Аксиоматизация

      Проснувшись чуть за полночь, Кейл какое-то время смотрит в пустоту, не думая ни о чём конкретном. Ему уже давно не снятся сны, а, может, и снятся, но он их больше никогда не запоминает. От холодного пота неприятно липла одежда к телу, хочется принять контрастный душ и переодеться. Посмотрев в сторону спящего в ворохе подушек Альберу, Хенитьюз едва слышно вздыхает, отбрасывая эту проблему на задний план. Сейчас ему было слишком лень много двигаться. На душе скребут кошки и тягучая тревожность не даёт больше уснуть.       В эту минуту Кейлу до зубной боли хочется покурить и привести разнузданные мысли в порядок. Убрав тяжёлую руку Альберу со своей талии, выбирается из кровати и зябко передёргивает плечами. Неловко потерев затылок ладонью, он в последний раз бросает взгляд на Кроссмана и тихо выходит из спальни. Из окна льётся тусклый лунный свет. Со временем привыкнув к темноте, Кейл постепенно начинает различать окружающие вещи. Проходя мимо зеркала, где на него смотрит его повзрослевшая на один десяток лет копия, с изнурённым лицом и длинными алыми волосами. Средневековая торжественная одежда и осанка, как у аристократа, однако, за этой красивой картинкой ничего не стоит. Это был сломленный человек, которого он никогда больше не хочет видеть. Отвернувшись к окну, где разливаются огни ночного города, Кейл желает закурить всё сильнее.       Как приверженец здорового образа жизни Альберу не одобряет пагубные привычки Хенитьюза, будь-то курение, распитие алкоголя, бессонницу и далее по списку. Всё то, из чего по сути и состоял Кейл до встречи с ним. На автомате зайдя сразу в мастерскую, Хенитьюз прикрывает дверь и идёт к своему тайнику с пачкой сигарет и зажигалкой. Словно подросток под контролем консервативных родителей, он прилепил заначку на обратную сторону холста, который Альберу даже под страхом смерти не возьмёт. И дело даже не в запрете Хенитьюза или что-то вроде того. Просто, с молчаливого взаимопонимания, они пришли к тому, что эта картина неприкосновенна.       Он не знает точно, какие эмоции вызывает она у Кроссмана, но для самого Хенитьюза — это напоминание о болезненном прошлом, когда он был до отвращения слабым. Сев на небольшую табуретку, Кейл в один щелчок поджёг кончик сигареты огоньком зажигалки. Затянувшись горьким дымом, что неприятно жёг горло, только поморщился. Хенитьюз уже давненько не курит и теперь чувствует только горечь. Скорее, это старый ритуал успокоения, откуда-то из далекого прошлого человека, которого искренне презирает. Хенитьюз даже не уверен, что действительно любит писать картины, просто, это был единственный на тот момент способ не свихнуться. И хоть Альберу знает картину как его экзаменационную работу, это не совсем правда.       Всё пошло родом из детства. Сколько себя помнил, Кейлу всегда снились странные сны. Они были настолько детализированные и реалистичные, что иногда и вовсе казались настоящей жизнью Хенитьюза. Вплоть до пережитых эмоций. Однако в отличие от жизни, остановка там была донельзя странной. Вычурные одежды людей, излишне роскошные комнаты, украшенные антикварными и явно дорогими вещами. Всё, словно декорация для исторического фильма, отражало средневековую эпоху. Разве что магия, драконы и прочая нечисть не была чем-то странным и фантастичным. Для того мира — это была норма и Кейл принимал её как должное. Самое неприятное, что это не было осознанными снами, где он мог делать всё, что хотел. Будто пленник, заключённый в темницу, он безвольно наблюдал за «собой», который то и дело ввязывался в приключения на грани жизни и смерти. Один раз он держал занесённый меч над чьей-то головой, в другой же — точно такое же орудие было направленно в его сердце. Разрушить чьё-то королевство? Без проблем. Выследить самого опасного главу тайной группировки? Только после полуденного чая. Ограбить богов? Конечно, дайте трёх!       Наблюдая за этой кабалой из ночи в ночь, Хенитьюз чувствовал себя крайне неловко и странно. Он видел всё в деталях, мог даже сосчитать царапинки на канделябре у своей кровати, но никогда не различал чётко лиц окружающих его людей. Семья, верные товарищи и знакомые, готовые пройти с тобой огонь и воду — всё то, чем обладал «он» из снов, но так никогда не ощутил настоящий Кейл. Хенитьюз каждый день оставался наедине со всеми этими противоречивыми чувствами. Проснувшись на утро и ощущая, что всё то счастье и веселье, удовлетворение и азарт, который он пережил и все сокровища, что держал в руках, обращались мучительными фантомами. Для ребёнка, скучающего по своей семье это было слишком утомительно.       В подростковом возрасте всё становилось только хуже. Из-за постоянной тревожности появилась бессонница. Совершенно перестав различать реальность от снов, он скучал по людям, которых никогда не существовало. Строил планы с ними, мимоходом думал, что нужно бы связаться с кем-то, чьё имя так и не мог вспомнить. Это угнетало настолько сильно, что переросло в тревожное расстройство. Частый недосып сделал из него грубого и саркастичного подростка, который смотрел на весь мир через призму агрессии и вражды. Чтобы хоть как-то структурировать свои воспоминания и чувства, в полном отчаянии, Хенитьюз взялся за карандаш. Постепенно гротескные и сюрреалистичные рисунки начали обретать форму. Он писал, как одержимый, словно это было единственным доказательством того, что «тот» Кейл тоже существовал. Что это не просто вымысел, что, возможно, это и была его прошлая жизнь.       Наверное, наравне со всеми этими переживаниями, самым шокирующим для Хенитьюза стало то, что в своих снах он проводил слишком много времени с одним и тем же мужчиной — наследным принцем, а потом и королём королевства Роан. Подшучивая друг над другом и выводя на прямую конфронтацию, Кейл чувствовал сначала только раздражение. Потом это чувство переросло в товарищество, а после… во что-то иное. Хенитьюз любил сидеть в его роскошном кабинете с золотыми вензелями и обширной библиотекой. Лениво валяясь на диване, ел печенье и иногда смотрел поверх книги на сосредоточенное лицо принца за работой. Они кидали друг в друга немного саркастичные слова, что для них казалось обыденностью и своего рода флиртом. Кейл не видел его лица, но помнил, как красиво сияли золотом его волосы в солнечных лучах, льющихся из большого панорамного окна за его спиной. В другой же миг, они были черны, как самая тёмная ночь. Меняя облики легко и играючи, он всегда оставался рядом с ним как кто-то, кого Кейл хотел любить и защищать.       Осознание своей не совсем правильной сексуальной ориентации стало сокрушительным. Хенитьюза веселило то, что он даже сумел влюбиться в несуществующего человека, чьего лица он даже не знал. Кейл сбился со счёта сколько раз он пытался воспроизвести по памяти его внешность. Тысячи портретов, которые так никогда и не имели лица взирали на него каждый день. Казалось, Хенитьюз стал своего рода безумцем, отказавшись от мира реального в угоду иллюзорного. В какой-то момент Кейл даже почувствовал, что деперсонализирует себя, совершенно утратив представление о том, кем он является. Даже так, Хенитьюз отказывался проходить лечение, страшась, что сны, которые стали неотъемлемой частью жизни, вдруг прекратятся. Только во сне Кейл имел всё, о чём когда-либо мечтал.       В одну из самых долгих и холодных ночей, когда заснуть было особенно тяжело, Хенитьюз впервые увидел этот сон. Стоя посреди разрушенных стен, он ошеломлённо наблюдал за охватившим всё королевство огнём. Пламя яростно облизывало небо, казалось, сжигая даже облака. Пепел, словно первый снег, падал с небо на головы выживших. Кейлу хотелось тут же вбежать в знакомые врата и искать выживших товарищей и друзей. Хотелось исправить этот мрачный кошмар, потушить бушующее пламя и вывести раненных. Хотел быть тем самым «Кейлом», который был героем в глазах других. Однако оставаясь на месте, он, словно напуганный мальчишка, смотрел на рассыпающиеся стены королевского дворца. Сходя с ума от тревоги и волнения, желая броситься стремглав в кабинет короля, он продолжал идти медленно, едва перебирая ноги, будто знал, что на той стороне его больше ничего не ждёт.       Впервые Хенитьюз так сильно хотел что-то сделать, вырваться из оков сна и этого чёртового тела, чтобы защитить дорогих ему людей. Он помнил, какими раскалёнными от жара и сажи были каменные плиты, когда касаешься их кончиками пальцев. Как скрипит под ногами щебень, песок и драгоценные украшения, вперемешку со стеклом и пеплом. Запах гари, горящего хлопка и плоти свербели в носу, отчего каждый вздох делался с неохотой. Кейл стоял посреди разрушенного дворца, за стенами которого стенали в агонии люди, кричали рыцари и безутешно плакали дети. Вся суета и боль мира были оглушительными и резкими. И только Хенитьюз, стоя в руинах дворца, был одинок в этот момент, смотря на искорёженную и сломанную корону монарха.       Сон обрывался на этом моменте каждый раз, становясь ночным кошмаром Кейла на долгое время. Вынужденный каждый раз бессильно наблюдать за этим без какой-либо возможности что-то исправить и помочь, он стал настоящим неприкаянным призраком. Иногда, когда времени было чуть больше, Хенитьюз продолжал бродить из зала в зал, заглядывая в ранее торжественные и ослепительные, от богатого убранства, комнаты. Однако всё, что он находил — разруху, чёрные следы от сажи и брызги остывшей крови.       Просыпаясь на утро Кейл чувствовал себя обессиленным и жалким. Перестав принимать снотворное, лишь бы отложить хоть на день мучительные кошмары, он стал вялым и апатичным. Депрессия и деперсонализация усугубились, стирая грань между настоящим и сном. Порой, глядя в зеркало, Кейл видел в отражении другого человека. Взрослого мужчину в парадном военном мундире, что небрежно перекидывал через плечо длинные алые волосы. Чёрные, бесстрастные глаза на бледном лице смотрели прямо в душу, пугая шестнадцатилетнего Кейла до панических атак. Закрывая в ужасе глаза, он видел картину разрушенного дворца, чувствуя вину. Словно он сжигал в адском пламени королевский дворец, своими руками крушил вековые стены, обращая мир в руины.       С годами легче не становилось, стоило хоть немного привыкнуть к бесконечной разрухе, как появлялось что-то, выбивающее и без того нестабильного Хенитьюза из равновесия. В реальной жизни Кейл отдал всего себя творчеству. Он писал, будто одержимый демонами, не останавливаясь ни на миг. Это были всегда мирные пейзажи или моменты спокойствия и счастья, которые были безвозвратно утрачены. Конкурсы, в которых он выигрывал, не имели никакого значения для Хенитьюза. Благодаря им он мог всего лишь уйти из невыносимого дома своего алкоголика-дяди и жить самостоятельно. Грант, который он должен был выиграть для поступления в один из самых престижных художественных вузов Кореи, был чем-то незначительным в его глазах. К тому моменту он спал раз в три-четыре дня, питался исключительно закусками с доброй порцией алкоголя. В его комнате всегда были закрыты все окна и из-за сигаретного дыма не видно было дальше собственной руки. Блистательный талант в глазах других людей, а на деле же — разрушающий себя изнутри и снаружи человек. Неприкаянным фантомом бродящим из комнаты в комнату, он смотрел сквозь окружающее его пространство. Вместо маленькой кухни на студии, он видел только руины и свои заляпанные в крови и саже руки. Измученный и сломленный, Кейл перестал различать себя и человека из снов. Потому что каждый из них был одержим несчастьем по-своему.       Были ли это сны или его прошлая жизнь — не имело никакого значения. Единственное лицо, которое он мог различить за десятилетия снов — его собственное. И он ненавидел его больше, чем что-либо ещё. Потому что в тех воспоминаниях этот «Кейл» всегда бродил из угла в угол, не стараясь что-либо исправить. Переломным моментом стала ночь перед крайним сроком подачи заявок на участие в гранте для поступления в вуз. И если вначале всё было как всегда, Хенитьюз безвольно бродил по руинам, вскользь смотря на разруху и лужи крови, то в конце он наконец-то дошёл до главного зала королевского дворца. Кейл видел собственные бледные и перепачканные сажей руки, тянувшиеся к двери. Со скрипом раскрыв её, он замер. Не сделав ни шага, издали наблюдал за сгорбившейся фигурой. Израненная спина с пробитой бронёй на человеке, которого Хенитьюз столько лет искал. Припав на одно колено, до самого конца держась за древко копья, воткнутого в землю, он так и не упал перед врагом. Навсегда застывшее в одной позе тело короля, до последнего мига, защищавшего своё королевство, было изуродовано до неузнаваемости. Тяжёлые и глубокие раны, через которые видны были даже кости, больше не кровоточили. Белые одежды, насквозь пропитанные кровью, почернели. И даже светлые волосы, которые в свете солнца так напоминали расплавленное золото, потускнели под сажей и пеплом. Кейл стоял в дверях, смотря на эту некогда широкую спину, которую считал самым сильным подспорьем и стеной. Казалось, со смертью этого человека сама жизнь прекратила свой ход, и время больше не имело значение. Горько и навзрыд оплакивая мужчину, лицо которого так и не знал, Хенитьюз потерял последние крохи разума.       Подскочив с пола, на котором он небрежно уснул, Кейл засмеялся так громко и надрывно, что заплакал. Он смеялся и рыдал, скрючившись на полу, как безумный, растирая и без того покрасневшие глаза до кровоподтёков. Хенитьюз не знал, сколько длилась эта истерика, но придя в себя, заметил, что была глубокая ночь. В полубреду шёл к большому и незаконченному холсту. На нём были мазки серой, чёрной и грязно-бурой краски. Он начал писать эту картину когда-то давно, но так и не знал, что именно хотел нарисовать. Глядя на помесь штрихов невидящим взглядом, грустно улыбнулся. Одному дьяволу известно как он утомлён. Взяв кисть, отстранённо наблюдал, как зыблемые фигуры обретали форму. Без отдыха, как будто не чувствуя усталости, он рисовал до изнеможения, впервые выражая на холсте тот ужас, что преследовал его четыре года. Только когда последний штрих был нанесён, он в изнеможении покачнулся назад. Обессиленный морально и физически, закуривая одну сигарету за другой, пошатываясь, дошёл до своего рабочего стола. Взяв канцелярский нож, опасно щёлкнул пару раз выдвижным лезвием. Бесстрастно глядя на спину человека с опущенной головой, чьи золотые волосы тускло переливали медью, Кейл свалился на колени. Ещё раз щёлкнуло лезвие ножа. Не чувствуя боли, острый кончик лезвия неглубоко порезал предплечье вдоль вен. По бледной, практически прозрачной коже, не видевшей солнца, потекли алые капли. Недостаточно ни чтобы умереть, ни чтобы почувствовать боли. Перепачкав руки в тёплой крови, Кейл даже не знал, что снова плакал, прикоснулся к ещё не высохшей картине. Смазывая краски, прислонился лбом к изувеченной спине человека, которого так долго любил. Казалось, что после этого дня всё, чем жил Кейл — не имело значения. Вся его радость и счастье, держащее на плаву, закончилось и потухло, как солнце над королевством Роан. Он не помнил как дал название этой картине, написав собственной кровью: «Падение королевства Роан», — потому что смерть его короля — означала вечный закат, разруху и упадок. Словно это разрушенное королевство и жизнь самого Хенитьюза больше никогда не будет прежней.       Придя в себя на следующий день он всё-таки успел в последний час подать заявку на конкурс, но не использовал эту картину. Примерно через неделю бесконечного созерцания, он закрасил её полностью чёрной краской и оставил в углу комнаты, не желая и дальше видеть. Уже многим позже, привыкший и смирившийся с бесконечным кошмарами, под доброй дозой антидепрессантов и алкоголя, Хенитьюз смог относиться ко всему проще. Победив на конкурсе и поступив в вуз, Кейл был достаточно хорош в своей технике, чтобы окончить первый курс без проблем. И когда пришло время экзамена, не имея под рукой ничего другого в нужный момент, просто взял этот холст. Однако, зная, что скрывалось под чёрной краской, он не мог бездумно написать картину. Кейл обозвал её когда-то и не хотел менять значение. Поэтому просто зарисовал самого себя на фоне разрушенного королевского дворца, выражая последние эмоции, которые были в его поношенном и больном теле.       Отдав картину на выставку он так и не смог уснуть в ближайшие несколько ночей. Поэтому на второй день после открытия пришёл в вуз, чтобы посмотреть на эту картину ещё раз. Сильно уставший и вымотавшийся, он не желал, чтобы другие люди узнали его. Поэтому надев чёрное худи, кепку и маску на лицо, пришёл в университет. У него уже была некоторая слава благодаря конкурсам, он не хотел привлекать внимание ещё сильнее.       Кейл стоял некоторое время перед картиной в полном одиночестве, абстрагируясь от шума и гама в холле. Потом к нему подошёл высокий мужчина и со вздохом долго рассматривал картину. Хенитьюза сильно раздражали его вздохи и тяжёлое дыхание, словно он только что пробежал марафон. И в тот момент, когда уровень недовольства достиг максимума и Кейл собирался уйти, услышал, как этот невменяемый тип пробормотал: — Я хочу его…       От одной мысли, что какой-то больной ублюдок будет смотреть на эту картину с такими вульгарными мыслями, выбесило Хенитьюза до чёртиков. — Больной ублюдок, — с презрением выплюнул Кейл со всей силой ударяя извращенца по лицу.       Тот не упал, а только отшатнулся и с удивлением на него посмотрел. От взгляда этих голубых глаз всё тело Кейла пробил озноб. Светлые волосы под тёплым светом ламп переливались золотом, до боли знакомая и такая ностальгичная картина. Казалось, что в этот момент у тысячи написанный портретов наконец-то появилось лицо.       Затянувшись ещё раз, Кейл улыбается от воспоминаний их с Альберу первой встречи и продолжает смотреть на холст, словно не видя его. Хенитьюз, будто сдирает слой за слоем краски, зная, что за изображённым разрушенным дворцом скрывается что-то ещё. Впервые за три года ему хочется написать ещё одну картину. С приходом Альберу в его жизнь все кошмары Кейла наконец-то проходят. Потушив окурок, так он начинает новую главу своей жизни.

***

      В полудрёме Кроссман шарит рукой по кровати и, не нащупав человека рядом, с которым засыпал, медленно открывает глаза. Место рядом с ним было холодным и пустым. Несколько раз моргнув осоловелыми глазами, с неохотой приподнимается на локте, оглядывая спальню. В тишине ночи, где электронные часы показывают больше трёх утра, пропажи не обнаружено. За окном чуть тлеет рассвет, ознаменовывая начинало нового дня. Протерев глаза рукой, прогоняя оставшуюся дрёму, Альберу встаёт. Ступая по холодному полу голыми ногами, мимоходом разминает затёкшие после сна плечи. Во всех его движениях столько неохоты и ленцы, словно он сошёл с декадентской картины.       Тёмный коридор тускло освещается светом из приоткрытой двери. Альберу ни капли не удивлён, что в столь поздний час находит этого неугомонного человека именно в мастерской. Бесшумно ступая, чуть толкает дверь и, облокотившись о косяк голым плечом, томно прикрывает глаза от яркого света. Кейл стоит спиной к нему, неторопливо и плавно нанося мазок за мазком на картину. В его ушах беспроводные наушники, а глаза неотрывно смотрят только на холст. Он настолько сосредоточен, что упади сейчас небо на землю, Хенитьюз это даже не заметит. Держа в руках грязную от красок палитру, перепачкав все пальцы, продолжает методично вырисовывать фигуры, давая своему вдохновению форму. Альберу безмолвно наблюдает за ним, прислонив голову всё к тому же косяку двери.       «Прекрасен», — ловит себя на мысли Кроссман. Он любит наблюдать за таким Кейлом. Без колкого и яркого характера и вызывающего на драку надменного лица. Вся его энергия и блеск сокрыт и сосредоточен в глазах, что так одержимо сосредоточены на картине перед ним. И хоть Альберу постоянно ворчит на того за бессонные ночи в мастерской, просто не находит в себе сил, чтобы прервать столь сакральный процесс. Следя за таким увлечённым, под властью вдохновения, Хенитьюзом, он чувствует лёгкое удушье на сердце. Альберу действительно не ожидал, что спустя столько лет Кейл вновь возьмёт в руки кисти и краски. С момента их встречи и начала отношений, это первый раз, когда Хенитьюз вновь рисует. До этого вся его деятельность была направлена исключительно на скульптуры, менялся только материал, с которым он работал.       Ему всегда хотелось увидеть, как Кейл рисует, но тот только пожимал плечами на все распросы, кидая лишь неопределённое «надоело» и больше не возвращался к обсуждению. И хоть Альберу подозревает, что за таким холодным отношением тот скрывает какой-то болезненный и травмирующий опыт, никогда не выпытывал ответов. Набравшись терпения, он ждал дня, когда Хенитьюз сам захочет с ним поделиться. И вот, казалось, все усилия наконец-то окупаются.       Почему Альберу был так зациклен на этом? Всё дело в их первой встрече. Изначально Хенитьюз специализировался именно на живописи и только на втором году обучения полностью сменил вектор творчества на моделирование и скульптуру. Никто не понимал, почему подающий большие надежды с юношества художник резко оборвал свою карьеру и так легко переквалифицировался на скульптора, безжалостно отбросив прошлое. Другие винили в этом его непостоянный характер, Альберу же считал, что Кейл от чего-то убегал. Потому что человек с такими навыками просто не мог бросить дело всей жизни из-за банальной прихоти. Любовь и страсть к написанию картин читаются в каждой детали и штрихе его произведений.       Как будто это было только вчера, Кроссман помнит тот день, когда впервые увидел ту картину. Под натиском непрекращающегося щебета студенток об открытии выставки художественного факультета искусства и дизайна вуза, он всё-таки решил заглянуть туда мимоходом чисто для галочки. Время было ранее, в самом разгаре вторая пара и по расписанию у Кроссмана как раз «окно». Зайдя сюда по ходу из одного корпуса в другой, он бегло просматривал картины студентов. Так как это была часть их практики и условия одного из экзаменов, они выглядели не особо впечатляюще. Простые ракурсы, натюрморты или портреты в профиль и анфас. Кто-то старался чуть больше, чтобы передать все свои возможности и навыки, другие же выставляли «проходные» работы, не особо трудясь над оригинальностью и задумкой. И хотя специальность Альберу прикладная, благодаря семейному образованию, он немного понимал в этом, но не был большим талантом. Не задерживая взгляда на чём-то конкретном, поверхностно осматривая холл, увешанный картинами, он прошёл до самого конца, где уже было меньше всего картин и людей не так много. Там стоял только один человек. Одетый во всё чёрное, он прикрывал своё лицо такой-же чёрной маской и даже на кепку натянул капюшон. Спрятав руки в большом переднем кармане толстовки, он просто стоял у одной из картин и безразлично смотрел. Дойдя до него, Кроссман краем глаза посмотрел на картину и на мгновение оторопел. Этот холст был настолько вычурным и контрастировал на фоне других, что волей-неволей приковывал к себе взгляд. Если у большинства картин преобладали светлые тона и простая форма без особой нагрузки экспозиции и мелкой детализации, то в этой всё было наоборот. Истлевшее тяжёлое небо укрывало обожжённые руины некогда стен крепости, хороня под собой разруху. Посреди покрытой камнями и обломками земли, на фоне разрушенного дворца, спиной к зрителю на коленях стоял человек. Сгорбленная спина, грязная и изорванная, запачканная сажей и кровью рубашка незнакомца, выдавала его усталость. Понурые плечи и образ лишённый энергии жизни. Стоя на коленях в пыли, он неотрывно смотрел на руины дворца, сжимая погнутую и сломанную корону в руках. Его длинные ярко-алые волосы, что так сильно контрастировали на фоне серых, тусклых и тёмных тонов, как буйный огонь, безжизненно свисали со спины. Даже не видя его лица, чувствуя общее тлетворное и разбитое настроение на картине, можно было предположить, что незнакомец глубоко несчастен и сломлен.       Альберу и сам не понимал, почему его сердце так дико стучало в груди. Чувства узнавания и дежавю обрушились на него холодным потом. Стоя посреди зала, в окружении людей, чувствовал себя одиноким. Внутри что-то болезненно клокотало и тревога, угнетение и сожаление (?) нарастали с каждым мигом, но он не мог отвести взгляда. Казалось, что это он сам стоял посреди всей этой разрухи, наблюдая за человеком, потерявшим весь свой мир.       «Это так…», — Альберу не мог подобрать слов, чтобы выразить весь спектр собственных чувств, которые испытывал сейчас. Ему было плохо, невыносимо от той тоски и горечи, сокрытой в одной понурой фигуре на фоне разрушенного дворца. Корона в руках незнакомца потеряла блеск и искорёжена до неузнаваемости, где-то даже виднеются разводы крови.       «Я хочу его… утешить», — странный порыв возникший в Кроссмане был сокрушителен. В тот момент, когда он уже было потянул руку, чтобы коснуться холста, стоящий рядом незнакомец повернулся к нему. — Больной ублюдок, — выплюнул со злостью он и одним резким движением ударил Альберу по лицу. Не ожидая такого поведения от совершенно незнакомого человека, Кроссман попятился от инерции. Скулу обожгло холодным жаром и он рассеяно прикрыл саднящую кожу. Оторопело смотря в пылающие отвращением и яростью глаза напротив, он, кажется, влюбился.       Если и существовала любовь с первого взгляда, то у Альберу это была именно любовь с первого удара. Очарованный злостью и свирепостью карих глаз, Кроссман твёрдо для себя решил в мгновение, что хочет прожить с этим сумасшедшим ублюдком всю свою жизнь.       Вспоминая это сейчас, Альберу не мог сдержать улыбки. Он до сих пор не понимает, почему Кейл ударил его в тот раз, но благодарен, что это произошло. В противном случае, разве они познакомились бы?       Наконец отлипнув от косяка, Кроссман тихо подходит и обнимает Хенитьюза со спины. Тот вздрагивает от неожиданности и даже не сразу соображает, что сейчас происходит. Большое и тёплое тело сзади наваливается на него и одна беспокойная светлая голова ложится на плечо. Мягко потеревшись о него щекой, волосы Альберу щекочут кожу, отчего она покрывается мелкими мурашками. Дрогнув от невесомых и кратких поцелуев на своей шее, Кейл прикрывает глаза в раздражении. Этот мужчина, что сейчас так похож на ластившегося щенка золотистого лабрадора, иногда просто невыносим. Прежде, чем Хенитьюз успевает высказать всё, что о нём думает, Альберу вытаскивает один из его наушников. Оттуда сразу льётся тихая музыка, едва слышная в тишине мастерской.       «А ты мне снишься до сих пор…» — Почему не спишь? Уже слишком поздно, — продолжая покрывать шею Кейла тягучими и нежными поцелуями вдоль шеи и переходя на скулу, спрашивает Кроссман. После сна его голос немного низкий и хриплый. Он выглядит немного неряшливо со спутанными после сна волосами, сонным лицом с полуприкрытыми глазами и в одних пижамных штанах. Настолько комфортный и домашний, что даже раздражение Хенитьюза как-то утихает. — Просто захотелось порисовать, — вздыхает Кейл, откладывая в сторону кисть и палитру. Он хочет погладить Альберу по растрёпанным волосам, но не хочет пачкать их краской. С лёгким чувством меланхолии, Хенитьюз чуть наклоняет голову в сторону, давая одному извращенцу доступ к телу. Тот не был дураком и с охотой принимает приглашение, чуть прикусывая кожу у плеча.       «Проснись уже, ну что за вздор?» — Тебя снова мучает бессонница? — искоса глядя на застывшее лицо Хенитьюза, Кроссман сжимает его в объятиях чуть сильнее. Он чувствует странное настроение Кейла и старается утешить.       «Я бы называл тебя своей,       Если бы твоё тело было здесь…» — Нет, просто… — Хенитьюз отрешённо смотрит на холст перед собой. — Мне внезапно во сне пришло вдохновение. — М? — мягко мурчит в усмешке Кроссман и тоже переводит взгляд на картину. Его игривое и вялое настроение пропадает, как по волшебству, от взгляда на рисунок. До этого он смутно видел его, так как Кейл закрывал ему весь обзор, теперь же, холст предстаёт перед ним во всей красе. — Это…       У Альберу просто нет слов, чтобы выразить то чувство, которое он сейчас испытывает. Разве это не детальное изображение его ягодиц? Всё, вплоть до маленькой родинки на пояснице, детально отражено, как если бы Хенитьюз прямо сейчас рисовал с натуры. — … — Что ж, возможно Кроссмана немного пугает страсть возлюбленного изображать его обнажённые части тела. Разве это не делает самого Альберу немного… эксгибиционистом?       Затылком почувствовав сложное настроение Кроссмана, Кейл решается на уловку, чтобы отвлечь от холста. Ему не хотелось бы, чтобы с таким трудом нарисованная картина была уничтожена в приступе плохого настроения подопытного кролика музы. Развернувшись в его руках, Хенитьюз обнимает Альберу за шею и целует в подбородок. Хитро улыбнувшись, щурит сверкающие шалостью глаза, прижимаясь чуть теснее. Мягкий и ласковый, как тёплый пластилин, он с успехом перетягивает всё внимание Кроссмана на себя. — Господин доцент, разве у вас нет завтра первой пары? — в этой притворной покорности Кейла Альберу чувствует злой умысел, но с радостью попадается в такую очевидную ловушку.       Поцеловав Хенитьюза в прикрытые глаза, его загребущие руки уже во всю тянутся к пояснице и даже ниже. Ощущая, как его собственные ягодицы с таким энтузиазмом сжимают и мнут, Кейл только закатывает глаза и фыркает. В этих маленьких жестах Кроссман читает презрительное: «извращенец», — и тихо посмеивается прямо на ухо Хенитьюзу. Подхватив того на руки, не убирает волчьих лап с излюбленных полупопий, думая, что сегодня стребует свою компенсацию за работу «натурщиком». Кейл обвивает его талию ногами, удобней устраиваясь в чужих объятиях. Тянет растрёпанные светлые волосы на затылке Альберу, силой заставляя отклонить голову. Всматривается в эту беспомощную и красивую улыбку и голубые, сияющие озорством и бесконечной любовью, глаза. Ему очень сильно хотелось запомнить это лицо, выгравировать образ в своей душе, чтобы ни смерть, ни новая жизнь не смогли стереть его. Обводя всё ещё испачканными краской руками, будто пишет очередную картину, каждую черту этой безбожно симпатичной мордашки. Мазок за мазком, оставляя свои следы и, как одержимый, глядит не моргая.       Однажды Альберу спросил его о значении той картины. Кейл, пребывая в смешанных чувствах, только повёл плечами. Касаясь покрытого множеством слоёв краски холста, которые скрывали за собой истинный смысл картины, он с горечью думал о незнакомце, который спустя столько лет наконец-то обрёл лицо: «Наверное, я любил его когда-то».       Видя, что глаза Хенитьюза краснеют и мысли витают совершенно не в том направлении, Альберу ещё раз тяжело вздыхает. Ему было плевать, что всё его лицо покрыто краской и даже немного зудит. Подняв голову, он целует дезориентированного Кейла в потрескавшиеся от сухости губы, прикусывая. Здесь и сейчас Хенитьюз будет думать только о нём.       Чувствуя безграничную любовь в каждом аккуратном действии и том, как целенаправленно Альберу уносит его в спальню, Кейл чувствует облегчение. Тяжёлые и гнетущие мысли рассеиваются с каждым поцелуем. Свободно вытянув руки на его плечах, Хенитьюз перенимает инициативу, углубляя поцелуй до болезненной резкости.       Конечно же у Альберу нет никаких возражений. Этот маленький демон может забрать даже его душу.       «Но ты королева ночей…»