Цена жизни

— Не смотри туда, — приказал Пётр едва они вышли на улицу. Эраст и Николай, оба с охотой принимая заботу на свой счет отвернулись. Прижимаясь к Кокорину с обеих сторон, молодые люди были вновь вынуждены встретиться взглядом.       «Я всё расскажу», говорил взгляд Эраста.       «Не раньше, чем ему все объясню я», ответствовал встречный взор Ахтырцева.       Кокорин же, крепко обняв друга и жену за плечи, неотрывно глядел, как полицейские сгружают с извозчика завернутый в его фрак труп верного Кондратия Трёшина.       «Он даже не взял у меня показания», поразился молодой человек про себя. «Шеф сыскной полиции не взял показания у студента, привезшего ему труп. Зато ему явно было интересно, ЧТО было на складе. Что ж. Описей они там не найдут. Нужные нам сейчас я взял, а за остальным придется понырять в Баньку».       Что действительно страшило молодого человека, так это то, что он найдет в конторе папеньки. И найдет ли что вообще. Может быть поэтому он так и крепко и прижимал к себе двух дорогих сердцу людей. Жену и лучшего друга. Жив ли отец? А мать с сестрой? Какова гарантия, что эти люди, побывав на складе и не найдя того, зачем пришли, не расколов Кондратия, не пошли дальше: в контору, а потом и домой?       Думать о том, что папенька под пытками мог говорить им правду — описи на складе, и тем самым зверить мучителей еще больше, было страшно. Но мысли упрямо текли именно в этом направлении. На беду живое воображение художника рисовало Петру Александровичу изувеченные тела родителей и сестры, вынуждая прижимать к себе друга и жену все сильнее. — Петя, больно! — подал голос Эраст первым. — Ты чего, — поддержал его Ахтырцев. — Решил меня задушить, что я доклад наш завалил? Вот тебе справедливость! Ты сам с пары ушел!       Очень медленно и неохотно, Кокорин ослабил хватку, выпустив начавших задыхаться молодых людей. — Заедем в банк, я расплачусь с этим господином и поедем к папеньке. Я должен его расспросить… — Петр запнулся, вероятно подумав о том, что опрашивать его отца должен вообще-то Эраст, но тот и не думал протестовать, видно еще не до конца поверив, что Пётр вернулся живой. — За-зачем заезжать в б-банк? — обрел голос Фандорин уже в экипаже. Молодой человек, изрядно побледнел и теперь почему-то запинался. Руку супруга тоже не выпускал. — Затем, что у меня не достаточно карманных денег, а этот господин заслужил каждый спрошенный рубль. — коротко ответил Пётр. — Так где ты был? — вступил в разговор Николай, уже понявший что семинар и совместный доклад променяли вовсе не на объятия красавицы-супруги. — Ездил в контору к папеньке, сказал же. — отозвался Кокорин. — У нас подожгли склад, причем папенька сказал, что сделал это Трёшин. Это тот бедняга, которого я привез. И которого, я предполагаю, увезут в морг на экспертизу. Сомневаюсь, что экспертиза будет честная. — Пётр взглянул на супругу понимающим взглядом. — Похоже, это своего рода подтверждение твоих догадок. Слежка за нами сегодня днем была от твоего шефа. Собственно, не факт что она окончена. Он догадался, что мы можем отследить его по описям, но догадался позже нас с тобой.       От этих «нас с тобой» и тревожно сверкающих голубых глаз Фандорина у Ахтырцева разве что зубы не сводило. Как быстро его вытеснили из Петиной жизни! Еще даже месяц не прошел с Петиной хаотичной свадьбы, а эти «мы с тобой» уже совершенно не касаются Ахтырцева!       Друг, правда, на него все равно не смотрел. Предпочитал толковать с жёнушкой: — Кондратий пустил их по ложному следу, сказал описи в конторе. Это и логично, весь свежий документооборот отец и впрямь держит подле себя, но загромождать кабинет не любит. Ему проще послать за нужной бумагой курьера и заплатить сверху, чем рыться в картотеке или нанимать секретаря. Его скупость нас и спасла. Непонятно только почему он так легко согласился, что Кондратий поджег склад. Чушь какая-то как по мне. Человек служил нашей семье верой и правдой, честнейших правил, круче Пушкина. А папенька вдруг на него… — М-может, — Фандорин сглотнул, видно борясь с непонятно откуда взявшимся заиканием. — Может… если это все одна организация, то они готовились комплексно? Начали подставлять Кондратия, чтобы твой отец разуверился в самых надежных людях, в том числе в тебе, чтобы вся семья разобщилась, и чтобы никто не мог повлиять на твое решение.       Кокорин нахмурился. Это вполне могло походить на правду. — Коля, а как ты познакомился с Амалией Каземировной? — обратился он к другу.       Николай от неожиданности даже вздрогнул. Еще мгновение назад изрядно напуганно смотревший на супруга Фандорин, теперь вперил в Ахтырцева обличительный взгляд. — А еще чей патрон у вас в кармане мундира, Николай Степанович? — задал свой каверзный вопрос он. — Патрон? — удивился Пётр.       Ахтырцев весьма ощутимо скрипнул зубами. Вот стервец! — Я испугался, когда стрелялся последний раз. Там, перед цирюльней. — был вынужден был признаться он. — Первые два раза стрелялся с патроном, а потом испугался и вынул. — Ахтырцев сглотнул и исподлобья взглянул на друга. Ну-с, что теперь будет?       Пётр приподнял брови, как будто в искреннем изумлении, присвистнул. — А так, что, можно было? — удивился он. — Да ты голова, Коль!       И все. Ни тебе злости, как у Фандорина. Ни гнева. Ни горечи от чувства предательства. Чёртов великодушный пижон!       Фандорин, к слову, как будто разделял чувства Ахтырцева, Николай это видел по вытаращенным голубым глазам. А вот так-то. Плохо ты знаешь друга Петю, плохо! — Ладно, — подвел итог Пётр. — Сейчас есть вещи поважнее. Например… чтобы папенька, маменька и Лиса живы остались, а мы с вами пошли в театр, а не на похороны сегодня.       Эраст заметно сглотнул и потупился, видно застыдившись, что не прочувствовал что действительно волнует супруга, позволил себе отдаться низменным страстям. А вот так ему и надо! Коля-то сразу понял, что к чему. Как только Петя про труп сказал. Ахтырцев даже плечи расправил, чувствуя победу над соперником. Правда, не долгую. — Коль, надо завещания переписывать, — заговорил друг снова. — медлить дальше нельзя. Мы столкнулись с очень серьезными людьми, нарушили их планы. Должны были в ящик сыграть, а сыграли свадьбу. И их не пригласили. Они и расстроились. Так что если хотим еще пожить, надо менять завещания и записки уничтожать. Пока они есть — мы в опасности. — Да, но в пользу кого что завещать тогда? — неловко и не по делу спросил Ахтырцев. Экипаж остановился. — Банк, барин! — объявил возница. — Посидите. — попросил Кокорин. — И не надо драться в экипаже, чтобы я не платил за ущерб.       Молодой человек спешился, зашел в здание банка, предоставив супругу и друга обществу друг друга. В экипаже повисла напряженная тишина, в течение которой молодые люди молча смотрели друг на друга, тренируясь взглядом вызывать искру.       Кокорин вернулся через десять минут, отдал извозчику солидную пачку купюр, от вида которой несчастный извозчик чуть не испустил дух. — Ровно тысяча, — отчитался молодой человек. — Потрать с умом. И поехали туда, где я тебя остановил.       Он сел, взял жену за руку, взглянул на друга. — Сегодня вечером театр. Помните? — Конечно помню, — отозвался Ахтырцев.       Это будет единственное хорошее событие за день. Даже с учётом того, что Алиса снова будет каверзно шутить, заполняя собой все пространство. Зато он сможет посмотреть на её ямочки в уголках рта, уловить тот момент, когда ей действительно весело, её глаза делаются на пару тонов темнее. Это совсем неуловимо, редчайшее и красивейшее природное явление, сравнимое по своей редкости и красоте разве что с северным сиянием. Только вот сияния Коля никогда не видел, а затмение Алисиных глаз пару раз — да.       Экипаж остановился. В этот раз возница сам предложил подождать. Кокорин кивнул, впрочем, заметно бледнея. Эраст сам поймал его руку. Глупо было говорить, что все будет хорошо. Особенно пока ничего не увидели. Оставалось лишь молчать, держать за руку и идти вперед, не думая о том, что ждет впереди.       «И в горе, и в радости», успел наверное с два десятка раз повторить про себя Эраст, прежде чем они зашли в контору. Кокорин-старший сидел за столом. Хмурый, недовольный, но совершенно точно живой. Может быть и дома все в порядке? — Папенька, я вернулся. Как и обещал, живой ногой. — Пётр ухмыльнулся с едва заметным облегчением. — Видишь, никого не пришлось предупреждать. Склад уцелел, Кондратий потушил его. — После того, как сам же и поджег его по халатности?       Усадив супругу, Пётр встал за спиной, положил свободную руку, ту, что не держали в своей, уложил супруге на плечо. Ахтырцев верным оруженосцем встал рядом. Теперь Петя должен был принять решение. Дело или семья? Семья или дело? — Как давно он стал халатным, папенька?       Руку слегка пожали. Видимо, в знак поддержки. — Так на него уже с год как жалобы. Я его и держал то только по старой памяти. Додержался. Ну что, во сколько оценишь убытки? — Вообще-то и на пол тысячи не выйдет, папенька. Кондратий успел все потушить. А жалобы писали надо полагать анонимно? Или кто-то из рабочих жаловался тебе устно?       Александр Артамонович нахмурился, потрогал бакенбарды. — Да в основном коллективные петиции на него поступали. Я даже ездил на склад, успокаивать людей. Но, видимо он изрядно злобствовал, при нем никто не высказал претензий, все отнекивались. — Может потому что никаких претензий и не было, папенька? — не выдержал несправедливости Петя, уже готовый рассказать, что видел на складе. Эраст накрыл и вторую его руку своей. — Александр Артамонович, как присылали петиции? Просто почтой? Можно взглянуть на одну из них?       Кокорин-старший полез в стол, вынул оттуда клочок добротной плотной бумаги, передал невестке.       Эраст нахмурился, рассматривая её на свету. — Все подписи ручкой! — поразился Кокорин-младший. — Ручка-то ладно, — отозвался Эраст. — А ты взгляни сюда, — постучал по самому верху бумаги. — Она гербовая, но герб срезан. У рабочих есть доступ к гербовой бумаге для петиций?       Петр задумался, взглянул на друга. — Когда мы в начале года писали докладную в деканат на одного из преподов, как-то не до гербовой бумаги было. — высказался Ахтырцев. — Вот именно. — согласился Кокорин. — Если жопа горит, то кляузу напишешь даже на туалетной бумаге! — Петя! — возмутился Эраст, потрясённо оборачиваясь. — Пётр! — осуждающе взглянул на сына Кокорин-старший. — Что? — пожал плечами рубящий с плеча студент. — Я говорю как есть. Когда у тебя с чего-то подгорело, о бумаге думаешь в последнюю очередь.       Ахтырцев улыбался, может не так красиво, как фарфоровый стервец-Эраст, зато искренне. Пусть на минуту, но его Петя вернулся. — Но позвольте, — заговорил вновь Кокорин-старший. — Кому понадобилось подставлять Кондратия? Неужели эти недофабриканты-Поляковы, захотев отобрать территорию склада, додумались до такого: поджечь склад, все спихнуть на Кондратия, нас закроют под нарушение правил безопасности… — Думаю… — начал было Пётр, собираясь сказать, что они столкнулись с людьми посерьезнее Поляковых, но Эраст вновь чуть сжал его пальцы, и он замолчал. Может жена и права. Во-первых, меньше знают крепче свят, во-вторых непонятно сколько процентов информации можно говорить Коле. Может быть как раз незнание и есть залог безопасности? — Если это они, — спокойно сказал Эраст. — То я это выясню, Александр Артамонович. Я очень рад, если у меня получится хоть немного отплатить вашему семейству за то, что приняли. — Вы выбор моего сына, Эраст Петрович, — пожал плечами владелец сгоревшего склада. — Его выбор я уважаю, даже если не разделяю. Так… что же вы мне посоветуете делать как полицейский? — Как полицейский я советую вам, Александр Артамонович, воздержаться от резких движений до выяснения деталей дела. — Так склад по-вашему поджег не Трёшин? — Трёшин его потушил, отец! — А кто поджег? — Поджёг тот, кто господина Трёшина убил. — отозвался Фандорин. — Пока что полиции со слов пострадавшего… то есть погибшего Трёшина известно, что этот человек обладает очень редким цветом глаз. Надо полагать очень-очень светло голубым. Стеклянным. — Это как у слепых что ли? — удивился Александр Артамонович. — Подождите! Кондратия убили? — осоловело оглядел он всех троих. Кажется, ситуация начала доходить до него, потому что его взор остановился на сыне. — Пётр… — Он умер у меня на руках, папа, — был вынужден сказать правду Кокорин-младший. — И до последней секунды оставался человеком чести, которого вы брали на работу. Он не поджигал склад и уж точно не терроризировал рабочих. А что ты говорил про повышение зарплаты и каких-то рецидивистов? Будто он им денег отстегивал? — Вы видели его прямо в лицо? — подключился Эраст. — Когда и где это было? — Да где-то с месяца три назад. Петиции участились. Я поехал на склад, решил специально там весь день провести, посмотреть как без меня себя поведет. Понаблюдать-с… Ничего особого не заметил, подумал, что видимо плохо маскируюсь. Не мое это. Никогда не любил. Уж домой ехал, вдруг вижу: Трёшин. Спиной стоял, но одежда его. Шляпа его. И какие-то жулики. А он им денег дает. И разговоры какие-то страшные. Я оставновился, послушал. Решил не увольнять, опасного политического преступника лучше держать под присмотром.       Пётр, дослушав, не выдержал, прыснул. Опасный политический преступник Трёшин! Приплыли. Бросать якорь, мы в Заливе Раннего Маразма!       А вот Фандорин остался серьёзен. — Трёшин хранил где-то сменную одежду? — спросил он. — Конечно. Он на складе работал, Эраст Петрович. У нас форменная одежда заведена и там, и на заводе. Это я в штатском, ну так я и не на заводе работаю. А когда я инспекциями ездил, это еще когда Петенька маленький был… мы тогда в Калуге жили, я ему на одиннадцатый день рождения ружье тульское подарил, так он завалил белку и принес домой. Довольный был! — Папенька! — возмутился Пётр Александрович. — Не отвлекайтесь. Потом Эрасту Петровичу мои охотничьи подвиги расскажете. — Да-да, — согласился Кокорин-старший. — Так о чем говорили-с? — Что у Кондратия Трёшина была сменная одежда. — смиренно напомнил Эраст. — А где он её хранил? Там же где его подчиненные? Или в отдельном шкафу? — Не могу знать, — честно отозвался Александр Артамонович. — Он всегда дружественно относился к подчиненным, но субординацию знал. Делать вид, что мол, из народа, при этом ими командуя и выдавая зарплату, не делал. Свой шкаф в кабинете имелся. По сему выходит, что в шкафу отдельном. — А доступ в его кабинет у кого был? Помимо него? — У меня, — Кокорин-старший невольно коснулся запирающегося ящика стола, выдвинул его и ахнул. — Ключа нет! Пропал! А ведь был!       По лицу сына пробежала едва заметная тень. — Думаю, нам всем пора собираться домой, если к восьми мы хотим поддержать Алису в театре. — заметил он. — Ты прав, — согласился отец, вставая. — Эраст Петрович, сообщаю вам как представителю полиции. Ключ от кабинета Трёшина в ящике был еще утром. А сейчас нет. Сегодня днем и вечером здесь было не протолкнуться из-за возгорания на складе. Здесь собралось, кажется все Знаменское-Губайлово.       «Это точно», согласился с отцом мысленно Кокорин-младший. «Потому как там не было ни души». — Протокол вы уже сегодня не оформите, потому как если опоздаем в театр, женщины нашей семьи с нас всех шкуру спустят. В том числе и с вас, Эраст Петрович. Не посмотрят, что вы формально вроде как жена. — Понимаю, Александр Артамонович. И полностью с ними солидарен, — кивнул Эраст. — Однако, протокол я составить обязан. Долг службы. Ваши показания у меня есть, я их запишу и только оставлю в участке соответствующий документ. А вы поезжайте вперед, я прямо в театр приеду. — Не ты приедешь, — поправил супругу Пётр. — А мы приедем. Не пытайся от меня отделаться, я тебя одного туда во нерабочее время не пущу, тебя там быстренько пристроят к делу, а у нас театр. — Хорошо, — согласился Александр Артамонович. — Только оденьтесь оба соответствующе, прошу. Идёмте, Николай, — произнес он как будто с куда большим одобрением. И даже взял Ахтырцева за плечо совсем по-отечески. — Я рад, что вы с нами. Наконец наша Лиса поедет куда-то как дама, с кавалером. Вы ведь не откажетесь сопровождать её?       «Это скорее она откажется сопровождать меня», подумалось Ахтырцеву. Вслух же он горячо согласился: — Для меня это честь, Александр Артамонович. — Там на улице извозчик! Уже оплаченный! — крикнул им вслед Петя. — Контору я закрою, идите!       Оставшись наедине, молодые люди посмотрели друг на друга. — Ты нашел описи? — волнуясь, спросил Эраст. — Боже мой, Петя! Когда Ахтырцев пришел ко мне… — Знаю, ты волновался, котенок, — Пётр нагнулся, поцеловал жену в макушку. Фуражку опять оставили в конторе. Она вообще была у Эраста не в чести. — Описи нашел. Кондратий спас их из огня. Я взял с собой самые свежие, а остальные выкинул в Баньку.       Эраст ахнул. — А если там тоже есть что-то важное? — Тогда я нырну за ними обратно, — усмехнулся Пётр. — Я их замотал в плохо намокающие ткани, в несколько слоев. Какое-то время они будут сохранны. Вот только… где нам спрятать описи? Я выяснил, что грузы перевозили на Княжне Лизавете. Есть у нас такое судно речного типа, но из-за грузоподъемности и новой модели навигации и управления, ходит в морские рейсы. Вот как раз в Англию. Думаю, дома опасно. Непонятно еще… в порядке ли мама с Алисой. — Д-думаю, что раз Александр Артамонович цел, то и с ними все хорошо, — привел разумный довод коллежский регистратор. — А описи нужно оставить на самом видном месте, там, где и нужно. В отделе улик у нас в конторе. Они там искать просто не подумают.       Пётр цокнул языком, зарываясь лицом в спутанные после спарринга с Ахтырцевым кудри жены. — Скорее они не подумают, что мы настолько наглые и отмороженные. — заметил он. — Это так же беспроигрышно, как списывать на первой парте. Сидишь у препода под прицелом и катаешь в наглую. — Ты что списывал? — ахнул Эраст, сам не зная чему изумлен больше: тому, что муж списывал или тому, что охотился, загубил жизнь белочки и был этому рад. — Списывал. — кивнул Пётр. — В гимназии на Законе Божьем. Ну не реально всех пассажиров Ноевского круиза запомнить. Я вообще в начале написал, что на остров высадился один лев. Один очень очень толстый лев. Который, ступив на землю, сказал что круиз был так себе, но мясное ассорти отменное.       Эраст прыснул, едва успев прикрыть рот. Не хватало только плеваться. — Боже, Петя! Ты невыносим! Ты знаешь об этом? Кокорин расплылся в довольной ухмылке. — Еще как знаю. — Поэтому я и люблю тебя. А теперь показывай описи, страна должна знать своих героев с телефонами Белла.       Медленно, видимо силясь поверить в то, что услышал, Кокорин расстегнул жакет, выпростал из брюк рубашку и достал наконец из укрытия описи. — Прости, если они немного пропотели. — неловко пробормотал он.       Эраст, кажется, не заметил пропотели они или нет. Признаться, когда муж начал вот так запросто раздеваться в отчем кабинете, мысли чиновника особых поручений вообще уплыли совсем в другое море. — А? — тряхнул головой он, несколько бессмысленно глядя на записи. — Вот, говорю, — ткнул пальцем в нужную строчку студент. — Вот характеристики товаров, вот адреса получателей. — Джеральд Канингем, заместитель директора в приюте «У леди Эстер». Улица Чистопрудная двенадцать. Это, надо полагать, его рабочий адрес. — прочитал Эраст.       Итак, гипотеза подтвердилась. Шеф связан с Канингемом, Канингем с приютом леди Эстер, а леди Эстер с приютом должна была получить Петины деньги в обмен на его жизнь. Видимо почувствовав весь ужас ситуации, Фандорин обвил мужа за пояс, утыкаясь лицом в неряшливо выпущенную из штанов рубашку мужа. Живого мужа. Пока. — Эй, душа моя, ну ты чего? — погладил его по голове Кокорин. — Опять носом хлюпать? Ёлки палки, какой тебе театр! Платков не напасешься. Меня никто уже у тебя не заберет, расслабься. Ну будет, будет. Ты лучше глянь, кто вторым идет. Не леди Эстер, нет. Всё веселее, там сам шеф жандармов!       Эраст разом вздрогнул, резко разворачиваясь и моргая, будто надеясь, что Петя очитался. Но нет. Все так. Лаврентий Аркадьевич Мизинов, генерал-адьютант. — П-Петя, — только и смог выдавить из себя Фандорин. — Все плохо, очень очень плохо. — Вовсе нет, котёнок, — подмигнул супруге Кокорин. — Я еще ни разу в жизни не беседовал с генерал-адьютантом по телефону. Да вообще ни с каким генералом. Как можно упустить такой шанс? — Ты с ума сошел! — мгновенно пришел в чувство от возмущения Фандорин. — Пётр! Мы просто сходим ко мне на работу, положим вещи и уйдем, слышишь? Если ты что-нибудь выкинешь, я неделю с тобой говорить не буду! Две! Ты понял? — Ну сексом то мы заниматься будем? — ПЕТЯ!       Кокорин расхохотался ловко перехватывая оба тонких запястья жены со сжатыми в кулачки ладонями, которыми, вероятно, его собирались поколотить. — Нет, ну какой ты горячий, когда в бешенстве, а, — не мог не отметить Пётр. — Слушай, а давай проверим стол на крепкость? Ну и заодно будет депозит, а то вдруг я все-таки что-нибудь выкину, и ты претворишь угрозу в жизнь? — Пётр Александрович, у нас с вами на все про всё от силы полчаса, — чопорно отозвался Фандорин, пробуя отвернуться от мужниного хитрого прищура и неосмотрительно подставляя шею. Кокорин раздумывать не стал: — Мы все успеем, душа моя. — Ну хоть дверь тогда закрой, — пробурчали со стола.