Цена жизни

      Иван Францевич был разочарован. Чем-то одним из двух: ошибочностью своих дедуктивных рассуждений, хотя цепочка «это раз, это два, это три» его ранее еще не подводила, или полным отсутствием логики в действиях молодых людей, что первое, впрочем и объясняло. Ведь если логики нет изначально, то логическим подходом исследовать предмет бессмысленно.       Итак, документов в доме не оказалось. Статский советник посмотрел везде. Решительно везде. Вывод напрашивался сам собой: если описей нет ни на складе, ни в конторе, ни дома, то Кокорин и Фандорин носят их с собой. Но описей ведь очень много. Хотелось верить, что этим двум барчукам, пожелавшим поиграть в детективов, не пришло в голову просмотреть описи дальше, чем за месяц. Не могут они быть настолько сообразительны. Ну, узнают они, кому повесили телефоны Белла, не беда. Можно двинуть речь про прогресс, высокие технологию, единственную в Москве телефонную линию между жандармерией и еще английским клубом. Почтенным английским клубом почтенного учителя английского языка, который, из милосердия, преподает еще и в приюте леди Эстер. И вовсе даже англичане не любят убивать если их к этому, конечно, не вынуждать. А некоторые новобрачные молодые люди с этим пока что прекрасно справляются.       Мысли Ивана Францевича опять приняли пагубное для своего хозяина рефлексивное направление. Он должен был появиться у Фандорина дома, но в крохотной комнатенке, которую сдает пропахшая щами хозяйка на Никитской, 17. Должен был присесть на единственный имеющийся стул, перед кроватью молодого человека, пока он бы, должно верить смущенно, продирал бы глаза.       Иван Францевич оглядел бы скромную обстановку: парочка низкого качества репродукций картин на восточную тематику, сундуки, которые не разбираются, в них свальный грех книг и фраков. На тумбочке возле кровати книга по индийской технике дыхания. Такую низкопробную макулатуру, обещающую через два занятия сделать из читающего батхисатву, извечно раздают в центре вот таким милым наивным юношам. Иван Францевич бы поправил перекинутый через спинку стула мундир юноши и сказал бы: — Знакомая обстановочка. Сам так жил.       Вот только какая она к чёрту знакомая, обстановочка эта, если юноша отплясывает аки девица определенного поведения, под музыку в гостиной богатого папенькиного сынка, этому самому папенькиному сынку на радость?       Что могло сподвигнуть Фандорина принять это дерзкое противоестественное, противоречащее самой природе вещей предложение Кокорина? А главное, что надоумила этого прожигателя жизни вообще выбрать себе в предсмертные невесты юношу? Чудны дела твои, Господи. И пути неисповедимы, знаем.       Вот только с Господом, в которого Иван Францевич, кстати говоря, не верил, можно было вполне поговорить потом. А сейчас нужно было избавиться от двух новобрачных. Тихо, спокойно. Завещание пока не переписано, а записку, что и того чудеснее, забрал душеприказчик, Коля Ахтырцев. С такими друзьями и врагов никаких не надобно. Как это все организовать? Очень просто. И исполнитель имеется. Денег ему будет заплачено достаточно, условия оговорены.       Ахимас Вельде, получив от связного лица, представившегося статским советником при уголовной полиции Иваном Францевичем Бриллингом координаты и внешность объектов, не спеша выдвинулся на дело. Молодые люди, как и было описано, выдвинулись в театр. Ахимас должен был убрать их, грамотно отделив их от родителей. Было бы изрядно удобно, если бы молодые люди решили после театра провести время еще где-то. Если же нет, Ахимасу предстояло склонить их к подобной идее. Он еще не знал, как собирается это сделать. Не получится сегодня, значит сделает завтра. В отличие от заказчика он предпочитал делать свою работу тщательно, а не быстро.       Признаться, наниматель даже раздражал его. Во-первых, его в принципе раздражали люди не читающие его требований. Он наёмный у-бий-ца. Не вор. А ему заказывают выкрасть со склада какие-то там описи! Еще больше первых Ахимаса раздражали только люди, не умеющие слушать. Когда он отказался от заказа, Бриллинг почему-то услышал, что он его принял. Это во-вторых. В-третьих, во всех своих заказах Ахимас неизменно оставлял манеру, сроки исполнения заказа исключительно за собой и предупреждал об этом условии всех своих заказчиков сразу, чтобы не пришлось работать за «спасибо» с особо непонятливыми. Иван Францевич, в собственной градации Ахимаса, занял твердое третье место. Потому как уж больно непонятливый.       Устроил, значится, крысиные бега в Знаменско-Губайлово и оттуда в центр, а сам вместо того, чтобы дать чёткие наводки и указания, для ускорения выполнения своего же заказа, растекался мыслями по древу, выдавая в себе человека влюбленного. Впрочем, на мотивы заказчиков Ахимасу всегда было плевать. Его дело простое: заказ получить, выполнить, оплату получить.       Но этот конкретный заказ выходил уж больно романтическим: не просто убить обоих, а сказать обязательно «Азазель». Секта религиозная? Или потому что двое влюбленных — юноши? Но ревнивец-то тоже мужчина. Значит, стандарт: полезли не в то время, не в то место и не в свое дело. А жаль, пожалуй. Веселые ребята.       Мужа Ахимас увидел днем: фрак, цилиндр, трость. Высокий, спину держит гордо прямо. Однозначно любит воображать. Жену наемный убийца увидел позже, уже когда семья засобиралась в театр: узкие плечи, изящная талия. Фраки определенно её одежда. Кожа бледная. Цвет глаз Ахимас не разглядел, Бриллинг говорил голубые. На взгляд Ахимаса чисто голубые глаза — выдумка. На свете всего два цвета глаз: карие и серые. Все остальные лишь их оттенки. А еще есть его глаза. Зрячие, но бесцветные.       Взяв экипаж, Ахимас последовал за семьей в театр. Театральная площадь, Большой Театр. Значит, балет. Это хорошо. Молодым людям редко нравится классика, да и в Большом Театре мало чем можно повеселиться, значит у него есть как минимум два часа, а потом нужно будет сориентироваться по ситуации. В целом, заказ Ахимас уже продумал: в обоих случаях, он собирался пройти мимо молодых людей в переулке и «случайно» пощекотать пером*. А пока у него было свободное время: выпить кофе, погулять вокруг театра. И почему в театральном буфете всё в три раза дороже, чем даже в самом роскошном кафе?       Молодые люди вышли через два часа. Ахимас вычислил их наметанным глазом. Когда они не показались вместе с родителями, Вельде улыбнулся: первую часть работы молодые люди сделали без него. Вторая была сделана, когда они не взяли извозчика.       Трактир «Крым»? Ну да, Кокорин ведь купец, сколько бы денег ни было, а есть он всё еще предпочитает по-человечески. И пить тоже. Ахимас его понимал. Теперь, когда у него было столько денег, чтобы купить островок на юге Италии, он, тем не менее, оставался здесь, ел простую пищу и занимался тем, чем умел. А Кокорин, вот, женился на невесте без приданного и одевает её как куколку. Несколько смущало наличие у супруги чехла от виолончели, но чем не тешатся бывшие бедные молодые люди, прочувствовав запах денег? А в «Крым» его ведут, должно быть, в угоду мужу. Когда тебя так одевают и опекают, почему бы не уступить хотя бы место ужина?       Ахимас, как только понял, куда держат путь молодые люди, свернул чуть раньше них, чтобы выйти другим переулком в нужный, как раз за спины молодых людей. Если не успеет, опять же ничего: встретит их на выходе, вход в заведение только один. Всё было подозрительно просто. Может все-таки была пора покупать остров и жить на нем в титуле графа или баронета? Может тоже можно было бы жениться. Ох уж эта извечная ошибка старых волков, думающих, что прыгают, а на деле же лишь поджимающих ноги! — Эй, молодые люди! Не найдется огонька? — окликнул их Ахимас, стискивая рукоятку ножа.       Они развернулись. И вот тут Ахимас понял, что лучше было все-таки купить остров. Это не были Кокорин и Фандорин, но Вельде не успел это осмыслить, потому что девушка, оказавшаяся в костюме мужчины, так ловко замахнулась виолончелью, что прежде чем разнести оную о голову Ахимаса, уложила её рукояткой в бок еще и рыжего своего приятеля во фраке с чужого плеча.       Не так себе представлял Ахимас закат своей карьеры. Впрочем, на то он и закат. Печальный, но со своим шармом. У этого шарма были совершенно чёрные, какие бывают у горских народов, глаза, и такие же смольно-черные, выбившиеся из-под цилиндра волосы. Она села ему на бедра, наклоняясь к самому его лицу. Горцы, что сожгли его деревню, волокли из дома его родителей с чуть меньшим остервенением. — Твоя башка проломила мою виолончель. — обжигающе спокойно констатировала девушка в лицо находящемуся между сном и явью Ахимасу. Так есть у нее горские корни или нет? Она похожа на Лермонстовскую Беллу, похожа. — За это я проломлю тебе череп голыми руками, дубина. Назови хоть одну причину, по которой я не должна прямо сейчас выцарапать тебе глаза и сделать из них брелок?       Было бы проще понять её, если бы она кричала. Обычная истеричная девица, состояние аффекта. Но она говорила. Тем спокойным светским тоном, каким, возможно, рассуждала об особенностях балета за бокалом игристого вина в театре. — Я мог бы сказать… кто меня нанял… — поддержал диалог Ахимас. В меру возможности. Дурнота вносила изрядную лепту. — Чтобы я прибавила к своей коллекции глаз на брелке и его два тоже? — наклонила голову девушка. Похрустела шеей, разминаясь. — Ну, допустим. И кому понадобились головы моего брата и его жены? — миновала она лихо начало. — Бриллингу… статский советник. — не стал удивляться подобной проницательности Ахимас. Мокрые камни мостовой приятно холодили, а ощущать на себе упругие чресла юной красавицы в последние минуты уходящей жизни (Ахимас не сомневался, что эта мадам по окончании разговора ускорит его встречу с апостолом Петром) было приятным бонусом. Нет, положительно, в закатах есть своя изюминка. Какой закат лучше? Такой или в собственной постели, среди богатств, которыми все равно уже не сможешь воспользоваться? — Вот не зря он мне с порога не понравился. — заметила сама себе девушка, презрительно цыкнув. — Слишком милый. Одет с иголочки, весь из себя русый, кучерявый. Прямо пряничный человечек какой-то. Люди, которые такие бодрые, свежие и доброжелательные с утра, определенно психопаты. — Она взглянула на него сочувственно. — И все-таки, ты сломал мою виолончель. Я её купила сама, на собственные деньги! Конечно, её не делали под меня, как Страдивари, но тем не менее, это была моя виолончель. Понимаешь?       Ахимас попытался кивнуть, что у него не получилось. Отрывать голову от камней, пусть даже совсем ненадолго, не получалось. Должно быть, он здорово разбил её. Девушка, однако, приняла его молчание за согласие. — Ладно, я разберусь в какое дерьмо влип мой брат со своей супружницей. А тебе, как? Помочь? Или сам справишься? Думаю, такие как ты вполне могут уметь останавливать собственное сердце.       И тут она была права. Ахимас это освоил. Не так, чтобы давно, но он уже задумывался о том, каким образом хотел бы уйти сам. Пожалуй, не надо никакого острова. Вот этот случай: с сидящей на его бедрах девушкой и медленно вытекающими на булыжники мозгами самый подходящий. Ахимас Вельде из последних сил усмехнулся, закрыл глаза и перестал дышать.       Алиса Александровна еще немного посидела, встала, собрала обломки виолончели в открывшейся от удара чехол. А тот, что от Страдивари, должно быть, выдержал бы. Может и виолончель бы не сломалась. Надо будет все-таки заработать на Страдивари. А для этого всё-таки придется пробиваться в императорский оркестр. Подойдя к начавшему приходить в сознание Ахтырцеву, она дала ему звонкую затрещину, окончательно приведя в сознание. — Вставайте, Ника. Гражданский долг зовет. Как порядочные граждане мы обязаны донести в полицию, что нас пытались убить, но мы решили эту проблему с музыкой и треском!