Цена жизни

      Московский май бывает по истине чудесным. Буквально вознаграждением за шесть месяцев зимы, темноты, холода и пакости из снега и жухлых листьев под ногами. Конечно, москвичей XIX столетия спасало отсутствие специальной соли, разъедающей не столько гололёд, сколько подошвы ботинок и резину колес, но они вряд ли могли оценить эдакую привилегию судьбы, ведь попросту не ведали о её существовании.       Человек, со всех точек зрения существо контроверсивное*, вечно ощущает пресловутое чувство неполноценности: вечно ему чего-то, да не хватает. Летом слишком жарко, зимой слишком темно и холодно. Осенью слишком дождливо, весной чересчур много запахов. Карьеристу не достает любви, семьянину же карьеры. Так что, как ни крути, а чем-то да будешь недоволен.       Студенту же Кокорину судьба дала всё. Почти всё. Закончив в Калуге Специальное Училище первым учеником, Пётр Александрович переехал в Москву, поступать, как и хотели в семье на инженера. Чертежи Петю волновали мало, да и что такое инженер он тоже вряд ди понимал. Инженером был отец, всё колесил по городам и весям, дослужился до директора завода. Пётр даже разок к нему приезжал в Воскресенск, погостить. Не понравилось. Чувствовал, разумеется, что работа у отца серьёзная, важная, какую назвать не стыдно, но чем конкретно отец занят разобрать не мог.       Отец всё суетился, дворянство получить хотел. А Пётр никак в толк не брал, что в этом дворянском чине такого, что ради него так выслуживаться надо? Денег в семье достаточно, мать — красавица. Сестра Алиса на фортепьяно играет гаммы. По мнению Петра и так, без дворянства, всё вполне бы устроилось. Сам он, кстати, акварели любил. Будь его воля, он бы не на инженера поступал. Но отец послушал, рисунки посмотрел, да и сказал: несерьёзное это дело, Петя. Студентом будешь. Образование получишь, да получше моего, мое всё опытом набиралось, а ты будешь над теорией сидеть, умными словами говорить.       И вот, разменял Кокорин-младший форму Калужского училища на студенческий мундир. Двубортный, пуговицы золотые. В таком ходить загляденье, да взбунтовалась восемнадцатилетняя душа Петина. В университет ходил, но всё больше в штатском, в сюртуках да фраках. А университет не училище, по поведению балл не сбавят. Терпели, ведь успеваемость у Петра Александровича была образцовая, а денег батюшка платил исправно.       Даже друг сыскался, да из папенькиного любимого дворянства. Ахтырцев Коля. Рыжий, сутулый, прыщавый. Просто образцовый страшненький друг, на фоне которого и без того ладный собой Кокорин смотрелся чисто царевичем. В общем, всё жизнь Петру Кокорину дала. Почти всё. Любви не дала, хотя внешние данные были очень даже высоки. Вот именно её-то паскуды такой Кокорину и не хватало! Может от того-то он так радостно и пошел на светский раут, когда Коля позвал?       Приём давала некто Бежецкая. Дама эффектная, Бальзакавского возраста, но всё равно очень яркая, безусловно цепляющая личность. А для неоперившихся юнцов вроде Кокорина и вовсе губительная своей харизмой.       Только вот погибнуть, похоже, придется совсем не фигурально. Боковым зрением Пётр видел идущего по соседней аллее Колю. Таковы условия игры — рулетка. В начале стреляется он, потом Коля. И так, пока кто-то один действительно не вышибет себе мозги одним единственным в барабане патроном. А выжившего госпожа Бежецкая поцелует. Признаться, Пётр Александрович даже не был уверен, что хочет, чтобы Бежецкая его целовала. Да даже вообще чтобы кто-то его целовал. Но распивать волшебные пузырьки в обществе Коли, вместе с ним чувствовать себя причастным к чему-то особенному, взрослому, шутить, рассматривать разношерстную компанию из военных и статских, чиновников и разночинцев, объединенных лишь милостью харизматичной леди было интересно.       Всё начиналось как безобидная шутка, как игра в фанты. Она выбрала их с Колей своими игрушками. Ахтырцев загадал поцелуй, а он, Кокорин, просто кивнул за компанию. Почему бы не поцелуй? А она сказала, что поцелуй нужно заслужить. Сделать что-то полезное хоть раз в жизни, например, вот застрелиться, а все свое имущество отписать приюту для сирот. Даже сказала какому именно приюту. Как будто просто так, к слову.       Почему она решила, что это будет первое полезное, что Коля или Пётр сделают в жизни понятно — стереотипное мышление. Они богатые, а значит пустышки. Прожигатели жизни. Если так подумать, то не такая уж это и неправда. Вот он, Пётр, что полезного в жизни сделал? Училище первым в классе кончил? Ну, кончил. Но скорее как-то… без души. Просто потому что по-другому нельзя было. Он и в университете первым по успеваемости и посещаемости шел вовсе не из-за желания постичь инженерную специальность.       И вот теперь он идет по Александровскому саду, держит под фалдой пистолет с одной пулей и высматривает перед кем бы разыграть спектакль. Только вот с каждой попыткой веселье Петра Александровича становилось все более и более натянутым. А было ли оно на самом деле? Вот на том вечере, где всё началось, ему было действительно весело или то было действие алкоголя? Во всяком случае, сейчас ему не было весело. И не будет ни при одном из исходов. Вот если ему сейчас повезет, а Коле нет? Или наоборот. Ему не повезет, тогда Коля заслужит поцелуй. А если она скажет, что пошутила, а они дураки за чистую монету приняли? А если… О третьем варианте Пётр думал не хотел, однако как раз он и не шёл из головы. Они с Колей составили одинаковые завещания, по которым в случае их смерти все их имущество отходило приюту. Стали друг другу душеприказчиками. А что, если Бежецкой с этим её дурацким приютом денег одного Кокорина мало будет? Скажет и Коле стреляться ради поцелуя?       Нет, ну какая же чушь в голову лезла! Пётр Кокорин резко остановился, не дойдя до скамьи, где белокурая девица, похожая на Тургеневскую Асю, читала книгу в обществе боны, каких-то десять метров. Коля остановился между ближайших дерев. Пётр оглянулся было на друга, но вместо него встретил взгляд молодого человека, что сидел на скамейке ближе к Кокорину.       У него были удивительного цвета глаза. Ярко-голубые. Их можно было сравнить только с небом. Ни море, ни вода, никакое другое сравнение здесь не подходило. Небо. Небо смотрело на Петра Кокорина, студента первого года Московского Государственного Университета, с выражением удивленного любопытства. Такое бывает у прохожих, когда обращаешься к ним посреди улицы. Но Пётр не собирался обращаться к этому молодому человеку. Он вообще-то собирался разыграть свою пантомиму перед девушкой с няней, но… если он сейчас все-таки разнесет себе голову, предложить поцелуй молодому человеку будет даже веселее. Интереснее. — Добрый день, сударь, — улыбнулся обезоруживающе молодому человеку Кокорин. — У вас совершенно расчудесные голубые глаза. Вам кто-нибудь говорил о том, какого они необычного цвета?       Молодой человек заморгал, совершенно смутившись. — Не говорили, — однако, вступил в диалог он. — Но вы тоже очень красивый. — он неловко улыбнулся, явно колеблясь между тем, чтобы подняться навстречу и остаться сидеть, но пригласить неожиданного собеседника сесть рядом. — Меня Эраст зовут. — Какое красивое имя. А я Пётр. — пальцы на стволе пистолета начали потеть, и Кокорин невольно перехватил его покрепче. Осталось немного. Собственно, спросить не подарит ли ему поцелуй. А может лучше сразу попросить руки и сердца? И вытащить пистолет, раскрутить барабан. Пустить пулю в висок. Или, в случае если пуля не пустится, насвистывая песенку направиться по аллее. А что? Коля оценит. Стреляться перед цирюльником каждый горазд. А ты ему замужество предложи, даже не девице! — У меня так батюшку звали. — меж тем доверчиво сообщил ничего не подозревающий Эраст. — Вот и славненько все устроилось, — ухмыльнулся Кокорин. — Выходите за меня, Эраст! Если вы меня отвергните, я застрелюсь! — резким бросковым движением Пётр вытащил из-под фалды пистолет, заставив молодого человека испуганно ахнуть, приставил к собственному виску. — Ну? Ваш ответ? Выйдите за меня, Эраст?       Молодой человек, невольно прижавший ладонь к сердцу, с мгновение беззвучно шевелил губами, будто читая молитву. Голубые глаза сделались огромными. Пожалуй, умереть под их взором будет даже поэтично. И уж совершенно точно не банально, как будучи отвергнутым девицей. — Ну? — поторопил Эраста Кокорин. — Решайтесь! Пистолет заряжен. Если скажете «нет», я вышибу себе мозги, мне не за чем будет жить, ведь вы моя судьба! — пальцы легли на спусковой курок, нежно погладили его, будто локон волос на ветру.       Остановились прохожие. Две пожилые дамы с зонтиками, прогуливавшиеся по аллее. Девушка уже давно положила книгу на коленки и наблюдала за происходящим во все глаза, вцепившись в руку своей няни. Няня нервно поправляла то очки, то шляпку, предпринимая бесплодные попытки увести с места событий подопечную.       Молодой человек, которому, видимо, отказывали ноги, смотрел на него испуганно, искренне. На секунду Петру Александровичу даже стало совестно. Надо было всё-таки развлечь ту девицу с книгой, а этот бедняга, похоже, станет заикой. — Выйду! Выйду! Я за вас выйду, только не стреляйтесь пожалуйста! — выпалил молодой человек, сам не свой от шока. Кокорин часто заморгал. Такого сценарий не предусматривал. — В смысле как выйдите? — глупо уточнил он, однако руку с пистолетом опустил. Ситуация из странной медленно превращалась в патовую. — Как надо выйду. — ответствовал Эраст, все-таки вставая на нетвердые ноги, медленно подходя к неудавшемуся герою-любовнику. — Нам венчаться в церкви нельзя. Но вы просто скажите батюшке то же, что мне, он не сможет вас на грех еще больший толкнуть. Возьмет себе на душу поменьше и обвенчает. Только не стреляйтесь, прошу. — Эраст сделал еще несколько шагов вперед, несмело взял едва знакомого жениха за руки, забрал пистолет. — А еще мы совсем друг друга не знаем, но это ничего. Папенька, когда был жив и трезв, часто мне говорил, что женит меня на ком-то, кого я совсем не знаю, а познакомиться и после свадьбы можно. — молодой человек с голубыми глазами погладил подушечкой большого пальца напряженные костяшки Кокорина, сжимающие уже воздух вместо ствола. — Пойдемте в церковь. Все хорошо, я согласен. Я выйду за вас, Пётр. Не надо стреляться.       Обернув руку вокруг локтя не состоявшегося самоубийцы, новоявленный невеста кивнул как будто ничего и не случилось прохожим, и пошел, увлекая за собой вынужденного жениха, в сторону церкви.