Цена жизни

      Петины объятия были чудо как хороши после тяжелой, людно-душной толкотни конторы. Будь его воля, Эраст бы провел так целый день. Молодой человек даже рассердился на себя: он слишком размяк! Слишком охотно, слишком быстро привык к любящему мужу, заботящемуся о нем.       «И что было бы, если бы Пети не стало?», не без ужаса думал иногда Фандорин, просыпаясь в приятной прохладной спальне в тёплых, надежных объятиях. Но Петя был рядом, обнимал его, гладил по голове, называл котёнком и своей душой. Создавал обманчивое, но такое желанное ощущение спокойствия, будто жизнь устроилась.       «Я слишком много рефлексирую!», одернул себя Фандорин, чувствуя как Петина рука сгибается в локте и слегка тыкает его в бок, мол, цепляйся и пошли. — Я думал мы поедем на извозчике, — сказал Эраст почти капризно. Он не собирался вообще-то, само как-то так прозвучало. Или это ему так показалось? Петя, кажется, не уловил ничего такого. — Сегодня отличная погода. Да и приют недалеко, на Чистых Прудах. Ты же хотел в начале туда? — уточнил Пётр.       Эраст покачал головой: в начале отрицательно, потом, спохватившись, положительно. — Нет, то есть да! Но, наверное, лучше в начале к Ксаверию Феофилактовичу, Петь. Не нравится мне, как он быстро на пенсию ушел. Последний раз, как я его видел, он туда не собирался вовсе. И ты прав, пойдем пешком. Мне много надо рассказать тебе.       Они зашагали по тротуару, мимо ожидающих своих пассажиров скучающих «ванек» и их более счастливых коллег, катящих по назначенному адресу. По противоположной стороне шел бодрым шагом, обгоняя их чиновник в шинели. — Как у тебя в университете? — все-таки не мог не спросить Эраст, перед тем как начать рассказывать. — Ты сдал черчение этому страшному профессору? — Гвоздеву-то? — Петя ухмыльнулся, довольный. — Сдал. Он утерся. Долго пыжился, но я все до четверти миллиметра рассчитал. С транспортиром не подкопаешься. Микеланджело так не чертил, как я.       Эраст невольно прыснул. — Я смотрю от скромности ты не умрешь, — заметил он. — Да, мне точно не грозит погибнуть в тени, — покивал в ответ Кокорин. — Давай выкладывай, жёнушка, что у тебя стряслось. Дворянский обмен любезностями считаю завершенным, теперь к делу.       Эраст собирался возмутиться, что вообще-то искренне интересовался, но чиновник в шинели, шедший за ними через мост к прудам и свернувший в переулок, снова появился, и Фандорин решил проверить версию слежки. Остановившись, он вдруг обнял мужа за пояс, потянув на себя. — Дворянские формальности? — сверкнул он голубыми глазами, во льдах которых появились первые чертенята. — Я тебе сейчас покажу формальности. — вжавшись бедрами в парапет моста и краснея от собственной смелости, Эраст, тем не менее впился в губы мужа почти грубым в своей страстности поцелуем.       Куда делся чиновник в шинели? Остановился, внезапно заинтересовался рекой. Веди слежку Эраст, прошел бы чуть дальше, свернул бы сразу после моста. Рисково, конечно, но так меньше шансов попасться.       Дальнейший поток мыслей прервал муж, обхвативший не продумавшего последствия от собственных действий коллежского регистратора за талию и ответившего на поцелуй ни чуть не меньшим напором.       Муж отпустил его, когда Эраст уже начал позорно думать о перспективах отступления. Может накрениться над парапетом еще чуть-чуть и тогда они с Петей убьют двух если не трех зайцев: и от слежки уйдут, а охладятся и прибудут в точности к чистым прудам по реке. — А теперь рассказывай уже серьезно, — наставительно сказал Пётр растрепавшейся и изрядно раскрасневшейся супруге. — Что в твоей конторе творится? Прости, не верю, что ты соскучился настолько, что готов прямо тут. — За нами ведется наблюдение. — начал по порядку в режиме настоящего времени Эраст. — Пока не понял от кого это. От Бежецкой или от моего нового шефа. Вполне возможно, что они связаны. Шеф-то прибыл к нам сразу от нее. Это она сообщила ему наш адрес. Иначе никак, в конторе значится старый, документы переоформлять начнут только к июню. Я не понял, что за игру она затеяла, но в конверте что-то важное. Ты не расшифровал коды до конца?       Кокорин наскоро помотал головой. И то верно, когда бы он успел. Это Эраст его еще с записками и с завещаниями не достает! А надо бы! — Новый шеф же развел в конторе раскопанный муравейник. На стене у нас телефон, который все время трезвонит. По нему шеф общается с каким-то Канингемом. Сказал только, что они в одном клубе, что тот почтенный англичанин. Женщина, владеющая приютом, в пользу которого вы с Колей отписали деньги, она же англичанка?       Кокорин утвердительно кивнул: — Так точно, англичанка. Про нее уже давно весь мир трезвонит, что у нее своих детей нет, так она чужих собирает по всему свету. — Вот! — не сдержал эмоций Эраст. — А шеф общается с каким-то Канингемом, у которого есть телефон. Телефона даже у нас дома нет. Шеф сказал, что их по Москве единицы. Это совсем новшество. Он сам заказывал из-за границы, наверное. А еще в архиве теперь телеграф стоит, за ним работает очень навязчивый человек. И он телеграфировал детали дела Миледи, женщины, из-за которой молодые люди себя кончали, в Петербург! А сам он откуда, как думаешь? — Из Петербурга, думаешь? — догадался Петя.       Эраст утвердительно закивал. — Я этого точно не знаю, но ты это легко установишь. Правда ведь? — взглянул он на супруга с надеждой.       Пётр поспешил согласиться. Вообще-то он сомневался, что это будет установить очень просто, но супругу, верящую в него подвести не мог. — Думаю, сделать надо вот что, — сказал он. — Все, что закупается в Англии, поставляется сюда судами папенькиного завода. Я съезжу, как тебя провожу в контору, гляну. Если ты прав с тем, что Канингем и леди Эстер, Амалия и шеф связаны, то скорее всего схема выйдет такая: твой шеф заказывает телефон в Англии. Его грузят на наши корабли, потому что папенька выбил монополию на перевозки. В бортовых описях придется покопаться, но если ты дашь мне примерный период, я найду быстро. Узнаем где закуплено, на имя кого заказано и куда поставлено.       Эраст издал какой-то малопонятный звук, выражающий, должно полагать восторг, потому что Петра обняли за шею и неуклюже повисли на нем, обхватив длиннющими руками и ногами. — Котенок, мне очень приятно, что ты настолько от меня в восторге, что принял за дерево, но я нигде поблизости не вижу собак. — заметил Кокорин. — Разве что на той стороне какая-то сутулая за нами идет от конторы.       Упомянутая шавка, должно быть услышав, поспешно свернула в торговый ряд, в очередной раз исчезнув из поля зрения, а молодые люди вышли на чистые пруды. — Ты был у своего бывшего шефа дома? — спросил Кокорин, в надежде, что супруга сориентируется лучше, но Эраст только покачал головой. — Придется, значит, расспрашивать.       Удивительное дело, Чистые пруды, хоть им и далеко до старших братьев Патриарших, на которых через два столетия людям советской эпохи явится сам дьявол и с удовольствием присоединится к теологическому дискурсу непризнанного гения со своим академическим наставником, а еще через столетие там соберется весь цвет богатых, но совершенно необразованных и счастливых в своей непросвещенности людей, которые будут именовать их Патриками, были тоже местом, в котором легко затеряться.       Молодые люди, как и любые люди, заблудившиеся и желающие выйти к домам, держались воды. Первая опрошенная ими женщина с большой корзиной луковиц-саженцев лишь тупо посмотрела на них, буркнула что-то неясное и поспешила удалиться. Где она здесь собиралась сажать лук тоже осталось для молодых людей загадкой. Со вторым прохожим повезло чуть больше. Им оказался ветеран войны 12-года, почтеннейший старик, похожий на восставшую из саркофага мумию. С ним говорил Петя, решивший, что видавший Наполеона не может не знать, где живет Грушин. Однако, и ходячая мумия не порадовала молодоженов, сказала, что дома номер четырнадцать на Чистых прудах нет. Тринадцать есть, пятнадцать есть, шестнадцать есть. А четырнадцатого — нет. — Ну не мог же Грушин неверный адрес указать, — начал отчаиваться Фандорин. И подменить адрес не могли тоже. Он бы заметил! Уж сколько он в архиве работал, все формы знает, все папки. Даже марку чернил на печати. — Не нервничай, котенок, — погладил его по руке Петя. — Если мы имеем дело с профессионалами, то они вполне могли подменить адрес так, что даже ты не заметил.       Эраст заметно сник. Он ужасный, ужасный подчиненный. Ксаверий Феофилактович взял его, а он? Мало того, что не слушал советов, так даже не удосужился выяснить, где шеф живет! Ни зайти проведать, ни расспросить в рамках расследования. — Я ужасный полицейский, Петенька, — прошептал Эраст, неосознанно крепче держа мужа за руку. — Я думал, что он скучный. Что дает глупые задания. Что в работе из-за него ничего интересного. А ведь он учил работать системно, связывать факты… А я, а я… — Эраст запнулся, неожиданно ощутив, как жжет глаза. Сглотнув, молодой человек зажмурился, перебарывая неожиданное и стойкое желание разрыдаться. Что за дешевая театральная поставновка? — Эраст! — крепкие теплые пальцы надёжно обхватили его, прислонили к чему-то твёрдому. Дереву должно быть или фонарному столбу. — Эраст, душа моя. Взгляни на меня.       Фандорин повиновался. Глаза по-прежнему жгло от стоящих в них слез, но вблизи Эраст видел Петин сюртук. Он был тёплый, свой. Пахнущий, как Петины волосы, чем-то древесным. Через мгновение муж прижал его к себе, и Эраст дал волю эмоциям. Слезы стресса, сожаления, раскаяния и благодарности хлынули из небесно-голубых глаз, внезапные как все майские грозы.       С чего он решил, что все будет так просто? Что он просто сходит по адресу, какой всегда значился в конторе, которому он не придавал значения, потому что хороший шеф познается в сравнении.       Когда первичные эмоции схлынули, ему подали платок. Широкий, клетчатый. Таким бы накрыться в жаркий июльский полдень в саду, в гамаке. А после выпить бы холодной ключевой воды…       Петины пальцы, те же что поймали его и прислонили к дереву, очертили его скулу, как мастерок скульптора бронзу. — Ты не все мне рассказал, — не спросил, сказал Кокорин. Фандорин прикрыл глаза, покорно склоняя голову. — Что еще не так с твоим шефом? — спросил муж. И Эраст знал, что не ответить совсем невозможно. — Он... Петенька, только пообещай не делать глупостей? — строить Пете глазки было не просто бесполезно. Глупо. Дождавшись кивка, Эраст продолжил: — Мне не нравится то, как он на меня смотрит. И как он меня называет. — Как он тебя называет? — Mon cher. Это по-французски... — Мой дорогой. Я знаю. — Кокорин усмехнулся, но глаза остались серьёзными. — Если тебе не нравится это обращение, скажи ему так к тебе не обращаться. А если он тебя не послушает, вот тогда с ним побеседую я. — Кокорин кивнул на угол дома, перед которым они, собственно, и остановились. — Смотри. Дом четырнадцать по Чистопрудному бульвару. Мы его все-таки нашли. Попытаем счастья?       Эраст, вытерев глаза и высморкавшись, кивнул, в очередной раз готовый обнять мужа за шею. Он не заслуживает такого мужа. Такого умного, такого последовательного, такого рассудительного, такого надежного. Что бы было, если бы Петя всё-таки застрелился? Эраст уже не представлял без него жизнь. А эти люди они уже однажды попытались отнять у Пети жизнь. И Коля этому не помешал. И завещание все еще не изменено. И на руках у Коли обе записки. Петя. Петенька.       Эрасту не суждено было погрузиться в стенания Пенелопы в неведении о судьбе своего супруга надолго. Петя уже стучался в дом, а Ксаверий Феофилактович никогда не заставлял себя ждать. — О, Фандорин! — изумился бывший шеф. — Вы все-таки решили познакомить меня со своим избранником? Порядочно удивлен. Вы оба выглядите как вполне обычные молодые люди. Вы могли бы быть друзьями. Или даже напарниками. — Мы и есть друзья. — отозвался Пётр, протягивая руку. — И напарники. По жизни. Пётр Кокорин. — Ксаверий Феофилактович Грушин. — после некоторого колебания все-таки принял рукопожатие Грушин. — Ну-с, пожалуйте-де в дом. — он отступил в глубь дома. — Будете чай? — Мы бы и поели, — нисколько не стеснялся Кокорин. — Голодные оба ужасно. — Могу предложить только вареную картошку и соленую рыбу, — пожал плечами всегда живший скромно Грушин. — Самое то! — обрадовался Кокорин. — Давно не ел простой человеческой еды. С Калуги. — Так вы Калужский? — удивился Грушин, в глазах промелькнула знакомая лишь землякам радость. — Из Устов если быть точным, там усадьба. А в Калуге гимназию окончил. — Кокорин выдвинул стул, посадил свою молчаливую супругу. Эраст, не зная как себя вести, испытывал запоздалую неловкость, и сиротливо жался к чувствующему себя как дома Петру. — Эраст сказал, что вы на пенсию внезапно ушли. У него новый шеф, ему не нравится. Хочет к вам обратно, вот я и привел.       Грушин, принявшийся накрывать на скромный холостяцкий стол, фыркнул. — Это не я ушел. — хмыкнул он презрительно. — А меня ушли. Но я собираюсь еще побороться. Старый конь медленно пашет, но борозды не портит. — Как именно ушли? — все-таки заставил себя включиться в разговор Эраст. — А вот так-с. Даже не соблаговолили проводить по-человечески! Просто «не нужен». Просто «отставка». Уж не знаю, с чего такая срочность, но видать кому-то понадобилось мое место. Чей-то протеже этот Бриллинг. Так ведь его зовут?       Эраст утвердительно кивнул. И на имя, и на версию. Очень похоже на правду. Очень высокий покровитель у Ивана Францевича, раз в свои тридцать уже статский советник. — Вы что-нибудь успели узнать о нем? Об Иване Францевиче? — спросил он.       Шеф, настоящий шеф, усмехнулся: — Пока немного, юноша. Я работаю обстоятельно. И на всякий случай осторожно, чего и вам советую. Иван Францевич Бриллинг, произведен 1 марта в статские советники высочайшим указом за ряд блестяще и в кратчайшие сроки раскрытых дел в столице, куда был определен по выпуску из эстерната леди Эстер в должности титулярного советника. — Леди Эстер вы сказали? — подобрался Фандорин, развернулся к мужу, ухватил за руку. — Леди Эстер! Приют в пользу которого вы с Колей отписали деньги! Иван Францевич выпускник приюта! — Но как с ним связана Амалия? — нахмурился Кокорин.       Эраст, по видимому от волнения, никак не мог пристроить кусок рыбы на хлеб. Пётр подцепил его вилкой, положил на хлеб и поместил тот на тарелку супруги. — Может она дочь леди Эстер? Неофициальная? — предположил Эраст. — Или она, как Иван Францевич, выросла в приюте леди Эстер.       Кокорин покачал головой. — Леди Эстер воспитывает в приюте только мальчиков. Об этом писали все газеты. Она сказала неосторожную фразу, что мальчиков проще пристраивать и проще проявлять их таланты. Так что… только мальчики.       Эраст задумался, одновременно беря бутерброд, откусывая и тщательно жуя. — Иван Францевич связан с приютом, — начал рассуждать он. Ксаверий Феофилактович смотрел за своим воспитанником со сдержанным интересом. Только бы не торопился. Только бы не напридумал лишнего. — Иван Францевич беседует с каким-то Канингемом, с которым состоит в одном клубе. Канингем англичанин, леди Эстер англичанка. Что если клуб, в котором Иван Францевич и Канингем состоят — это и есть «Азазель», то слово, которое говорили все самоубийцы в дели Миледи. А Миледи — это Бежецкая?       Ксаверий Феофилактович позволил себе три коротких хлопка. — Браво, Фандорин. Браво, юноша. Но пока что это только ваши домыслы. Как вы будете это доказывать?       Отвечать на вопрос первым по синдрому отличника взялся Кокорин. — Я установлю местоположение и род деятельности Канингема через бортовую опись груза на судах моего завода. Эраст рассказал мне, что его новый шеф беседует со своим другом Канингемом по телефону, а телефоны закупаются из Англии, это новое изобретение Белла. Бриллинг имел неосторожность установить один в конторе.       Ксаверий Феофилактович неодобрительно поцокал языком. Понапридумывают же! Телефоны. Через телефоны-то сам бог велел отследить. — Как только установится связь между Бриллингом и Канингемом, станет понятно, что за клуб в котором они состоят, и имеет ли Канингем отношение к леди Эстер и приюту. А еще у нас есть на руках копия некоего странного списка. — решил поделиться подробностями дела Пётр. — Хранится у Бежецкой за картиной. Я только что расшифровал последнюю часть кода.       Эраст, уплетавший картошку, чуть не подавился от гениальности мужа: — Что? Но как?       Пётр опустил взгляд и кивнул на газеты, которыми холостяк-Грушин застилал стол вместе скатерти. На развороте под Петиным хлебом виднелся международный раздел. — Последняя часть шифра это даты повышений, котёнок, — весело сообщил жене Кокорин. — Это у нас газета за… — Пётр сдвинул тарелку и хлеб на сторону жены, поднял со стола разворот, перевернул. — За март. Ну-ка. Ага! Вот он, гляди, котёнок.       Эраст, быстро отправивший в рот остатки бутерброда с рыбой и картошку, придвинулся к мужу. — Индекс страны, индекс должности в табели — чин статского советника, дата 1 марта. Иван Францевич Бриллинг. Наш общий друг.       Фандорин, не зная куда девать от волнения руки, обвил локоть мужа. — Но Иван Францивич жив. Значит выходит это не список жертв. Что же это тогда? — Вот и выясним, — улыбнулся Пётр ободряюще и, забывшись, поцеловал жену в щеку.       Ксаверий Феофилактович хмыкнул. — Эх, молодежь! А ведь все было так здорово. Сидели, рассуждали. Я даже гордиться начал. Что вы дурью маетесь? Ну неужели девушек целовать не приятнее?       Фандорин мучительно покраснел и заторопился подниматься. — Простите, сэр. Мы у вас и так засиделись. Вы нам очень помогли! Но мы лучше пойдем. — Еще увидимся! — весело махнул почтенному полицейскому не знающий ни чинов, ни стыда Петя и был вытянут сгорающей от стыда супругой на улицу. — Классный мужик! — улыбнулся Кокорин. — А ты все «старой закалки», «старой закалки». Накормил как родных. Сто лет так вкусно не ел.       Эраст усмехнулся беззлобно. — Купчина ты, мой любимый, купчина.       Обнявшись, молодые люди вернулись на бульвар ловить экипаж и возвращаться кто в университет, кто в контору.