сшей красное с красным

Йорген хочет проверить, как прижилась рука, и Скеррис ведет его на ристалище, засыпанное снегом, скидывает кожух, дыхание вырывается клубами пара. Йорген думает, Скеррис хочет размяться напоказ, но тот швыряет ему клинок, пальцы непривычно скребут по кожаной оплетке. Йорген едва успевает скинуть сковывающий плащ, когда Скеррис налетает на него — вьюга, кружение снега, оскал. Клинок Скеррис держит непривычно — в левой, живой, руке. Только поэтому Йорген неуклюже отбивает несколько пробных ударов. Вспыхивает свет на стали и кости — когти метят ему в лицо, Йорген закрывается, вскинув меч, и клинок отлетает в сторону — и как только выбил?.. Йорген не падает позорно на задницу, только потому что стальная рука подхватывает его за пояс, когти впиваются в кожу сквозь рубаху, но не ранят. Почти нежность. Дыхание сбивается. — Занятно, ты и впрямь не умеешь, — протягивает Скеррис, смотрит, как на диковинку. Тех, кто плохо дерется, в Эйриу хватает, но вот тех, кто вовсе не умеет… Россказни о том, что детям тут в колыбель подкладывают клинок — всего лишь слухи, но к благородным мальчикам (а теперь и к девочкам — после королевского указа) с детства приставляют мечников. Победы на турнирах дарят почет, славу и любовь толпы. Там и простолюдин может отличиться, если сумеет. Йорген выравнивается, Скеррис кивает — заново, мол, вставай. — Мой отец был лекарем, он не хотел, чтобы я прибавлял ему работы. Болтовня отвлекает, но не то чтобы Йоргену это мешало — ему уже ничего не поможет. Скеррис оказывается за спиной, тычком сапога расставляет его ноги на ширину плеч. «Для устойчивости, чтоб не падал», — смеется на ухо. Поднимает руки, пальцы поверх пальцев. Хорошо хоть, не стальные. Потом, говорит Йорген, отец предсказал князю, что тот умрет от своего коня, и князь его растянул на лошадях, а мы с братом стояли и смотрели. А потом сбежали за море, потому что мы не умели драться. — А в Эйриу? — Помогал брату в лавке, — отрывисто говорит Йорген. Удар слабый, но отдается в руках, он старается держать меч крепче. — Потом его взяли Служители за то, что лечил воронью хворь и молился не тем богам. Сожгли. А меня — к себе забрали. Жар растекается по телу от встречных ударов, и Йоргену кажется, что у него кружится голова. — Сбежать бы мог, — краем губ улыбается Скеррис. — И на улице побираться? Воровать? Скеррис выбивает меч и упрямо идет за ним. — Ты слишком много думаешь, — ворчит. Йоргену тоже жаль, что он такой умный. Слишком осторожный. Дело не в том, что он не умеет драться, хотя в Эйриу считают, что каждый мужчина — обязан; в том, что ему жутко от жестокости жизни. Ее мимолетности. Прежде он предпочитал безопасность подвала, рядом Служители клялись в верности Вороньей Богине и приносили кровавые жертвы… Он мечтал совершить что-то великое; вылечить воронью хворь, что считалось невозможным. Что не успел его брат. Скеррис снова бьет, запястья уже ноют. Скерриса сделали воином, лепили и ломали из него первого клинка Афала. Что с ним сделал Йорген? Зверя, который способен победить только лекаря, не знающего, как меч держать? — Ну как, насмотрелся? — в улыбке мелькают острые зубы. — Что?.. А, рука. Да, похоже, все хорошо, — тяжело дыша, выдавливает Йорген. Жарко, хочется в снег упасть. — Ты проучить меня хотел? Он наверняка злится — Йорген ведь эту руку отрезал. — Ага, — огрызается Скеррис. — Когда меня проучить хотели… — он начинает стягивать рубаху, путается в рукавах, белая кожа, белый снег, еще более белесые шрамы от плети на спине. Йорген их видел, но не спрашивал. — А с тобой я… — он отмахивается. — Просто хотел побыть.