челлендж

— … кажется, тебе уже не интересна дорама, хисын~а? вечер субботы. завтра у хисына будет заслуженный выходной, а у джея выходные — каждый день, так что они могут не спать допоздна и делать все, что только душа пожелает. они лежат на одной кровати — почему-то это всегда именно кровать хисына, так исторически сложилось — и смотрят какую-то жутко романтическую дораму. вокруг них — гора вредной еды: и конфеты, и печенья, и мармеладки, и чипсы, и все на свете — разве что без алкоголя они обходятся. джей счастлив, что хисыну не запрещают есть вредное: одному бы ему этим заниматься совесть не позволила, но без регулярной дозы чипсов с солью и перцем [да, он эстет, и что вы сделаете?] прожить тяжко. бросает из стороны в сторону, понимаете: вчера — ужин в самом дорогом ресторане монте-карло, а сегодня… вот что. джей лежит в футболке хисына — в последние дни уже перестал спрашивать его разрешения и просто залазил в шкаф, выбирая ту самую единственную, к которой душа просится. сегодня — серая такая, будто бы потертая — и она, хоть и постиранная, даже с кондиционером, тоже пахнет хисыном. он моется его гелем для душа и шампунем, он, лежа на его постели, ощущает себя чуть ли не им. ему нравится, что он утопает в запахе хисына; он немного завидует джейку, потому что тот живет так уже несколько лет и не ценит того, что имеет, и не хочет, чтобы это время — только их вдвоем — заканчивалось. хисын не пахнет джеем — но это не мешает джею чувствовать чувства все сильнее с каждым новым поцелуем хисына. сначала это было раз в сцену. потом стало повторяться за сцену несколько раз, теперь — поцелуев начало становиться даже больше, чем реплик персонажей. сначала хисын просто лежал рядом, потом стал обнимать джея за талию, а теперь — липнет как только может: иногда даже настолько наглеет, что умудряется залазить джею под футболку! джей смеется и целует в макушку хисына, уютно утыкающегося в его шею, щекочет его по спине и ловит себя на мысли, что потерял ход повествования в дораме. жалеет ли он? да не особо. у него есть дела поважнее душевных метаний главного героя и ревности его подружки. — неправда, чонсон~а, — смущенно смеется хисын, немного отстраняясь и сосредоточенно вглядываясь в экран ноутбука — будто бы внимательность сейчас поможет ему восстановить в памяти те пять минут, которые он не посмотрел. — мне она очень! интересна. поэтому мы внимательно ее смотрим. помнишь, мы договорились посмотреть ее всю за выходные? — вот это у нас, конечно, наполеоновские с тобой планы, хисын~а… думаешь, справимся? — ага. определенно, — слова хисына противоречат действиям: говоря это, он только сильнее прилипает к джею. а вот когда очередной поцелуй заканчивается тем, что хисын прикусывает губу джея, не желая отпускать — тогда тот понимает, что дела совсем плохи. — ну и что мне с тобой делать, хисын~а? — джей отставляет ноутбук на тумбочку — выключая, естественно, дораму — и обхватывает талию хисына обеими руками, чтобы прижать его к себе. нет, не так — прижать его к себе. — л-лю…бить, наверное? — голос хисына дрожит, и джей не может не улыбнуться — неужели он правда так чувствует? — есть одна огро-о-омная проблема, хисын~а… — тянет джей, будто бы пытаясь подразнить его. — я пока не могу тебя полюбить настолько сильно, насколько тебе хочется? у меня нет необходимого инвентаря. вот когда будет… — ну… вообще-то… он есть. открой нижнюю полку тумбочки? джея не нужно просить дважды: выпутавшись из объятий, он поворачивается на другой бок и лезет в тумбочку хисына. среди косметики, каких-то странных фехтовальных штучек и сломанных зарядок для телефонов он находит то, что искал: полупустую коробочку с презервативами [морщится, думая о том, что он ее использовал, пока мутил с чон ходжуном] и баночку смазки- — со вкусом смазки? — удивленно-недовольно практически ноет джей, откручивая крышечку и убеждаясь в том, что его предположение верно. — ну не-е-ет, ну это же скучно… — ну… у меня другой нет… — хисын, кажется, раздосадован: хотел порадовать любимого — а тут ему инвентарь не понравился… — но если ты не хочешь такую, то можем поискать что-нибудь другое? — давай поищем, да! как насчет чего-нибудь с мятой? — да, как уже можно было догадаться, джей любит повеселее — хисыну стоит привыкнуть. — м-м-м… можно попробовать, если обещаешь меня много целовать, — хисын шантажирует — но джею по вкусу такой шантаж. — договорились. мята с чем? — с малиной? только где мы ее возьмем-то? на территории магазинов не наблюдается, а пока мы выедем в город, уже пройдет вечность, а я- — о-о-о, нет, я не заставлю тебя так долго ждать, — джей, улыбаясь, оглаживает бедро хисына, чем заставляет его прерывисто вздохнуть. кто же знал, что так приятно доводить его до такого состояния? — есть у меня один человек, который может привезти весь необходимый инвентарь… он у меня в долгу, так что не откажет. — а это… кто?.. — полуговорит-полушепчет хисын, чувствуя прикосновения джея на своих бедрах, потом на своем животе, потом- — а вот такое тебе знать не обязательно, — усмехается джей и запускает руку в боксеры хисына. фанат долгих прелюдий, джей находит какой-то особенный шарм в том, что сегодня все на них и завершится. такая, своего рода, демо-версия: чтобы разблокировать полную — купите смазку с мятой, а не скучную, безвкусную. подумать только, как потом после этого хисын будет ждать продолжения! — ему даже интересно будет посмотреть на то, как он выживет в ближайшие дни… а пока так — джей обхватывает член хисына рукой, начиная активно двигаться вдоль него. время от времени он дотрагивается до головки: то пробегается по ней пальцами, заставляя хисына вздрагивать, то массирует, вызывая его тяжелые вздохи, то сильно сжимает, провоцируя громкие стоны. джей ловит себя на мысли, что ему нравится делать хисыну приятно. ему нравится ощущение того, как член хисына постепенно набухает в его руке, становится более жестким и упругим, — тогда он массирует его активнее, ускоряя темп, иногда подкрепляя свои чувства глубоким поцелуем. он не дает хисыну отдохнуть — он быстрый и стремительный, так что тому приходится просто поддаться на эту бессовестную провокацию и лишь прикусывать кожу на шее джея, пытаясь вытерпеть его мерные постукивания по головке, заставляющие совершенно терять контроль над собой. работа джея не проходит даром: в один момент хисын не выдерживает и кончает прямо ему в руку. вот вам и демо-версия: ох, и что же тогда будет в полной?.. — это… б-было… ты… — это еще только цветочки, хисын~а, — джей достает руку из его боксеров; ладонь вытирает о постель, а пальцы подносит: один — к своим губам, другой — к губам хисына, заставляя его попробовать себя. — с малиной и мятой будет еще вкуснее.

***

в среду джей просыпается по будильнику хисына и чувствует себя потерянным. он не помнит, как заснул: кажется, после разговора про теннис они долго сидели на его кровати и обнимались, а потом — пустота. что-то подсказывает ему, что он от нервов уснул прямо на плече хисына — но доказательства отсутствуют, а единственный, кто может это подтвердить, еще даже не перевернулся на спину и не открыл глаза, упрямо делая вид, что будильника не слышал и идти никуда не собирается — так что джею лучше просто отвернуться, снова заснуть и- — доброе утро, чонсон~а, — сонно тянет хисын, и все планы джея, получается, вдребезги разбиваются. — как ты заметил, что я проснулся, я еще даже сам толком заметить не успел… — недовольно бормочет джей, зарываясь в одеяло, — в ответ он слышит тихий, легкий смех хисына. — чувствую, понимаешь… на самом деле, ты очень палевно пару секунд лежал с открытыми глазами и смотрел в потолок. — больше не буду так делать, это была роковая ошибка… это проблема, серьезная проблема, вообще-то! во-первых, джей очень любит спать: будь он спортсменом в каком-нибудь виде, где нужно вставать в шесть утра и идти на тренировку — видит бог, он такого издевательства над собой не выдержал бы. во-вторых, он не умеет засыпать, если уже проснулся: под 'проснулся' имеется в виду полностью открыл глаза, поворочался в кровати и сказал хотя бы одно слово. после этого — все, ни в одном глазу. в-третьих, днем он, в отличие от сонхуна, спать не может, так что теперь недосып — это все, это только до следующей ночи. ну и в-четвертых: сейчас он банально слишком нервный для того, чтобы заснуть. как только он увидел хисына, в голове вихрем пронеслись события вчерашнего вечера и их главный итог — необходимость помириться с сонхуном и желание вернуться в теннис и надрать зад первой ракетке. звучит прекрасно, просто замечательно! — но это только звучит, а на деле… все не так просто. он неделю не разговаривал с сонхуном и — подумать только! — почти три недели в глаза не видел свою сумку с теннисной формой и инвентарем. он не то что не выходил на корт — даже близко к нему не приближался; он не бегал по утрам, не делал силовые для поддержания формы, ничего такого: он страдал херней, как настоящий спортсмен на пенсии. ему было прикольно. только вот теперь резко оказывается, что он еще не на пенсии, и ему нужно срочно набрать форму за ту неделю и чуть-чуть, что остается до шлема. для этого нужно идти на корт, а там — друг, с которым нужно мириться. слишком много сложностей для одного дня, не находите? хисын выходит из душа, и джей буквально не дает ему вздохнуть — сразу начинает говорить. вот так вот съедешься с парнем себе на голову… — хисын~а, а мне сегодня… пойти на тренировку? юс начинается через десять дней, нам улетать туда когда, в следующую пятницу? осталась неделя, я ничего не успею, мне нужно начинать сегодня, если возвращаться, и… — а почему нет? естественно, нужно скорее начинать. иначе совсем поздно будет, чонсон~а, — хисын выглядит сопереживающим, но ведет себя по-умному и на кровать джея не садится: знает, что тогда на тренировку точно опоздает. — потому что… я боюсь?.. идти туда сегодня. — чего ты боишься? что не будет получаться? это ведь нормально, у тебя был долгий перерыв, тебе просто нужно будет немного времени, чтобы прийти в себя, снова все вспомнить? и потом ты обязательно заиграешь, как раньше. — да нет, я не этого боюсь. это еще ладно. просто понимаешь, там… сонхун будет. — и?.. — и нам нужно будет мириться. а я боюсь, что мы не сможем помириться, что он меня не простит, потому что я идиот, или как там он меня назвал?.. хисын выдыхает. ладно, он уже оделся в нормальную уличную одежду — осталось только собрать сумку, так что пять минут на кровати джея не должны повлечь за собой какое-то катастрофическое опоздание на тренировку. — долбан, — с улыбкой говорит он и берет джея за руку. — тебя успокоит, если я скажу, что он тебя простит? скорее всего, он даже уже простил — просто ждет, пока ты первый шаг сделаешь. — почему тогда он не подошел раньше, не?- — осмелюсь предположить, что потому, что в этой ситуации ты долбан, а не он… — … резонно, — джей нервно вздыхает и смотрит на их с хисыном руки: так сразу как-то спокойнее становится. — а ты можешь все равно… со мной туда пойти? мне с тобой будет не так страшно, а без тебя я, возможно, не дойду до корта. хисын смотрит на него, как на ребенка — мол, ну и что с тобой таким крошечным делать? у джея нет ответа на этот безмолвный вопрос: он и сам толком не понимает, почему резко стал таким боязливым и чувствительным. может, правда просто долбан?.. — хорошо, я отпрошусь у тренера ча с тренировки ненадолго. тебе к двенадцати, да? придешь тогда к нашему залу без десяти, я выйду и тебя провожу. — ура, — джей довольно улыбается — но уже через секунду выражение его лица сменяется напряженной задумчивостью. — только вот… все мои вещи в комнате. форма, и кроссовки, и ракетки, и… я туда не пойду. как забрать? сонхун, наверное, спит еще?.. — … я напишу джейку. попрошу найти все, что тебе надо, и вынести мне. только расскажи, что где лежит.

***

джей сегодня жуть какой пунктуальный: без десяти двенадцать он уже сидит на ступеньках зала фехтовальщиков с теннисной сумкой и даже в теннисной форме — потому что зачем тратить время на переодевание на корте, если можно нет? — и ждет хисына. через минуту — без девяти — он начинает паниковать, что тренер не отпустила его, сказала, что сегодня важная тренировка, на которой нельзя пропустить даже десять минут, и уже даже успевает загрустить — как вдруг еще через минуту его трогают за плечо. это хисын — с волосами, видимо, промокшими под фехтовальной маской, запыхавшийся, но все равно какой-то слишком довольный для человека, у которого три часа назад началась тренировка и никак не закончится. ну и что поделаешь с этими спортсменами-олимпийцами! мазохисты какие-то, честное слово… — тренер ча дала мне десять минут, — усмехается хисын, попутно давая руку джею, чтобы тот встал с лестницы. — как думаешь, успеем? — а что если нет? — она искренне пообещала штрафной круг силовой — и кто я, чтобы не верить угрозам своего тренера? — тогда точно успеем! спойлер: они не успеют. теннисные корты — на другом конце территории, а джей слишком надолго зависнет у входа, когда издалека увидит разминающегося сонхуна; будет стоять, вцепившись в хисына, — такой, мол, я передумал, я никуда не пойду — и тому придется затолкать его не то что в раздевалку, но и из нее — прямо на залитый теплым августовским солнцем корт. после этого хисыну еще нужно будет дойти до зала и снова переодеться — и там уж точно штрафной круг силовой [не такой уж и штрафной, на самом деле, мелкого в его отсутствие тоже отправили этим заниматься]. но у нас тут история о джее — поэтому мы не в фехтовальном зале, а на теннисном корте. — сонхун, бро?.. — джей, выходя из раздевалки, едва ли находит в себе смелость позвать друга, в одиночку разминающегося где-то на другом конце корта, пока к нему не пришел тренер. думает, тот не услышал, и уже собирается откашляться, чтобы повторить второй раз, громче, — но сонхун откликается незамедлительно. — джей, бро? его страх как рукой снимает — за одну секунду. сонхун действительно готов мириться, он не держит зла, он все еще называет его бро — и джею сейчас стоит огромных стараний не заплакать от облегчения. он сильный: он ставит сумку на скамейку для отдыха и только потом направляется к другу — смело и решительно, готовясь признавать, что он долбан. вот они и напротив друг друга — впервые с прошлого понедельника — и джею требуется глубокий вдох, чтобы выдавить из себя: — привет. — привет. — прости, — он смотрит сонхуну прямо в глаза — почему-то думает, что так извинения выглядят более искренними, — я идиот. абсолютный, конченный, и… прости. пожалуйста. — ты… не передо мной извиняйся, бро, — устало выдыхает сонхун, — а перед юнджин. меня ты в убийстве не обвинял. — я извинюсь, да, разумеется, я обязательно схожу к ней — сегодня или завтра, и… — … ты решил вернуться в теннис? — да этот… хер кудрявый совсем охуел. я его… обыграю. — разминайся тогда иди, джей пак, — искренне — по-дружески — смеется сонхун. — побегай там, попрыгай… потом силовую тебе проведу. будешь знать, как меня на три недели одного тут кидать! силовая — даже небольшая, всего-то получасовая! — после такого долгого перерыва дается тяжко: сонхун не торопится жалеть лучшего друга, и джею хоть и не хотелось бы помирать, но приходится — тут их взгляды, к сожалению, не совпадают. в процессе джей успевает даже подумать, что сонхун был бы неплохим теннисным тренером: у него как включится этот режим 'делай технично, я слежу!' — так и все, не выключишь. получается, как самому быть раздолбаем — так пожалуйста, а как другу разрешить… когда-то потом они приступают к теннису, и джей с разочарованием замечает, что за три недели — удивительно! — у него что-то произошло с подачей: вот тогда она была, а теперь ее нет. после шестой ошибки подряд сонхун замечает, что ситуация плачевная — ведь он, стоящий на другой стороне корта с намерением потренировать форхенд джея, даже не может приступить к выполнению этой великой миссии, — и переходит назад, к джею. стоит рядом с ним, получается, и учит подавать, как ребенка. когда-то минут через двадцать, когда правая рука буквально говорит 'до свидания, я отключаюсь', у джея наконец-то получается его фирменная подача, и сонхун дарит ему заслуженные пять минут отдыха. потом приходит тренер сонхуна — он, познакомившись с джеем, по техническому заданию своего ученика начинает добиваться от него сильного форхенда — правая рука уже при смерти; потом сонхун подключается сам и проверяет его бэкхенд — правая рука умирает окончательно; в конце концов, его заставляют побегать за укороченными — правая рука воскресает. удивительный экспириенс. — сонхун… ты… я тебя… — джей лежит на корте, выбив себе перерыв, и никак не может отдышаться, — ненавижу. понял? — ага, да. понял. менять ничего не планирую. — ты меня… совсем… не жалеешь? — ты там, вроде, юс собрался выигрывать? у тебя неделя осталась, джей, бро, и ты три недели не делал ничерта. либо ты сейчас фигачишь, чтобы вернуть форму, либо не удивляйся и не плачь, если в первом круге от квалифайера отлетишь. — … звучит как жопа, бро. меньше, чем на полуфинал, я не согласен. — вставай тогда. тебя там тренер зовет — надо с ошибками разобраться.

***

оглядываясь назад, в ретроспективе, хисын правда не мог поступить иначе. это было далеко за пределами его возможностей. с того вечера субботы он, честное слово, чувствует себя каким-то хорни подростком, который все ждет, но никак не дождется — и ему, на самом деле, совершенно не стыдно. это все пак чонсон виноват. меньше чем за неделю жизни в одной комнате с ним хисын успешно дошел сперва до состояния 'я неприлично часто думаю о твоих руках на своих бедрах', затем до того, чтобы проводить в душе уже не двадцать минут, а все тридцать, и, наконец, до того, чтобы крайне выразительно липнуть к нему посреди очередного безобидного, казалось бы, просмотра дорамы. так что да: когда его идеальный план доведения ситуации до нужного результата обламывается из-за скучной — по меркам чонсона — смазки, заканчиваясь тем, чем он закончился, все становится только хуже. потому что это было хорошо, даже это было очень хорошо — но ему мало, и теперь он еще больше хочет больше. ожидание — крайне мучительная штука, а после субботы с этим перестают помогать даже дополнительные десять минут в душе. в понедельник он искренне радуется тому, что тренер ча решает начать тренировочную неделю крайне убойно, и из ставшей привычной за последние несколько дней комбинации sad&horny силы остаются только на sad; во вторник он слишком сосредоточенно и упорно переживает насчет разговора с чонсоном, чтобы успевать думать о чем-то еще, и это тоже играет ему на руку; но в среду — в среду решительно нечему остановить эти потоки мыслей в его голове. когда чонсон возвращается в комнату после тренировки — первой за несколько недель — он, по мнению хисына, уже выглядит незаконно хорошо. на него и так невозможно смотреть спокойно, а тут еще и футболка из-за пота липнет к телу, непростительно четко выделяя все до единой мышцы, под ней скрытые. он видит это, и ему нехорошо. — я в душ, хисын~а. ему не хватает концентрации ответить словами — получается только молча рассеянно кивать, провожая взглядом чужую спину. самое страшное начинается тогда, когда чонсон выходит из душа. его привычка одеваться только наполовину, а потом в таком виде на несколько минут зависать у шкафа, выбирая, какую футболку хисына одолжить сегодня, ужасно на него влияет. хисын не может удержаться — он не хочет, он даже не пытается — и, подходя к нему сзади, обвивает руки вокруг талии, вплотную прижимаясь к мускулистой спине. ощущая чужое тепло сквозь ткань собственной футболки, он задается вопросом о том, насколько лучше было бы без нее. обязательно надо проверить. и побыстрее. — как тренировка, чонсон~а? — он ведет дорожку влажных поцелуев вдоль его шеи, спускаясь к плечу. — кажется, ты очень хорошо поработал. на секунду выпуская его из объятий, хисын становится уже перед ним — между ним и шкафом, если точнее, не оставляя ни единого шанса добраться до полки с футболками, — кладет руки ему на плечи и настойчиво подталкивает назад, к кровати, вынуждая сесть. глядя на него сверху вниз, он в который раз мысленно отмечает, насколько чонсон красивый, и внутри снова просыпается уже знакомое щекочущее чувство. он любит его. он определенно любит его, и его до невозможности приятно любить. он ставит колени по обе стороны от его бедер, садясь сверху. его руки, все еще лежащие на плечах чонсона, скользят дальше, спускаясь к лопаткам; почувствовав достаточно опоры, он прижимается ближе, прогибаясь в пояснице, и возвращается к прежнему занятию. он целует его в плечо, едва касаясь кожи губами, невесомо и щекотно. — ты такой молодец, — на этот раз он оставляет поцелуй на сгибе его шеи — долгий и мокрый. — горжусь тобой, чонсон~а, — и еще один — выше, у линии челюсти; хисын с трудом сдерживает желание прикусить кожу, оставить след. снова возвращая руки ему на плечи, он медленно скользит ими вниз, очерчивая мышцы — господи, наконец-то, уже невозможно было просто смотреть, — останавливается у локтей и снова медленно ведет руками вверх, оглаживая предплечья. — устал, наверное? хисын перекладывает его ладони себе на бедра и нехотя отстраняется, чтобы стянуть с себя футболку. у него даже выходит не запутаться в ней в процессе, так что несколько секунд спустя та падает на пол рядом с кроватью — ему не хватает ни терпения, ни аккуратности, чтобы положить ее хотя бы на прикроватную тумбочку. он быстро поправляет упавшие на лицо волосы, прежде чем, снова цепляясь за плечи чонсона, снова прижаться ближе, вплотную. — прости, что мешаю отдыхать. — о нет, хисын~а, я тебя ни за что не прощу. даже не надейся. джей, до этого просто тихо сидевший и выжидавший — ну и еще, если честно, получавший огромное удовольствие от нежных поцелуев хисына — решает перехватить инициативу: сейчас, когда хисын положил его руки на свои бедра, настал просто идеальный момент для этого. он переворачивает хисына на спину и кладет на кровать — а сам садится сверху, получая абсолютный контроль над ситуацией и возможность делать с ним все, что душе пожелается. кажется, тот этого и хотел все эти дни? раз его настолько вдохновила минувшая суббота. теперь очередь джея любоваться мышцами хисына. руки любимого — тоньше, чем его собственные, плечи не такие широкие, а спина за ними — он знает — не такая рельефная — но, господи, все это ничто по сравнению с прессом. этим прессом. джей видит его — и не видит абсолютно никаких преград, чтобы его не поцеловать. и он целует: проводит дорожки между кубиками, оставляет влажные следы; он целует страстно и одновременно нежно — он вырисовывает узоры кончиком языка, спускаясь порой к самому нижнему прессу — туда, где, он знает, хисыну будет хорошо. ему хочется его подразнить. оставляя пресс, джей поднимается выше — только перед этим удобнее устраивается сверху на хисыне: так, чтобы их бедра соприкасались. целуя грудь, целуя шею и линию челюсти, он специально двигает бедрами — даже сквозь ткань своих боксеров и его брюк он чувствует, какое напряжение в теле хисына вызывает это трение: невыносимое. джей не сдается: его парень, в конце концов, олимпийский чемпион, так что ему впору быть выносливым, — поэтому он, подаваясь бедрами резко вперед, так же резко впивается губами в губы хисына. невероятные чувства. эйфория. любовь. его язык активно двигается во рту хисына — не жалея его, без показушной нежности, он пробирается глубоко, даруя ему чувства на грани фола. параллельно он перемещает руки с талии хисына на его бедра и притягивает их к себе — чтобы ему не удалось сбежать от этого напряжения. иногда он соскальзывает с губ, чтобы поцеловать его щеку, линию его челюсти, мочку его уха — и он не боится прикусывать кожу, не стесняется оставлять следы на его теле. это следы присутствия, следы того, что хисын — его парень. в эту секунду он хочет, чтобы каждый его укус на теле любимого оставался навсегда, как родинка, — чтобы все видели, кому хисын принадлежит и с кем придется иметь дело, если кто-то вдруг решит сделать ему больно. один укус, второй — поцелуй. третий укус — два глубоких, чувственных поцелуя. руки все это время на бедрах хисына, не отпускают их ни на минуту — а своими джей вращает, усиливая давление до невозможного. он чувствует дрожь: у хисына определенно стоит, а этого он и добивался. четвертый и пятый укус, дорожка поцелуев по шее, снова губы — и вдруг он отстраняется. заигрывающе смотря на хисына, он оттягивает резинки его брюк и боксеров — и потом резко отпускает, дергая бровью. а сам, как ни в чем не бывало, уходит на свою [джейка] кровать. — все, думаю, да? на сегодня достаточно, хисын~а. — к-как… д-дос…таточно? — еле выговаривает хисын, пытаясь прийти в себя. — а ты что, хочешь больше? — я… я хочу. — тогда тебе придется очень хорошо меня попросить, хисын~а, — ухмыляясь, он указывает глазами на прикроватную тумбочку — и хисын, он уверен, без слов поймет, о чем идет речь. он лежит неподвижно, тяжело дыша и глядя в потолок, и искренне пытается понять, что такое сейчас произошло. '… я тебя ни за что не прощу, хисын~а. даже не надейся', — стоит ли говорить, что именно на это он и надеялся? он лез, он нарывался, у него был план и он его придерживался — и этот план сработал. он понял это в тот самый момент, когда хватка чонсона на его бедрах вдруг стала ощутимой, и окончательно убедился в собственной правоте секунду спустя, оказавшись прижатым к кровати. ему нравится, ему быстро и решительно сносит крышу от всего, от каждой крошечной детали происходящего — от того, насколько легко, безусильно чонсон опрокидывает его на спину, и от того, как заземляюще тяжело ощущается его вес сверху. от того, каково наконец оказаться под ним — видеть, чувствовать только его и в то же время быть единственным, кого видит и чувствует он сам; каково оказаться под контролем. хисын чувствует его везде — и не хочет, чтобы это заканчивалось. чонсон очерчивает его пресс языком, это до жути приятно, это невозможно хорошо; он с наслаждением стонет, выгибаясь навстречу настолько, насколько пускают руки чонсона на его талии — и вздрагивает секунду спустя, задыхаясь, когда его поцелуи спускаются ниже. совсем рядом, дразняще рядом — и снова выше, будто это была случайность. он чувствует, как завязывается знакомый узел жгучего возбуждения внизу живота, как с каждой секундой все становится все более мучительно приятным, и борется с желанием запустить руки в волосы чонсона, притянуть его туда, куда ему хочется, ближе, еще ближе, пока они оба не перестанут понимать, где заканчивается один и начинается другой, и- чонсон меняет положение, их бедра соприкасаются, и его прошибает мелкой дрожью. он прерывисто вдыхает — но потом тот двигается, и воздух мгновенно покидает легкие вместе с очередным стоном. губы чонсона на его груди, на плечах, на шее и ключицах, на линии челюсти, совсем рядом с его губами — он гонится за ними, тянется туда, где чувствует влажные прикосновения, но никогда не догоняет. чонсон ускользает раз за разом — и все за тем, чтобы, когда он прекращает пытаться, самому впиться в его губы своими. они не целуются, нет — это чонсон целует его: напористо, почти агрессивно, и хисыну остается лишь принимать это. он сдается легко, открывая рот и позволяя чужому языку проскользнуть внутрь; поцелуй яростный, мокрый и глубокий — у него перехватывает дыхание, и он ловит на этом без малого нездоровый кайф. вот так, да, больше, сильнее, еще. руки чонсона снова перемещаются с его талии на бедра, и он притягивает его еще ближе, и все становится просто невыносимо. он удерживает его, когда хисын, ерзая под ним, пытается сделать так, чтобы хоть немного уменьшить трение — и это проявление контроля заставляет его глухо простонать в поцелуй. он стонет громко всего несколько секунд спустя, когда чонсон отрывается от его губ, чтобы оставить засос на шее. снова, и снова, и снова — каждый раз, когда он прикусывает его кожу, оставляя след. он буквально не умолкает. в короткое мгновение осознанности хисын ловит себя на мысли о том, что хотел бы иметь возможность эти следы не прятать — возможность сказать всем: я его, и он мой. за укусами следуют поцелуи, за поцелуями — снова укусы; он окончательно теряется в череде приятной боли и приятно болезненного удовольствия, когда чонсон вдруг отстраняется. хисын успевает прийти в себя разве что наполовину, замечая его заигрывающий — как будто не предвещающий ему ничего хорошего — взгляд. чонсон оттягивает резинку его боксеров, зависает на пару секунд — и отпускает. хисын, ожидавший чего угодно, но не этого, издает ноющий стон, когда она ударяет по головке. чонсон уже сидит на другой кровати. — все, думаю, да? на сегодня достаточно, хисын~а. вот он, собственно, и здесь — лежит неподвижно, тяжело дыша и глядя в потолок, и искренне пытается понять, что такое сейчас произошло и почему его парень решил, что будет хорошей идеей остановиться, организовав ему стояк. — к-как… д-дос…таточно? — а ты что, хочешь больше? — я… я хочу, — он поворачивает голову, глядя на него с явной просьбой во взгляде. — тогда тебе придется очень хорошо меня попросить, хисын~а, — ухмыляясь, он указывает глазами на прикроватную тумбочку, и хисын мгновенно прекрасно понимает, в чем дело. — оу, — задумчиво отзывается он, возвращаясь к гипнотизированию потолка и сосредотачиваясь на том, чтобы унять дрожь от возбужденного напряжения во всем теле. — поверь, я очень хорошо умею просить, чонсон~а. убедительно. хисын не был хорош в этом до ходжуна — признаться честно, до него он ни в чем таком не был хорош: его первые отношения, еще в старшей школе, закончились раньше, чем они начали достаточно доверять друг другу, чтобы дойти до этой стадии физической близости. он не знал об этом ровным счетом ничего — все теоретическое и гипотетическое не в счет, — у него не было никакого опыта — зато был легкий [или не очень] синдром перфекциониста, готовность учиться и огромное желание в этом преуспеть. он всегда стремился к совершенству, что бы ни делал, и это не было исключением; оглядываясь на последние три года, он мог с уверенностью сказать, что теперь был хорош. еще несколько секунд, еще пара размеренных вдохов и выдохов — и он достаточно приходит в себя, чтобы, поправив одежду, подняться с постели — неспешно, будто затягивая момент: видит, что чонсон смотрит, и пользуется этим на полную. смотри на меня. только на меня и ни на кого больше. облокотившись на тумбочку, он лениво открывает верхнюю полку и обнаруживает там ровно то, что искал. даже не в нижней. — твой кто-то действительно достал мяту с малиной. вау. забирая баночку, он закрывает полку в той же ленивой манере, в которой открывал — никуда не спешить было одним из первых правил, которые он усвоил. становясь напротив сидящего на кровати чонсона, хисын мысленно отмечает, что они как будто вернулись в точку, в которой начинали: он снова смотрит на него сверху вниз и снова крайне очевидно залипает. но на этот раз он намерен двигаться отсюда в совершенно ином направлении. он подходит вплотную к краю кровати, вынуждая чонсона расставить ноги шире, чтобы пропустить его, и опускается на колени. — ближе, чонсон~а, — обхватывая руками чужие бедра, он уверенным движением подтягивает его к себе, заставляя сесть ближе к краю, — удобная позиция — залог хорошего убеждения. хисын щекотно проводит пальцами по внутренней стороне его бедра, с увлечением наблюдая за тем, как напрягаются мышцы. он повторяет это несколько раз, проводя линию снизу вверх, поднимаясь от колена к самой кромке боксеров — останавливается ровно там, где его прикосновения начинают вызывать непроизвольную дрожь, не заходя ни на миллиметр дальше. правило, которое он усвоил вторым: делать все постепенно, не упуская возможности растянуть удовольствие. начинать с самого главного — как начинать с конца: слишком скучно. прикосновения заменяют поцелуи. нежные и аккуратные внизу, у колена, они становятся все менее аккуратными по мере того, как он продвигается выше, оставляя мокрые следы, слегка посасывая нежную кожу — недостаточно сильно, чтобы оставить след- впрочем, почему бы и да? подумав об этом, хисын оставляет легкий укус и, ощущая, как снова рефлекторно сокращаются мышцы, мокро зацеловывает это место. точно останется засос. интересно, как долго он продержится? сколько дней пройдет, прежде чем станет настолько незаметным, что захочется его освежить? он откладывает эти вопросы на потом. у него будет достаточно времени и возможностей, чтобы это проверить. поднимая взгляд на чонсона, хисын выливает на ладонь смазку и на время отставляет баночку в сторону. он кладет левую руку ему на бедро, а правую наконец запускает под резинку его боксеров, обхватывая член у основания. чонсон даже бровью не ведет, и хисын, с одной стороны, искренне поражается степени его самоконтроля — сам таким не страдает в последнее время, по нему заметно; с другой — видит в этом вызов: этакое 'заставь меня' — и он решительно настроен справиться. настроен заставить его потерять этот контроль. — не представляю, как ты это делаешь, — он медленно двигается вдоль него, распределяя смазку. — твоя выдержка почти заставляет меня сомневаться в том, что я тебе нравлюсь, чонсон~а, — он дергает бровями, усмехаясь, и проворачивает запястье, меняя обхват. еще одно, два более активных движения вдоль. — хорошо, что только почти. сжимая его у основания, он снова скользит ладонью вниз и обводит головку большим пальцем. хисын чувствует легкую дрожь левой рукой, все еще лежащей на его бедре, и то, как едва ощутимо вздрагивает его член в правой; поддевая резинку боксеров, он оттягивает ее ниже, освобождая его, но не снимая их совсем. третье правило: легкое неудобство может быть более возбуждающим, чем полное удобство. — кажется, я достаточно убедительно начал? — он бросает на него задумчивый взгляд. — пора переходить к наиболее весомым аргументам. он проводит языком по всей длине, все еще не разрывая зрительного контакта, прежде чем обхватить головку губами. дразняще обводит ее языком, не пытаясь взять глубже, и параллельно помогает себе рукой, массируя длину, время от времени надавливая в нужных местах. он не занимался этим — по собственным меркам — очень давно, но чувство того, что и как делать, возвращается поразительно быстро: каждый прерывистый вдох, каждый короткий выдох, каждая едва ощутимая дрожь все больше приближает его к полному пониманию чонсона. хисын методично исследует его, запоминая и систематизируя все мелькающие друг за другом реакции, с энтузиазмом применяя едва приобретенные знания на ходу. достаточно привыкая к растяжению, он еще больше расслабляет челюсть, насаживаясь дальше и глубже. сладковатый привкус малины на языке, смешанный с мятной прохладой, ощущается явственнее, дыхание чонсона тяжелеет и становится более шумным; хисын чувствует все больше напряжения, оглаживая его бедро левой рукой, и мысленно усмехается. он продолжает двигаться, то соскальзывая почти до конца, то снова подаваясь вперед, работая языком и время от времени втягивая щеки, чтобы сделать уже. от постоянного движения и поворотов головы, чтобы сменить угол, начинает ныть шея — ему нет до этого дела: он только подобрался к главному. у чонсона нет шансов. он с влажным звуком выпускает его член изо рта и кладет его руку себе на затылок. — не бойся тянуть, если почувствуешь, что тебе нужно, чонсон~а. и двигаться тоже. вновь обхватывая головку губами, он заглатывает до основания, расслабляя горло и дыша через нос. вот поэтому он знает наверняка, что хорош в этом: к нынешнему моменту от его рвотного рефлекса едва ли что-то осталось. мята, малина и чонсон — все, что он чувствует, втягивая воздух носом на вдохе, и ему хорошо. еще лучше становится тогда, когда он ощущает, как пальцы чонсона вплетаются в волосы на затылке, слегка их оттягивая; хисын одобрительно стонет, этот звук отдается вибрацией в горле — и после этого стонет уже чонсон. он мысленно усмехается, повторяя это снова. а джею не хорошо. о нет, ему совсем не хорошо, ему совершенно отвратительно, потому что — о, господи, как можно быть таким, ли хисын? начинавший это с вайбом 'ну же, заставь меня, удиви меня', сейчас джей просто старается не растечься по постели раньше времени. он стойкий [как его член сейчас, во рту хисына, пиздецки стойкий], он выдержит. его руки в волосах хисына — голос разума, отдергивают его, когда кажется, будто сейчас все удовольствие закончится раньше времени; его бедра — зов сердца: он сам подается ближе, сам толкается, пытаясь пробиться глубже и глубже, в самую глотку хисына, получая весь спектр удовольствий на самом кончике себя. он определенно был прав, когда сказал хисыну попросить его, — нет, он был категорически не прав, потому что теперь нужно будет как-то продолжать — а как, спрашивается? стараясь сдерживать блаженные стоны, джей дышит глубоко и медленно. удовольствие доходит до апогея, когда хисын останавливается надолго, заставляя джея толкаться, умолять, втягивает щеки и губы, выдерживает томительную паузу, вынуждая член джея дрожать, — а потом прикусывает его основание: тогда джей вынужденно напрягается, зная, что расслабление повлечет за собой критические последствия. пытаясь хоть как-то исправить ситуацию, джей тянется к резинке боксеров, чтобы стянуть ее ниже и избежать мучительного трения — но там его встречают руки хисына, не дающие осуществить задуманное. тогда хисын — господи, как он это делает? — сам пробирается языком под резинку и вылизывает основание члена там. у джея не остается больше ни единого аргумента, он сражен наповал, и все, чего он хочет — это использовать все накопившееся возбуждение для того, чтобы сделать приятно хисыну. он добился своего. он умеет просить. перенося руки на щеки хисына, джей заставляет его выпустить член и подняться на коленях чуть выше — а сам наклоняется, чтобы соприкоснуться с его губами. если тогда, до уговоров, джей целовал хисына, то сейчас они целуются — вдвоем, равноправно, чувственно. он утопает во вкусе малины на его губах, он все слизывает и слизывает — и не может насытиться. одновременно с этим он чувствует холодную дрожь на члене: это дает о себе знать мята, теперь лишенная теплого языка хисына и обреченная мерзнуть в прохладном воздухе комнаты. джей не жалеет, что каждый раз выходит из душа раздетым. если он провоцирует такое — то готов ходить в душ хоть пять раз в день. — я согласен, — с улыбкой шепчет он, отстраняясь от губ хисына, — ты очень хорошо попросил, хисын~а. 'проси так, пожалуйста, почаще', — остается невысказанным. джей, пройдя пик удовольствия, снова может иметь над собой контроль — и над хисыном, получается, тоже. теперь он — снова главный, и он готовится подарить ему настоящий кайф. джей тянет хисына наверх, поднимая его с колен, и усаживает на его же кровать — ждать. сам же он, с наслаждением дыша, стаскивает с себя боксеры [ну наконец-то свобода] и неспешно тянется к прикроватной тумбочке. — готовься, хисын~а. у тебя есть время подготовиться. и наблюдая за тем, как хисын взволнованно стаскивает с себя остатки одежды, джей в очередной раз подмечает, какой же он, все-таки, красивый и как ему с ним повезло. надевая презерватив — умело, быстро, не теряя при этой не самой приятной процедуре ни капли возбуждения [он специально попросил тонкие], он точно знает, что будет делать, как будет себя вести. а кладя баночку со смазкой на левую руку, широко раздвигая ноги хисына — на грани некомфортного, потому что легкое неудобство может быть более возбуждающим, чем полное удобство, — и устраиваясь между них, он точно знает еще и то, что будет ему говорить. — я хочу, чтобы ты был моим. каждый сантиметр твоего тела, и твое сердце, и твои мысли — я хочу, чтобы все твое было моим. и ничьим больше. хочу, чтобы все завидовали, что ты мой, а ты сам — гордился этим. хочу доставить тебе такое удовольствие, которого тебе еще никто не доставлял — так что… джей начинает. он не хочет долгих прелюдий. знает: хисын и так уже возбужден, он на грани, он дрожит в предвкушении — и теперь никакие поцелуи, никакие укусы шеи и челюсти не будут иметь значения: они лишь оттянут момент. открыв баночку смазки, он набирает немного на пальцы: она приятно холодит их — и он слишком хорошо помнит ощущение мяты на своем члене, чтобы не захотеть подарить это ощущение и хисыну тоже. джей низко наклоняется и целует пресс хисына — прямо как все и начиналось — а пальцем скользит по внутренней стороне его бедра: чертит сначала ровную тонкую линию, а потом, у самого верха, вырисовывает узоры. он не будет приближаться настолько, насколько хотелось бы хисыну: он заставит его пострадать. больше влажных поцелуев, больше контроля над ним — живот хисына теперь весь джея, и нет ни единого сантиметра кожи на нем, которой бы не коснулись его губы. он чувствует, как хисына потрясывает — там, внизу, — и теперь другим пальцем проводит по левому бедру. так же, симметрично. не дальше. дальше — только тогда, когда слышит стон хисына: тогда понимает, что пора. теперь на его пальцах мяты ощутимо больше, и от предвкушения того, как эта прохлада заставит хисына напрячься, джей не может не улыбаться. он раздвигает ноги хисына еще шире со словами: 'только не делай уже, хисын~а, а то я расстроюсь и уйду на свою кровать', — и после этого приступает к делу. он вводит один палец — резко, глубоко. он никогда не пробовал, на самом деле — встречался всю жизнь исключительно с девушками и спал тоже — но что-то ему подсказывает, что так правильно: массировать хисына изнутри, ощущать, как он весь сжимается от холода, и упрямо его растягивать — мол, нет, хисын~а, я знаю, ты сильный мальчик, ты можешь с этим справиться. он забирается все глубже и глубже, двигается с разных сторон в разные стороны, а левой рукой, усиливая удовольствие для хисына, надавливает на низ его живота. он чувствует напряжение, сопротивление, и для него это — вызов: добраться до точки блаженства, заставить этого стойкого фехтовальщика- стонать. — хорошо, хисын~а, очень хорошо, — в благодарность за такие эмоции джей заигрывающе целует его, оставляя небольшой укус на нижней губе, прежде чем отстраниться. — хочешь дальше? хисын активно кивает, закрывая глаза, но джей с таким раскладом не согласен. — нет-нет, так не пойдет — ты лучше скажи мне, хисын~а. — д-д…да. давай даль…ше, — выдавливает из себя хисын, еле дыша, — не останавливайся, п-прош-шу. — хорошо, ты меня уговорил, — дергает бровями джей. — но чтобы пойти дальше, придется немного потерпеть. с этими словами он набирает немного смазки на свободную, левую руку — видит бог, он не будет против, если они сегодня израсходуют всю, это слишком приятно — и рисует ровный круг у самого основания члена хисына. он знает: ему очень плохо и очень хорошо — особенно там, снизу, — и ему приятно от ощущения, что именно с ним хисын ощущает такое. джей успокаивающе проводит рукой по длине, когда видит, как напряженно он дрожит. — я предупреждал, что нужно будет потерпеть. неужели ты хочешь, чтобы все закончилось прямо сейчас? глупо, очень глупо, хисын~а. сказав это, джей вводит второй палец — так же резко, как и первый, не жалея партнера, — и растягивает его. хисын стонет сильно громче, чем до этого: наверное, ему больно — но джею почему-то кажется, что в его случае боль может дарить удовольствие. он забирается глубоко, глубже, чем до этого, для лучшего результата вводит и третий палец тоже — а хисын все еще отказывается расслабляться. его бедра дрожат; джей расширяет — он сужается, как будто хочет боли. возможно, в этом и есть весь кайф? раз хисын так хочет боли, джей ее даст. он вынимает пальцы, чтобы на несколько секунд отвлечься и обмазать смазкой собственный член. он готов. — ну что, будем начинать? — п-по…жалуйста, чонсон, начинай. — сначала — поцелуй. джей видит, как приоткрываются губы хисына, как он подается вперед, — но он стремится совсем не туда. вместо того, чтобы потянуться к губам хисына, он тянется к его члену, целуя головку. нежно и чувственно, он обхватывает ее губами и обводит языком, немного надавливая на самое чувствительное место. это происходит всего несколько секунд, после этого джей отстраняется, и становится понятно: это было не ради поцелуя самого по себе — это было ради того, чтобы намочить. на влажном мята ощущается еще холоднее. его левая рука — уже тут как тут, не дает хисыну продохнуть ни секунды. пальцы обмазывают головку хисына толстым, обильным слоем смазки, заставляя стонать — а потом джей, для большего эффекта, еще и дует на него. — молодец, хисын~а. теперь мы можем начинать. джей подается вперед и входит — резко, стремительно, неожиданно. он не собирается делать все постепенно: хисын, отказываясь расслабляться, сам заставил его выбрать такой путь. джей будет растягивать его, хочет он того или нет, джей будет забираться глубже, туда, куда никто не забирался, и дарить удовольствие, граничащее с болью. он толкается один раз, толкается второй — и вон он уже весь внутри хисына, и дело остается за малым: довести все до победного конца. толчки джея — сильные, частые и настойчивые; руки джея держат хисына за бедра, притягивая его к себе так, чтобы тот не смел сопротивляться всему тому, что с ним делают. он дышит глубоко и размеренно — спортсмен — а хисын лежит с закрытыми глазами, и среди блаженных стонов из его глаз иногда текут слезинки. в любой другой ситуации, с любым другим человеком джей бы напугался, но здесь он точно знает: хисыну хорошо. в перерывах между толчками он не забывает дуть на мяту — и тогда хисын хнычет от удовольствия, будто самый настоящий ребенок. все ощущается слишком ярко, всего становится слишком много, он все время слишком близко; каждая секунда — на грани: где-то между сосредоточенным самоконтролем и полным его отсутствием, между абсолютным удовольствием и болью. ему нравится. он не хочет, чтобы это чувство заканчивалось. хисын напряжен до предела с самого начала, с первых прикосновений чонсона. он не расслабляется ни на мгновение — так приятнее, так все чувствуется еще острее и четче; натяжение в связках, когда чонсон раздвигает его ноги еще шире, а в голове невольно проносится мысль о том, что шпагат, кажется, наконец-то пригодился, натяжение внутри, когда он вводит первый палец, и мгновенное инстинктивное желание свести бедра. ему стоит огромных усилий удерживать их на месте, он дрожит от напряжения, вцепляясь пальцами в простыни и вжимаясь в матрас. господи, боже, блять, это невозможно. он завтра ни круга не пробежит на утренней разминке перед тренировкой и, вероятно, проиграет мелкому все поединки 15:0, потому что просто не сможет нормально передвигаться по дорожке. когда ладонь чонсона ложится на низ живота, надавливая, он стонет и напрягается еще больше, сжимаясь. пиздецки хорошо. хисын с колоссальным трудом собирает буквы в слова, слова — в предложения, чтобы ответить ему, когда тот отказывается принимать в качестве ответа молчаливые активные кивки — и снова забывает все секунду спустя, окончательно теряясь в контрастах от ощущения холодной мяты там, где сейчас горячее всего. дрожь становится совершенно неконтролируемой, и он невольно задерживает дыхание, когда чонсон проводит рукой по длине. если бы он надавил хотя бы немного, вероятно, его бы не хватило на то, чтобы это выдержать. хисын стонет, чувствуя, как тот вводит второй палец — холод мятной смазки смешивается с короткой обжигающей болью резкого натяжения; в одно мгновение он рефлекторно дергается назад, пытаясь сбежать от этого ощущения, а в следующее подается вперед, чтобы почувствовать все еще глубже, хотя глубже уже, кажется, некуда. третий палец — его прошивает новой волной боли; с губ срывается что-то среднее между вскриком и стоном. он приподнимается на дрожащих локтях и сразу же падает обратно, закинув голову и тяжело, шумно дыша, глядя в потолок и видя звезды перед глазами. он чувствует, как дрожат бедра, и ничего не может с этим сделать — тело будто медленно, но уверенно выходит из-под контроля; он прерывисто дышит, сжимаясь в ответ на каждое расширяющее движение пальцев внутри, сопротивляясь, и явственно осознает, что выдержки остается совсем ненадолго. — ну что, будем начинать? — п-по…жалуйста, чонсон, начинай, — просьба в его голосе граничит с отчаянием. — сначала — поцелуй. он подается вперед, приоткрывая губы, но чонсон не стремится ему навстречу — он ныряет вниз, и хисын не успевает даже минимально подготовиться к тому, что происходит в следующее мгновение. он зажмуривается и прикусывает губу, усиленно концентрируясь на том, чтобы не кончить сию же секунду от ощущения теплого языка на головке. и не смотреть, ни за что не смотреть — потому что, честное слово, никакого самоконтроля не хватит, если он сейчас увидит такого чонсона там. тот, впрочем, быстро отстраняется, и хисын наивно предполагает, что его решили пожалеть, глядя в потолок и пытаясь отдышаться, — но в следующую секунду, ощущая влажный холод, протяжно стонет. затем чонсон, как будто слоя мятной смазки самой по себе было недостаточно, дует на него, и хисын вздрагивает настолько сильно, что его слегка подбрасывает на кровати. — молодец, хисын~а. теперь мы можем начинать. для начала он, если честно, жутко близок к тому, чтобы закончить. чонсон входит за два толчка, и хисын как будто перестает успевать за собственными ощущениями — слишком много всего сразу. холод, жар, боль и удовольствие смешиваются в какую-то хаотичную последовательность, ежесекундно сменяя друг друга, и он чувствует, как все стремительнее приближается к той самой черте. он пытается ухватиться за что-то более неподвижное, чем смятые простыни под ладонями, пытается найти опору, что-то, что помогло бы почувствовать заземление, но не находит; прикрывая глаза, просто пытается глубоко и размеренно дышать — не получается: каждый новый толчок выбивает из него новый стон, дыхание перехватывает снова и снова. в какой-то момент он осознает, что из глаз текут слезы, и на мгновение пугается, что, заметив их, чонсон остановится — но этого не происходит. он помнит, как это впервые случилось с ходжуном — кажется, это был их второй, третий раз? — и как тот испугался, увидев это. они так и не продолжили с места, на котором остановились, потому что он так и не смог спокойно на него смотреть. чонсон снова дует на головку, вырывая его из потока спонтанных воспоминаний, и хисын по-детски хнычет, ощущая свежий прилив прохлады. он нарочно пытается податься назад, чтобы его потянули вперед, еще ближе — и это работает: чонсон, по-прежнему удерживающий его за бедра, с силой притягивает его к себе, задевая нужное место внутри — и в эту секунду все до единой мысли в голове вытесняет одно сплошное 'блять' бесконечной бегущей строкой. — еще, — резко выдыхает он, — пожалуйста, еще, пожалуйста, так же, пожалуйста, я- чонсон повторяет это снова, и он практически всхлипывает от того, насколько это то, что ему нужно. хисын пытается обхватить его талию ногами, чтобы тоже иметь возможность притянуть его ближе и не отпускать — но сильные руки по-прежнему крепко удерживают его за бедра, не позволяя сменить положение. он вымученно стонет, сосредоточенно хмурясь, пытаясь хотя бы тазом податься навстречу — но его нарочно удерживают подальше. чонсон почти выходит, прежде чем снова толкнуться вперед, и ему снова слишком приятно. он повторяет это еще, еще и еще; хисын выгибается навстречу, стонет и снова хнычет, пытаясь догнать пик, теперь совсем близкий, и, словно в бреду, повторяет его имя. чонсон, чонсон, чонсон- — я здесь, — очередной толчок, очередная волна дрожи. его ладонь снова ложится на низ живота, надавливая. — чувствуешь? и вот это перебрасывает его через черту. напряжение достигает предела, его концентрации и сосредоточенного сопротивления больше недостаточно; крупно вздрагивая всем телом, он со стоном кончает без какой-либо дополнительной стимуляции, неосознанно сильнее сжимаясь вокруг чонсона. тот на несколько секунд замирает в крайней точке, а потом осторожно подается назад — и хисын мгновенно приходит в себя, выныривая из туманной дымки удовольствия. — нет, — истерично. — не… выходи. просто продолжай, прошу тебя, просто- руки чонсона проскальзывают под его спину, он чувствует его ладони на лопатках — тот тянет его вверх, поднимая, усаживая сверху. хисын издает дрожащий стон, когда бедра — он их уже не чувствует буквально — сами собой разъезжаются шире, как только чонсон перестает его поддерживать, и он ощущает его глубже, чем до этого, и сжимается снова, и это какое-то невозможное чувство, и- чонсон кладет руки ему на талию и подается вверх. хисын вцепляется в его плечи в отчаянной попытке удержать равновесие, потому что собственные спина и поясница уже не особо справляются с этой задачей; он утыкается лицом в его шею и тяжело загнанно дышит. — как думаешь, — звучит знакомый шепот прямо над ухом, — тебя хватит на второй раз? если бы ему дали реальную возможность ответить, он, вероятно, сказал бы, что на данном этапе в принципе не особо способен думать — но ответа чонсон не ждет: он снова толкается вверх, его левая рука на талии снова тянет вниз, навстречу, а правая оказывается между ними. он обхватывает его член, и хисын чувствует, как на глазах снова выступают слезы. ебучая оверстимуляция, ебучий пиздец. чонсон двигает рукой в ритм толчкам, быстро и четко — и вот у него снова стоит. отлично, прекрасно, восхитительно — не успел толком отойти от первого раза, но уже уверенно приближается ко второму. чонсон чуть отстраняется, заставляя хисына отклеиться от его плеча, и смотрит. хисын, чувствуя достаточно опоры в его руках, теперь переместившихся на спину и оглаживающих лопатки, откидывается чуть назад и обхватывает ладонями его лицо, обводя большими пальцами скулы. — я люблю тебя. он целует чонсона раньше, чем тот успевает что-то на это ответить, и чувствует, как его притягивают ближе. бедра буквально горят изнутри, но он игнорирует это, чтобы, приподнявшись, опуститься вниз — в этот момент чонсон стонет в поцелуй, и он сам стонет тоже, ощущая одновременно его давление внутри и трение с его прессом снаружи, там, где он вплотную прижимает его к себе, ощущая его язык у себя во рту. чонсон. в эту секунду для него существует только чонсон — вокруг него, внутри него, повсюду только чонсон. все же опуская одну руку ему на плечо для опоры, хисын запускает другую в его волосы, наклоняя голову, чтобы целоваться было удобнее. вместе с этим он снова приподнимается вверх и снова опускается вниз — тогда же чонсон толкается навстречу, и у него в голове не находится ни единого сравнения для этого ощущения. они повторяют это раз, и еще, и еще, снова и снова, по-прежнему не разрывая поцелуя; в какой-то момент рука чонсона снова оказывается на его бедре, и пальцы впиваются в кожу достаточно сильно, чтобы наверняка оставить синяки. хисын делает мысленную заметку проверить утром. — я близко, хисын~а, — шепчет чонсон ему в губы, — совсем близко. хисын часто кивает — мол, делай, что хочешь, — и чонсон снова опускает его на кровать, ложась сверху. он глубоко толкается еще два, три раза, прежде чем бросить на него быстрый вопросительный взгляд. хисын вопроса не понимает, но все равно активно кивает в ответ — не может придумать ничего такого, на что бы сейчас не согласился. последний толчок — чонсон выходит и, спешно снимая презерватив, кончает ему на живот. хисын безбожно залипает на то, как удовольствие отражается на его лице. красиво. он тянется рукой вниз, чтобы довести себя до конца, но его запястье перехватывают. — что ты?.. чонсон не отвечает — вместо этого только коротко целует его. — наслаждайся. на этот раз хисын не успевает отвести взгляд в потолок, и то самое зрелище, от которого он сбежал немногим раньше, застает его врасплох. чонсон устраивается между его ног и слизывает с головки остатки смазки. он смотрит на него, и хисын не в состоянии отвести глаза — следит за каждым его движением. этого оказывается достаточно, чтобы снова подвести его к грани. — чонсон, — тот вопросительно хмыкает, обхватывая губами головку, и хисын стонет, обрываясь на середине фразы. вдох, выдох. — чонсон, я близко… — он издает согласное 'мг', не дав ему договорить, и от вибрации хисын стонет громче. — в плане совсем близко, я сейчас- чонсон чуть надавливает языком ровно там, где нужно, и его накрывает волной удовольствия. он кончает снова, чонсон все еще не выпускает его изо рта. пиздецки горячо. его в который раз прошибает дрожью, опора на подкашивающиеся локти больше не помогает, и он падает на спину, тяжело дыша. чонсон ложится на него сверху, и тяжесть его тела ощущается до жути приятно. — … а я говорил, что будет вкуснее- — ни слова больше, пак чонсон. — как скажешь. я заметил, на самом деле, что стоны тебе нравятся больше, чем слова- — ты невыносимый, ясно? — хисын пытается не улыбаться, но у него не выходит от слова вообще. — надо белье поменять и сходить в душ. — куда-а-а ты так спешишь, — тянет чонсон, обнимая его за талию. — просто полежи пять минут спокойно, ли хисын. не суетись, — он оставляет невесомый поцелуй на его ключице, и хисын не находится с ответом. они лежат так с минуту, а потом чонсон — тот самый чонсон, который 'полежи пять минут спокойно, не суетись' — нависает над ним, упираясь локтями в кровать по сторонам от его головы, и смотрит прямо в глаза загадочнее некуда. хисын лениво закидывает ноги ему на талию и обвивает руками шею, вопросительно дергая бровями. — что? — ничего необычного. просто ты опять красивый. он смеется, отворачиваясь, не в силах выдержать его максимально влюбленный взгляд — чонсон пользуется моментом, чтобы поцеловать его в открывшуюся шею. совсем не похоже на то, чем они занимались до этого: они больше не бросаются друг на друга — хисын буквально тает под его нежными прикосновениями, приятно расслабляясь и просто наслаждаясь его близостью, тихо смеясь, когда его дыхание щекочет кожу. запуская руки в его волосы, он мягко тянет его чуть выше, чтобы поцеловать — нежно и спокойно; в процессе чонсон осторожно переворачивает их обоих на бок, и они окончательно запутываются друг в друге, сплетаясь в один сплошной клубок конечностей. они лениво целуются, пока это не становится неудобно от улыбок. — все, полежали пять минут спокойно, — хисын коротко целует его в уголок губ, — теперь точно в душ и менять белье. — ну еще-е-е чуть-чуть, ну-у-у… — мне липко и холодно. ты можешь еще полежать, если хочешь, но я точно пошел. — м-м-м, нет, без тебя лежать неинтересно, — по-кошачьи улыбается чонсон. кто бы сомневался. — а еще я ставлю на то, что сам ты не дойдешь. хисын закатывает глаза. возмутительнее всего в этой ситуации то, что он, вероятно, прав. — хочешь помочь? — не откажусь. после душа он расслабляется окончательно, так что чонсону приходится менять белье в одиночку. хисын, довольно растекаясь по кровати, дожидается, пока он ляжет рядом, обняв его за талию и удобно устроив голову у него на плече, и удовлетворенно улыбается, зарываясь рукой в его мокрые волосы. хорошо до жути. — хисын~а? — м-м-м?.. — не хочешь завтра поиграть в теннис? — не то чтобы я умел играть в теннис, чонсон… — я могу тебя поучить? — а вот это звучит заманчиво, — сонно тянет он. — только имей в виду: во-первых, я в жизни ракетку в руках не держал, во-вторых, мы можем заняться этим только в обеденный перерыв, когда я закончу с утренней тренировкой, и — что важнее — только после твоей собственной тренировки, а в-третьих — я буду немного никакой. — принято, — улыбается чонсон. — получается, завтра в обед играем в теннис. одолжу тебе форму и ракетку, хисын~а.