Цена жизни

      В доме Кокориных царили разброд и шатание. Два этажа английского особняка превратились в два лагеря противоборствующих сторон, а гостиная стала фронтом боевых действий. Афродита Игоревна самоотверженна удерживала продвижение противника по всей линии атаки, не позволяя дочери спуститься к отцу и Николаю Степановичу в «не надлежащем виде», Алиса Александровна же успешно обстреливала противника тяжелой артиллерией, говоря, что в том случае, если маменька не разрешат ей ехать в театр так, как она оделась, она не медля всё снимает. Слова сопровождались действиями: девица разделась, сняв с себя шитые на заказ узкие брюки-клёш, белую крахмаленную сорочку и фрак, шитый тоже на её узкие, но гордые плечи. Одеваться во что-либо еще девица не собиралась и выражала готовность ехать играть в оркестре в том, в чем Афродита Игоревна её родила. Наряд Евы был лишь прикрыт виолончелью. Инструмент, тоже, был выбран вряд ли случайно, ведь играя на нем, музыкант ставит его себе между ног. — О, кажется папенька вернулись из конторы! — воскликнула девушка, услышав вошедших. — Всё, маменька, я спускаюсь. — Ты никуда не пойдешь в таком виде, Алиса! — Какая жалость! Ты сама велела мне раздеться. Так что я пойду, иначе оркестру придется выступать без виолончели. А поскольку у меня решающая часть, они отменят спектакль. Это будет грандиозный скандал. А уж когда в свете узнают из-за чего… — Алиса сделала пару шагов вниз, становясь напротив матери и глядя на сверху вниз, поскольку та держала оборону лестницы снизу. — Я сказала одеться, а не раздеться, Алиса, — не дрогнула Афродита Игоревна. — Иди в свою комнату и оденься. — Хорошо, — согласилась девушка с улыбкой не предвещающей ничего хорошего. — Я оденусь. Но если вы, маменька, снова велите раздеваться, я останусь дома. — Что там происходит? — застенчиво поинтересовался Ахтырцев у Александра Артамоновича. — Обычное дело. Алиса Александровна собирается, Афродита не согласна с её выбором наряда. У Лисоньки… весьма экстравагантный вкус. Мы с Афродитой надеемся, что это с возрастом пройдет, но ей уже осьмнадцать лет. Пора бы уже. Петенька тоже… — отец семейства вздохнул и взглянул на Николая Степановича не без надежды. — А чем чёрт не шутит. Вам бы тоже переодеться. Взгляните, может какой Петин костюм вам в пору будет, и Алису нашу образумили бы.       Ахтырцев невольно прикусил губу. Всё-таки, как бы Кокорины не хорохорились, а мещанские корни выдают себя с головой. Ни один дворянин не позволит молодому человеку находиться с девицей наедине.       И Кокорины могли накрывать самый шикарный стол, ставить на него самую замысловатую посуду, разучивать порядок подачи блюд и что какой вилкой есть, а одна такая грубая ошибка низвергает все их усилия в прах. Однако, Николай Степанович был слишком интеллигентен, чтобы показать, что он заметил оплошность отца семейства. — Я попробую, Александр Артамонович, — кивнул он. — Не обещаю, что будет увенчано успехом, однако же, от чего не попробовать?       Не позволяя себе раздумывать, потому что, похоже, в этой семье по крайней мере у младшего поколения это было не в чести, молодой человек двинулся наверх. — Афродита! — позвал жену Александр Артамонович. — Помоги мне с галстуком. Опять я его завязываю как обеденную салфетку!       Кокорина, бросив последний тревожный взгляд на закрытую дверь спальни дочери, поспешила по лестнице вниз. Встретив Ахтырцева, с почтением кивнула, плохо скрывая, как рада его видеть. Еще одна не дворянская черта: искренность чувств.       Тут Ахтырцева охватила внезапная тревога: а что если Фандорину удастся превратить Петю в типичного дворянского мужа? Это сейчас Пете это не надо, это сейчас он с улыбкой смотрит на попытки отца строить из себя дворянина, но Коля-то видел, как он ориентирован на супругу. Это пока был беден Эраст из себя ничего не строил, а что будет, когда почувствует себя хозяином положения? Александр Артамонович уже дал ему понять, что смирился с положением дел! Зря, ах, какая ошибка!       Сделав глубокий вдох и медленный выдох, Ахтырцев постучался в комнату Алисы. Ему открыл высокий бледный молодой человек. С белой кожей и чёрными, как два куска ночи, глазами. — А, Николай Степанович! — произнес молодой человек голосом Алисы Александровны. — Вы от папеньки или от маменьки пожаловали? Снова раздеваться заставите? — Алиса улыбнулась, черные глаза сверкнули. — А вам я и не откажу. Но после театра. Если будете паинькой. И тоже наденете фрак.       Николай вспыхнул, нервно зачесал щеку. — Вы… Вы прекрасно выглядите, Алиса, — выдавил он глядя на посеребренные эполеты фрака и серебряную цепь карманных часов. — Я… Вы. вы не подберете мне какой-нибудь из Петиных фраков? — О, так вы не будете меня просить переодеться? Мужественно. Это мне нравится. — она подмигнула ему, легко обошла, направляясь в комнату брата. — Идём, подберу вам что-то из Петенькиного добра.       Ахтырцев подумал, что вполне может статься, каких-то десять лет назад так выглядела Амалия. Интересно, как будет выглядеть Алиса в её возрасте?       А ловкие пальцы музыкантши, (Вот кто тут пианист, а никакой не Фандорин!) уже перебирали Петины вещи, Ахтырцев успел заметить Петин студенческий мундир так и не вынутый из чехла. Алиса остановила свой выбор на белом галстуке и чёрном фраке. Ловко скинула с Колиных плеч мундир, прежде чем Ахтырцев успел опротестовать подобную опрометчивость. Подняв ворот Колиной сорочки, одетой под мундир, Алиса проделала в него галстук, повязала, опустила. Критически осмотрела. — Рубашка нужна другая, но времени нет. — вынесла вердикт она. — Если фрак застегнуть, будет не так заметно. Ахтырцев послушно застегнулся на все пуговицы, вызвав страдальческий стон девушки. — Это не мундир, Ника! — произнесла она, снова заставив его вспыхнуть. — Его не застегивают наглухо, дайте сюда. — она распустила верхнюю и нижнюю пуговицы, расправила лацканы. — Вот. Вам нужна трость. И не сутультесь. Будете сутулиться, буду вас ей бить.       О нет! Только не это дворянское сокращение имени! Произнесенное таким голосом. Вечер обещает быть томным. Ахтырцев мученически улыбнулся, однако, взял сестру друга под руку, как того требовал этикет, пусть дама и шла в обличии кавалера, и спустился вниз.       По лицам родителей девицы он понял, что не оправдал надежд. Что ж, на него изначально не следовало возлагать столь многое! Зато в глазах Лисы он явно был повышен. А это в его собственной иерархии значило куда больше.       Петин извозчик довез их до театра. Оно и не удивительно, за такое количество денег удивительно, что он не был готов возить только их остаток дней. А вот самого Пети и его супруги всё не наблюдалось. Алиса успела показать им оркестровую яму и ход за кулисы, немного поблуждать с ними по театру, прежде чем ушла разогреваться к остальному оркестру, а Пети и Эраста все не наблюдалось.       Молодая супружеская чета соблаговолила появиться под самый занавес. Только, к счастью, не когда он падал, а когда, наоборот, начал подниматься. Конферансье, который, надо полагать, получил солидные чаевые, провел Фандорина и Кокорина в ложу, где расположилась чета Кокориных и Ахтырцев. Николай не без изумления обнаружил, что Эраст остался в своем форменном мундире, а на Пете красуется вообще его собственный, студенческий, брошенный Лисой на спинку стула. — Какого?.. — начал было Николай, когда друг опустился на стул за ним, но на него тотчас зашикали. Пришлось отворачиваться, смотреть на сцену.       Правда, происходящее в оркестровой яме волновало молодого человека больше: музыканты рассаживались по местам. Первыми трубачи и флейтисты, затем струнники, в составе которых к своему месту гордо прошествовала Алиса Александровна. Взметнув полы фрака и разведя стройные ноги, обтянутые мужскими брюками, девушка села за виолончель и взяла несколько аккордов в общей какофонии.       Николай помахал ей, впрочем не надеясь на ответ, однако, Алиса Александровна вновь его удивила, резко подняв голову прямо на его взмах руки, и отдав смычком честь от непокрытой головы. Улыбка сама по себе закралась на лицо молодого человека. Улыбка губительная, ведь Алиса не применит отметить в перерыве «милого Нику», а Петя в очередной раз осведомится как Николетту Ахтырцеву величать по батюшке.       Эти странные игры семейства Кокориных-младших походили на своеобразное фехтование. Подспудно, Ахтырцев даже ждал антракта и возможности подойти к оркестровой яме. Пусть, пусть Фандорин тоже окажется меж этих двух огней! Не все же одному Ахтырцеву уворачиваться от ударов? Пусть тоже посмотрит на эту дуэль слов, пусть тоже смущается, краснеет и чувствует себя неуместным.       Улыбка Николая Степановича стала почти язвительной. Он даже перестал думать о том, что вообще-то совершенно не хочет уничтожать Петиной записки, как и того, чтобы Петя переписывал завещание. Это были последние крохи их совместной, доэрастовой истории! Уж их-то можно сохранить? И про каких там опасных людей говорил Петя? Чем они, собственно, опасны? Из короткого разговора в кабинете Александра Артамоновича       Николай уловил, что склад Кокориных подожгли не из-за халатности рабочих. Но ему было совершенно непонятно, почему дражайшая невестка рекомендовала пока ничего не предпринимать. И что-то ему подсказывало, что никакой рапорт с показаниями потерпевшего Фандорин не составлял. Скорее всего, Кокорин просто развлекался со своей женой в отцовском кабинете.       Почувствовав, куда потекли мысли, Ахтырцев поймал себя. Один раз он уже ошибся: позволил своим эмоциям взять верх над разумом, подрался с Фандориным и по неосторожности выдал секрет, который вообще-то собирался унести с собой в могилу. Да, он струхнул. Но только один раз! Всего лишь один! И вообще-то он собирался в том случае, если Пете повезло, согласиться на его предложение: если в этот раз повезет, то хватит. А если бы Пете НЕ повезло? Если бы Эраст ему не поверил, или же Петя обладал не такой живой фантазией и принял бы все-таки решение стреляться напротив той девицы, это кстати была дочь барона Колокольцева, а не кто-нибудь, и погиб бы? «Я стал бы убийцей», ответил себе Ахтырцев мысленно. «Но честным убийцей, ведь у нас была дуэль. Я его честно бы убил на дуэли. Лучшего друга… вынув собственный патрон. Чёрт». Сзади он чувствовал на себе взгляд, должно быть Фандорина. Кто еще будет так усердно прожигать ему спину? И кого Кокорин будет так усердно прижимать к груди, перебирая кудри? Нет, решительно нет. Ничего Петя ему не объяснит и не скажет. У него теперь с Эрастом свои секреты, и не надо считать Колю совсем за идиота, думая, что он это не поймет. Его социальное положение изменилось. Он теперь не Петин друг. Он друг семьи. Фандорин быстро сместил его с того места, которое было Коле знакомо, которое он, казалось ему, заслужил. Как быстро, оказывается, отдаляются, теряются женатые друзья! И как мало ты можешь с этим сделать. Николай подавил вздох, взглянул вновь в оркестровую яму. Нет, кое-что он сделать все-таки мог. И существовал единственный человек, который мог ему помочь. Вот он там, внизу. За виолончелью. Алиса Александровна приехала не для того, чтобы вразумить брата. Это могло бы случиться приедь она сама, а не будь вызвана маменькой. Она приехала помочь ему, Николаю Степановичу Ахтырцеву. Просто пока она этого не сознает. Но, когда представление кончится, Николай упросит её родителей дать им возможность провести время вместе. Пусть она проведет его, например, за кулисы. И вот там, подальше от чужих глаз, они смогут поговорить.       Нет, совсем не о тех чувствах, которые так любит описывать Карамзин на своих страницах! Почтенного историка и лирика Алиса Александровна бы просто осмеяла. Ведь из всех его рассказов, если она их вообще прочитала до конца, а не последовала авторскому же совету и закрыла в самом начале, ей наверняка нравится «Наталья, боярская дочь». Та, что стала женой атамана разбойников и сама сражалась с мужем, как какой-нибудь викинг.       Поговорить следует о Петре и жене его, Эрасте. О сгоревшем складе и о рулетке, которой не суждено было стать русской. Алиса потому и остра на язык, что есть ей что сказать там, где иному сказать нечего. Она да и поможет Николаю Степановичу разобраться до конца в непростой ситуации.       Первое действие окончилось бойко, занавес рухнул как подкошенный в битве дружинник. Ах, почему нельзя прямо сейчас встать и быстро удалиться, первым подойти к несравненной Алисе? Да потому что тем самым привлечешь к себе в сто крат больше внимания, чем собирался. Пришлось ждать, когда пробудятся от театрального сна супруги Кокорины, когда оторвутся друг от друга новобрачные, кажется все действие процеловавшиеся за шторкой ложи.       Ахтырцев терпеливо ждал. Обе семейные пары поднялись, как-то ну совершенно одинаково взяли под руки жён. В случае Кокориных всё было очевидно, в случае молодожёнов, как-то сами разобрались, и вышли из ложи. Ахтырцев замыкал процессию арьергардом. На лестнице поток выходящих из лож сливался в потоком выходящих из амфитеатра, внизу толкался партер. Галёрка: балкон и стоячие места для студентов театрального обыкновенно не спускались. Там было много безбилетников, не желающих быть пойманными конферансье, да и от общей публики, собравшейся пропустить бокальчик-другой, эти посетители изрядно отличались. Во-первых, действительно смотрели действие, запоминали слова и движения, осмысливали замысел. Во-вторых, одеты были настолько просто, что рискнув спуститься в театральный буфет, рисковали уйти ни с чем, ведь на те гроши, которыми они располагали, им не продали бы даже воду из-под крана.       А две семьи — Кокорины-родители и молодожёны с Ахтырцевым наконец спустились в партер. Миновали очередь в буфет, их больше интересовал опустевший зал с оркестровой ложей где, должно быть, их дожидается одна-единственная виолончелистка. Дерзкая настолько, что не пойдет репетировать с остальным оркестром в перерыв, а проведет семью тайком за кулисы.       Однако, в оркестровой яме было пусто. Изрядно расстроенные, родственники уже собрались уходить, как Алиса, будто Чеширский Кот, образовалась из темноты. — Ника! — воскликнула она, закрывая последнему, повернувшемуся к оркестровой яме спиной, Ахтырцеву глаза. — Не уйдешь! Ты падешь со мной на дно, под звуки арф и гром фанфар. Туда, где сыро и темно, захлопнут крышку гроба! — Вот это экспромт! — прыснул Кокорин-младший, резко разворачиваясь. — Алиса Александровна, не упадите! — забеспокоился Фандорин.       Ахтырцев не видел, но по лицам четы Кокориных рискнул предположить, что девица Кокорина балансирует на стульях своих коллег, а потому замер не шевелясь. — Как-как ты его назвала? — поинтересовался Пётр. — Ника? Николетта Степанна, позвольте вашу ручку-с.       Фандорин невольно прыснул, хотя наблюдал локальный юмор впервые. — Вы спешите Пьер, — ответила за Ахтырцева Алиса, ловко перемахнула через барьер оркестровой ямы, обрушив за собой стулья. Хорошо хоть инструменты музыканты забрали, пострадали только ноты. — Николетта девушка приличная. А вас за вашу наглость я вызываю на дуэль. Кажется, вы еще и женаты? Сударыня, а вы чего не смотрите за мужем? Он компроментирует дам! — ловко приставила она смычок к горлу брата, будто трость.       Удивительное дело, но присутствие родителей её совсем не смущало. Казалось, она его не замечала. А сами родители, должно быть привыкшие к тому, что дочь «не удалась», всеми силами делали вид, что заняты осмотром театральной панорамы. Люстр, галёрки… А ведь её население думало, что сейчас антракт!       Ахтырцев, как единственный адекватный здесь человек, должен был немедленно прекратить это бедствие и спасти несчастных Кокориных-старших. — Думаю, Пьер не имел в виду ничего не достойного, — скромно потупив глаза в землю, заметил он, слегка почесывая щеку. — Не делайте его супругу вдовой, любезный Элис. У нее и так дурной характер, а станет и того хуже.       Фандорин открыл было рот спросить, что вообще Ахтырцев знает о его характере, но муж погладил его по руке: это локальная шутка, не бери в голову. Потом научу тебя пикировке, если захочешь. — Вы, что же, милуете его? — поинтересовалась Алиса, пока не убирая смычок от горла брата.       Эрасту вдруг вспомнился граф Зуров, стреляющий по пятакам с баснословного расстояния. И коварная Амалия, способная вскружить голову похлеще шампанского.       «А ведь она вполне могла стать их дочерью», подумалось ему. «В этот конкретном образе. Если бы его наложить на музыку, это было бы какое-нибудь арпеджо… И о какой глупости я думаю?»       А театр, куда более интересный, чем виденное ими ранее представление развивался дальше: — Милую, любезный Элис, милую. — отозвался Ахтырцев, отлепляясь от бортика оркестровой ямы. — Признаться, мне понравиться куда больше, если вы оставите в покое женатого господина и уделите время мне. Если каждый видный господин вроде вас будет заглядываться на себе подобных, что же тогда делать нам-женщинам? Как нести в этом мире свою долю, продолжать род человеческий? — Не сгущайте краски, Николетта! — ловко убрала смычок Алиса. — Разве можно такой молодой красавице пребывать в уныние? Разрешите же немедленно прогнать его! — Уныние или женатого господина? — уточнил Ахтырцев, сам не замечая, как получает удовольствие от странного спектакля. — Если господина, то надобно прогонять вместе с его женой, а это уже скандал. Оставьте их, Элис. А вот с унынием моим и правда сразитесь. Но как вы собираетесь вести подобную дуэль? — Для начала, — Алиса вынула из кармана позолоченный брегет, откинула крышку, глянула время. — Это же мои часы! — подал голос впервые за все время Кокорин-старший. Дочь не удостоила отца вниманием. — Для начала я вас приглашу на бокал шампанского, а затем исполню Сонату в Чёрных цветах на виолончели. Когда сэр Чарльз Аддамс умирает, она как раз играет в соло.       Кокорины невольно ахнули. У дочери будет целая сольная часть! Алиса улыбнулась, сделал вид, что подкручивает усы, и согнула руку в локте пригласительно: — Идёмте, Николетта.       Несчастные родители растерянно огляделись, не зная на кого тут вообще положиться: на сына, что женат на мужчине и даже не пытается скрывать это, как будто все совершенно нормально, или на дочери, что переоделась мужчиной и только что пригласила мужчину сама на бокал шампанского. А если она за него и заплатит? Позора не оберешься! Николай Степанович просто золото, что терпит подобное сумасбродство, да еще и продолжает ходить в их дом. — Идёмте посмотрим верхние этажи, — предложил Пётр. — Эраст в этом театре еще не был. Мы в основном по молодежным и студенческим театрам ходили, а это прям театр-театр.       Побрели вверх, степенно держась за руки супругов. Алису и Николая оставили внизу, в толкотне буфета. Эраст был почти уверен, что после второго отделения, Ахтырцев найдет предлог задержаться, дождаться Алису, впрочем никаких особенных чувств он по этому поводу не испытывал. А зря.       Ахтырцев действительно предпочел «еще походить, осмотреть в театр, в антракт не успел», но дожидался избранницу не с теми намерениями, с какими должен был ждать девушку молодой человек. Едва Алиса освободилась, неся на себе виолончель, больше её самой раза в два, Ахтырцев даже не остановил извозчика. По натуре аскетичный, но для человека скупого подозрительно не интересующийся деньгами, он повел её в студенческую забегаловку, куда ходил с Петей, когда надоедала университетская столовая — трактир «Крым». — Эй, любезнейшие! — окликнули их из-за спины, когда они свернули в подворотню, где располагался вход забегаловки. — Огоньку не найдется?       «Не курю», хотел было ответить Ахтырцев, но не успел. В следующую секунду в руках у тёмного прохожего сверкнул нож, и Николай почувствовал боль в боку. Алиса что-то крикнула. Кажется что-то про виолончель. Потом что-то треснуло. Потом стало темно.