Когда же в этом мире мы останемся вдвоём

      — Доброе утро, Каваки-кун.       Каваки-кун.       Каваки ухмыляется про себя, пока заходит в кабинет Сакуры после стука в дверь. Каваки-кун, надо же. Давно он такого не слышал.       Чаще он, конечно же, «Каваки-сенсей» и «эй ты, уебина!». На последнее он даже не обижается, Киба на спаррингах базар не фильтрует вообще, пока его псина пытается отожрать Каваки задницу.       — Доброе, Харуно-сан, — он тоже умеет быть вежливым.       — Давай, проходи. Как ты? Как протез?       Она ему улыбается. Конечно улыбается. Говорят, что сокомандники часто перенимают привычки у друг друга, и становятся похожи, неуловимо, как родственники. Сейчас Сакура жуть как напоминает Сая. Та же богомерзкая полуулыбка-полупосыл нахер.       Кажется, что он где-то проебался и вот-вот огребет проблем. Но у Каваки ноль идей о том, в чем он может быть виноват. То есть, да, он перемыл косточки её мужу, но откуда она может знать?       Верно? Господи, надо было не приходить. Пришёл бы завтра, настоял бы на приеме у той девчонки.       Кабинет просторный и светлый, минимум вещей и мебели, только необходимое — кушетка, стол, шкафы со свитками и книгами. Горшок с огромным растением. Каваки идёт от двери до стола целую вечность и потеет как скотина, начиная нервничать.       Сакура жестом приглашает его сесть на стул у стола. Собирает волосы в короткий хвост, надевает очки и тянет к нему руку. Внутренне собравшись, Каваки стягивает куртку, поддергивает рукав майки до плеча и протягивает ей свою правую руку.       От протеза, который держался за счёт чакры Наруто пришлось отказаться. Не самое удобное решение, когда хозяина чакры может кто-то украсть, вырубить или попытаться убить. Хотя, если признаться, тот протез нравился ему больше. Как и чакра Наруто.       Нынешний тоже неплох, плюс это уже третья модернизация, ребята из разработок не зря едят свой рамен, совершенствуя и улучшая свои изобретения. Механическая рука работает практически без сбоев, а живых клеток становится с каждым разом больше. По крайней мере это говорит та девчонка, пора бы уже запомнить её имя.       Руку окутывает зелёная чакра Сакуры. Она изучает её внимательно, пока не трогая, лишь водит пальцами по границам свечения. Её лицо ровное и строгое. А ещё очень молодое, навскидку, она выглядит чуть старше Каваки. Печать Пятой отлично защищает её от преждевременных морщин и признаков старения. Каваки видел своих ровесников и пострашнее, словно те не спали годами, моря себя голодом и работой. Да и сам он, не сказать, что первой свежести.       Сакура перехватывает его взгляд, пока он как идиот глазеет на неё. Вскидывает бровь, дожидается, пока Каваки не бросит неловкое «извините», и фыркает.       — В целом, состояние удовлетворительное, — бросает она и, наконец, берётся за локоть, чуть выворачивая ему руку. Он терпит. — Но что с покровом и суставом? Причиняет неудобства?       Каваки морщится.       — На одном из уроков ребёнок не справился с техникой, рикошет. Никто не пострадал, только локоть. На днях было, решил подождать до приёма.       Грёбаные вундеркинды с их геккаями. Вот так живёт себе клан, с какой-нибудь стремной фамильной техникой, утерянной в годах. А потом рождается курносая мелкая и ни с хуя хреначит железом со всех мест. Как же они все тогда обосрались.       Сакура смотрит на него долгом взглядом. Наклоняет голову к плечу и сильнее выворачивает его локоть, показывая ему дырку в палец шириной. Ах ты ж блядь.       — С какой техникой? Бесшумного убийства? Каваки, — ага, а вот и «кун» куда-то пропало, — если я не ошибаюсь, ты учишь девятилеток.       Каваки становится неуютно. Как если бы вместо призыва он открыл портал к какому-нибудь ебучему богу смерти.       — Геккай. У одной девочки. Её семья считала, что ген утерян, но на уроке она похоже слишком разволновалась, схватила лишнего стресса или адреналина.       И чуть не нашпиговала их мелкими железными кольями. Никогда ещё Каваки не создавал столько клонов и с такой скоростью.       — Ничего себе, — бормочет Сакура и изучает дырку в его руке внимательнее, — действительно никто не пострадал? Что за девочка, мне нужно её увидеть.       — Никто, только я, безопасность детей на первом месте. Разве её родители не приходили? Я сказал им в тот же день обратиться к вам.       Эти сволочи клялись ему, что обратятся! Хотел бы Каваки, чтобы родители его учеников заполняли анкеты на приём куда подробнее.       Сакура коротко качает головой и лезет в дырку пальцами, её чакра просачивается внутрь как густое чужеродное нечто. У Каваки едва не встаёт дыбом шкура, ощущение не из разряда приятных. Плохим его тоже не назвать, но ему давно претит такое вмешательство в организм, но выбора особо нет.       Его вообще нет, и он просто терпит.       — Напиши мне её фамилию, я сама их вызову. Ещё не хватало, чтобы её тренировали втихую. Знаю я повернутых на техниках фанатиков.       Сакура подталкивает к нему свободной рукой пачку стикеров и ручку. Неровно, левой рукой, Каваки царапает иероглифы фамилии и толкает обратно ей. Теперь это не его проблема, и славно. Ируку только надо ещё предупредить и Абураме, чтоб вправили родителям Мицки мозги.       Чакра продолжает гореть зелёным. Скорее всего Сакура стимулирует живые клетки затянуть дыру. С самой механикой она не работает, только если не нужно проверять нервы самого Каваки, на которые она подсажена. Но если сейчас она их не трогает, значит там всё в порядке. Это хорошо. Обратная ситуация была бы болезненной.       — Кстати, — спустя какой-то промежуток сосредоточенного молчания начинает Сакура, — ты разминулся с Наруто.       Пальцы его механической руки резко сжимаются, и Каваки прошивает конвульсией. И сожалением. Если бы он шёл быстрее!       — Они с Саске ушли наверно минут двадцать назад, — заканчивает Сакура и внимательно смотрит ему в лицо, прищурившись. И здесь Учиха!       Каваки сглатывает, его взгляд бегает. Кажется, он слишком расслабился. Грандиозные проблемы дышат ему в спину. Какие они и почему — ему страшно представить. Взгляд Сакуры не сулит ничего хорошего.       — Каваки, — о боги, этот голос наверняка слышат перед смертью, — объясни мне вот что. Почему моя дочь пишет мне что-то вроде: мам, а чисто гипотетически, может ли отец состоять в тайных любовных отношениях с Седьмым? Люблю, приду на поздний ужин, — Сакура делает кавычки свободной рукой, пока второй держит его несчастный локоть в стальном капкане тонких пальцев.       Каваки видел, на что способны эти руки. Он мало и бесславно жил, и как же горько так рано умирать.       — Сакура-сан…       — Моя дочь очень последовательна, и придерживается привычек годами, и я знаю её расписание как своё, — отвлеченно продолжает Сакура, пока его локоть скрипит как ржавая вагонетка в её хватке, — и много ума не надо, чтобы вспомнить, что если вы все хотя бы в пределах деревни, то вы завтракаете вместе. Я давно знаю Боруто.       Каваки мечтает никогда не встречать Боруто и, на всякий случай, не рождаться.       — И он точно не мог сморозить такое. Остаёшься ты, маленький гаденыш, — ласковый тон её голоса замораживает его тело, и вместо бегства он сидит как прикованный к стулу, беспомощный и напуганный до внутреннего визга.       Они смотрят друг на друга, она выжидательно, а он — не смея открыть рот. Каждое неверное слово наверняка будет равняться одной сломанной кости. Или конечности, и тогда слов остаётся совсем немного.       — Мне... Мне жаль? — Тонким голосом предполагает Каваки и только чудом заставляет себя не зажмуриться и не приготовиться к океану боли.       Сакура резко выдыхает и откидывается на спинку стула. Её чакра рассеивается, и она отпускает его руку. Каваки счастлив до безумия. Он подтягивает её к себе и мимоходом ощупывает локоть — дырка затянулась, и рука как новенькая.       — Сакура-сан, правда, мне…       — Нет, нет, молчи, я ещё не передумала выкинуть тебя в окно по частям, — Каваки послушно захлопывает рот и смотрит на неё во все глаза. Сакура начинает выглядеть примерно такой же уставшей, как и её дочь. — Не могу, к сожалению, сказать, что ты первый, кто такое отколол.       Она стягивает с лица очки, вешает их за дужку на ворот белой, форменной сорочки. Трет одной рукой лицо и какое-то время поворачивается со стулом из стороны в сторону, о чем-то думая.       — В общем, Каваки-кун, во избежание тяжких телесных — выкинь эту дурь из головы, хорошо? Во-первых, мой муж — примерный семьянин. Да, он Учиха, а у них свои понятия о семье, но он верный и преданный, опять же… — она неопределённо мажет пальцами в воздухе, — О, почему я вообще должна с тобой об этом говорить, проще было бы сломать тебе ноги.       Каваки машинально поджимает ноги под стул и чуть отодвигается.       — Во-вторых… не болтай всё, что приходит в твою чудесную головку направо и налево, окей? Ты не только ставишь себя в неловкое положение, но и можешь подставить ещё кого-то.       — Что?       — Заткнись. В-третьих. Я советую тебе не крутиться сейчас вокруг Наруто. Просто не надо, ладно? Учи своих детей, завтракай с моей дочерью и её очаровательными друзьями, тренируйся, но отъебись пока от Наруто. А теперь выметайся, моё терпение не бесконечное.       Каваки случайно замечает её сжатые кулаки на столе и его сквозняком уносит из кабинета, куртка, которую он забыл на стуле, летит за ним следом и врезается ему в затылок. Дверь с грохотом за ним захлопывается, хотя он её не трогал.       Каваки стоит и дышит. Несмело и неуверенно, ему не верится, что он выжил и не в коме, принудительной.       За его спиной в кабинете что-то гремит осколками, и Каваки уносит ноги, если дали добро, пора бежать.       Он убьёт Сараду и сядет в тюрьму.