Цена жизни

      Эраст Петрович вообще-то очень волновался. Вообще-то планировал поесть как птичка, но молодой растущий организм девятнадцати лет при виде запеченной картошки, бутербродов с икрой, утки с апельсинами, вдруг вспомнил, что за весь день был покормлен булочкой с корицей. Молодой человек искренне предполагал, что при Петиной семье у него кусок в горло не полезет, но голодный организм располагал совершенно по другому.       «Подумать только, неужели так можно есть каждый день?», поразился свадебному застолью молодой человек. Ему стоило невероятных усилий не смотреть на яства постоянно. — Папенька, — торжественно начал Пётр, не выпуская его руки из своей. Эраст, у которого свело живот не то от страха, не то от голода, смотрел, как навстречу им поднялся представительный седовласый мужчина при бакенбардах. При роскошестве растительности на лице, он был глянцево лыс. И натирал лысину лосьоном так, что обеденный зал можно было не освещать. — Разреши представить. Это моя жена, его зовут Эраст Петрович… Прости, я не спросил твою фамилию, — взглянул Пётр на Эраста. — Фандорин, — пробормотал жутко голодный и предчувствующий, как его погонят отсюда в шею молодой человек. — Это, что какая-то студенческая шутка? — поинтересовался Кокорин-старший. — Сегодня какой-то внеплановый день дурака? — Нет, папенька, — улыбнулся Пётр. — Я женился. Вот несколько часов назад. А муж с женой вместе жить должны, вот я и привёл Эраста. — Как бы в знак подтверждения своих слов, Пётр поднял свою руку, держащую руку Фандорина, демонстрируя отцу кольца. — Но позвольте, — нахмурился, всё еще мало что понимающий Кокорин-страший. — Вы оба мужчины. О какой женитьбе речь? — Это немного запутанная история, — мягко вступил Эраст. — Но если совсем коротко, то я сидел в парке в свой обеденный перерыв, а ваш сын подошел ко мне с пистолетом, сказал, что если я за него не выйду, то он застрелится. И я согласился. Нас в церкви обвенчали. Николай Степанович был свидетелем.       Александр Артамонович перевел взгляд на безмолвствовавшего за спинами молодых Ахтырцева. — Чистая правда, — хмуро молвил друг семьи. — Их действительно обвенчали. Я сам кольца покупал в церковной лавки. «Спаси и сохрани». — Но они не обручальные, — заметил Кокорин-старший. — Какие уж были, — хмыкнул Николай, вспоминая сумятицу венчания и озадаченное лицо священника.       Александр Артамонович снова перевел взгляд на свою невестку. — Фандорин вы сказали? — переспросил он.       Эраст утвердительно кивнул. — Дворянская кровь. — кажется, в голосе свёкра прибавилось тепла. — Батюшка вас разорился, слышал. Умер недавно?       Эраст снова кивнул. Совершенно не хотелось ни говорить, ни вспоминать скромные похороны на средства города. Сказать о покойной Петре Исаакиевиче доброго ничего было нельзя, поэтому помолчали. — Ну что же, — будто приняв какое-тот решение, сказал Александр Артамонович. — Пожалуйте за стол, любезный зять… или правильнее будет невестка? Простите, в такой странной ситуации я впервые. Было бы намного проще, будь вы девушкой, Эраст Петрович. Но уж как есть. Раз вас с моим сыном обвенчали, значит так Богу угодно. Эраст сделал было несколько неверных шагов к столу, но твердо решивший за ним ухаживать Пётр не дал выдвинуть стул самостоятельно, усадил жёнушку, садясь рядом. — Маменька выйдет? — поинтересовался он у отца. — К завтраку будет, — отрицательно покачал головой Александр Артамонович. — Она приехала поздно, дел в Калуге много. Она за усадьбой нашей смотрит. Так что сегодня скромно посидим, а свадебное застолье проведем, как все будут. У вас родственники то какие есть, Эраст Петрович?       Фандорин, души не чаявший положить в рот хоть что-нибудь, благочестиво покачал головой. — Сирота я, — он неловко уставился на свёкра, поняв, что тот не представился. — Александр Артамонович, — понял свою ошибку Кокорин-старший. — Ну, ничего. Значит, мы вашей семьей станем.       Эраст неловко улыбнулся. Ведь уже вроде как стали. — Вы ешьте, ешьте, — поощрил его Кокорин-стерший, смеясь над сыном в пышные усы: Петя-Петя! Не зря, выходит, акварелями голову морочил. Даже жениться нормально не смог. Все у него не слава богу. Вот даже дворянина нашел, но как-то не взял в голову, что для детишек женщина нужна. Ох, Петя! Пороли в детстве мало, вот и выросло что выросло.       Фандорину казалось, что он еще никогда столько в своей жизни не ел. Никакие хозяйкины щи в сравнение с этим великолепием не шли. Про завтрак и предстоящее знакомтво с Петиной маменькой молодой человек не думал. Ему рано в контору надо будет, да утром все решится. — Где хоть познакомились? — благодушно поинтересовался отец семейства, когда Эраст наелся.       Пётр, видя аппетиты жёнушки, подкладывал ему сам, потому что Афанасия пока дождешься три раза с голода помрешь. — В парке, — отозвался Эраст. — Петя ко мне подошел… — …и предложил жениться?              Фандорину ничего не оставалось кроме как утвердительно кивнул. Все было как было. Кокорин-старший перевел взгляд на сына, и Эраст уловил в нем первые отсветы бури. Должно быть, разразится, когда его дома не будет. Петю стало жаль. Захотелось обнять его, взять за руку и выдержать грозу вдвоем, как супругам и положено. Но не за столом же обниматься, ей богу?       Пётр же взгляд отцовский мужественно выдержал, съел рассольник, утку с картошкой всю Эрасту отдал, раз понравилась. Александр Артамонович молчал, хотя видно было, как он хочет спросить, где были у сына мозги.       Подали к чаю. Чай был не какой-нибудь, а травяной сбор. Пахло изумительно. Эраст принялся греть о чашку руки. Медовик, который поставили на стол, выглядел не менее изумительно, но юноша чувствовал: не влезет. — Может попробуешь чуть-чуть? — предложил муж. Эраст помотал головой. — Не могу. — прошептал он в ответ. — Я уже объелся. Ходить не смогу. — Так тебе и не надо, — рассмеялся Кокорин к смущению Эраста громко. — Я тебя понесу. Как и положено. Невесту на руках внести в спальню положено.       Фандорин вспыхнул до корней волос. Точно. Брачная ночь. Почему он об этом раньше не подумал? А как это собственно… Пётр смотрел на него задорно, обезоруживающе. Такого даже ругать за то, что при всем честном народе такие интимности обсуждает, не хотелось. Эраст подул на чай и сделал несколько маленьких глотков. Внутри, против всех правил, растекалось тепло. Наверное, так ощущается нежность. — Ну что ж, — поднялся со своего место отец семейства. — Думаю, молодых пора предоставить друг другу, Николай. Вы сегодня у нас останетесь? Пожалуйте тогда в гостиную. Сыграем в бридж.       Ахтырцев, которому за весь обед кусок в горло не лез, с охотой поднялся. Смотреть на то, как Пётр ухаживает за едва знакомым молодым человеком с улицы, и с какой подчеркнутой кротостью, прямо-таки фарфоровой робостью Эраст их принимает, было тошно.       Едва оставшись вдвоем, молодые люди уставились друг на друга с одинаково плохо скрываемым волнением. Ни один не имел ни малейшего представления о первой брачной ночи. На то она, собственно, и первая.       В голове у Фандорина даже мелькнула глупая мысль: а почему им с Петей в бридж не сыграть? Или не в бридж. Можно в города, в слова, в виселицу. Господи, какая же глупость лезет в голову перед этим самым. Почувствовав намерение Петра, Эраст обнял его за шею, позволяя взять себя на руки. — Ты осторожно, я, наверное, тяжелый, — неловко пробормотал Фандорин, растерянно глядя на мужа. — Ничего, не такой и тяжелый, — усмехнулся Кокорин, взвесив его в руках. — Вполне подъемный. Ну что, готов?       Эраст готов не был, но кивнул утвердительно.       Петя понес его к лестнице, поднялся. Краем глаза Эраст увидел кого-то из прислуги. Они готовили гостевую спальню. Наверное, Ахтырцеву. А может, и ему, но не на эту ночь. Интересно, Петя хоть знает что-нибудь о том, как это должно происходить? А может оно само собой?       «Почему это не объясняют в гимназии?», задался вопросом Фандорин, пока Кокорин укладывал его на широкую кровать без балдахина. «Как об этом узнать? Как не сглупить?» — Задернуть шторы? — спросил Кокорин, развязывая галстук и кидая фрак на спинку стула.       Эраст кивнул. — Да, закрой, пожалуйста. И дверь тоже.       Пётр послушался, закрыл дверь на ключ. Стало еще волнительнее. В сумраке Петины глаза сделались почти чёрными. Интересно, а его ладони тоже будут ощущаться по-новому? А может в начале следует поговорить? А о чем? О бридже? О Бежецкой? — На кого ты учишься? — выпалил Эраст, когда Петя в рубашке и брюках навис над ним. — На инженера, — отозвался он, наклонился, тронул своими губами губы напуганного Эраста на пробу.       Фандорин прикрыл глаза, слушая бешеный стук сердце о грудную клетку. Почувствовал однако, что его совершенно не спешат раздевать. Обнять обняли, но бережно, а не страстно. — У папеньки завод и шахта нефтяная. Ему нужен инженер ученый. А вообще-то я рисовать хотел. — Пётр погладил Эраста по волосам. — Нам не обязательно заниматься этим. Я знаю не больше тебя, но чур молчок. Хочешь рисунки покажу? Эраст едва не ахнул. Рисунки? Но это же куда интимнее чем даже это. — Конечно хочу! — не сдержал эмоций он. — Ты их кому-то еще показывал? — Папапеньке показывал, но он не оценил. С тех пор никому.       Лицо у Эраста было такое, что Пётр не сдержался, поцеловал жёнушку в щеку, подернутую нежным румянцем юности. — Чёрт, Эраст, — заметил он. — Мне кажется, я и впрямь в тебя влюбляюсь. — Кокорин встал с кровати, подошел к столу, отпер один из ящиков, достал альбомы, забрался обратно на кровать, дождался пока к нему осторожно придвинутся, и раскрыл первую страницу.       С листов плотной акварельной бумаги на Фандорина взглянула Ока. В пароходах, в ветках, в лодках охотников. Ока с купающимися и отдыхающими. Ока с обрывами и водоворотами. Ока спокойная, Ока ночная.       Пётр перелистнул несколько страниц, и Эраст взглянул на черноокую красавицу, сидящую за роялем в строгом едва не траурном чёрном платье. — Это Алиса, моя сестра. Её я всегда углем пишу. Она кроме чёрного никакой цвет не носит. И красится всегда как на похороны, но не вульгарно, ей идет. — Вы с ней как ночь и день, — заметил Эраст, всматриваясь в строгое лицо девушки. — Где она учится? — В консерватории, — отозвался Петя. — Живет с одногруппницей. Здесь бывает редко. Говорит, мужчины дураки. «И не так уж она и не права, если взглянуть на нас с Колей», дополнил он себя мысленно. — Ты не дурак, — погладил его по запястью Эраст. — Нельзя так за всех говорить. — Зато она играет отменно. Думаю, в оркестре императорском будет. Так что, ей все можно. — отмахнулся Кокорин и вдруг резко поднялся. — А можно я тебя нарисую?       Эраст вспыхнул. То ли так действовало опьянение сытным обедом, то ли события дня, но молодому человеку показалось, что рисовать его будут непременно нагим. — Можно, наверное, — застенчиво разрешил он. Если уж испугался брачной ночи, то здесь отказывать мужу права не имеет.       Кокорин оглядел его изменившимся взглядом. То был взгляд художника. Решительно расшторил окно, открыл ставни, впуская в комнату запах майской ночи. Расправил на Фандорине форменный мундир и посадил к окну в пол оборота. Сам сел по-турецки на полу, наточил карандаши так, что они приняли вид ведьминских ногтей, и принялся набрасывать. — Не вертись, — говорил он Эрасту время от времени, сосредоточенно работая карандашом.              Через полчаса графический набросок был готов. Кокорин показал работу супруге. У Фандорина не было слов, чтобы выразить свое восхищение. Он бы никогда не подумал, что сидящий на стуле, со струящимся с плеч шлейфом ночного неба, молодой человек — он, Эраст Фандорин.       Поняв, что никакие слова не опишут полноты испытываемого чувства, Эраст поднялся со стула, подошел к мужу, молча обнял его за плечи и прислонился к его губам своими, возвращая поцелуи.       Теперь, когда руки Петра уверенно обхватили его за талию, когда под лопатками снова оказались прохладные из-за открытого окна простыни кровати, уже ничего не было важно. Оказывается, чтобы это произошло, как раз никакой особой подготовки и не надо. Вообще ничего не надо.       И глаз закрывать не надо. Потому что без рубашки Пётр оказался еще эффектнее чем в ней. Эраст прикоснулся к спортивному телу мужа, пересчитал пальцами кубики мышц пресса, ощутил, обняв супруга за плечи, как напрягаются мышцы спины, когда Петя сводит лопатки. Форменный мундир оказался вдруг жутко жарким, тесным и очень скоро обрел место в общей куче с Петиной одеждой.       А в окно заглядывала ярко-чёрная в жемчугах звезд майская ночь. До того, что в жизни отдельно взятого Петра Кокорина она не должна была наступить, уже никому не было дела.