Равновесие / Equilibrium

15 октября 1996 года. Шотландия, Хогвартс. — Грязнокровка Грейнджер… Голос вновь раздается отовсюду, и Гермиона сжимается. Было поздно представлять себя маленьким ребенком, которого от всех невзгод и опасностей защитит мама. Она чувствует, как ее мышцы непроизвольно сокращаются, а тело дрожит и колышется. Он — ее персональный сонный паралич. Гермиона нередко умудрялась задремать над той или иной книгой, сидя в библиотеке ночами, и каждый раз жуткое искаженное темной магией бледное лицо, больше похожее на разодранную морду дикого зверя, выборочно преследовало мгновения ее и без того мучительного сна. Она перестала уповать на помутнение рассудка — самообман добавлял лишь крохи той надежды, которую самостоятельно возыметь было невозможно. Не сейчас. Не при нынешних обстоятельствах. Весь пылающий мир в одночасье перестал существовать, оставляя после себя обгорелые руины, и Гермиона ощутила, как обугливаются ее собственные кости. — Ты же слышишь меня… Сердце пускается в беспорядочный галоп. Все ее нутро стремительно сдавливают железные тиски страха. — Совсем скоро… Ты. Приведешь. Нас. Прямо. Сюда. Гермионе кажется, что она слышит свой пронзительный крик со стороны — сознание распадается на несколько частей, одну из которых перемалывают в песок. Испуганные карие глаза распахиваются, и слезы скатывается по ее щекам, знаменуя очередную победу Темного Лорда. Гермиона знает, что он все еще рядом. От едких слез болят веки, а в горле невыносимо першит. Вокруг ни души — бесконечный мрак — последние факела давным-давно погасли. Он не исчез. Он просто не может исчезнуть так легко и быстро, потому что ему нравятся мучения. Он стал ее неотъемлемой частью, избавление от которой приравнивалось к просьбе о смерти. Спертый воздух раздирает легкие. Тревога обволакивает густым туманом. Голова кружится. Ничего не видно. Ее тело наполняется тяжестью, а сама она будто бы сливается с пустотой читального зала. Превращается в прошлое. Она прислоняется головой к боковому книжному и дышит, дышит, наверное, в последний раз. Голова кружится сильнее, перед глазами проносятся далекие воспоминания из детства. — Никто не видел жабу? — интересуется Гермиона у двух забавных на вид мальчиков: один рыжий и с веснушками, неумело пытающийся сделать что-то с бедной крысой с помощью магии, а второй — более взъерошенный — в поломанных очках. — Мальчик по имени Невилл потерял жабу. — Н-нет, — подает голос сидящий ближе к ней. — Вы колдуете?! — с неподдельным восторгом спрашивает она. — И как? Оно не останавливается. — Гермиона, мне нужна твоя помощь! — Гарри, вбежавший в оранжерею и второпях извинившийся перед профессором Стебль, сразу же нашел подругу. — А чем я все время занимаюсь, интересно? — прошептала она, с беспокойством глядя на него. Панические атаки — так эти приступы называют магловские врачи — стали ее верными спутниками за последний месяц. — Настоящий чародей никогда бы не стал дружить с этой зубрилой, грязнокровкой Грейнджер. Один-ноль. — Ах да, чуть не забыл — ты же грязнокровка, Грейнджер, так что с тебя за это еще десять очков. Два-ноль. — Да как ты смеешь, поганая грязнокровка?! Парни, надо научить эту грубиянку, как уважать избранных! Три-ноль. Ее вновь сотряс поток слез. Даже сейчас Малфой словно гонится за ней, закидывая и без того едва живое тело взрывчатками и гранатами. Он будто бы заключил пари с Волдемортом: кто быстрее сведет ее с ума. Гермиона пыталась быть сильной слишком долго. *** Часом ранее. — Ты как, Драко? — Блейз, разгоряченный присланным матерью виски, выглядит довольным. Малфой знает это состояние наизусть: обязательно произойдет какая-нибудь чертовщина, за которую огребут все без исключения. И перспектива выброса адреналина действительно будоражит, потому что происходящее уничтожает его так быстро, что он и не надеется на спокойствие на последних порах. — Хуево, — отрывисто бросает Драко, но расслабленная ухмылка говорит об обратном. По крайней мере, всем остальным. Музыка играет ужасно громко — один из любимых исполнителей Пэнси, отвечающей за музыкальное сопровождение. Из зачарованных дымовых пушек стремительно вылетают золоченые клубы дыма. По высоким стенам пляшут блики от запущенных к потолку стоп разноцветных искр. Обстановка интерьера, в целом, похожа на более или менее приличную забегаловку Лондона. Столики такие, которые бывают в барах средней паршивости. Вообще, в этом мигающем полумраке сложно что-либо рассмотреть. К Драко время от времени жмётся младшая Гринграсс, постоянно предлагая потанцевать под очередную романтическую песню или выпить хорошего шампанского вместе с ней, но все ее потуги выглядят… жалко. Как и любое иное проявление услужения. — Бьюсь об заклад, в дальнем конце помещения блюет кто-то из пуффендуйцев! — выпаливает Тео, смешивающий коктейли в шейкере. Сегодня Нотт в очередной раз поразил публику своим эпатажным нарядом: он одет в легкую майку, ковбойскую шляпу, пляжные шорты и темные очки. Зубами он прикусывает спичку и то и дело перемещает ее из одного уголка губ в другой, изредка посылая заклятия в сторону огромного хрустального шара, служащего проектором. На нем, висевшем в дальнем углу, мигали кадры видеоклипов, модных в этом году. — Эй, приятель, я серьезно, — сделав глоток ядреной на вид жижи, продолжает Забини, — все слышали? Виновник торжества хандрит! Блейз всегда умело играет с конфиденциальной информацией, изворачивая и перекручивая ее в такие узлы, что Драко не сомневается в обеспечении лучшим другом сохранности своих секретов. А сам Драко… тлеет. Медленно и мучительно. Под хиты девяносто шестого. Его мысли заняты не бесконечными вечеринками в Выручай-комнате, не необъятным потоком веселья и торжества всех чистокровных слизеринцев, сведущих о возвращении Волан-де-Морта и терактах Пожирателей, а раскаленной сталью. Иначе воспринимать последние известия и события не получается. А он, блять, пытается. Метка красуется на его левом запястье, периодически отзываясь жгучей болью. И Драко, черт возьми, готов отрезать себе руку под корню, вырвать ее наживую, если эта жертва может стать первой и единственной. Поначалу он даже пропускал занятия, потому что боль была страшной и невыносимой. Накладывал Силенцио на дверь и стены спальни в Башне старост, чтобы не будить Грейнджер и не вызывать у нее лишних подозрений. Грейнджер… Ее судьбе остаётся посочувствовать, пожав плечами. По ночам он слышал ее тихое бормотание и вскрикивания от ночных кошмаров и, признаться, пугался сам — знал их содержание назубок. Отворачивался. Накрывал голову подушкой. Несколько раз не выдерживал, покидал свое убежище и накладывал заклятие тишины и на ее спальню. Даже от двери, ведущей в ее комнату, пахнет уютом. Простым, домашним и дешевым. У Драко нет подходящих слов для описания завлекающего запаха; он думает чересчур терпимо по отношению к ней… И поэтому скрашивает свои мысленные высказывания негативом. От нехватки ее тепла страдать не приходится — семи или восьми часов вполне хватает, чтобы насытиться. По крайней мере, он не помнит ни единого упущенного момента. Малфой проклинает себя за то, что уже почувствовал свет и тягу к нему. Нахуй сантименты. Нахуй. Метка завыла, возвращая к насущному вопросу. Он не испытывает ни толики отвращения к диктатуре Темного Лорда; кроме того, ему глубоко безразлично то, что безносый маразматик собирается подчистую истребить большую часть населения взбунтовавшегося Волшебного мира. Ему глубоко безразличны смерти маглорожденных. Ему глубоко безразличен аромат смерти, витающий в воздухе. Ему глубоко безразличны судьбы всех и каждого, кроме матери. Матери, которая попала в ловушку хитреца и клинического идиота, отчаянно жаждущего искупления перед Волдемортом. И ради ее безопасности Драко готов убивать каждого, на кого его натравят. Ради нее он стал цепным псом, и ради нее он поклялся сделать все, что в его силах. Ради нее он выполнит задание. *** — Я отойду, — Драко сухо уведомил изрядно выпившую Пэнси, развлечения ради превращающую бокал из-под игристого в совенка. Девушка слабо кивнула ему, продолжая веселиться с компанией, собравшейся вокруг. Покинув Выручай-комнату, Малфой останавливается возле постепенно исчезающей двери и осматривается. Глухая тишина и темнота. Не хватает только старых друзей. Малфой прошелся ладонями по карманам мятых брюк с редкими пятнами от пролитых коктейлей и достал пачку сигарет. — Ну и видок, — вздыхает он, сдерживая брезгливую гримасу, едва его отражение показалось на блестящем паркете. Дым наполняет легкие, обхватывая их своими серыми лапами. Драко снова закашлялся. Сквозняк уносит пепел, но не уносит воспоминания, которые сильнейшим потоком врываются в сознание, заполняя собой все свободное пространства, не оставляя ни дюйма пустого места. Дождь барабанит по стеклам, как тогда, в сентябре, когда он получил метку. В ночь с десятого на одиннадцатое. Оставив Грейнджер с ширящейся черной дырой в памяти. Выдохнув, Малфой бросает сигарету под ноги, затушив ее старинным магловским способом, передаваемым Забини из поколения курящих волшебников в поколение. Драко одолевает желание поскорее покинуть коридор — пустой и злобный. Порой он приходит в библиотеку под утро, которая, как ни странно, оставалась открытой. Конечно, в ней ужасно холодно, но перспектива бродить по коридорам, играя в догонялки с Филчем, всегда уступает идее с отдыхом в читальном зале. Малфой поднимается быстро — обстановка угнетает и торопит. Света нет, но возвращаться назад точно не имеет смысла: продолжение вечеринки — последнее, чего ему хотелось на данный момент. — Люмос! — произносит Драко, и луч из палочки кажется гораздо более ярким, чем планировался. Раздался всхлип. Грейнджер, сидящая на полу прямо перед ним, утирает слезы и хватает ртом воздух. Ее волосы выглядят растрепаннее, чем обычно: лезут к губам, в глаза и прилипают к мокрым щекам. Она пытается заправить шоколадные пряди за ухо, но некоторые все же не поддались напору ее тонких пальцев. Лишь тогда Драко замечает, что ее трясет. Набравшись смелости, или, наоборот, ничего не осознавая, Гермиона воспользовалась одним из своих главных преимуществ — глазами — закатом, что испепелил его собственную голубизну, оставляя за собой сгоревшую темень. Блять. Ее глаза наполнены чем-то необъяснимым, непередаваемым бесчисленными словами. Это что-то между нежностью и осуждением самой себя. Этот взгляд суше пустоты. Перед ним сидит потерявшийся ребенок. Копия его самого, еще не знающая, какие пытки уготовила судьба. Драко стащил с плеч мантию, взятую на случай, если на Астрономической башне, куда он собирался изначально, будет холодно. Мягкая ткань ложится на плечи Грейнджер. — Все будет хорошо, — голос обрел непривычную мягкость и неуверенность. Он помнит... Он помнит это ебучее: «Все будет хорошо», потому что иначе оно не могло вырваться из подкорки мозга, и, преодолев всю желчь, обволочь грязнокровку успокаивающими звуками. Это не в его стиле. Это, блять, не он.