Abyss

Едва им удаётся поймать денёк, когда почти никого кроме обычных поселенцев нет в Сэнкчуари, они... Своеобразно уходят в отрыв. Большой Брат в детективной шляпе и в гарнире от дедукции не рядом, как и те, кто могли бы ему рассказать. Или же растрепать как минимум всем остальным, если уже этого не произошло. Джону Пайпер нравилась. Нагловатая, гордая и знающая толк в правде, она действительно была хорошим боевым товарищем и писакой газет. И сплетницей, к его сожалению. Ей хватило лишь пары взглядов, чтобы понять, что между экстравагантным гулем и слегка поехавшим жителем убежища что-то есть. Что-то и было. Возможно. Иногда очень сильно хотелось в это верить. До дрожи в обколотых руках и совершенно пьяных мыслей в голове. Но Джон был гулем. Очаровательным, наверняка удивительным и ни разу не тщеславным, но всё равно гулем. Порождением радиации и монстром, который в любой момент может сойти с ума и напасть на человека. Его лицом детей только пугать, а не... любить. Но как и любому человеку ему этого хотелось — любить и быть любимым. Только вот Джонатан Макдонах был чёртовым трусом, прячущим голову в песок и после посыпающий её пеплом, и подобного не заслуживал, а Джон Хэнкок... Ну... — Хей, — Джона мягко треплют за плечо, вынуждая вырваться из странных мыслей с ощущением густой воды. Мутит настолько сильно, что на секунду в голове появляется полудохлая мысль не мешать больше винт с глюконавтом. Мысль проходит тут же, как он садится, принимая из чужих рук початую бутылку водки. Одну из многих, стоящих под столом и несколькими другими — скорее всего уже пустыми — закатившимися под диван. Водка, пиво, вино, пара бутылок виски, одна разбитая бутылка бурбона и какие-то привезённые с островов коктейли из тины и ила, который Хэнкок несмотря на всю любовь к алкоголю предпочёл отпихнуть от себя подальше. Пока в мире ещё можно найти нормальные напитки он будет пить их, а не бурду отчаявшихся. Отчаявшимся он станет тогда, когда на этом низеньком столе в доме Райана кончится наркота, которой пока что была стабильная куча и в которой требовалось покопаться, чтобы найти самые качественные препараты. Экспериментировать не хотелось, хотелось отдохнуть физически, морально и ещё как-нибудь. Едва ли сейчас он мог придумать хоть пару связанных слов и выдать их в наикорректнейшей форме. Немного хотелось сдохнуть, выпить что-то кроме обжигающей ставшее чувствительным горло и перестать ощущать на себе чужой пристальный взгляд расширенных зрачков. — Выглядишь как торчок, — вяло произносит Джон, едва не проглатывая бесполезные буквы и вместо них в пару глотков проглатывая почти чистый спирт. Хочется спросить, сколько они успели выпить, но количество стекла вокруг вполне открыто сообщает, что пили они много, пили не просыхая и удивительно, как они не натворили дел. А может и натворили, кто знает. Райан в ответ дёрганно усмехается, двигаясь слишком резко для гуля с отходняком. Самого Райана трясёт отнюдь не от отходняка и даже не от ставших привычными кошмаров, а от тупости, глупости и совсем немного безбашенности. Ему не нравится винт, подташнивает от привычных Джону ментат и неприятно от мед-x. Слишком медленно и расслабленно для человека, живущего на адреналине. Сейчас адреналина настолько, что сердце подтормаживает на толчках и держится на одной молитве кому-то там на небесах и смеси водки с виски. Хочется залезть в логово супермутантов и голыми руками их разорвать, но бросать Хэнкока не хочется. Как и брать его с собой куда-то вдаль. — Братишка, ты опять мешал эту херь? — мужчина кивает, падая на диван рядом с Джоном и упираясь лбом ему в плечо. Уютно. Если исключать их маленький трип длинной в... Хороший вопрос, честно говоря, какой протяженностью. Дня, может, три-четыре. — Тебе мама не говорила, что наркотики — это плохо? — Наши с тобой матери проебали этот урок воспитания, — речь у Райана резкая и режущая, а голос едва не ломается посередине предложения. Хэнкок лишь качает головой, отчего быстро ловит предательский комок тошноты, ворочающийся то в горле, то в ссохшемся без еды и какой-либо закуски желудке, и кладёт руку на чужую грудь, прямо поверх сердца. То в ответ делает несколько порывистых и сильных ударов, по сторонним ощущениям едва не ломающих рёбра. Мешать психо с успокоином было дурной затеей. Может быть. Скорее всего. В любом случае всё в порядке, потому что в противоположном случае Джон бы обнаружил труп человека, сдохшего от передоза и сердечного приступа одновременно, а так ничего более опасного, чем по доброте душевной подойти к дикой самке когтя смерти, держа в руках её ребёнка. — Больше не пьём, — воспоминания отдают смесью страха и откровенного шока в самый низ живота, отчего желудок вновь напоминает о самых базовых потребностях любого живого существа. Еда, вода, сон и секс. Последние три потребности пока что его не интересуют. — Не пьём, не употребляем наркоту и не курим, — кивает Райан, зная, что не получится у них этого. В мире, где умереть можно каждый день, аддикции — это меньше из зол. Каннибализм и убийства слабых гораздо более страшные вещи, чем маленькие радости жизни. — Мы и так три дня бухали. Кодсворт заходил, чтобы узнать, сдохли мы тут с тобой или ещё подаём признаки жизни. — Как мило с его стороны. — А ещё он принёс нам воды, — «и забыл, что она не помогает после того, как мы бухали по-чёрному» мысленно добавляет Райан, также мысленно отмечая, что роботы-помощники наверняка не включали в себя функцию помощи хозяину при похмелье. — И запер дверь, чтобы мы не пошли искать себе что-нибудь весёлое. «Что-нибудь весёлое» в последний раз представляло собой отстрел рейдеров, обосновавшихся и укрепившихся на каком-то заводе. Едва ли тогда они рассчитывали, что однажды к ним придут полупьяные и полуукуренные гуль с человеком под слабой охраной винтокрыла. Пчела жужжала тогда где-то на периферии и для Джона была сродни белого шума, пока вокруг него медленно пролетали ленивые автоматные пули, а он сам умудрялся из дробовика попадать по прячущимся на лестничных пролётах рейдерах. На тех же лестничных пролётах тогда быстро дёргались алые отсветы, слишком яркие на блекло-сером фоне всего — Райан под привычным ему успокоином методично вырезал отбитых бандитов быстрыми и отточенными движениями маньяка и просто психа, которого в любом случае Хэнкок... уважал. Как минимум. Не уважать машину для убийств едва ли получалось при памяти, что любую битву Райан выигрывал, даже несмотря на размер и мощь оппонента. — Знаешь, — Выживший поворачивает голову, смотря расширенными зрачками серых глаз по ощущениям прямо в душу Джона, — я хочу тебя поцеловать. — Ты просто пьян, — отвечает гуль, нервно сглатывая. Хорошо, что опыт в несколько лет позволяет скрывать противную дрожь голоса в самые ответственные моменты, когда он должен быть серьёзен. — Дай мне пять минут и я протрезвею, а потом повторю это. — Ты боишься гулей, братишка, — напоминает Хэнкок. Именно эта чужая фобия и подкрепляет его мысль о том, что Райан пьян и не способен мыслить разумно. Едва ли можно разумным назвать желание поцеловать чудовище, которое полюбовно может случайно откусить ему лицо. Джон не делает радостных выводов, что его жизнь кончится в концовке «и жили они долго и счастливо» — гули обычно кончают свою привычную жизнь мигрируя по радиоактивным пустошам и пожирая всё живое на пути. Либо так, либо смерть в канаве, среди радтараканов пожирающих и так полусгнившее тело. Он видел гулей, которые ещё вчера пили в баре и играли в карты, а утром своим товарищам пытались перегрызть горло в понятном любому припадке. Или же когда какая-то наркомаша в приступе агрессии пыталась сожрать ребёнка. И с этим ничего не поделать, разве что милосердно пустить пулю в голову. — Я боюсь тех животных, в которых из-за радиации превратились люди, — парирует Райан, становясь достаточно серьёзным, чтобы говорить логичные для него вещи. — Не их рожи лица, а поведение. Вряд ли ты слышал про зловещую долину. — Звучит как крутое место, где можно эпично сдохнуть, — пожимает плечами Джон. — Я не врач и не кто-то там, так что едва ли смогу объяснить как объясняют умные люди, но если коротко, то это ощущение страха или неприязни, когда человекоподобное существо выглядит более-менее как человек, но ведёт себя иначе, — Хэнкок отчасти понимает. Один раз, когда они были... Где-то... Он уже, честно говоря, забыл, но точно помнил, что там были манекены и полностью отсутствовал хоть какой-то свет, кроме пары лучей их фонариков. И эти пластиковые статуи вызывали неприятное ощущение где-то на уровне желудка, заставляя постоянно бросать взгляд на пустые лица. Просто так. Может, это норма для всех людей. — А ты, между прочим, ведёшь себя достаточно человечно, чтобы хотеть тебя поцеловать. — Я... — Райан усаживается поудобнее прямо на пол перед Хэнкоком, отчего гуль съёживается в плечах, неприятно сутулясь. — Если ты думаешь, что я слепой, — перебивает Выживший, — то ты ошибаешься. Я хочу тебя поцеловать. — Я гуль. — Вижу. — Если бы ты видел чутка получше, то понял бы, что это плохая идея. Райан открывает рот, закрывает, облизывает сухие губы, а затем опускает глаза и тихо говорит: — Если так, то сразу скажи мне, что я тебе неприятен. Потому что ты как раз таки мне очень нравишься. Гуль ты, человек, синт или любая какая-нибудь страхолюдина этого века. Ты зацепил меня ещё тогда, когда захотел путешествовать со мной. Без цели, мечты или задачи — просто так. Ты не просил от меня ничего странного и не кривился, когда я делал что-то странное для некоторых, ты просто... Был. Рядом со мной. Прикрывал мою спину и я был готов прикрыть твою не потому, что ты мэр Добрососедства, а потому что ты просто хороший человек, который не может смотреть на ту хуйню, которую творят некоторые, и который не может пройти мимо нуждающегося. Ты готов отстаивать чужие интересы не просто словами, что меня просто бесит периодически в минитменах, а делом; пушкой у виска ублюдка, возомнившего себя царём и богом этого дрянного мирка. Ещё до нашей встречи я слышал истории, и думал что ты какой-нибудь наркозависимый король-зомби, окруженный торчками, которые плевать хотели на хоть какие-то законы и творили хаос в непонятной мне тогда захолустной дыре вокруг капитолия... А ты... удивительный. Он ненадолго останавливается, переводя дыхание и пытаясь сформулировать слова в более понятные предложения для него самого. — Ты своеобразный, ты заботливый и пусть иногда ты бываешь таким идиотом, что я начинаю понимать Ника, но... — Райан слабо улыбается, глядя прямо в чужие широко раскрытые глаза. — Я люблю тебя. — Я тоже люблю тебя, — признаётся на выдохе Джон, сжимая в пальцах сюртук. Камень в груди неприятно трескается и крошится — неудобные слова, но других он попросту не находит. К тому же это не тот диалог, к которому располагает похмелье. — Но я не хочу, чтобы каждый раз ты просыпался в постели и видел эту рожу, — испещрённые шрамами пальцы касаются схожей по текстуре кожи щеки. Джонатан умер и после его смерти Хэнкок не мог смотреть в зеркало по другой причине. Может из-за всё той же трусости. — Я взрослый мужик, Джон. Я сам решу с кем мне спать и кого мне любить. И я люблю тебя. Таким, какой ты есть. И готов набить рожу любому, кто скажет что-то по этому поводу. — Даже если это будет Пайпер? — последний туз в рукаве, который попросту падает в никуда. Райан ценит своих соратников и уважает их мнение, и едва ли у большинства из них будет хорошее отношение к подобному и оно не будет звучать как «Господи, это отвратительно!» с обязательным позеленением лица и порывами блевануть. — Или та ходячая хмурая железка? — Пайпер уже несколько месяцев как думает, что мы занимаемся страстным сексом, пока её нет рядом, а с Дансом я могу поговорить. Он ведь солдат, так что думаю, что у него успешно получится пережить сломанный нос. И пару рёбер. И ещё что-нибудь, что я придумаю по ходу разговора, — буднично произносит Выживший, поглаживая чужое колено. — Престон примет любое моё решение, Кюри верит в любовь, Кейт откровенно похуй... Думаю, всё будет хорошо. Если именно это тебя беспокоит. — Меня, — голос неожиданно ломается, и Хэнкок на секунду прекращает говорить, чем привлекает усиленное внимание, — беспокоит то, что среди всех этих гладкокожих людей ты выбрал погрызенного радтараканами. — Это потому что, — Райан улыбается, а после выдыхает остаток фразы в пойманную ладонь, щекоча дыханием едва чувствительную кожу, — я грёбанный извращенец у которого встаёт на крайне сексуальные ходячие трупы. Такой ответ тебя устроит? Джон усмехается, позволяя последним барьерам пасть к чертям собачьим. Плевать. Совершенно похуй, поебать что будет дальше и будет ли всё так, как было раньше. Хотя, нет. Как раньше больше не будет. Будет иначе. И Хэнкоку хочется верить, что «иначе» будет ощущаться как «лучше». — Похоже, все те рассказы про карму — это полная херь. Такому как я не должно так везти. — Карма действительно полная херь. Мне пришлось прождать в холодильнике почти двести пятьдесят лет, чтобы встретить тебя. — Ох, блядь, ты старше меня в двенадцать раз. — А теперь я повторю свой вопрос, — пропускает намёк на свою древность Райан. — Могу я тебя поцеловать? — Да, — кивает Джон, облизывая губы. — Да, можешь. От прикосновения чужих ладоней к лицу Хэнкок вздрагивает, не привыкший к подобному. Райан не торопится, ласково поглаживает шершавую кожу и долго смотрит глаза в глаза, проваливаясь в чёрные омуты с едва различимым зрачком. Бездна, в которую он смотрел столь долго, что она начала смотреть в него. Отвернуться от темноты чужих глаз приходится ради выполнения своей маленькой эгоистичной прихоти, следуя воле которой он мягко прижимается губами к чужим, привыкая к странному по ощущениям контакту. Не мерзко и не гадко, немного шершаво, но не более того. Тем более не тогда, когда Выжившего обнимают за плечи, издавая полузадушенный звук, позволяющий зайти чуть дальше целомудренного чмока в губы. Более грубый поцелуй вынуждает двигаться, чтобы сесть на диван, а не свалить Джона на неудобный пол со стеклом на нём. Попытки гуля вести умиляют своей уверенностью и осторожным прикусыванием и так искусанных губ с резкими движениями языка, на которые Райан отзывается довольным стоном, смешанным с почти удачной попыткой сделать вдох через нос, лишь бы не отрываться от поцелуя ради такой второплановой вещи как кислород. Прервать поцелуй ради дыхания приходится, вынуждая целоваться резко и коротко, ловя чужое дыхание и короткие стоны, один — или два, или все — из которых заканчивается горячей волной возбуждения, ударяющей в пах и в голову. Это не вино, это гораздо хуже и лучше одновременно. Никакой алкоголь или наркотик до такого не доводит, это наихудшая аддикция, которую приходится принять. И никто из них не против. По крайней мере точно не Райан, ощущающий вес чужого тела на коленях и шершавые ладони на шее и плечах. — О, мистер Валентайн, вы вернулись, — приветствует Кодсворт, замечая шагающего по главной улице детектива. Вместе с роботом его замечает и Пайпер, попивающая колу и изредка нажимающая на кнопки пишущей машинки. Привычные медленные щелчки для новой статьи, которую она потом отправит в Даймонд-Сити вместе с караваном. — Здравствуй, Кодсворт, — кивает Ник сначала роботу, — Пайпер, — а затем и девушке, приветственно поднявшей в честь его присутствия стеклянную бутылку. — А где Райан и Джон? — Сэр и мистер Хэнкок были слегка... заняты, пока вы отсутствовали, — честно отвечает Кодсворт. — Распивали алкогольные напитки и употребляли запрещенные вещества, если быть точнее. Валентайн мысленно закатывает глаза. Примерно этого он и ожидал. — К тому же, я должен вам пятьдесят крышек, — добавляет робот-помощник, двигая манипуляторами в странной попытке на сцепленные ладони. Ник сначала не понимает, почему, но спустя пару секунд до его процессора доходит сама причина подобного обогащения. Они поспорили. И, судя по всему, он выиграл. — Неужели они..? — Ага, — кивает Пайпер с улыбкой журналиста, нашедшего интригующую информацию для репортажа. — А я вам говорила. — Поверю в это только тогда, когда кто-то из них в этом признается, — отвечает Ник, поправляя пальто. Он верит Пайпер, но прыгать от радости из-за такой "сенсации" он не собирается. Да и не является это уж чем-то выходящим вон. Валентайн ведь детектив и не понять чужие взгляды он не мог. Как и Пайпер, но с ней сыграла злую шутку её любознательность и дотошность. А ещё фантазия. — Я предполагаю, что они уже проходят стадию прелюдии, — тихо добавляет прошедшая мимо Кюри, от своих же слов покрывшаяся лёгким румянцем. — Очень удивительные отношения. — Настолько удивительные, что нам придётся связать Данса, чтобы он не натворил дел. Кто-то против? В ответ Нику раздаётся молчание. Неудивительное, честно говоря, молчание.