Teen idle

Чонвон чувствует себя преступником, который планирует совершить ограбление века и не оказаться замеченным. Ключ входит в замок с первого раза, невзирая на немного трясущиеся от волнения руки, потому что страшно приглашать к себе того, кого родители не станут жаловать. Будь они постарше, многое бы изменилось — возраст в данном случае играет существенную роль. Дома ожидаемо тихо. Бабушка и дедушка не предупреждали, что собирались забрать брата пораньше и прийти вместе с ним — значит, одни. Чонвон не стыдится своего дома, ведь считает его очень уютным и на уровне, но старший и сам «другого уровня». — Мило, — заключает Чонсон, снимая обувь в прихожей. — Почему-то именно так я себе и представлял. — В каком смысле? — В хорошем. Чонвон не стремился оставаться наедине лишь потому, что раздумывал над тем, чтобы зайти чуть дальше. Не исключено, что весьма опрометчиво торопить события и быстро соглашаться на близость. Но только по-другому не получается, когда вероятный отъезд дышит в затылок (блядские кошмары, чтоб их), сомнения буквально сгрызают по кусочку изнутри (ведь всё могло также внезапно оборваться, как и началось), а временами накатывающее то ли предчувствие, то ли будущая истерика из-за постоянного страха статься замеченными не даёт уснуть. У Чонвона два состояния перед сном: думать о хорошем, думать о плохом. Чонсон не настаивает, утверждая, что к первому сексу необходимо подходить ответственно. Если он и подталкивает, то мягко и без умелых манипуляций, благодаря которым партнёр ощущает себя обязанным. — Пойдём ко мне в комнату? Нечитаемый взгляд. На самом деле, если быть честным, Чонвон не желает знать, сколько парней у него было. Джей умеет вызывать у людей эмоции — положительные и не очень, — поэтому сказать наверняка трудно. Так или иначе, это абсолютно не имеет значения на сегодняшний день. Кровать уже чонсоновой, но не менее удобная. Чонвон привычно седлает его бёдра и крепко целует, прежде чем позволить снять с себя толстовку. Под горячими ладонями всё тело будто бы покрывается ожогами, а мелкая дрожь проходится вдоль позвоночника, распространяясь по каждой клеточке. — Ты уверен, что хочешь?.. — Из-за твоих вопросов, — Ян глубоко дышит и творит совершенно безумное — оставляет алеющее пятно на шее старшего, чтобы пометить его. — Я начинаю подозревать, что не хочешь ты. Его выражение лица в данный момент непередаваемо. Чонсон шёпотом матерится и неуклюже разворачивается, чтобы завалить Чонвона на постель и оказаться над ним. Наблюдать, как Джей раздевается, откидывая куда-то в сторону свою безразмерную красную футболку и избавляясь от джинсов, невероятно волнительно. Младший закусывает нижнюю губу и жадно разглядывает подтянутое тело — оттенок кожи восхитительный. Не раз Чонвон думал, как хорош может быть секс, когда двое влюблены. Не какая-то глупость в попытках унять бушующие гормоны, а по-настоящему — с чувствами. И пусть это происходит слишком неожиданно для жалкого (почти) месяца отношений, а в голове мысли лишь о том, насколько со стороны это способно показаться безумным. Но если есть возможность встречаться сейчас, они её используют. — Ты никогда не говорил, почему я тебе нравлюсь, — замечает Чонсон совсем некстати, когда стягивает с Чонвона оставшуюся одежду. — Не то чтобы я настаивал, но… Мне надо знать, что быть уверенным. Уверенным в чём? Что Чонвон искренен и не пытается использовать его в корыстных целях? Взять за руку и потянуть на себя, широко расставив ноги, — ответ. Чонвон не имеет ужасной привычки использовать людей и быть двуличным, преследуя личные интересы. Куда больше волновала справедливость и откровенность, которая не равносильна грубости или оскорблению достоинства человека. Он априори не умел делать то, что умели папа и мама, хотя и не считал то минусом. Чонсон нравится просто потому что — как первоначальное. А дальше идут естественные перечисления: внешность, харизма, характер и стиль. Процесс влюблённости был запущен, несмотря на очевидные противоречия. Они не начинали даже с ненависти, которая, как известно, порой перерастает в любовь, но… От слова «любовь» становится не по себе. Чонвон нечаянно прикусывает язык старшего и едва не задыхается от смутного осознания: «Ситуация перестала быть подконтрольной». Говорят, что человек по своей природе эгоист с основой на инстинктах, а исключения в виде переступания через собственно «я» и отчасти самопожертвование во имя другого означают неравнодушие. И Чонсон — как с ужасом легко признаться самому себе — относится к кругу лиц, ради блага коих не стыдно и наплевать на эго. — За всё, — сглатывает вязкую слюну и оставляет поцелуй на переносице — хмуриться ему не идёт. — Ты мне нравишься за всё. Пак подтягивает ближе и буквально вжимается всем телом — пальцы с силой впиваются в бёдра. Чонвон раскрывает рот в немом стоне и жадно смотрит вниз, потому что это самое развратное, что можно увидеть. И Чонсон словно решает добить, когда запускает руку между ними и обхватывает возбуждённый член младшего. О себе не беспокоится; и где его эгоизм? В комнате становится до ужаса душно, противные капли пота заставляют чувствовать себя липким и грязным. Чонвон до боли зажмуривается и вновь распахивает веки, наблюдая, как ласково большой палец оглаживает головку. Дальше — ритмичные движения ладонью — мини-смерть. У старшего крепко стоит и, если честно, в голове проносятся абсолютно безумные мысли о том, каково отсасывать ему, сидя на коленях; каково чувствовать его внутри себя. Чонвон был убеждён, что лишится девственности непременно с милой девушкой, потому что так было заложено. Словно кто-то ещё очень давно вскрыл черепную коробку и положил туда чьи-то устои, практически обрёк на видение мира чужими глазами. Кто знает, как долго бы это продолжалось, если бы не череда событий, начавшихся с жалкой «украденной» салфетки? — Тебе хорошо? — хрипло спрашивает он и сжимает член сильнее, потираясь собственным о чонвоново бедро, и шумно выдыхает. — Ты должен говорить со мной, Чонвон-а… Потому что я понятия не имею, как делать правильно. Что? Чонвон выгибается в спине, когда это происходит снова, и бездумно толкается навстречу. Никогда бы не поверил, что, казалось бы, от обычного трения может быть так крышесносно. Брошенная Чонсоном фраза вместе с пульсом набатом стучит в висках, и напряжение лопается как мыльный пузырь — наступает звенящая пустота. Тело становится вмиг ватным, словно и не было его вовсе — исключительно душа. Кто первым пришёл к разрядке — Чонвон не ответит ни за что. Очень сложно думать, когда твой мозг оказывается превращённым в кашу. Ещё труднее, когда на тебя заваливается человек как минимум в шестьдесят килограммов (Джей высокий и подкаченный — очевидно же). Чонвона мало заботит в сию секунду, что старший вытирает ладонь о плед, а следы близости убирает первой попавшейся вещью — футболкой. В комнате жарко, но нет сил на то, чтобы встать с кровати и открыть окно. — Ты сказал, что не знаешь… — голос под конец срывается. — Что понятия не имеешь, «как делать это правильно». Что ты имел в виду? — Секс. Не верится. Вообще никак. Парни, как он, априори не могут до семнадцати оставаться девственниками. Чонвон переворачивается на бок таким образом, чтобы лежать лицом к Джею. Пак пустым взглядом смотрит в потолок и сглатывает, вероятно, в попытках переварить случившееся. После всего непривычно понимать, что последняя грань пройдена. Да, полноценным сексом едва ли можно назвать, однако. — Обманываешь меня? Косится, лениво выгибая бровь. — Обманываю? Ты был первым, кому я признался и с кем захотел вступить в отношения. Моя мать, знаешь, — дыхание сбивается. И пусть Чонсон пытается говорить весело, будто бы играючи, правду не утаить. Чонвон научился распознавать её на интуитивном уровне. — Она повернута на всей ванильной чепухе… И она однажды сказала мне, что я сразу пойму, что встретил ту самую. Вряд ли maman подозревала, что все девушки могли смело идти мимо, но это оно. Я точно знаю, Чонвон, что между нами ванильная фигня, которая мне нравится. Доля правды (причём весомая) есть — отрицать бесполезно. Получилось как-то спонтанно, отчасти по-подростковому банально и совсем уж глупо, учитывая рукоприкладство со стороны Яна. И всё-таки нутро греет сухая реальность, где особенный человек лежит рядом и одним своим существованием делает жизнь ярче. Чертовски странно. — Да? Ну, мне тоже нравится, — и прижимается щекой к груди Чонсона.

***

Время пролетает быстро, и Чонвон вздрагивает от неожиданности, когда раздаётся трель звонка. Нервно поглядывает на часы — без пяти минут пять — и просит старшего остаться на диване в окружении учебников и тетрадей по английскому. Каждый шаг, приближающий к прихожей, мучителен. Чонвон приподнимается на цыпочки — вздох облегчения срывается с губ не случайно. Какое счастье, что всего лишь бабушка и младший брат. Видимо, непредвиденные обстоятельства, из-за которых Чондэ не смогла забрать мама из детского сада. — Привет, — машинально протягивает ладонь, чтобы потрепать брата по волосам, и обращается к бабуле. — Почему не позвонила? Я тогда забрал бы его сразу после школы, а не ты. — Ничего, ничего… Учись и не беспокойся ни о чём Чонвон-а, — улыбкой проговаривает пожилая женщина. — Сейчас я вам заодно и поесть приготовлю. Родители придут голодные. А ты пока занимайся уроками, Чондэ включи какой-нибудь мультфильм хороший. Мама и папа заботились о своих пожилых родственниках, но их забота не отменяла того факта, что преобладало чистое потребительство. Дашь на дашь или, вернее будет сказать, искусное психологическое давление. Бабушке (ей важнее всего, нежели деду) необходимо чувствовать собственную значимость и порой делать то, о чём её не просят. У родителей методом от противного — не обращают внимания на откровенное вмешательство в семью, зато всячески подбивают пожилых людей также продать свой дом. Чтобы всем вместе уехать в наверняка тесную, совсем небольшую квартирку, но зато в столице, тем самым утерев нос непонятно кому. «Семья Ян переехала в Сеул и теперь живет там», — звучит лучше, нежели «купили дом побольше в Сунэ». Как будто это так важно, в самом-то деле. Понятия не имеет, как предупредить бабулю, что дома не один. Она, кажется, совершенно не замечает чужие кроссовки в углу и висящую на крючке ветровку. Но проблема решается сама по себе, стоит увидеть, как на лице женщины сначала читается удивление, а затем её губы расплываются в улыбку. Очевидно, что позади Чонсон. — Здравствуйте, госпожа. Краем глаза Чонвон замечает их отражения в зеркале. И снова различия — стиль в одежде, телосложение и цвет волос, но нет ничего более гармоничного. Пак представляется корейским именем и заученными фразами рассказывает, что они друг другу помогают в учёбе и «мне уже пора домой». Ему невдомёк, что дочь этой женщины неоднократно обсуждала его мать. На секунду становится почему-то совестно. Чонвон обхватывает старшего за запястье, пока бабушка и брат уходят на кухню, чтобы Чондэ смог нормально покушать, и впервые, быть может, за всю жизнь ощущает премерзкое чувство вины не за себя. За то, чего не совершал. Но это же его мать и отец почему-то настроены чересчур категорично, безапелляционно не признают многие обеспеченные семьи, включая чонсонову. Джей одними губами спрашивает, всё ли в порядке. Чонвон не знает, что должен отвечать, поэтому скупо улыбается. Чтобы не возникло недопонимания или данная реакция не заставила засомневаться, взаправду ли ничего такого не произошло, был обязан проводить гостя хотя бы до остановки. И пусть кажется, что на подобных мелочах не нужно зацикливаться, легче не становится. Не пытаясь выглядеть негостеприимным или пристыженным, Чонвон переминается с ноги на ногу, дожидаясь, пока он оденется. Мысленно корить себя, что не предусмотрел всё и не позвонил ради успокоения взрослым, чтобы остаться уверенным, что никто не помешал бы? — тысячу раз «да». Не закатят истерику, если увидят Пака рядом, но наедине с вероятностью в девяносто девять и девять состоится серьёзный разговор. Не на повышенных тонах, а как приговор: «Я против того, чтобы ты водил дружбу с богатенькими детишками, незнающими манер и смотрящими на всех свысока. Пожалуйста, запомни, что мы тебе сказали». — У тебя классный брат, — говорит Чонсон и игриво пихает в плечо. Его настроение даже лучше, чем было до долгожданной близости (впрочем, неудивительно). — Вы совсем не похожи внешне, но всё равно прикольно. — Любишь детей? — М-м, — неопределённо качает головой Чонсон. — У меня нет никого, но я думаю, что это круто. И я не исключаю в будущем того, что захочу завести ребёнка. Типа, знаешь, если я гей, почему я не могу хотеть того же, что и остальные? Как там шутят: «У меня есть папа и есть папуля»?.. — Теперь я знаю о тебе бо-о-ольше, — весело протягивает Ян и еле сдерживается, чтобы не захохотать в голос. То, каким тоном он говорил, было непередаваемо смешно. — Ты и так знаешь обо мне больше, чем кто-либо. Можно ли влюбиться сильнее оттого, что твой парень предельно честен? — да. Порой одолевают мысли, согласно которым Чонсон сумеет однажды признаться и родне, что его не привлекают девушки. Он рассказал лучшему другу много лет назад — что мешает, при его-то характере, ошарашить родителей подобной новостью? Хисын молчит. Сперва ждал, что товарищ начнёт разговор об их отношениях первым, но Ли слишком воспитанный и ценящий личное пространство, куда предпочитает не лезть. И Чонвон дал себе обещание, что в течение недели наберётся смелости и выложит как на духу правду, ведь молчать невыносимо. В метрах пятидесяти находится остановка. Людей довольно много — значит, шансы сесть вскоре на нужный автобус возрастают. Но Чонвон всё ещё считает, что старшему необходимо пользоваться услугами водителя, так как его дом буквально на другом конце Сунэ. — У нас будет игра через три недели, — внезапно меняет тему Чонсон и «нечаянно» касается тыльной стороны ладони. — Поедем в Хапчхон. Учитель сказал, что все желающие могут поехать, чтобы поддержать нас. Ты же со мной? — Да, конечно. Улыбается.

***

— Джей Пак?! Чонвон стыдливо зажмуривается, потому что на вскрик Субина оборачиваются несколько посетителей маленькой кафешки неподалёку от парка, где обычно устраивают дискотеку. Здесь были дорогие блюда, зато приемлемые в цене коктейли и свежеиспеченные булочки. Доверие — важное правило дружбы. Чонвон не уставал держать в памяти факт того, что они всегда делились сокровенным и не имели привычки хранить тайны, не касающиеся семьи. То, что происходит дома (и не заслуживает особого обсуждения ввиду множества причин), являлось исключением. Поэтому, наверное, сделал столь отчаянный шаг. Настоящие друзья не бросят в беде? Признание одновременно считается отличной проверкой на искренность и практические братские узы. Да, не дружили чуть ли не с самого рождения, однако годы — отнюдь не показатель. Можно десятилетиями поддерживать суррогат преданности, а можно обрести родственную душу буквально за жалкий месяц. Как Чонсон, но он — иное. — Эм… — старшему не хватает слов — и это нормально. — Типа, я действительно заметил, как вы иногда смотрели друг на друга... И от Сукхи узнал, что в автобусе вы почти всегда сидите вместе, но я был уверен, что вас связывает только репетиторство. Ну, он ведь в Америке жил, а ты совершенствуешь английский… Субин опускает глаза на свои пальцы и кажется по-настоящему ошарашенным. Хисын с нечитаемым выражением лица пьёт апельсиновый сок и медленно пережёвывает купленный в магазинчике за углом солёный арахис. Его успокаивающая ладонь, что лежит на плече Чхве, выступает в роли помощника. Спасибо ему огромное за всё — советы, поддержку и смиренное принятие. Нет ни одного человека в мире, который своим молчанием сумел бы сделать столько полезного, что читаешь между строк. — Я не осуждаю или типа того, бро. Клянусь, я нормально отношусь к такому — просто надо привыкнуть. Но вы же совсем разные! — полушёпотом, подаваясь вперёд и словно указывая на очевидное. — Ты уверен, что он тебе подходит? Я знаю тебя — ты ответственно относишься ко всему, а по поводу него я не уверен. И что с вами будет, когда Пак вернётся в старую школу? Сейчас вы видитесь часто, а потом? Или «когда я уеду». «Потом» — не менее зыбкое.