Раскаты грома

Кайгаку давно не чувствовал себя так паршиво, ему давно так не хотелось одним ударом выбить из Кайо всю ее сопливую дурь вместе с ее жалкой душонкой. Именно поэтому он не заявлялся к ней уже четвертый или пятый день: боялся, что не сдержится. Просто боялся. Она ведь все видела, слышала. И даже читала. Кайгаку знал, что демоны не могли ни внушать что-либо людям, ни стирать их память. А потому ему совершенно ничего не приходило в голову, что же он мог сделать с Кайо. Она не должна была видеть его таким; она не должна была увидеть то, что он уже давно собирался сжечь к чертям. Собирался, но что-то не торопился. Еще будучи охотником Кайгаку держал у себя этот мусор в виде слезливых писем только потому, что он его забавлял: слишком уж смешную дурь ему писали. Особенно он любил зачитывать и перечитывать те места, где Кайо отчитывалась, сколько именно оплеух Зеницу схлопотал от Куваджимы-сана за день. Эти нелепицы Кайгаку когда-то очень хорошо отвлекали от охотничьих геройских ужасов, которые ему приходилось переживать чуть ли не каждый день. Сейчас, впрочем, ничего особо и не изменилось: Кайгаку снова искал, на что бы отвлечься, за что бы зацепиться. Чтобы хотя бы ненадолго забыть о том, что он все еще был демоном, учеником Первой Высшей луны. Как Кайгаку ни старался сам себя запутать, обмануть, он не мог избавиться от навязчивой липкой мысли, что его жизнь, в общем-то, не особо спешила меняться к лучшему. Его так же гоняли на всякие сложные задания, нисколько не беспокоясь за его жизнь; от него так же ждали, что он ежедневно будет стараться прыгнуть выше головы, лишь бы оправдать звание достойного ученика достойного учителя. Кайгаку не смел себе признаться в том, что он не справлялся. Легче было бы отрубить самому себе голову. Хотя что-то Кайгаку подсказывало, даже если он решит сбежать из мира демонов как последний трус, Кокушибо-сама просто так его уже не отпустит. Кокушибо-сама слишком много вложил в него — свое бесценное время как минимум. Кайгаку не смел не ценить это. Вот только в последнее время Кайгаку все чаще и чаще позволял себе забываться. Сколько бы он ни тренировался, сколько бы ни выполнял поручений учителя, Кайгаку не чувствовал, что становился сильнее. Да, его боялась всякая шваль вроде какой-нибудь деревенщины или зеленых охотников. Но Кайгаку этого было недостаточно. Ему хотелось настоящего признания. Но Кайгаку уже начинал сомневаться, что когда-нибудь он все-таки его получит. Ему казалось, что сейчас смерть не то чтобы ковыляла за ним по пятам — она уже бежала, дышала в спину. Теперь Кайгаку разрывался сразу между двумя лагерями: демонами, ожидания которых он должен был оправдать ценой всех рисков; и охотниками, которые явно очень уж жаждали расправиться с жалким предателем. Кайгаку знал: каким бы он ни был изворотливым, находчивым и живучим, рано или поздно кто-нибудь все равно его прихлопнет. Раздавит. Еще и поглумится над ним, проигравшим слабаком. Кайгаку знал: чтобы отстрочить свою бесславную кончину, нужно было наконец хоть что-нибудь взять под контроль. Если он хотя бы ненадолго перестанет думать о собственной незавидной участи и подумает о чьей-нибудь другой, жить сразу станет легче. Для этих более приятных дум у Кайгаку была Кайо. Которая теперь непозволительно много знала и наверняка больше даже не думала его бояться. Конечно, она же видела, как он ползал в ногах у другого демона; она же видела, что он все еще зачем-то хранил ее письма. Она видела, каким на самом деле он был никчемным убожеством. Поэтому Кайгаку нужно было как можно скорее напомнить ей, кем была она. Кайо наверняка не то что не боялась его, она и все еще была уверена, что для нее скоро все закончится: скоро прибежит сопляк-Зеницу вместе с дедом, и они дружно освободят ее, а Кайгаку отправят куда-нибудь подальше в ад. Вот только Кайгаку что-то очень сомневался, что о судьбе Кайо кто-то и правда беспокоился. Если бы они хотели, уже бы давно ее забрали. Бывший учитель бы забрал. Но проходили дни, а спасители не объявлялись. Кайгаку был уверен: на Зеницу вообще не стоило рассчитывать, он даже, если ему прикажут, сюда не сунется. А вот дед… Дед мог бы и тряхнуть стариной ради приличия — хоть немного удивить, показать, чего же на самом деле стоил бывший Столп Грома. Все-таки Кайо была не просто служанкой в его доме, да? Все-таки она успела стать частью его семьи, да? Идиотка Кайо, скорее всего, так и думала. А потому все еще продолжала на что-то надеяться. Это Кайгаку уже не особо во что-то верил и совсем ничего не ждал. Кайгаку еще будучи незрелым охотником понял, что деду-Куваджиме было глубоко на них всех плевать — для него они были просто мясом на убой, который легко можно было пустить в расход и так же легко заменить новыми зелеными идиотами. Желательно сиротами, о кончине которых потом никто и не вспомнит. Кайо тоже не была незаменимой, вместо нее наверняка дома драила полы уже другая дура. Пока Кайо сидела тут и подтирала сопли-слезы своими смешными наивными надеждами. Здесь всем на всех было плевать — Кайгаку это уже давно понял. И именно поэтому он до сих пор держался — потому что знал, как тут что работает. Кайгаку не ослеплялся никакими иллюзиями — он прекрасно видел: кто, сколько, чего тут стоит. Кайо не стоила совершенно ничего, а потому спасать ее никто даже не дернется. Кайгаку стоило бы напоминать ей об этом почаще — чтобы не расслаблялась. Чтобы не забывала, кто в его доме был настоящим убогим ничтожеством. Только он сейчас решал ее судьбу, только он знал, проснется она завтра утром в своей кровати или же задохнется в его звериной хватке. Кайгаку хотелось верить, что у него все было под контролем. Хотелось верить, что даже Кокушибо-сама не запретит ему играться со своей зверушкой. Все равно Кайо рано или поздно должна будет ему надоесть: ее же жизнь была не вечна. И новых писем она давно ему больше не писала.

***

— Опять не ждала меня, — Кайгаку с ноги распахнул дверь, решив заявиться как можно эффектней. Он почти неделю не находил поводов снова потревожить Кайо, но наконец-то его терпение лопнуло. За последние дни ему особенно сильно хотелось хоть с кем-нибудь поговорить. Хоть кому-то испортить настроение. Кайгаку был почти уверен, что Кайо за это время успела совсем забыть, что она тут, вообще-то, играла роль несчастной пленницы. Его пленницы. Кайо и правда даже не подумала вздрогнуть, вскрикнуть — хоть как-то испугаться его появления. Она сидела у столика с едой и складывала из кусочков фруктов какие-то узоры, знаки — занималась откровенной чушью. Кайгаку подождал в звенящей тишине неизвестно чего пару минут, нахмурился: не хватало еще, чтобы его и в этой комнате стали принимать за пустое место. — Я, что, тихо говорю? Кайо, все так же не переводя даже косого взгляда на Кайгаку, медленно поднялась, поклонилась. — Я заварила чай, — пробормотала она. Кайгаку помрачнел еще сильнее. — Я не за этим пришел, — процедил он, сжимая руки в кулаки. На лице Кайо вспыхнуло беспокойство, но вот благоговейного страха в синих глазах Кайгаку уловить так и не удалось. Это почему-то разозлило. Его здесь не боялись. Его, как он уже догадывался, здесь тоже принимали за ничтожество. — Я знаю, что ты все еще хочешь сбежать, ты все еще ждешь, когда за тобой придут. Поэтому ты меня не боишься. Думаешь, какой-то дед вместе с твоим сопляком снесут мне голову, да? Ты правда так в этом уверена? Кайгаку жадно следил за каждой новой эмоцией, пробивающейся на побелевшем лице Кайо. Она, казалось, только и ждала, когда же Кайгаку развернется и уберется куда-нибудь подальше. Снова где-нибудь пропадет на неделю, месяц, год — избавит ее от их задушевных бесед, по которым она нисколько не соскучилась. — Я не знаю… — по комнате прокатился слабый вздох. Кайо взглянула на него с сомнением и тут же отвела глаза. — Я не знаю, что ты хочешь от меня услышать. — Ты не боишься меня, — не скрывая разочарования, выплюнул Кайгаку, подходя ближе. Кайо застыла на месте, смиренно чего-то выжидая. — Я не хочу тебя бояться. — Почему? — Потому что тогда я сойду с ума. Кайгаку замер, лицо его скривилось в непонятной гримасе, а затем на губах заиграла знакомая колючая усмешка. — А если за тобой никогда не придут, ты не сойдешь с ума? — За мной… Придут… — снова выдохнула Кайо, пряча глаза от пытливого демонического взгляда. — Если бы хотели, уже бы пришли, — хмыкнул Кайгаку. — Знаешь, я ведь и сам уже заждался твоих «спасителей». Так хотелось показать, чего я добился, кем я тут стал… — Ты стал демоном, — внезапно осторожно перебила Кайо, дрогнув. Кайгаку сощурился: эта слабая попытка его как-либо поддеть его даже повеселила. — Молодец, заметила. Надеюсь, скоро до тебя еще дойдет, что спасать тебя никто не собирается. Некому тебя спасать. Никому ты, кроме меня, не нужна, да… Кайгаку не знал, почему, но очень уж ему нравилось смотреть на Кайо, от которой так и разило слезливой жалостью. Ее так и хотелось схватить, прижать к себе и раздавить до хруста — услышать последний звонкий писк и хриплый вздох. Но Кайгаку все еще держался. Нет, ее час пока не пришел. Рано. — Зачем ты мне это говоришь? — Кайо между тем совсем растерялась, явно даже не догадываясь, почему Кайгаку именно сегодня и именно сейчас решил выбить из нее остатки самообладания. — Потому что до тебя не доходит ничего. Сама подумай. Этому твоему деду всегда было на всех плевать, он думал только о себе; о том, сколько бы еще свести своих учеников в могилу. Ты-то в охотники не набивалась, тебе тоже было плевать, что мы там все дохли как мухи — по прихоти наших учителей и какого-то главного больного ублюдка, который за всю жизнь сам ни разу в руки даже клинок не взял — отсиживался только в штабе да за Столпами своими прятался. А я за это дерьмо умирать должен был? Нет уж, ищите других идиотов. Вон, Зеницу твой отбор прошел — наверное, сейчас уже лежит где-то разлагается. Что, может, им ты сейчас больше гордишься, да? Губы Кайо задрожали. Кайгаку облизнулся, будто почуяв запах крови из вскрытой рваной раны. Он только сейчас вспомнил, что забыл сегодня пообедать — слишком к Кайо торопился. — А ты… собой гордишься? На мгновение Кайгаку подумалось, что Кайо и правда хотелось услышать его ответ. Будто она и правда не понимала простейших очевидных вещей. — Тебе так нравится тупые вопросы задавать. Мной учитель мой гордится — это главное. Вон, сама видела, приходил похвалить меня за отличную службу, я, между прочим, скоро одним из сильнейших стану. Приближенным самого Господина. В комнате снова застыла подозрительная тишина. Взгляд Кайгаку стал непроницаемым. — Ты, что, не веришь мне? Кайо рассеянно мотнула головой. Кайгаку такой реакции совсем не понял. — Дура, значит, — бесцветным тоном кинул он. Нет, Кайгаку даже не надеялся, что Кайо за него порадуется, восхитится его ростом — она и правда была дурой, думающей только о себе и о своих «спасителях», которые явно даже не чесались, чтобы бежать за ней и вызволять ее отсюда. Один уж точно больше не чесался. Кайгаку наклонился к столику, взял пиалу с уже остывшим чаем, сделал пару глотков. И тут же сплюнул Кайо под ноги. — Ты — жалкая. Сидишь тут, ждешь не пойми чего, надеешься, ноешь по ночам… А за тобой все не идут, забыли про тебя. Нехорошо получается. Может, сделать тебе одолжение, сходить поторопить твоих спасителей? Кайгаку ухмыльнулся, поймав на себе взгляд, полный непонимания. Да-да, Кайо ни на секунду ему не поверила: он же для нее был всего-навсего трусом, который ни за что на свете не осмелится наведаться в гости к бывшему Столпу. И сам на бой он точно не вызовется. Разве что с Зеницу. Вот только Кайо не догадывалась, что Кайгаку уже не нужно было никуда бежать и никого выискивать — он и без всяких разведок много всего знал. Все еще помнил Устав и самурайские идеалы деда, которые ему с детства тоже пытались навязать. Благо, не вышло. — Некому тебя спасать, сдохли все. Ну, дед так точно. — Ты врешь, — голос Кайо на удивление вдруг стал холодным, мертвым. Как и взгляд. По телу Кайгаку прошелся табун мурашек. Ему понравилось. — А ты забываешься, — брови Кайгаку сошлись у переносицы. — Думаешь, они еще не знают, что я стал демоном? Думаешь, деду эта новость очень понравилась? Этот кретин всегда больше всего трясся за свою честь: по-хорошему, он уже давно должен был пропороть себе чем-нибудь живот. И сдохнуть наконец-то в муках. — Не правда… Это все не правда… — Кайо больше не могла сдерживать всхлипов. Кайгаку больше не мог сдерживать злой усмешки. Ему нравилось смотреть, как каждое его слово отдавалась в Кайо противной болью. Она его слушала, слышала — сейчас он не был для нее пустым местом. Сейчас она его, наверное, даже ненавидела. — Если бы было неправдой, ты бы уже давно дома свой чай пила, разве не так? За тобой ведь сам бывший Столп пришел бы, да? Тебя и правда жаль, — Кайгаку хотел было сказать что-то еще, но запнулся. Забылся. Кайо снова подняла на него заплаканные красные глаза. И ему снова стало не по себе. — Это мне тебя жаль. — Что? Кайо поджала губы. Зеленые глаза Кайгаку налились черной кровью, на руках вздулись уродливые вены. Когтистая лапа сама потянулась к тонкой девичьей шее. Раздался удар. Кайгаку и сам не понял, как дрожащее маленькое тело с одного его толчка отлетело куда-то к двери. И больше не пошевелилось, даже не попыталось встать. Кайгаку слышал: сердце в этом теле еще билось. Не умерла. Под ребрами Кайгаку растеклось облегчение, он тут же метнулся к согнувшейся от пронзившей боли Кайо. Наклонился к ней так близко, чтобы его последние слова в этом доме услышала только она: — Я себя жалеть не просил. Кайгаку небрежно переступил через разбитое тело, вышел за дверь. В ушах звенело, в глазах плясали искры. Кайгаку не сразу расслышал через стену хриплое слабое: «Я… тоже». Кайгаку тоже никто ни о чем не просил.