Последний бросок на север

Анна, наизусть выучившая свое расписание, до сих пор путалась в кабинетах штаба; когда Ягер отправлял ее к Вальтеру за пропусками для заключенных, она еще добрых минут десять бродила по коридорам; спросить, у мимо проходящих солдат, Анна не решалась, ибо знала, что получит очередную пощечину, а ей и так доставалось от Вальтера; он не примирился с нахождением русской унтерменши в штабе, однако не мог высказать свое недовольство Ягеру, но мог отыграться на Анне, если оказывалась такая возможность. К слову, Анна никогда не видела лояльного коменданта и поэтому к выходкам Вальтера относилась как к чему-то неприятно неизбежному, но привычному. Кто по-настоящему пугал Анну, так это Ягер. Хоть он и держался всегда нарочито вежливо и холодно, она знала, что в душе он так же, как и все презирал ее, однако арийское воспитание не позволяло ему унизиться до откровенного насилия. Анна часто вспоминала их шахматную партию и корила себя за то, что не поддалась тогда, ведь уязвленное эго Ягера могло придумать месть намного изощренней, чем обычные побои. Порой ей казалось, что он намеренно ее пугал; после того разговора за чашкой чая через несколько дней, он неожиданно спросил: — Почему Вы не стали работать в борделе? Ведь такое положение было престижно для заключенной. Анна нервно моргнула, облизнув губы. Ягер и это заметил. — Я тогда уже работала у фрау Шнайдер… — Я знаю нрав фрау Шнайдер и должен отметить, что предпочел бы провести целый день со стаей диких псов, чем час с этой женщиной. Анна смолчала, а Ягер продолжал: — Или Вы считаете, что из Вас вышла бы неумелая работница? — он заметно развеселился, — Какую самую большую сумму предлагали за женщину, Вы знаете? — Двадцать пять марок, — смущенно ответила она. — Это много, — Ягер понимающе кивнул, — для заключенной. Он замолчал. Анна видела, что он что-то про себя решает и, набравшись смелости, — или ей так только показалось — спросил: — Предложи Вам такую сумму, Вы бы согласились? Анна хотела переспросить его, однако прекрасно слышала вопрос. А, может, стоило, думала про себя она, хотя вышло бы глупо. — У меня не было бы выбора. Ее ответ не понравился Ягеру. Он выглядел немного разочаровано и раздражено; она надеялась, что он больше не станет ее расспрашивать. — А если бы был? — не унимался Ягер, — Если бы я Вам предложил, а в случае отказа ничего бы с Вами не сделал. Анна выглядела совсем потерянной: если согласиться, это звучало бы как приглашение и значило бы осквернением героя Рейха, а если отказаться, то унизить его второй раз. После недолгого молчания Ягер звонко засмеялся, продолжая пристально разглядывать Анну. — Можете не отвечать, Анна. Ваше раскрасневшееся лицо за Вас ответило. Ягер глумился над ней и наслаждался ее запуганным поведением, однако не делал этого часто. Повеселевший Ягер выглядел уже совсем по-ребячески и порой Анна даже ему подыгрывала. Хоть Ягер и наводил страх на Анну, она к нему привыкла. По звуку его шагов, она могла определить в каком он настроении: если жесткие и твердые, то лучше не попадаться ему на глаза, если быстрые, то он, может, и в раздражении, однако пойдет на разговор; но иногда Анна не слышала его шагов, а он уже стоял в кабинете и, как правило, это значило лишь одно — Ягер хочет вновь поглумиться.

***

Ягер не спал уже которую ночь, боясь снова столкнуться с наваждением; проклятые русские, думал он. Чтобы походить на привычного себя или хотя бы на свое подобие, он кружками выпивал кофе и шел работать, но это помогало недолго. С разбитым и уставшим Ягером было невозможно работать: он постоянно срывался, забывал отчеты или про допросы и все больше становился нелюдимым, отсиживаясь в своем кабинете. Окружающие и так знали про непростой нрав начальника, а сейчас просто пришли к мнению, что он устал прикрываться правилами приличия, и стал тем, кем всегда был — мизантропом. На самом же деле, кого и ненавидел Ягер, так это была русская девка. Мало того, что эта унтерменша пробралась в его сознание, так еще и отказывалась покидать его! А еще ее показная забота… постоянно мелькала, справлялась о его самочувствии, наперегонки с Тилике. И хоть Ягер, и прогонял непрошенных благодетелей, с адъютантом все же поделился, однако уточнил, что у него только бессонница и отсутствие сил днем. — Да что же Вы молчали, герр штандартенфюрер?! — как всегда простодушно спросил Тилике. — У одного моего приятеля есть средство. Правда, не думаю, что оно избавит Вас от бессонницы… — Да черт с ней! — воскликнул Ягер, — Достань мне это средство! Ягер немного обрадовался: если хоть не поспать ночью, то работать днем. Тилике вернулся к вечеру, с небольшим свертком в руках. — Я, правда, не помню, как называется этот порошок, герр штандартенфюрер, — признался Тилике. Ягер развернул сверток и чуть не рассыпал его. — Как-то на «к»… — Кокаин. — подсказал Ягер. Ягер знал об этом средстве еще со студенческой поры и до какого-то времени оно служило исключительно, как помощь от головной боли, пока некоторые не обнаружили «увеселительные» свойства этого порошка. Ягер не был сторонником подобного развлечения, однако сейчас выбора у него не было. Распределив порошок на дорожки, Ягер нашел небольшую бумажку, свернул ее в трубочку и через нее вдохнул. Через какое-то время ему действительно стало легче: усталость отступила и пришла ясность. В этот день Ягер вновь был похож на себя и радовался тому, что может работать, не чувствуя опустошенность. Однако эффект был недолгим; может, кокаин помогал ему работать и делать намного больше обычного, но и забирал не меньше. Вдобавок к усталости прибавились повышенная температура и тремор; Ягеру хотелось взвыть. И если теперь кого он и ненавидел, то только себя — его подвели собственное тело и разум. А из-за чего? Из-за того, что в его голову забралась эта проклятая русская? Ведь я страдаю из-за нее, размышлял он, однако лечь спать все же отказывался. Днем он кое-как проводил допросы, потом ходил на учения и по возможности отменял совещания с Вальтером; хватит и того, что про Ягера, и так сплетничают непонятно что. Вечером ему становилось хуже и единственное, чем он мог облегчить свое бремя был коньяк. Уже смеркалось и сегодня Ягеру было особенно тяжко и лишь потому, что он в полной мере осознал никчемность своего существования. У него была блестящая карьера и такие же перспективы, он был полон сил, а сейчас он жалок и изможден. А ведь нужно-то только поспать, думалось ему, когда часы пробили полночь. И как бы эта мысль ни была соблазнительна, он знал, что это ловушка; он и так достаточно унижен, так еще не хватало запятнать себя связью с расово-неполноценной, пускай, даже во сне. Ягер снова подумал об Анне и отметил, чем же она его так неимоверно раздражала: к ней невозможно было придраться! Она выполняла все в срок, правильно, точно, без единой ошибки и Ягеру даже не было за что на нее разозлиться, хотя ему очень хотелось. Мне бы очень пригодился бы такой солдат, будь она таковым, думал Ягер, но она не солдат, она унтерменш, которых тысячи! Ягер удобнее устроился на своем кресле, продолжая мысль. Она всего лишь заключенная, рассуждал он, почему я вообще о ней думаю, почему какая-то русская шлюха доставляет головную боль штандартенфюреру, герою Рейха?! Он вскочил с места, эта мысль ему понравилась. Ягер дал слабину и даже не заметил этого, а все из-за русского недоразумения; он даже как-то ободрился. Ему не составляло труда войти в ее коморку и убить, что он и собирался сделать. Сначала он хотел взять револьвер, однако подумал, что это слишком простое избавление; Ягер хотел видеть ее мучения, ее болезненные конвульсии перед смертью и поэтому взял с собой нож. Он бесшумно проник в ее комнату; Анна стояла спиной к нему, стягивая с себя синий пиджак, а за ним тонкий свитерок, она осталась в прозрачной белой сорочке. Она повернулась и тихо ахнула: — Герр штандартенфюрер? — даже в полуночной тишине ее голос казался совсем неслышным. — Повернитесь спиной ко мне, Анна, — потребовал он, стараясь смотреть ей только в глаза. Анна, испуганная и удивленная, подчинилась. Ягер подошел к ней вплотную, и она почувствовала, как его дыхание обожгло ей шею. — Я убью Вас сейчас, — объявил он. Ягер видел ее глубоко вздымающуюся грудь, слышал как она нервно сглотнула и хотел было уже поднести нож к ее шеи, да заметил свои дрожащие руки; чертов тремор! — Вы злитесь на меня, что я обыграла Вас в шахматную партию? — тихо спросила Анна. — Что? — он усмехнулся над самым ее ухом. Ягер старался успокоить свои нервы, чтобы руки тоже послушались. Однако он ни о чем не мог думать, кроме запаха ее волос, тонкой шеи и ее частого дыхания. Он заметил ее подрагивающие худые плечи и маленькие пальцы, комкающие край сорочки. — Я злюсь на себя, — устало констатировал он, — и на свои желания. Вдруг он вспомнил, что уже где-то видел эту сцену; Анна стояла к нему спиной, а он целовал ее шею… если тогда ему это только снилось, то сейчас он сделал. Она шумно выдохнула то ли от облегчения, то ли от удивления — сама не поняла. Ягер мягко сжал ее плечо, на ощупь оно оказалось еще хрупче; целовал нежно, едва касаясь, а потом развернул ее к себе. Анна подняла свои карие глаза на него, и Ягеру не нужно было другого разрешения. Он откинул нож и, взяв ее лицо в руки, аккуратно поцеловал. Она целовала как-то неловко, неумело, совсем по-детски, отчего Ягер мысленно улыбнулся. Анна не решалась к нему прикоснуться, знала, что не позволит. Он потянул за бретельки сорочки, и она упала к ногам Анны; лишь на мгновение разорвав поцелуй, он аккуратно приподнял Анну и уложил на кровать, снова припав к губам. Оказавшись обнаженной перед Ягером, она решившись, потянулась к его кителю, да только он быстро перехватил ее руки и снял его сам; даже находясь в такой интимной обстановке, Ягер оставался штандартенфюрером — он устанавливал правила, не позволял себя целовать или как-то прикасаться, Анна подчинилась. Ягер целовал ее с каждым разом все страстней, опаляя своим горячем дыханием ей шею, мягко кусал за подбородок; двинулся выше к уху, прокладывая влажную дорожку поцелуев, пока не услышал ее мягкое поскуливание. У него быстро пропала головная боль и тремор, впервые за это время он ощутил естественный прилив сил, словно он вновь стал собой. Обе ее запястья Ягер перехватил своей рукой, а другой медленно повел вниз к ключицам, задержался на груди, не сильно сжав ее, затем вел по худому животу, дошел до бедра и отодвинул его в сторону. Анна зачарованно смотрела на него, как мышка смотрит на удава перед смертью; она не сопротивлялась, делала все так, как он хотел, лишь бы вновь почувствовать его поцелуй. Ягер аккуратно коснулся ее мокрой промежности, раздвинув пальцами горячие лепестки и нежно потер клитор. Анна застонала громче, чем он ожидал; Ягер с улыбкой поцеловал ее сухие губы: — Тише, — хрипло прошептал он, — тише… Она шире раздвинула ноги, чтобы он мог устроиться между ними, Ягер аккуратно прислонил колено к ее промежности и немного повел им вверх-вниз; Анна мучительно выдохнула, приподнимаясь к его губам. Он целовал ее теперь неистово, больно прикусывая ей губу, он держал, держал и не отпускал; ему хотелось, чтобы она умерла, задохнувшись от его поцелуя. Анна ерзала на колене Ягера, постанывая в поцелуй, даже не пытаясь его разорвать. Его рука, гладившая ее талию, вновь остановилась на груди и крепко сжала, Анна болезненно дернулась от его губ и шумно выдохнула. У Ягера лопнуло терпение, он потянулся к пряжке ремня, и она легко поддалась под напором его умелых пальцев. Анна смотрела на него нетерпеливо, смотрела на его эрекцию, очерченную брюками и нисколько не смущалась этого. Освободившись от брюк, Ягер внимательно посмотрел на нее; она глядела прямо, с вызывающем ожиданием, почти гордо, не стесняясь своего желания. Ягер восхитился, ведь на него смотрела уже женщина, уверенная и страстная. Ее разум, подчиненный инстинктам, желал лишь одного — почувствовать хоть что-то, кроме цепенеющего страха; пускай, это будет боль, она слишком долго боялась ее, а теперь, когда последняя капля в виде Ягера с ножом, добила Анну, ей было все равно. Ягер вошел медленно, и сразу остановился, чтобы лучше чувствовать ее и она привыкла; начал двигаться аккуратно, словно раскачиваясь, не забывая целовать ее. Анна поежилась от неприятного ощущения, но оно прошло, когда Ягер задвигался; она сдавленно стонала сквозь поцелуй и, задыхаясь, разрывала его. Он ускорился, но делал это постепенно со всей бережностью, на которую был способен, Анна старалась подстроиться под его ритм, однако отвлекалась на поцелуи Ягера. Ее стоны становились все громче, все неистовее и даже его горячее «Ш-ш-ш» их не останавливали, покуда они не оборвались вскриком. Видя Анну такую разгоряченную, и самому Ягеру до разрядки оставалось недолго. В ней было так жарко, так хорошо, еще пару жестких толчков, один стремительный натиск и его накрыло. Пытаясь отдышаться, они неотрывно смотрели друг на друга, пока Ягер не отпустил ее запястья и не встал с кровати. Надел китель, застегнул ширинку и, не глядя на нее, вышел из комнаты.