Ренессанс наших звёзд

Четыре года за одним и тем же баром, в одних и тех же четырёх стенах, в одном и том же городе пролетают незаметно. Каким бы огромным ни казался Тэгу, однажды он становится невероятно тесным, но Рейвен стискивает зубы, несмотря на приевшуюся рутину, и продолжает делать то, что должен. Должен выходить раз за разом на многочасовую смену, платить за жильё, аренда за которое без конца растёт, должен оплачивать лечение младшей сестры, а с её выпиской искать новую квартиру, более просторную и комфортную. Там, где Мэй сможет почувствовать себя как дома, хотя она давно забыла, что же такое дом, если не обугленные руины с придавленной горой трупов.        Резкий запах алкоголя, под которым Ёнджо регулярно прятал своих демонов, не удалось скрыть от безупречного нюха Мэй. Возникало даже такое ощущение, будто у неё обострились все органы чувств за время пребывания в светлой больничной палате.        — Оппа, ты опять выпил? — дрожащим голосом спросила малышка, обнимая брата на утро после возвращения из клуба.        «Малышкой» Мэй оставалась лишь для Рейвена — недавно ей исполнилось девятнадцать, она стала совсем взрослой, но для него она всегда будет маленькой младшей сестрёнкой. «Ему тоже было девятнадцать», — горько подумал он, вспоминая в её день рождения единственного в своей жизни человека, подарившего когда-то самую нежную и самую болезненную любовь. Ёнджо никогда не забывал Ё Хвануна, а вот в качестве его памяти оставалось бесконечно сомневаться. Пляшет себе в Сеуле на сцене, куда смотался в том злосчастном и нереально далёком октябре, выкладывает в соцсетях посты, где веселится на репетициях и тусовках с кучей друзей, в окружении красивых идеальных людей, такой же идеальный и красивый, и точно уже ничего не вспоминает. Четыре года — море. Бескрайнее, как сам океан, глубокое, как Марианская впадина. Тёмное, какими выглядят свежие татуировки на теле Кима.        Кажется, он никогда не перестанет забиваться, пока не покроет всю кожу чёрными чернилами. Кажется, когда-то сквозь них наконец пробьются перья, пронзят всё и затмят разросшейся беспощадным временем тьмой. Они не дадут взлететь, подразнят их владельца таким ненужным подарком, поглотят и заменят собою.        Кажется, это было вчера — любимый Хванун, его милый мальчик, сообщает, что наконец нашёл отличную работу в лучшей труппе Тэгу, уходит из «Flame», дорогого клуба, где проработал вместе с Ёнджо за одним баром несколько недель, а осенью уходит от него насовсем. Кажется, их последний разговор, последняя ссора были вчера. Кажется, он вчера изнасиловал свою первую настоящую любовь, забывшись в охвативших его разум и сердце ненависти, ярости и всём, что поглощало душу со дня непреднамеренного убийства десятков людей. Кажется, Киму вчера было восемнадцать, он плохо затушил сигарету на крыше собственного дома, что привело к роковому пожару, погубило родителей и чуть не сломало судьбу малышки Мэй.        До сих пор неизвестно, правда ли тот окурок привёл к трагедии, но Рейвену было то ли удобно так думать, то ли у него просто не было выбора мыслить иначе. Он был непоколебимо уверен в своей вине, нёс её круглосуточно, топил в спиртном, пахал как проклятый, заботился о сестре, трахал случайных парней так неистово, словно пытался прорваться через их тела в сладкое беспамятство и бессилие. Отвечал холодным молчанием на вопросы о том, почему не останется на ночь.        Да потому, что никого рядом с собой видеть не хочется. Даже себя.        Ёнджо больше никого не насиловал, ни до, ни после Хвануна, это был всего один раз, одна ошибка, но так же, как и в случае с пожаром, она имела смертельно высокую цену. Смерть того, что нужно было беречь всеми силами, а не втаптывать в землю, наплевав на обретённое счастье. Можно было найти компромисс, сохранить отношения, пускай на грёбанном расстоянии, можно было сделать много чего.        Сегодня Киму дозволялось лишь зависать периодически в профиле Ё, смотреть на его видео, фото, его губы, пальцы, шею, ноги, на все недосягаемые части тела. Затем гасить наваждение на дне бутылки, засыпать крепким сном и потом врать себе: «Это ничего не значит». Представлять ночью на месте очередного юноши Хвануна, слышать чужие стоны, не узнавать в них его тембр, прощаться, как только всё закончится. Врать Мэй, почему снова напился, врать, что больше такого не будет, врать, почему Хванун больше не общается с ними.        Рейвен ненавидел себя, Ё Хвануна, каждого «не того» парня, «Flame», Тэгу, Сеул, весь мир до треска в костях. Мечтал, как снова притронется к сигарете, выронит и сожжёт его, как ярко он воспылает. Мечтал, потому что никогда этого не сделает, ведь в этом же поганом мире была Мэй. Ёнджо продолжал жить, существовать ради младшей сестры, привык, иного расклада не представлял и не желал знать.        В один ужасный день она добила брата неожиданным заявлением:        — Я хочу поступать в Сеул.        — Нет, — отрезал Ёнджо и покачал головой как заевший болванчик. — Нет, мы туда не поедем. Мэй, ты хоть понимаешь, что такое Сеул? Как там трудно жить, как дорого, как тяжело там пробиваться? Кому мы там нужны? Кому? — разразился Рейвен, обратив все нарисованные крылья до единого в ножи. — Думаешь, мне так просто будет найти там работу, оплачивать жильё, твою учёбу? Или ты рассчитываешь поступить на бюджет, хотя еле получила среднее образование благодаря мне?        Тон голоса стремительно повышался, звенел в ушах, не привыкших к крикам. Брат вообще никогда не кричал на Мэй, не кричал и после оглушительных смен в клубе. С сестрой он говорил так ласково и осторожно, но только не сейчас. Она сказала то, что он больше всего боялся услышать, боялся до зачастивших кошмаров с ужасающими мыслями о скоропостижном будущем. Да, Мэй поправилась, Мэй снова ходила, Мэй смеялась и радовалась каждому дню, однако ей исполнилось девятнадцать. Часы безжалостно бежали, а Мэй однажды придётся покинуть свитое из праха и пепла гнездо, Мэй придётся начать самостоятельную жизнь, а для этого ей понадобится хорошее образование. И где его получить, как не в Сеуле, действительно?        — Я всего лишь хочу перестать быть для тебя обузой, — через слёзы сказала Мэй. «Нет, боже, она не должна плакать», — сокрушённо пронеслось в голове старшего брата. — Ты столько всего для меня делал все эти годы… Я хочу, чтобы ты жил для себя, а не меня. Пожалуйста, дай мне шанс.        Ёнджо обнял сестру за трясущиеся плечи, бережно погладил по спине, переломанной из-за него в нескольких местах в прошлом.        — Ты не обуза, — выдохнул он. — Ладно, я попробую… Я найду работу, и мы сразу переедем. Поступишь, куда захочешь.        — Правда? — с улыбкой спросила Мэй, подняв счастливые глаза со слипшимися мокрыми ресницами.        — Обещаю.        Никакой фантазии Киму бы не хватило, чтобы осознать, какой приговор он подписал себе в тот день. И всё же радость и покой единственного близкого и родного человека цены не имели.