимая попытку успокоиться, — А вот насчёт Тошинори ты прав. Я хотела с тобой посоветоваться насчёт него. — потому что она не выглядела грустной. А зверобой, как он помнит — проявляется в её феромонах при тоске и печали. Таким он всегда был, когда в детстве он залечивал ей раны и убирал за ней, когда ей было плохо. Но сейчас её лицо скорее обременено злостью, какой-то внутренней, чистой яростью, непостижимой его удивлённым зеницам. И от неё не пахло полевыми цветами. Как должно пахнуть. Нет. Так подумать, от неё всю их встречу пахло только этим горьким бальзамическим зверобоем, словно мазью из трав. И Мидория всё никак не мог понять почему. Ведь грустной… она точно не была. — Ма-ам… — Изуку решил не показывать, что его тронули её слова, — В делах амурных я профан с рождения, уволь меня от подробностей, пожалуйста. — Ты единственный из моего окружения, кто тесно с ним общается. — и женщина, махая на него рукой с уже, вроде как, искренней улыбкой, похоже, поверила его мелкой лжи, — А этот олух совершенно не понимает даже самых явных намёков…! Я возмущена. — и, поставив руки в боки, фыркнула, осушив свой бокал до дна. «Что же ты имела в виду под тем, что отец никогда не умел тебя слушать и понимать, и делал, как ему заблагорассудится…?» — он мог бы решить, что эти слова повязаны на какой-то из их ссор, коих было предостаточно, но что-то внутри него шептало ему, что он ошибается на этот счёт, — «Чего я ещё не знаю?» — И чем конкретно я могу тебе помочь? — Хм… — погрузившись в воспоминания, омега спросила, — …Например, на кого обычно он засматривается, когда вы находитесь на этих ваших вечерах? — и брюнет скучающе приспустил веки, без интереса начиная: — Может, тебе стоит прийти самой и увидеть? — и он совершенно не ожидал, что это мимолётное предложение вызовет такой ажиотаж, — Это может быть полезно для нашей семьи- — Я приду. — сразу же возразила она, — Я приду… Только вот, это не решит мою дилемму con el hecho de que él no me ve como nadie más que tu maldita madre… «с тем, что он не видит во мне никого, кроме твоей чёртовой матери…» — Инко раздражённо вцепилась в бокал, а её лицо исказилось злобой, но лишь на секунду. Как и он лишь на секунду вновь ощутил зверобой. — Что? — Изуку удивился внезапной смене языка и не успел уловить этот тихий шёпот. — Ой, нечаянно заговорила на испанском. — неловко посмеялась женщина, чуть хвастливо подмечая, — В наших с ним диалогах тоже часто проскальзывает этот язык. Рука, потянувшаяся за бокалом, застыла, и брюнет взглянул на фигуру перед ним, перед вопросом делая несколько алых шумных глотков. — Мистер Тошинори знает испанский…? — спросил он, взаправду удивляясь этому факту, а после подостыл, снова выпивая глоток. «Хотя его жена испанка, я не удивлён.» — ему было не особо интересно обсуждать ту, которую он и в лицо особо не помнил, если помнил вообще. Воспоминания были смазаны, и он сам мог должным образом вспомнить лишь самые яркие воспоминания, связанные с ней. Жёлтые платья с красной подкладкой и широкие поля шляп, которые она любила носить на эти «светские вечеринки». У неё был мягкий характер, и эта женщина всегда была улыбчива, особенно к нему — маленькому мальчику, который потеряно следовал за отцом и послушно со всеми здоровался. Она любила говорить с мужем на иностранном языке и смеяться, а он, тогда ещё не зная, что это испанский, любил подслушивать их красивую бессмысленную речь, иногда пытаясь повторить простенькие слова. Но миссис Тошинори ушла слишком рано, чтобы он успел хоть как-то познакомиться с ней и пообщаться. В его голове она — приятный и тёплый призрак прошлого, ушедший в поля красных хризантем, букеты которых ей всегда вручал Тошинори, и если Мидория будет честным, то скажет, что он прекрасно понимает, почему после потери жены мистер Тошинори исчез с поля зрения на долгие года. Вероятно, потеря такого близкого человека, с которым он был душа в душу и ради которого, скорее всего, и выучил испанский — была невероятным ударом. — Ещё бы он не знал. — вздёрнула нос женщина, хмурясь и ворча, — Я в своё время столько книг перелопатила, чтобы выучить его. Она говорила об этом так просто. «Но тем не менее французский, который является, фактически, языком нашей семьи, ты так и не выучила.» — с горестной ухмылкой подметил омега, а после, распахнув глаза, медленно посмотрел на маму, заканчивая и будто понимая что-то недоступное ему раньше, — «Но… получается, что испанский ты выучила ради… него?» — и чувствуя, как его ладонь стала крепче сжимать стекло с вином. Если сейчас он был прав в своих рассуждениях, то значило ли это, что его мать ещё в те годы хотела завести знакомство с Тошинори Яги? В годы, когда они сами были ещё молоды, а этот мужчина едва ли женился и стал Главой семьи? Но разве отец не говорил, что они любили друг друга, пусть и много лет тому назад? Любовь ведь не увядает так быстро? Словно старая цветочная лавка. «Она ведь когда-то всё-таки любила его?» — потому что если нет, то тогда зачем всё это было нужно? Зачем нужно было выходить замуж за отца, чтобы после… Нет. Зачем нужно было специально учить иностранный язык ради незнакомого человека? И это при учёте того, что его мать в принципе не любила изучать какие-либо языки. По крайней мере, она до сих пор не знает даже начальный французский. Сердце будто покрылось тонкой коркой льда, а он фыркнул на собственные мысли так, словно те были ошибочными. Но нет, похоже, он домыслил что-то вполне реальное. Мидория сам помнил, как мама прихорашивалась, ступая и открывая свою цветочную лавку, как она была не особо рада тому, что он идёт за ней… О да. Теперь он начал понимать. Начал понимать, почему в детстве так обратил внимание на того блондинистого мужчину, хотя людей, приходящих купить цветы, было непросветное множество. Потому что его мама обращала непомерное внимание на него. Почему так обратил внимание на Тошинори Яги, да настолько, что познакомил его со своей матерью. Сам. Своими руками. Он, получается, помог ей, даже не осознавая этого? Тогда, может… помочь ей ещё раз? «В конце концов, такие верные мужчины, как мистер Тошинори — однолюбы до самой гробовой доски.» — губы расплавились в тёплой улыбке, знающей, что этот союз в любом случае обречён на провал, — «Будет любопытно смотреть, как она пытается добиться его внимания, притворяясь… его бывшей женой. Всю жизнь ты не пропляшешь под шкурой другой.» — и он не смог бы сказать внятно, откуда в нём родилось это дьявольское желание. Хотя она в любом случае не послушала бы его, если бы он начал останавливать её и говорить, что «это неправильно». На его непосредственное мнение ей было плевать. Ей нужны были весомые советы. И что ж, он их даст с превеликим удовольствием. И, возможно, сейчас в нём это говорила ревность. Такое непостижимое чувство, приходящее к нему только по ночам, когда он уже уткнулся в подушку и старается уснуть. Сейчас оно, должно быть, впервые пришло к нему под пламенем солнца, в самом цветении этих ярких лучей. — Почему бы тебе не попытаться сойти внешне за его бывшую горячо любимую жену? — может быть, в нём так же говорила обида, а возможно, он просто сошёл с ума говорить подобное собственной матери, но… — Жёлтый цвет одежды, грация, шляпы и топазы? Ты умеешь перевоплощаться, мам. Просто стань ею. — порой он действительно думает, что становится сумасшедшим. — Стать… Аматой…? — растеряно переспросила Инко и нахмурилась предложению сына, глубоко задумавшись над ним. — Именно. — Изуку игриво всколыхнул бокал, выпивая его до остатка, — И всё, чего ты от него захочешь, станет твоим. — горечь обожгла его изнутри, и, поставив флют на столешницу, он вслушался в стекающий звон водопада. Да во что угодно, лишь бы не слышать её и собственных мыслей, что рвали его изнутри. «Это было не похоже на него», «Он никогда так не поступил бы» — твердил ему голос совести и не покидал своего поста, даже когда руки скрестили у груди, а глаза заволокло пеленой досады. Да, это было на него не похоже. Потому что он никогда не устраивал подобных интриг, хотя мог бы решить этим нечестным путём многие проблемы — он попросту другой. И сейчас эта неправильность ощущалось такой острой и нужной одновременно, что глаза, уставившись в одну точку, медленно мокли, из-за чего он всё чаще моргал, надеясь, что напротив сидящая мама этого не заметит. Он не хотел плакать. Да. Ему просто было обидно. Амата — «любимая» с испанского. Он знал, что использовать эту солнечную женщину было низко, тем более, чтобы проучить собственную мать, но механизм уже был запущен им. И запущен ещё тогда, когда он передал ту записку сидящему поодаль блондину в непримечательном ресторане. Так почему сейчас его так глушит? Словно хрупкий лёд, та вторая половина, что в нём осталась — так же начинала покрываться трещинами, и как бы он не пытался собрать её, в его руках не было ничего, чем это можно было бы исправить. Он просто смотрел, как тихий наблюдатель, как его жизнь рушится по маленьким осколкам, разлетаясь стеклянной стружкой, безвозвратно улетающей в облака. Он оборачивался за ней и пытался руками поймать хотя бы порошок, но… …тот песочный замок был давно смыт волнами. — И почему я сама до этого не додумалась… — женщина прислонила пальцы к коричневой помаде на губах и просияла, вмиг взметая сумку за собой и кивая ему более активно, чем следовало, — Изуку, мальчик мой, ты — моё сокровище! Я убежала, расплатишься и за меня. — он проследил за её просиявшим силуэтом и усмехнулся, возвращая взор на бокалы, что были пустыми. — И тебе хорошего дня, мам… — подозвав официанта, он попросил счёт, не удивляясь тому, что белое заказанное вино было самым дорогим из предложенного меню. Спокойно вложив купюры с щедрыми чаевыми, Изуку, привстав, поправил лацканы пиджака, выдыхая в потолок и смотря туда же смазанным взглядом. В этот момент одна назойливая мысль стучала ему по вискам и вынуждала всё же сделать то, что он так долго, неоправданно долго откладывал. Поездку в собственный родительский дом. Сейчас его мама наверняка побежала по магазинам собирать новый образ «Аматы», а значит, это — отличная возможность, чтобы проверить все догадки и без лишних ушей, глаз и истерик — просмотреть сейф и камеры. А потом подтереть за собой — удаляя записи с камер, снимающие его посещение квартиры. Благо, Мидория знает, как это сделать. И знает, где те расположены. Но ехать самому не было ни малейшего желания. Он мог бы. Честно мог. Но что, если он увидит там абсолютно не то, к чему будет морально готов? В прошлый раз, когда он смотрел подобные видеозаписи — его трясло, будто от холода, а глаза, которые прилипли к экрану, как прокажённые, настолько заслонились слезами, что всё поплыло. Он не может смотреть что-то подобное в одиночку. Это выше его сил, даже если он отчаянно притворится, что ему плевать. Он может убедить остальных в том, что ему без разницы, но как убедить в этом себя…? Обычно убеждал ведь. Поэтому он сделал то, что оказалось единственно верным решением в его голове на данный момент, и молча набрал знакомый номер, который привычно быстро подняли, словно только и ждали его звонка. — Алло, Бакуго? Я не отвлекаю тебя от работы? — прислонив телефон к уху, Изуку услышал непривычный низкий тон с лёгкой хрипотцой. — Нет. — который звучал так, будто альфа ему безбожно врал, будучи сейчас в самом эпицентре решения задач. Впрочем, с его стороны было очень наивно думать, что мужчина сейчас свободен и по первому зову с радостью прибежит к нему. Самый разгар рабочего дня. На улице ярко сияло солнце, а до восьми вечера было ещё очень много времени. Губы поджались, и, кивнув официанту, который забрал счёт, Мидория продолжил сидеть в кресле, думая о том, что, похоже, ехать ему всё же придётся самому. Он начал слишком много надеяться на кого-то, кроме себя. И что, что ему страшно? Он не маленький ребёнок, в конце концов. Но там он мог оказаться именно таким. — …Прости, ты занят? — неловко вдохнул Изуку и завёл рукой волосы назад, те были чуть вспотевшими. Судя по всему, он вновь перенервничал от собственных мыслей и слов мамы. «Ничего нового.» — признавшись себе в этом, брюнету словно полегчало, но лишь до той поры, пока он не услышал ответ: — Могу освободиться, если нужно, — ответил более мягким тоном Бакуго и, прокашлявшись, спросил, — Что-то случилось? — Да, вернее не совсем. — совестно начал Изуку, подбирая слова, — Помнишь о записях с камер, о которых говорил мой отец? — услышав утвердительное «угу», сказанное расслабленным голосом, Изуку продолжил, — Я думаю, сейчас лучшее время всё это проверить. И… — в горле встал ком, — …я был бы очень признателен, если бы ты поехал со мной. — фраза получилась слишком интимной, и Мидория не вынес ответной тишины в трубке, сразу же добавляя с лёгкой улыбкой в голосе, — Разумеется, если у тебя больше нет важны- — Хорошо. — но его перебили, твёрдо отвечая и спрашивая, словно в этой его мелкой капризной просьбе не было ничего такого, — Мне заехать за тобой? Брюнет всё ещё не мог привыкнуть к тому, что такое хорошее отношение было ему дано «за просто так». А Катцуки тем временем мог почувствовать, как от слов возлюбленного — внутри него что-то кольнуло, словно за сердце ущипнули. Он знал, что для Мидории просить о помощи — это вопиющая редкость. Бакуго толком не смог бы вспомнить ни одного раза, когда его напрямую просили бы помочь. Просто вот так звоня по телефону. Мидория, он знал, был человеком, который всегда старался справиться сам, даже когда не следовало. И слышать эту честную просьбу для Катцуки было равносильным тому, как если бы Мидория прямо сейчас клялся бы ему в любви. Потому что парень решил положиться на него. Решил обратиться. И, наверное, это одна из самых высших форм доверия, которую его принц сейчас мог ему дать. — Не стоит, я на машине. — услышал Бакуго по ту сторону трубки и вслушался в лёгкое журчание какой-то воды, будто фонтана, — Сижу в ресторане, поэтому не смогу оставить её на парковке. — В каком ресторане? — уточнил Бакуго, уже надевая пиджак и просовывая руки в рукава, держа телефон придавленным к плечу и слыша потерянное «а…» в трубке. Кажется, омега не ожидал такого вопроса. — В том, где у нас было первое свидание, — смущённо произнёс Мидория своим размеренным голосом, — Встретился с мамой. — последних слов оказалось достаточно, чтобы альфа понял, откуда появилось резкое желание навестить отчий дом. — Понял, тогда давай я подъеду к тебе, а потом вместе отправимся туда. — на плечи уже накидывалось пальто, взятое со шкафа, а звон ключей, кажется, был услышан, — Я в любом случае не знаю дорогу. — как и яркое желание Катцуки встретиться раньше. Но Мидория, разглядывая собственные ажурные узоры на перчатках, всё-таки предложил, с лёгким юмором подстрекая и подмечая, что, похоже, мужчина уже закрывал какую-то дверь: — А навигатор? — и тут же осёкся, поняв после короткого и нежного ответа, что Бакуго уже принял решение. — Мой принц… — Хорошо-хорошо… — поспешил уступить Мидория, посмеиваясь, но глуша смех своей же ладонью, — Через сколько ты будешь? — не ожидая услышать уверенное: — Дай мне двадцать минут. — и поцелуй в трубку, после чего тихий французский был последним, что он услышал перед тем, как Бакуго смущённо сбросил вызов первым, — Je t'embrasse. «Целую тебя». Мидория на мгновение задержался, глядя на экран собственного телефона и смущённо кладя его на стол экраном вниз, подпирая подбородок своими тёплыми пальцами, скрывая щёки и смущённую улыбку на лице. Совсем скоро он уйдёт из ресторана, попрощавшись с персоналом, и будет выглядывать жёлтый Ягуар, сидя в машине и созваниваясь с Бакуго, чтобы скоординировать путь последнего. А после выглянет в приспущенное тонированное окно, приветствуя того, кто всё-таки приехал к нему, несмотря на шумевшую холодную погоду вокруг. Они не могли скрасить встречу поцелуем, пусть и оба хотели этого, поэтому Бакуго имел право лишь попросить чужую руку, целуя тыльную ладонь холодной перчатки, как когда-то он уже целовал её — там, на набережной, выуживая из бледного лица смущённый вдох. Сейчас оно всё ещё смущалось. Всё ещё краснело и выглядело так же очаровательно, как в день их первой романтической встречи. Но сейчас этот человек был его возлюбленным. Был его. — Теперь поехали? — улыбчивые губы, на которые он смотрел, произнесли это и тянули к себе, но Катцуки позволил себе лишь вспомнить… одну деталь. — Конечно. Тогда брюнет сказал нечто подобное на его поцелуй. Интересно, что скажет в следующий?