Оправданные

      Первый и последний раз я берусь за такую грязную работу…       Доверять вам, чёртовы Учихи, — верх безрассудства и беспечности. Будь то самые большие деньги. Порицающие взгляды в замкнутом, стандартно освещённом помещении напомнят о их бесполезности и никчёмности. Они заблуждаются. Считают, что эти стальные оковы меня остановят. Их грех — самоуверенность. Мой козырь… Я ещё жив. А значит, это только начало.

***

      Обитель тишины и выдающихся лицемеров. Изо дня в день здесь боролись за мнимую справедливость люди, наивно верящие в свою ясность мыслей. Их мировоззрение мрачнее серых стен в округе, перекликающихся с деревянными вставками, берущими своё основание от пыльного плинтуса. Однотонные потолки, такие же невысокие, как и мнение мужчины о своей нынешней компании, быть в которой ему довелось по принуждению. Всё здесь напоминало ему общую картину страны, в которой он родился и по счастливой случайности вырос. Для человека, чья жизнь была ошибкой, он ещё никогда так сильно не лажал.       Было тяжело признавать, но рано или поздно это должно было случиться. Один раз в жизни даже незаряженное ружьё стреляет. Жаль, ему думалось, что череду таких удач он уже давненько израсходовал. Но тридцать третий год его жизни напомнил о себе как самый позорный из всех. Впервые за всё время, отведенное ему Небесами, он попался на крючок властей. Так опрометчиво доверившись своему единственному другу. Одиночество не учило разбираться в людях. Одиночество учило избегать их вовсе и полагаться только на себя. Но кажется, в ближайшее время в жизни Хатаке не предвидится возможности отвертеться от назойливых крыс, годами просиживающих жопу на троне нравственности, упивающихся своим положением…       Если бы он только мог испепелить своим спокойным осознанным взглядом решётку, мельтешащую перед глазами, он бы тот же час закурил сигарету, и эта история стала бы куда интереснее — с привкусом ухмылки на сухих грубых губах. Но это потребует слишком много времени и искренности, чего он не может себе позволить находясь в зале суда. В грёбаном зале суда…       — Всем встать. Суд идёт!       По правде говоря, существование Какаши Хатаке: его рождение, детство, юность и отрочество — одна сплошная драма на рваной плёнке. Мёртвый фильм, который ты уже не сможешь пересмотреть, но без труда вспомнишь тусклые чёрно-белые картинки, отложившиеся в памяти ненароком, случайно. Кажется, для того, чтобы не забыть одну лишь суть своего существа. Прошлое из кадров и сухих фактов. Разочарование, а потому неведение для тонких женских фигур, часто вьющихся вокруг зрелого мужчины.       Частенько ему приходилось избегать любых чутких и ласковых отношений за счёт своих грязных дел, имеющих необратимые последствия. Порой приводящие к проблемам куда серьезнее пробитого плеча и сломанного ребра. Как сейчас. Аж спина затекла от нудятины, лившейся из жирного рта дядьки с деревянным молоточком. До смеха устрашающая свинья — и не поспоришь. Но вместо того, чтобы посадить всех пастбищных сук в этом зале в вольеры, именно его, словно дикого зверя, опасливо держали взаперти. А это всегда имеет последствия.       — Судебное заседание по делу Какаши Хатаке о совершении террористического акта по отношению к частной клинике прошу считать открытым!       Звонкий удар молотка воздействовал, как красная тряпка на старого быка. Проверенный раздражитель, но интерес едва ли ощутимый. По ночам ему уже доводилось представлять, какого это. Сны давали ему возможность заглянуть в предначертанное будущее. Человек ко всему приспосабливается, а Какаши делает это лучше кого бы там ни было. Какаши вообще что угодно делает лучше кого бы там ни было.       Если вопрос в терпении, то скрипеть зубами от волнения ему незачем. Рано или ещё раньше он найдёт выход из этого загона. До тех пор стоически сцепит пальцы рук, покоящихся на расслабленных коленях. Душновато тут. Лавка жёсткая, свет усыпляет. Зазевается так совсем да и уснёт ненароком.       «Поскорей бы всё это закончилось», — безмолвно мял он на губах, прикрывая утомлённые глаза.       Какаши много чего не любил. Не любил ждать, ненавидел оправдываться. Его тошнило от высокомерных взглядов слабых людей. Морозило от слов: закон, правосудие и справедливость. Субъективизм в чистом его проявлении. Идеализация мира, существование которого он и вовсе считал погрешностью. Не было в нём ничего святого. Устойчивые принципы зацикливались лишь на комфорте в свою угоду. Жизнь вертелась вокруг риска, опасности и больших денег, которые, по правде говоря, никакой ценности из себя для Хатаке не представляли…       С ранних лет ещё несносный бесхарактерный пацанёнок учился выживать без гроша за душонкой. Оставшись наедине со своим одиночеством в старой землянке, где ещё недавно он обнаружил труп своего отца. Он запомнит на всю жизнь лунную дорожку, протянувшуюся по полу от окна до бледного лица неподвижной туши. Захлёстнутый страхом, перепуганный, как самый трусливый щенок, он ступором врос в деревянную гладь пола. А тот полнился влажной вязкостью… Кровяное пятно размером с бездну то ли не подпускало ближе, то ли необратимо притягивало к этой мерзкой грязи. Мир семилетнего ребёнка был силком опущен в котёл из пепла догорающих человеческих чувств и качеств. Тогда ещё в нём было не узнать того Хатаке, который чуть ли не дремал на рассмотрении своего первого судебного дела. Будучи слабым и легкомысленным под крылом одного лишь звёздного неба, мальчишка потерял всякую веру в Бога. И терял снова и снова, когда уже отошедшее от оцепенения тело беспрерывно повторяло одни и те же молитвы, измазав ушибленные колени в родной крови. Мёртвое красное море, в котором он погряз, раз и навсегда запомнив, как пахнет смерть.       Оставшись наедине со своим горем после всего пережитого, не закалённый ранее ребёнок стал взрослеть слишком быстро. Тот самый процесс осознания рьяной жестокости мира, который его окружал. В чьём окружении ему довелось столкнуться с совсем не детскими трудностями и проблемами. Выживи или умри.       Когда ты единственный сын бывшего наёмника, немалы шансы того, что ты станешь бельмом на глазу всех тех людей, что пропитались ненавистью к твоему отцу. И те, кому смерти Белого Клыка было мало, действительно находились. Толпа недоумков, покусившихся на маленькую копию того, кто сломал тысячи жизней во благо своей страны. Примерно в то же время довелось осознать, как тонка грань между добром и злом. Сколько добра ни делай людям, всем мил ты никогда не станешь. Отношение людей не ценно. Оно ничего не стоит в мире, где причиной убить тебя является одна лишь твоя способность дышать. Этот урок ему преподал самый первый нож у его горла… Тебе ещё не больно, но выдохнуть свою беспомощность так страшно, что смешно.       Эгоистичное желание жить под руку с упрямством и отцовским характером давало свои плоды. Ловкое, податливое под любые тренировки тело, упорство на фундаменте ненависти. Казалось, в нём взращивался мститель. Ещё одна потерянная душа, что будет прозябать своё время в тщетной погоне за справедливостью. Но на порог сей глупости себе ступить он не позволил. Будучи совсем неглупым парнишкой, в возрасте восемнадцати лет Какаши уже обзавёлся всем, что ему было нужно для жизни. Порой потом, порой кровью и обманом добиваясь желаемого.       Самый юный ночной обитатель криминальных улиц вызывал интерес у множества чертей, в то время имеющих власть под лунным светом. Потомок опасного, уважаемого Сакумо. Его юность летела со скоростью запущенного в цель дротика. Под американский джаз девяностых, шум скоростных дорогих иномарок, никогда ему не принадлежащих, и вопли стайных собак, задолжавших огромные бабки курчавым мерзким шишкам.       Чёрные глаза отливали грешным алым в темноте переулков и запутанных дорог. Наблюдатель, выживший по счастливой случайности. Один из тех, кому предначертано жить, увы, без какого-либо смысла. Всё, что у него осталось из важного, — шрамы. Когда-то, где-то и от кого-то полученные в борьбе то ли за еду, то ли за правое дело, то ли за собственную жизнь.       Его верный напарник — дым сигарет — проносил сквозь себя сотню ран и грязных мыслей. Помогал прийти в себя, расслабиться, обрести уверенность в завтрашнем дне и поставить точку в уже прожитом под свидетельство бесподобных, беспокойных звёзд. Люди говорили, что это вредно, а он рос с уверенностью, что вреднее чужих наставлений не было ничего. Его не пугала ни одна зависимость, кроме той, в которой ты живёшь и дышишь другим человеком. В которой ты становишься податливой тряпкой во всех смыслах этого слова. Страшнейшее табу Хатаке — человеческая близость, эмоциональная привязанность. По этой схеме строилась цивилизация, а он шарахался от назойливых самок, видящих в нём хорошую партию. Игра, в которой его фигура в проигрыше, какие рокировки ни применяй. И усомниться в своей тактике ему ни разу не доводилось.       Парень рос быстро, и удовлетворение физических потребностей стало его основной проблемой ещё годам так к шестнадцати. Интерес к чужой тёплой плоти, которой он мог овладевать и исследовать. Чувство превосходства и власти в постели сразило его слишком быстро. Покорило и осталось извечным клеймом. Ему чертовски нравился секс… Привлекали люди изысканного сорта. Нравились милые девушки, очаровательными он считал и изящных парней. Нравилось становиться для них зависимостью на этот короткий срок в одну ночь и забывать их голоса и запахи уже на утро, словно приятный сон, который служит началом хорошего дня. Такой образ жизни ему вполне подходил и длился довольно долгое время, частично и по сей день включительно.       С возрастом становишься избирательнее, привередливее. Поражают приступы меланхолии, окружают извечные навязчивые: «А что если?» А что, если однажды он взглянет на очередное тело и увидит не красивые изгибы влажных бёдер, а какое-то еле приметное родимое пятнышко, с которым обязательно будет связана одна очень смешная и интересная история? Что, если застопорится? Усмехнётся и поймает взгляд партнёра, которого ласково назовёт по имени, не упрощая себе жизнь нежными или же провокационными прозвищами. Что, если в один момент не захочет взять кого-то, а поймает себя на мысли, что хочет защекотать выпирающие рёбрышки, чтобы услышать звонкий смех и пробивающееся сквозь него недовольство. В груди приятно кольнёт, и он больше не сможет отвести взгляда от чужих губ.       Многие черты характера и повадки приходилось подавлять в себе с самого детства. По природе Какаши совсем не такой, каким решил воспитать себя, и порой это проявлялось в каких-либо совершенно незначительных мелочах. Или в таких вот противоречащих его принципам мыслях. Ему не впервой жертвовать чем-то малым ради чего-то большего. Вся его жизнь была завязана на этой теореме. Хочешь, чтобы тебя уважали, — заставь себя бояться. Хочешь быть сильным и независимым от чужих жизней — не балуй сладкими чувствами свою прогнившую душонку.       А такую ли прогнившую? На его счету извечные победы, запачканные человеческими жизнями. Если тех особей, что он убивал, можно было назвать людьми. Снисходительность и сострадание часто держало его в узде перед поглощающим мраком. Он выбрал скитания по тонкой грани, как прыткий мудрый старый кот. Не трогать невинных людей — ещё одно табу. Добряки, женщины и дети, и раза не бравшие в руки что-то серьёзнее ножа для нарезки овощей.       По стопам отца. По скользкой дорожке, отнюдь не приправленной наивностью и добродетелью. В отличии от Сакумо, Какаши не жил и не хотел жить для людей. Хатаке — не герой и героем стать себе бы не позволил. Всё почему?.. Когда ты играешь за хороших, от тебя всегда ожидают добродетели. А он вовсе не мишень для чьих-то ожиданий. Со временем люди и правда перестали строить свои домыслы по поводу каждого его следующего шага. Смирившись с его непредсказуемостью, склонили головы, прониклись уважением.       Юноша, который выжил. Переборовший страх и ненависть, несостоявшийся мститель. Нашедший смирение и успокоение ещё на закате детства, проведённого в старых домах из гетто, средь низших. Воспитанник холодных ночей и их обитателей. Отстранённый, но свой. Живущий на полную катушку, осторожный… Хатаке Какаши.       Его первая семья, которой он случайно обзавелся через год после потери отца, была никому не известная организация, основанная ещё давным-давно каким-то хилым матросом в отставке. «Кроты» — так они называли себя. Сам глава, сродни подбитой старой птице, ловкий, но уж больно наивный и смешливый мужичок. Именно мужичок, а не мужчина, нужно отметить. Тот ещё умелец травить байки да легенды о своей бывалой службе на корабле, который затонул, по его словам: «Ещё когда Чайки уважали моряков». Что это значило, Хатаке не понял и до сих пор, но на то время только что отошедший от смерти отца пацанёнок наивно восхищался дряхловатым простаком. Он укрыл его в своей норе вместе с десятком таких же, как он: брошенных, забытых и преданных. Стадо запуганных, потерявшихся в этой жизни детей, что общими силами добывали все жизненно необходимые потребства. Не важно будь то честные или нечестные пути, в конце их всегда ждала похвала и поддержка в тёплом узком помещении.       Сначала всё казалось ему невинным. Старшие парни, коим было лет по двенадцать, частенько брали его на охоту и рыбалку. Девчонки помладше, всего две, просили милостыни или же выполняли какую-то грязную работёнку за считанные гроши. Но каждый раз день уступал ночи. Его укрывали одеялом, а его соратников укрывала мгла аморальщины и разврата. Подобно погасшим звёздам, их уставшие изнурённые тела блуждали во тьме и шли чуть ли не на смерть ради лучшей жизни в новом дне. Две милейший девушки, совсем юные, продавались, как чехлы для мерзких желаний мужчин, уже приученные к своей участи. А их трусливый матрос-наставник, его имени Хатаке уже и не вспомнит, полностью оправдывал всё происходящее своей слепотой. Крот ничем не лучше крысы… Он помнит его кривую улыбку в тот день, когда уже малость окрепшему Хатаке всучили в руку ствол. Ранее тёплый, несерьёзный голос старичка ныне пугал своим холодным, тихим снисхождением. «Ты должен. Чтобы жить…»       Но при всём этом Кроты всегда принимали участие только в безобидных авантюрах, трясясь за свои жалкие хрупкие жизни, как стадо овец пред волками. Трусливые самоубийцы. Каждый из них застал хоть одну смерть товарища, а когда то же произошло с ещё глуповатым Хатаке, это стало последней каплей. Он сбежал. И нагнать его даже не пытались.       Здесь он получил свой первый опыт в краже и пользовании оружием. Первое, случайное убийство одного жирдяя, похожего на мешок с деньгами из свиной кожи. Здесь его научили знать истинную цену людским жизням и своим возможностям. Здесь его мешали с дерьмом всего белого света, добровольно-принудительно заставляя верить в то, что именно такая она, жизнь. Но всё нутро кричало: «Вали оттуда». И не изменив себе, парнишка дал дёру в одну из самых тёмных ночей. Под храп уродливого старпёра и скрип старых половиц.       Какаши часто прислушивался к сердцу, когда оно вещало об опасности. Но однажды этот глупый неисправный механизм его подвёл. После своего немудрёного побега дороги вели его по сплошным распутьям. Сквозь алчные сети злых взрослых и по лживым словам моральных уродов.       Омерзительные склизкие черви ползали по сырой земле, мешаясь под ногами. Ещё тогда пацанёнку довелось усвоить, что нет таковой земли, у которой не было бы хозяина. И речь вовсе не об официально заверенном имуществе, безобидно прописанном на бумажках. Это дело силы, чести и влияния. Заслуженный статус и уважение среди вредоносных пешек. Негласный закон улиц. Живи по правилам: почитай крысиного короля, не дави червей, не разбрасывайся словами. Ибо всё это — заповеди, написанные кровью не подчинившихся.       Отнюдь не приспособленный к такому образу жизни Хатаке не жалел ни словца, ни действа. Свобода воли, слова и духа стала основной ценностью на момент потери всего, и устоявшийся принцип лёг на ещё хилые юные плечи. Он думал, что сможет вечно избегать участи виноватой дворняги, втихаря метившей территорию породистых плешивых кабелей. С небес на землю падать было очень быстро и, насколько он может сейчас вспомнить, больно, словно тебе вырвали лёгкое. Металлический привкус на языке сводит скулы, чёрные глаза теряются в потёмках, одежда, насквозь промокшая проливным дождём, тяжелит и без того неподъёмное тело.       Грязь чужих вонючих сапог мешалась с кровью на чистоплотном педантичном пареньке, словно на небрежном мольберте бедного художника. Серое небо и близившийся рассвет сгущали краски одинокие, понурые, безжизненные и тревожные. Это заставляет чувствовать себя живым, вызывая желание стать мёртвым в момент минутной слабости. Это отображает всю слабость и ничтожность одного хиловатого тела.       Его поймали как птичку и безжалостно отрезали крылья. Спустили с крыши невысокого здания и втоптали в мокрый асфальт, повидавший немало таких же, как он. Хотел бы он знать, где именно прокололся, но, по всей видимости, причина была высосана из пальца лишь для потехи над кем-то, кто был так похож на Сакумо.       Ему это смешно. Даже будучи мёртвым, его папочка умудрялся подвергать его опасности. Только младший Хатаке никогда не перекладывал вину на отца. Его и вовсе брала гордость… Что он так ненавистен людям из-за этой схожести и связи. Чем дольше он жил, тем больше уважал покойного Белого Клыка, мечтая однажды беспристрастно обнажить и свой оскал.       И ему выпал неимоверно удачный шанс выжить в том неравном и нечестном бою, больше похожем на цирк уродов, в котором он — главная потеха.       Спасли ледяные руки… Он мало что понимал в момент, когда пытался научиться заново дышать и продрать глаза от крови, что стекла по щекам со свежего глубокого пореза на левом глазу. Но в его памяти осталось тёплым чувством упокоение, что ощутил малец, как только был оторван от земли тех дерьмовых улиц.       Блёклая, грязная тряпичная кукла. В таком состоянии Хатаке был найден и успешно спасён взрослым уверенным юношей с голубыми глазами. Почему их цвет ему был важен? Что тогда, что сейчас — это первые глаза, взглянувшие на него без жалости, ненависти или какой-либо скрытой надежды на некую выгоду. Искренне и по-человечески.       Покоривший его небесно-голубой оказался достаточно строгим и требовательным в своей манере. Это притягивало и внушало уверенность в правдивость происходящего. А именно — добрые, бесхитростные намерения по отношению к нему. Долгое время не верилось, что не было никакого подвоха. Блондинистый парень, коему перевалило за двадцать, спас его шкуру, выходил и безвозмездно позволял жить в своём доме и есть свою еду. Ничего из этого не вязалось с законами выживания, по которым он жил до этих странных пор. Его не использовали в грязных целях, не измывались физически и морально. Его… Обхаживали, зачастую так беспокойно и с осторожностью, будто видели в нём дикого недоношенного зверька, не знающего тепла и ласки. Пожалуй, это было недалеко от правды.       Минато-сенсей. Так довелось называть своего нового наставника и жизненного попутчика ближайшие семь лет. Несмотря на значительную разницу в возрасте, назвать его отцом Хатаке так и не сумел. Но именно эту роль для него отыгрывал простодушный сильный парень, однажды протянувший руку помощи. Порой кратковременная беспечность давала повод задуматься о том, что их негласная дружба может длиться вечно. Суетливый и переживающий пацанёнок вовсе позабыл, как это опасно — привязываться к людям. А временами вспоминая, ноги замирали на пороге, как под действием паралитика. Попросту сбежать было бы глупо. Он попал в слишком сладкую западню.       С течением времени Хатаке было не узнать. Минато занимался парнем, как собственным сыном. Учил морали и боевым искусствам. Делился опытом и полезными хитростями, что безусловно могли пригодиться в жизни. Какаши долгое время не мог понять, зачем ему это, но чем дольше они были знакомы, тем тише звучали параноидальные сомнения в юной голове. Они растворялись в воздухе вместе с дымом извечного костра, сидя у которого парни болтали о глупостях и серьёзностях. Порой с перебоями на музыкальные композиции под старую гитару. Успокоение. Ранее незнакомое, но, как оказалось, очень притягательное и приятное чувство, в которое было невозможно не влюбиться.       Но у будущего были свои губительные планы на мученика с большим потенциалом. Хатаке не верил в Судьбу, а она, по-видимому, в него очень даже. Ведь в который раз она оставляла его ни с чем. Лишь с новым днём и мелочью в кармане, которой не хватило бы банально на проезд. Впервые за последние семь лет он не уверен, что в своём уме. Вчера они с сенсеем договорились о жареной рыбе на ужин. Сегодня на пустом столе ему подали лишь обрывок бумаги с сухим прощанием в каких-то там пять слов. Он вспомнил, что это значит — забыть как дышать. Страх иссушил горло, поработил доверчивое размякшее сознание. Он не должен был окунаться в этот омут с самого начала. Ничто не может длиться вечно, и при таком раскладе даже причина ухода Минато не важна…       Сначала отрицание. Следом поразил зверский гнев и отчаяние. Принятие посетило с наступлением заката того же дня. В глазах снова встанет дежавю. Лунная дорожка из открытого окна пустой маленькой комнаты. Он вернулся к отправной точке с совершенно новым умением. Вся его жизнь до этого момента напоминала сумрачный сон в бреду. Репетиция клоуна цирка шапито перед основным выступлением.       «Настал момент взорвать куш этой блядской жизни», — сказал себе юноша, вновь потерпевший поражение. Ему уже нечего поставить на кон, кроме собственной жизни. А ставить было нужно, ведь игра намечалась крупная. Ночью он сбежит от своего прошлого, черкнув первое слово на чистом листке нового начала. Свобода. От любви, от привязанности, от любых обязательств, от человеческих взаимоотношений, от прощения. Свобода от эмоций, что свойственны людям.       Его проблема была в том, что он полностью отдал себя человеку. Больше такого не повторится. При всей своей благодарности учителю позволить себе эту слабость он не мог. Слишком большая цена за такую переоцененную хрупкость как эмоциональная привязанность. Возможно, это был последний урок, который хотел преподать ему сенсей. В одной жизни нет места для двоих. Люди — взаимозаменяемый материал, который приходит и уходит. Не более…              Минато был действительно гениальным человеком. Страдающим от своей доброты и честности. Минато умел любить и делал это педантично правильно. Хатаке, глядя в зеркало, всё больше узнавал в себе его, осознанно подавляя большинство привилегий, подаренных ему опытом светлого чувства. Единственного и по сей день отдающегося ностальгической тоской. Ни разу более он не питал привязанности, заменяя чем угодно своё пустующее прогнившее нутро. Заполняя без разбору всем, чтобы только не чувствовать своей неполноценности.       Хатаке далеко не дурак. Он знает два языка, без труда вскрывает замки почти любой сложности, неплохо играет на гитаре и невероятно вкусно готовит… Хатаке вовсе не слабак. Он умеет обращаться с несколькими видами оружия, обучен двум боевым искусствам, его тело в прекрасной физической форме, и он чертовски хорошо трахается. С течением времени можно было смело заявить, что Хатаке даже не бедный. Ведь теперь он продавал свои услуги за деньги, чтобы купить жизнь, о которой ранее ему не доводилось и мечтать.       Какаши до конца не хотел соглашаться с тем фактом, что смысл жизни каждого человека — познать любовь. Он поставил себе цель доказать обратное. Только вот и ценность денег для него была утеряна за какие-то там пол года. Кажется, только лишь по привычке он снова и снова брался за грязную работёнку, за которую отстёгивали побольше валютного хлама. В конце концов получаемый адреналин во время выполнения миссий стал основной причиной, почему он этим занимался. Да и втянувшись однажды в это дерьмо, тяжело было бросить. Как такового иного призвания он в себе не видел. Любая нормальная работа никогда бы не стала родной такому ненормальному человеку, как он.       В ушах трещал отвратительный шум голосов всех присутствующих. Он уже и позабыл, где находится и что ему грозит. Кажется, прикрыл глаза лишь на секунду, а перед ними пронеслась вся жизнь. Забавно получается… Снова и снова его губило доверие. Сколько было можно наступать на одни и те же грабли? Пока он сидел взаперти, его соучастник, которого он опрометчиво называл товарищем последние два года, разгуливал на свободе. Подставить его было большой ошибкой. Очень глупой и имеющей последствия.       Хатаке действительно спокоен. Хатаке уже тридцать три, и он мало что считает достойным его страха, удивления или переживания. Он точно знает, что ему не грозит лишение его любимой и во всём приоритетной свободы. Его лишь бесит факт того, что он был близок с этим прытким типом Обито. Бесит осознавать, что все его глупые повадки, несносные мысли вслух и неуклюжие действия ничего не стоят. Человек, улыбающийся ему холодными ночами, окунул его в ведро, полное дерьма.

Но он не убивал…

      — Признаёте ли Вы свою вину? — строго отчеканил судья, хмуря седые заросшие брови.       Он никогда бы не позволил себе покуситься на жизни беззащитных больных людей. Напротив, ему жаль. Не суть важна, что его обвиняют в столь тяжком преступлении. Ему лишь жаль, что пострадало столько невинных… Что этого уже не изменить. А он просто Какаши Хатаке. Он выкарабкается, залижет раны и вновь будет скитаться по миру, не зная платонической близости, не имея дома и настоящих документов. Так было всегда, так будет и дальше.       — Нет, Ваша честь. Я к этому не причастен.       Не важно, что будет сказано. Под каким предлогом на него повесят ту или иную статью. Он честен сам с собой и плюёт на всех остальных.       Жирный судья, скрипя зубами, удаляется для вынесения приговора. Предоставленный ему адвокат тяжко вздыхает и протирает платком лоб, покрывшийся испариной. Витающее в воздухе напряжение раздражает. Будто действительно был веский повод переживать. Какаши морщится от резкого запаха пота, дошедшего до него со стороны прокурора. Все здесь присутствующие ему отвратительны. Но даже это не способно вывести его из себя.       Его дело ещё не закрыто. Первый суд закончился лишь детальным рассмотрением дела. Второго не состоится по причине отсутствия подсудимого, в этом можно не сомневаться. А до тех пор он закусит нижнюю губу и сложит руки на груди.       Вот он — мнимый конец, думалось Хатаке, пока его не подхватили под руки двое охранников с пивными животами. Он бы не так удивился, если бы те не повели его в совершенно неизвестном направлении. Коридоры вели явно не в СИЗО, в коем Какаши уже довелось коротать пару самых бесполезных часов своей жизни. Как ему удалось дальше выяснить, с ним хотят личной встречи. А вот кто и почему ему будет это позволено — хороший вопрос.