Равновесие / Equilibrium

22 октября 1996 года. Шотландия, Хогвартс. Для Гермионы этот день обещал быть насыщенным. Гарри едва уговорил ее посетить завтрак, в качестве основного аргумента приводя отсутствие в Больничном крыле нормальной, а не «правильной», по мнению мадам Помфри, еды. Она чертовски соскучилась по тыквенным пирогам, прочей выпечке и ароматному горячему шоколаду — встреча с остальными студентами смущала ее, но чувство голода взяло верх над стыдом — странная баланда из трав надоела до ужаса. Гермиону слегка потрясывало. Большинство уже упустило ее из внимания, но особо настойчивые продолжали испепеление недовольными и заинтересованными взглядами. Вот теперь точно хотелось провалиться под землю, забрав с собой всех сплетников, и она догадывалась, что главными заводилами были Джинни и Рон. Рон, спевшийся с Лавандой за столь короткий срок. Джинни, которая, кажется, и вовсе пошла по рукам, как только начался шестой курс с его закрытыми вечеринками. Чем они думали? Гермиона знала: сладостное небытие влекло тех, кто уже успел окунуться в горечь близящейся войны, но никак не принимал ее разрушительной силы. Они брали своеобразные отсрочки, переводя дыхание, забываясь в напускном веселье, растрачивая энергию на бесконечный кошмарный праздник. И их, наверное, можно понять — прямых доказательств активного действия темной стороны не было. Оно касалось двоих во всей школе, но они были вынуждены держать язык за зубами. Ради чего? Ради спасения остальных? Ради спокойствия? Ради пира во время чумы? Джинни радостно поприветствовала Гарри, немного подвинувшись влево, чтобы тот мог сесть. Для Гермионы места не осталось. Ее снова не рады видеть, но на этот раз она вполне обоснованно считается прокаженной — слизеринской шлюхой, — которая лишь подкрепила свою нечистую репутацию. Она неловко стояла рядом, пока Гарри не догадался уступить ей место, но Джинни тут же вернулась назад, пожав плечами. И что-то внутри Гермионы захотело врезать ей по морде, намотать волосы на кулак и выкинуть с лавки. Тепло, кружащееся в замысловатом танце, превращалось в агрессию и желание защитить саму себя. — Подвинься, — отчеканила Грейнджер, и ее глаза выдали неприкрытую жесткость. Стальные, полные решимости. Уизли замешкалась. — Твое место теперь за столом змеев, — бросила она. — Ты наглая лгунья и предательница. Гермиону кольнула. Кто-то, но точно не она была здесь лживой и лицемерной. Прикосновение сзади заставило обернуться, и перед ней предстал Малфой. Помятый, заспанный, с галстуком набекрень и расстегнутыми пуговками на рубашке сверху. Сердце упало, разорвавшись. Мелкие клочки прибивались к внутренним стенкам груди, цепляясь за ребра и принося невыносимую боль. Она наконец ощутила это мучительное чувство воссоединения. — Завали, — коротко бросил он оторопевшей Джинни. — Пойдем, Грейнджер. И она послушалась. Пара неторопливых шагов, и они миновали скопление Гриффиндорцев, направляясь к выходу из Большого зала. — Зачем? — прошептала Гермиона, как только громадные двери оказались позади. — А? — невозмутимо переспросил Драко, продолжая идти. — Здесь, кстати, не место для личных разговоров. — Зачем ты подошел? Зачем увел меня? — Заметь, я не тащу тебя за руку, — ухмылка, — хотел обсудить несколько насущных вопросов, — наконец-то ответил он, когда впереди показались ступеньки, ведущие в крыло старост. — Как ты? — Это все? — удивленно поинтересовалась Грейнджер, не находя слов. — Да. Тебя долго держали у Помфри. Гермиона остановилась, поравнявшись с Драко. Он держался собранно, что диссонировало с его внешним видом. Подбитый орел, сохраняющий гордость и спесь, но истекающий кровью. — Малфой, зачем? — шепот вновь сорвался с ее пересохших губ. Между ними было слишком мало места. Слизеринец слегка наклонился, чтобы быть на одном уровне с Грейнджер. Мягко приблизился, обдавая мятным дыханием. Он пахнет, как пакет с леденцами. А еще, наверное, травой. И пергаментом. Жженым. Уже у ее уха. Специально открывает рот, будто бы пытается что-то сказать, но лишь раздразнивает своей близостью. — Дамблдор ждет нас. *** — Единение с природой пошло вам на пользу, мистер Малфой, — приветствия Альбуса никогда не повторялись — к каждому студенту он обращался по-разному, но голос его словно потух, потусклел. — Мисс Грейнджер, вам тоже было бы неплохо побывать в нашей оранжерее. — Всенепременно, профессор, — лицо Гермионы посветлело: она представила Драко в теплицах. Бледный и высокий, он бродил вдоль рядов с разнообразными растениями, перетаскивал горшки с Мандрагорами и заставлял полки ящиками с удобрениями. Это было забавно. И мило. — Я ни в коем случае не хотел напугать вас этим разговором, ведь прекрасно понимаю, что на вашу долю выдалось многое, — Дамблдор сдержанно улыбнулся, занимая свое место — небольшое мягкое на вид кресло, столь разнящееся с троном Амбридж, за которым она восседала в прошлом году, — и именно поэтому сегодня не будет допросов, разъяснений и разбора полетов. Драко, Гермиона, что вы чувствуете прямо сейчас? Вопрос ребром ударил под дых. Щеки Грейнджер запылали — распаленное сознание перекручивало каждую фразу, меняя смысл. — Как обычно, — ответил Малфой, пожав плечами, — тепло. С ним тоже что-то было не так. Смена настроения прослеживалась как нельзя четко. Гермиона кивнула, подписываясь под сказанным — выдать свою реплику не представлялось возможным. Она ожидала ругани за промедление, но никак не искреннего интереса, который свалился на нее колючим градом. — Да, профессор Снейп говорил мне о чем-то подобном… — на секунду зажмурившись, Альбус тут же распахнул глаза и прокашлялся, словно заново вникая в суть происходящего. — Вы в порядке? — обеспокоенно забормотала Гермиона. — Да-да, мисс Грейнджер. Мне нездоровится, но это последнее, о чем стоит волноваться на данный момент. Задав несколько стандартных вопросов, Дамблдор попросил держать его в курсе происходящего, регулярно посещать занятия со Снейпом и не распространяться о загадочном проклятии — в противном случае Министерство самостоятельно возьмет дело под контроль. Гермиона знала, что подобного исхода необходимо избегать. Нужда в поддержке постепенно сошла на нет, а внимание и общественный резонанс с огромной вероятностью подорвут состояние обоих. Тем более, доверять Министерству было небезопасно — внутри происходили сомнительные реформы, увольнения и назначения, принимались нелогичные решения. Из стадии отрицания оно перешло в решительное наступление против своих же, что наверняка было в разы страшнее. 24 октября 1996 года. Шотландия, Хогвартс. — Отныне вы передвигаетесь парой? — ехидно бросил Снейп, как только на пороге подземелий появились его вынужденные ученики. Пахло плесенью и страхом — в помещении было темно, зябко и сыро, но Гермиона начинала привыкать к незримому присутствию пауков, бурлению ужасающих зелий и надменности Северуса. Разговор с Малфоем сразу после того, как они покинули кабинет Дамблдора, стал последним. Емким, лаконичным и неоднозначным. Слишком коротко, чтобы насладиться, но переходить грань дозволенного было страшно. — Не подставляйся. Страдаем оба. И все. Оказывается, для чувства нужности требовалось ничтожно мало слов, короткий хмурый взгляд и строгий малфоевский тон. Больше он к ней не обращался, предпочитая тихо заявляться в гостиную по вечерам, прошмыгивать в спальню и заниматься своими делами. А Гермиона… Не признавалась себе в том, что скучает по покалыванию внизу живота и парящему вальсу бабочек. Захлебывалась виной, вспоминая их поцелуй, ее негласное предательство друзей — если, конечно, их вынужденную компанию можно было так назвать. Она не знала почти ничего о Малфое, но каждая едкая мысль, каждый клочок памяти, проносящийся в голове, ее мучил. Гермиона старалась улавливать суть изречений профессора, выполняла его команды и старательно следовала всем советам, но отсутствие концентрации делало свое дело. Ее штормило, и магия, вырывающаяся из палочки, казалась взбалмошной, ненаправленной и хаотичной. Вторая половина занятия проходила неплохо. Настолько, насколько это вообще было возможно, учитывая жалящий поток претензий каждого к каждому. Способность Гермионы проникать в чужое сознание укрепилась, но совсем незаметно. Окклюменция же заняла уверенное третье место в списке ее талантов — разум категорически отказывался пропускать в себя мысленные вторжения, выстраивая пуленепробиваемую защиту, материализую крепкий щит, состоящий из тонких ниточек магии, защищавших сосуд, который вынашивал их — ее силы подкрепляло проклятие, и расставаться с ним посредством варева Снейпа уже не хотелось. — Надеюсь, Грейнджер, ты понимаешь, какое совершаешь безрассудство, — сказал Северус, потирая ладонями усталое лицо — кажется, не только она не смыкала глаз в этой школе, — рецепт рассчитан на то, что вы оба добровольно… — Я тоже не намереваюсь его пить, — отчетливо проговорил Малфой, и нечто в его тоне выдало близость к истинной позиции Гермионы. Они боялись потерять тепло и свет, выживание без которых в перспективе казалось до ужаса серым и однотонным. Драко уже представлял, как их совместная несуществующая колдография теряет свой цвет, погружаясь в сепию, монохром. Было ли это тем, чего он так страстно желал и боялся? Снейп бросил на Малфоя свирепый взгляд, как бы интересуясь причиной подобного решения. — Вы хотите оставить нас без защиты, — ответила Гермиона. — Я хочу оставить вас без безумия, которое запустил в вас Темный Лорд. Том со всей доступной ему радостью выпотрошит вас, как только вы перестанете приносить пользу своим существованием, — отчеканил Северус, откладывая склянку в сторону, — у вас нет ни малейшего права подвергать опасности остальных из-за своих эгоистичных желаний. Я свяжусь с Дамблдором. — Да ты моралист, крестный, — зло выдохнув, заключил Драко, — я обязательно напомню тебе об этом, когда твои эгоистичные желания пойдут вразрез с абстрактным общественным благом. — Вы свободны. Они оказались за дверью до того, как успели осознать шаткость своего положения. — Отчасти он прав, — бросила Гермиона, поправляя галстук, съехавший набекрень во время тренировки. — Постучи и признайся ему в этом, Грейнджер, — Драко развернулся, сделал несколько шагов вперед и бросил, — он ведь наверняка ждет твоего раскаяния. — Не юли, — ее интонация вновь была строгой и безапелляционной, но глаза, ищущие убежища в стенах коридора, кричали об обратном, — а если все не так гладко, как мы представляем?