Раскаты грома

— Вставай, Зеницу, ты уже здоров! Я больше не могу прикрывать тебя перед Куваджимой-саном. И вообще, он просил тебе передать, что если ты сам не выползешь на тренировку, он сам придет поить тебя настойками. Вместе с ивовым прутом. — А у нас где-то тут растут ивы?.. — из-под одеяла раздался тонкий хрипловатый голосок. Последнюю неделю Зеницу изо всех сил продолжал играть немощного и болезного — лишь бы Кайо-чан почаще заглядывала к нему посидеть-поухаживать, а дедуля пореже вспоминал о том, что Зеницу уже давно пора было вернуться к их тренировкам. Наверное, это был первый раз в жизни, когда Зеницу был безмерно счастлив и благодарен Кайгаку за то, что тот все-таки решил не сдерживаться во время их тренировочного боя. Да, Зеницу снова отделали по самое не хочу; да, он снова оказался ничтожным слабаком. Но его это совсем не расстраивало — он и без оплеух давно все прекрасно про себя знал. Зеницу знал, что быть таким же крутым охотником, как Кайгаку, ему точно не светило, слишком уж хрупки были его болезные плечи для ноши героя. Он даже от деревянного клинка уклониться не мог — вряд ли он удерет от демона на настоящем поле боя. Зеницу пытался отсрочить свой конец как мог. И даже милейшая Кайо-чан решила хоть немного, но подыграть ему. Наверное, Зеницу должен был снова издыхать от дедулиных тренировок уже как с две недели, но Кайо-чан все продолжала приходить и приходить к нему с какими-то там мазями — тоже продолжала делать вид, что Зеницу еще страшно ранен. Зеницу даже немного догадывался, в чем была причина внезапно свалившейся на него заботы. После того, как Кайгаку снова ушел, Кайо-чан загрустила сильнее обычного. Кайо-чан нужно было на что-то отвлечься. Хотя бы на синяки Зеницу. — Кайо-чан ты такая хорошая… Когда-нибудь я тоже найду себе невесту, и она будет похожа на тебя! У тебя, кстати, случайно нет сестры? В комнате ненадолго повисла неловкая тишина. Сердце Кайо-чан забилось быстрее — Зеницу услышал. — У тебя снова начался припадок, да? Зеницу, Куваджимы-сана здесь нет, можешь пока не притворяться. И вставай давай, тебе правда пора с этим заканчивать. А то Куваджима-сан очень скоро из тебя настоящего лежачего сделает. — И тогда ты будешь приходить ко мне еще чаще, да, Кайо-чан? — в последнее время ослепляющий оптимизм Зеницу стал совсем неубиваем. Кайо-чан это не могло не напрягать. Потому что в первую очередь страдала от него она. — Мне кажется, если ты будешь совсем плох, Куваджима-сан сам захочет за тобой поухаживать. Зеницу вынырнул из-под одеяла. Нежное белое лицо Кайо-чан сейчас стало по-взрослому строгим и суровым. Она не шутила. Ей тоже надоели эти игры. — Меня что-то подташнивает, Кайо-чан, — Зеницу театрально прижал руки к горлу, закатывая глаза. — Ведро под кроватью, — без привычной обеспокоенности напомнила Кайо-чан и развернулась в сторону двери. — Я выйду. — Возвращайся поскорее, Кайо-чан, мне без тебя тут так одиноко… И страшно. Кайо-чан даже не обернулась. По комнате прокатился усталый вздох. На нее эти жаловливые штучки уже давно не действовали, но Зеницу все равно не оставлял попыток достучаться до ее уже успевшего очерстветь сердца. Зеницу с его идеальным острым слухом не сразу расслышал, как хлопнула дверь. Жестокая Кайо-чан все-таки решила оставить его наедине с ведром для нечистот и вновь проснувшимися страхами. Зеницу и правда тошнило. Уже не первый месяц. Зеницу не знал, что он будет делать, когда его тренировки наконец закончатся. Когда дедуля наконец выпнет его следом за Кайгаку. Зеницу был не готов защищать человечество. Он себя-то от дедулиной клюки защитить не мог — куда ему в ряды охотников. Да и Кайгаку его оттуда точно выживет — сожрет быстрее демонов. Зеницу знал, что глупо было переживать за неизбежное — но успокоиться и примириться со скорой смертью он не мог. Не хотел. Он был слишком молод, он еще слишком мало повидал. Сейчас у него перед глазами стояло только собственное изуродованное кривое отражение. Зеницу боялся умирать. Зеницу боялся, что не справится. Кайгаку же не справлялся. Всего за пару дней, что он успел побыть дома, слух Зеницу постоянно резал колючий душный страх. Особенно ночью. Кайгаку не мог уснуть, Кайгаку не мог найти себе места — Кайгаку было страшно. Зеницу слышал, чувствовал — Зеницу наконец-то хоть в чем-то понимал его. Как бы дедуля ни старался, они все еще были не готовы. Эта навязчивая мысль, полная безысходности, снова и снова заставляла крепко обнимать ведро и опустошать замученный желудок. В этом доме каждый закуток трещал, кричал в оглушительном нервозном напряжении. Одна лишь комната дедули оставалась тихим островком спокойствия. Один лишь дедуля продолжал жить своей жизнью. Продолжал ждать, когда же Зеницу наконец возьмет себя в руки и выползет из комнаты. А Зеницу все мешкался, прятался. Играть в героя как Кайгаку ему пока не хватало ни сил, ни мужества, ни выдержки. И Зеницу сомневался, что это у него когда-нибудь появится: он скорее умрет, чем успеет повзрослеть, возмужать. Это у Кайгаку шансов выжить и не разочаровать дедулю было в разы больше. По крайней мере, Зеницу на это надеялся. Зеницу все еще верил в своего старшего товарища.

***

После ухода Кайгаку каждый день для Кайо проходил в каком-то тревожном ожидании, она совсем не знала, куда себя деть и чем еще себя занять, чтобы в голову не лезли дурацкие тревожные мысли. А что, если Кайгаку больше не вернется?.. Что, если он не справится? Кайо даже представить не могла, насколько опасно было охотиться на всяких там чудовищ из старых сказок, они ведь явно были сильнее обычного человека. Кайо хотела бы просто в который раз возразить самой себе, что, нет, все-таки это просто выдумки, но Куваджима-сан и Зеницу точно не могли ей врать. Демоны существовали. И такие, как Кайгаку, посвящали жизнь охоте на них. Если, конечно, до таких, как Кайгаку, демоны не добирались раньше. Кайо понимала, что она не должна была об этом думать. Чем больше она об этом думала, тем сильнее она переживала. А это, в свою очередь, ни к чему хорошему не приводило. Она ничем не могла помочь ни Кайгаку, ни Зеницу, который тоже скоро должен был покинуть родной дом. Единственное, что она сейчас могла — продолжать исправно выполнять свои обязанности, которые Куваджима-сан с каждым днем придумывал все новые и новые. Кайо работала не покладая рук — на днях ей наконец-то разрешили разбить за домом новый садик. По этому случаю даже бледно-зеленый Зеницу вылез посмотреть, какую живую красоту ему теперь предстояло поливать тайком по ночам. А вот Куваджима-сан заглянуть оценить старания Кайо так и не смог — в последнее время он очень часто куда-то пропадал. За это Кайо тоже понемногу начала переживать. Каждый раз, когда Куваджима-сан куда-то уходил на несколько дней, в ее голову безостановочно лезли беспокойные мысли. А что, если Куваджима-сан сейчас отлучился из-за Кайгаку? Вдруг с ним что-то случилось? Вдруг Кайгаку все-таки и правда… не справился? Кайо упрямо старалась гнать подобные мысли, ругала себя, но ничего не могла с собой поделать. Она не знала, насколько были сильны демоны и насколько должно было хватить выдержки и умений у Кайгаку, чтобы выстоять против этих монстров. Кайо надеялась, что она просто себя накручивает — Кайгаку же ей не чужой, вот она и переживает. Кайо верила, что Куваджима-сан был очень опытным мудрым учителем и охотником — он бы не отправил своего преемника туда, где бы тот точно сразу погиб смертью храбрых. Кайгаку ведь тоже был частью его семьи. В один из темных вечеров Кайо так же как обычно сидела на ступенях во дворе и мучала себя невеселыми размышлениями, которые так же как обычно приводили ее в тупик. В последнее время она страдала бессонницей на пару вместе с Зеницу и все никак не могла от нее избавиться, ни одни травки уже не помогали. Нет, она скорее с ума сойдет, чем однажды найдет в своем ворохе беспокойных мыслей долгожданное успокоение. Кайо уже хотела было пойти к себе стелить постель — все-таки времени уже было полвторого ночи, а завтра еще было много дел: Куваджима-сан обещал вернуться к утру. Но все мысли о подготовке ко сну сбило глухое карканье и отчетливый звук взмаха крыльев. Кайо встрепенулась и едва не навернулась со ступеней. Синие глаза сощурились: в непроглядной тьме ничего не было видно, ни одной живой крылатой души. Может, ей послышалось, показалось? Она бы нисколько не удивилась подобным играм подсознания — Зеницу ее явно заразил своим помутнением рассудка. Кайо поднялась, отряхнула потрепанное кимоно и тут же замерла. Огромный ворон с подвязанным свитком уселся ей на плечо. Кайо даже забыла вскрикнуть от испуга — огромная птица смотрела на нее так хищно пристально, что внутри все онемело. Конечно, они друг друга узнали. Снова раздалось грозное карканье — Кайо снова не дернулась с места. Она лишь скосила взгляд вбок, чтобы понять, а что вообще сейчас хотела от нее эта птица. Кайо медленно, словно боясь спугнуть саму себя, потянула руки к плечу. Осторожно отвязала свиток и исподлобья посмотрела на ворона. Тот резко взмахнул крыльями и взмыл вверх. Кайо успела только сморгнуть — птицу снова больше нигде не было видно. И не слышно. Кайо обняла себя подрагивающими руками, скосив пустой взгляд на землю. Нет, она не сошла с ума. Свиток все еще был у нее в руках, который она прямо сейчас прижимала к груди. Это Кайгаку прислал письмо. Наверняка что-то случилось. Наверняка случилось что-то, о чем должен был знать Куваджима-сан. Кайо недолго думая зашла в дом. Нужно было оставить свиток для Куваджимы-сана, но Кайо не спешила с ним расставаться. На секунду в ее сознании промелькнула безумная мысль: а может, ей сейчас взять и прочитать самой то, что написал Кайгаку? Вдруг там что-то важное; вдруг там что-то страшное. Кайо тряхнула головой, на ватных ногах прошла на кухню и при тусклом свете зажженной свечи налила себе остатки травяного чая — он всегда успокаивал ей нервы. Она снова посмотрела на свиток, который все-таки заставила себя отложить на столик. Нет, она не будет этого делать. Куваджима-сан разозлится. Да и Кайгаку, если узнает, тоже. Кайо не должна была лезть не в свое дело. Даже если она волновалась, даже если ей было страшно за Кайгаку и за вести, которые он мог передать. Одно Кайо радовало и немного обнадеживало: если это письмо действительно было написано Кайгаку, значит, он, по крайней мере, был жив. Значит, то самое, о чем Кайо запрещала себе даже думать, все-таки не произошло. И не произойдет — она была в этом уверена. Ей казалось, что она была в этом уверена. Кайо снова налила себе чай, которого снова хватило всего на пару больших глотков. Колени, руки наконец перестало потряхивать. Кайо почти успокоилась. Нет, она подождет Куваджиму-сана до утра, как-нибудь постарается его упросить поделиться с ней тоже новостями. А там — будь что будет. Кайо знала, что Куваджима-сан был очень понимающим и в глубине души очень добрым «дедулей», поэтому она надеялась, что он обязательно расскажет, что там случилось у Кайгаку. И случилось ли что-то вообще. Главное, дождаться утра. Кайо прикрыла глаза, подперла рукой щеку. На улице уже давно стояла глубокая ночь, Куваджима-сан обычно возвращался на рассвете, так что изводить себя тревожными догадками оставалось совсем не долго. — Что-то вы у меня совсем распустились. Один из постели не вылезает, другая, наоборот, забыла дорогу в свою комнату. Ты что тут сидишь? Или ты уже встала — за работу приниматься хочешь? Кайо даже не вздрогнула, увидев в дверном проеме знакомую приземистую фигуру — Куваджима-сан вернулся даже раньше, чем она ожидала. Вот только ни тени радости не промелькнуло на ее лице — Кайо слишком устала. Устала настолько, что решила даже не пытаться придумывать жалкие оправдания, почему же она отважилась нарушить режим и засидеться тут допоздна. — Вам письмо пришло, — она встала, склонила голову. — Я думала подождать вас, чтобы передать его. На сером лице Куваджимы-сана не дрогнул ни один мускул, он даже не посмотрел в сторону свитка. Все его внимание было сосредоточено на замершей Кайо, которая отчего-то сейчас почувствовала себя ужасно лишней на этой душной кухне. Теперь ей и правда нужно было поторопиться в постель. Или в сад на улицу. Куда-нибудь. — Это Зеницу тебя так врать научил? — Куваджима-сан все еще стоял в дверном проеме — бежать Кайо было некуда. Куваджима-сан злился на нее — это было видно по одному его мрачному тяжелому взгляду. Видимо, он все еще был против, чтобы Кайо лезла не в свои дела. Чтобы Кайо лезла в их дела. — Можешь открыть, — внезапно бросил Куваджима-сан, присаживаясь. Кайо похлопала глазами: это была какая-то проверка? Что она сейчас должна была ответить, чтобы не разозлить «дедулю» еще больше? На лбу Кайо мгновенно выступила испарина, она мотнула головой. — Но это ваше письмо, — неуверенно возразила она, не поднимая глаз. Куваджима-сан и бровью не повел. — Я разрешаю. Я знаю, что там. Если не хочешь читать, я его сожгу. Взгляд Кайо невольно метнулся в сторону догоравшей свечи. Нет, сейчас она не имела права тормозить и обдумывать каждое свое слово. Что-то ей подсказывало, что если она сейчас не согласится прочитать письмо сама, Куваджима-сан никогда ей и не расскажет, что в нем было. Под сверлящим взглядом Кайо потянулась к свитку, без колебаний и заминок развернула его. Слова на потемневшей бумаге при тусклом свете свечи разом смешались в какое-то мутное месиво, но Кайо с жадностью вчитывалась в каждый аккуратный обведенный символ. С каждой прочитанной строчкой ее руки начинали дрожать все сильнее. — Вы были у него? С ним правда все в порядке? Вы видели его? — наконец оторвалась она от письма, встревоженно посмотрев на Куваджиму-сана. Тот едва заметно качнул головой, продолжая лениво наблюдать за затухающим маленьким пламенем. — Нет. Мне только передали, что его немного потрепало, но через пару недель он снова уже по лесам бегать будет. Живой — и хорошо. Не переживай и не изводи себя понапрасну. Кайо аккуратно сложила письмо, спрятала в складках кимоно. Ей тоже почему-то вдруг захотелось сжечь его, но она быстро себя одернула. Какая глупость. Нет, она сохранит его. На память — от Кайгаку у нее ведь больше ничего и не было. — Я не могу… — тихо прошептала она, со слабым отчаянием взглянув на Куваджиму-сана. Кайо и правда казалось, что это было выше ее сил — не думать о демонах, о Кайгаку, о том, что она была беспомощна и бесполезна. — Тебе придется, — между тем безразлично откликнулся «дедуля». — Ты сама решила слюбопытничать, узнать побольше о нашей жизни. Теперь поздно об этом жалеть. — Я не жалею, Куваджима-сан. Я просто… боюсь. Вы сами говорили, что другие ваши ученики умерли, они… — На войне многие умирают. И в первую очередь уходят те, кто боится. Страх добирается до таких быстрее, чем враг. Не надо бояться. Тогда, может быть, и ты, и два моих преемника доживете до старости. Кайо ничего не ответила. Ей очень хотелось верить, что Куваджима-сан был прав. Нужно просто взять себя в руки, перестать бояться — хотя бы за других. Все, оказывается, было очень просто. Вот только Кайо все равно не знала, что ей делать. — Куваджима-сан, как вы думаете, Кайгаку сильно разозлится, если я напишу ему письмо? Куваджима-сан тряхнул седой головой, прокашлялся. Свеча на столе наконец совсем потухла. — Я думаю, он будет рад знать, что о нем здесь не забывают. Ему сейчас тяжело. Напиши, я отправлю. На лице Кайо растянулась глупая мягкая улыбка. Она даже не успела понадеяться, что Куваджима-сан и правда разрешит ей действовать Кайгаку на нервы еще и на расстоянии. Кайо была рада. Очень-очень рада. Может, она ничего не знала о войне, охоте на демонах и здоровых крепких нервах, но все же она не могла не понимать, как Кайгаку был важен и дорог их дом. Что бы он ни говорил, Кайгаку рано или поздно не раз еще вернется к ним. И Кайгаку должен знать, что его здесь ждут, его здесь любят. В него верят. — Спасибо вам, Куваджима-сан. Я… наверное, после обеда к вам зайду. Кайо проскользнула мимо Куваджимы-сана и скрылась в коридоре. До рассвета осталось всего пара часов, но Кайо уже знала, чем она займется перед тем, как побежит на всех готовить завтрак. Кайо будет учиться писать письма.

***

— Не дергайся, иначе я тебе вторую руку сломаю, еще месяц тут пролежишь. — Отвали. Я эту дрянь пить не буду. Кайгаку сидел на постели и злобно зыркал то на свою перебинтованную руку, то на темноволосую девчонку с подносом, что уже который день выбешивала его одним своим существованием. Внешне она была очень похожа на Кайо: такого же низкого роста, хилая, с белым острым лицом и синими глазами. Даже имена их были до омерзения созвучны — Аой и Кайо. Вот только эта, в отличие от той блаженной, была совсем невыносима. Кайгаку успел даже немного заскучать по тем временам, когда он мог легко заткнуть любого, кто его донимал, одним лишь взглядом. В поместье Бабочки его свирепые зырканья ни на кого практически не действовали, от них только у самого Кайгаку сильнее начинала болеть голова. Кайгаку и правда вел себя как маленький ребенок. Кайгаку очень хотелось домой. Даже раздражающая Кайо была бы с ним явно пообходительней этой идиотки; травки явно заварила бы ему повкуснее, а не это месиво, засушенное будто для скота. Кайгаку не понимал, почему ему нельзя было отлежаться дома, здесь он только лишнюю койку занимал да с главной санитаркой все собачился. Ему нужно было восстанавливаться, здесь же он себя только угробит. Либо на ком-нибудь другом отыграется — одно из двух. — Хочешь, чтобы я снова Шинобу-сан сюда позвала? Хочешь, чтобы лично Столп пришел и начал тебя как маленького уговаривать принять лекарство? Так понравилось в прошлый раз позориться? Кайгаку скрипнул зубами и все же потянулся к чаше с мутно-зеленой густой жижей. В прошлый раз от этого «лекарства» его стошнило прямо в тазик для бинтов. На этот раз ему нужно было собрать остатки силы воли в кулак и проглотить все за один присест — иначе и правда к нему снова приведут эту «главную» — девку с приклеенной жуткой улыбкой и противным жалящим слух голоском. — Отлично, умнеешь прямо на глазах, — фыркнула между тем девчонка и засеменила в сторону двери. Она тоже не горела желанием задерживаться в палате Кайгаку. Видимо, он тоже ее неимоверно раздражал. Как только дверь с шумом захлопнулась, Кайгаку откинулся на подушки. Если бы учитель не вбивал ему с самого начала обучения, что главное для охотника — это почитание Устава, он сбежал бы сейчас из штаба домой не раздумывая. Плевать, что ему за это было бы: даже если в наказание тут сажали в темный подвал, его это нисколько бы не расстроило. Сидеть в гордом одиночестве на воде и хлебе всяко лучше, чем бегать по лесу за собственной смертью. Вот только Кайгаку все еще боялся одного — разочаровать учителя. Он наверняка и так уже знал, что его старший ученик провалил задание; в той деревне, куда его послали вместе с отрядом таких же новичков, как он сам, выжило не больше трех человек из двух десятков. Кайгаку повезло. Повезло быстро сообразить и укрыться парой трупов тех, с кем всего несколько часов назад он делил походную похлебку. Кайгаку не знал, будет ли везти ему и дальше, сможет ли он и дальше прятаться за пробитыми спинами товарищей. Кайгаку не хотел ничего знать. Чем больше он об этом думал, тем сильнее его нутро охватывала леденящая паника. Он уже проиграл, уже не справился. Слабак, трус, ничтожество. Копия бесхребетного сопливого Зеницу. Кайгаку было противно от собственных же сравнений, противно от злой правды. Он ничем не отличался от того, кого с детства презирал и унижал. Сейчас он тоже лежал в теплой мягкой постели и боялся вылезти наружу, боялся снова получить удар под дых, боялся дрогнуть перед очередной прожорливой гадкой тварью. Вместе с нарастающим страхом в Кайгаку с каждым днем все сильнее растекалась злоба. Почему учитель отправил его на поле боя именно сейчас? Он же был совсем не готов! Да, за несколько месяцев Кайгаку смог прикончить пару демонов, но вместе с тем ему все яснее становилось то, что так долго это продолжаться не могло. Скоро он оступится. И учитель лишится своего лучшего ученика. Кайгаку не знал, что с этим делать. Но лежать и ждать неизбежного он не хотел. Ему нужно было стать сильнее. Вот только Кайгаку каждой своей надорванной жилой чувствовал, что он и так был на пределе, он и так старался, он и так делал все возможное. И этого все равно было недостаточно. Он все равно оставался жалким слабым человечишкой, каждую клетку которого наполнял страх и желание выжить. Ничего героического и вдохновенного в Кайгаку так и не открылось. В нем не было ничего того, что хотел в нем видеть бывший Столп Грома Куваджима Джигоро. Как и для Кайгаку в жизни охотника не открылось ничего того, что он когда-то так хотел увидеть и к чему так самозабвенно стремился.