Когда рушатся стены

— За меня выходите замуж, Александра Петровна. Тусклый свет рассеивается за ее спиной, она замирает возле рабочего стола, удивленно уставившись на него. — Не шутите так. Саша в себя быстро приходит, выпрямляется, смотрит сурово, но все равно Миша видит, что нервничает. Как бы не пытается казаться холодной, но почву из-под ее ног Миша все еще способен выбить без особого труда. — Я бы не посмел шутить над подобным. Он, честно, сам не понимает, что именно двигает им, но да, — предложение по-своему искреннее, и просить о таком, на удивление, невероятно легко — то ли потому, что знает, что она откажется, то ли правда готов вечность с ней разделить. И это запутывает еще сильнее. — Правды в ваших глазах не вижу. Он усмехается, подпирает рукой щеку. — Выросла — поумнела. Миша в восторге от ее пронизывающего до костей взгляда, — если сам больше ненавидеть не можешь, дай ей причину, чтобы она возненавидела тебя. Только бы не перестараться. — Если это все, то я вас оставлю. Дверь закрывается за ней, и Миша остается с вежливым Сашиным отказом на чертово предложение руки и сердца от Берхарда. Этому было название, вызывающее липкое, щекотливое чувство, которое Миша бы закрыл под сотней замков. Но власти над ним — у него нет. Миша улыбается кончиками губ, когда Саша вздрагивает, стоит ему пройти рядом на балу. Ловит сухое приветствие Пьера, и как Пьер (конечно, специально) предлагает ей следующий танец так, чтобы Миша слышал. Он хмыкает, будто у Пьера есть хоть какой-то шанс. Саша, сколько бы раз Миша не показывал, что любовь ее односторонняя, по-прежнему будет влюбленными глазками смотреть. Это почти трогательно. Почти, потому что с нежными девичьими чувствами играть низко, Миша бы любого другого сослал в ссылку за такое, хотя Александра Петровна сделала бы это первее. А ему можно. Михаил Юрьевич мог на танец пригласить, а в другой раз танцевать со всеми, кроме нее. Может, Миша просто ждет, когда она наконец-то пошлет его к чертям. Вместо Миши к чертям Саша посылает Пьера. Не совсем к чертям, в неоправданно вежливой манере отказывает, когда тот становится на одно колено, протягивая невероятно дорогое кольцо, клянется счастливой сделать, хотя и брак двух столиц — исключительно политический союз. Миша случайно свидетелем сцены оказывается, взглядами с Сашей пересекается, он плечами пожимает, мол, твое решение, что хочешь, то и делай, ты же столица. Уходит сразу, слыша вдалеке стальное Сашино «нет». И вовсе его ладони не вспотели, а живот не скручивало в тугой узел от напряжения. Саша догоняет Мишу где-то в нескольких шагах от его покоев; запыхавшаяся, с красными щеками — вид неподобающий для столицы. Он оглядывает ее, в первую очередь смотрит на пальцы — никакого кольца не видно, и Миша выдыхает. — А Пьер, кажется, искренен был. — Насколько можно быть искренним, предлагая брак по расчету? Миша пожимает плечами. — Никогда такого не предлагал. Она заметно вздрагивает, отводит взгляд, и вот сейчас самое время взять ее за руку, притянуть к себе, обнять аккуратно, извиниться за множество грубых слов. И, наверное, прояснить отношения, чтобы за установленную грань не переступать. Саша словно улавливает резкую смену Мишиного настроения, делает шаг назад. — Тогда, что вы подразумевали тем вечером? Что привязался к тебе, что обида давно ушла, что влюбился так, как никогда прежде, и это медленно убивает. Ненавидеть ее было легко, любить — страшно. — А что вы сами думаете об этом? — Вопросом на вопрос отвечать — не культурно. В голосе нет ни раздражения, ни злости. Саша хочет понять, как относиться к нему, как пробить эту его стену. — В любом случае, мне вы тогда не отказали. И улыбается напоследок так самодовольно, что Саше хочется бросить в него рядом стоящую вазу. Она вслед кричит, что и не согласилась, но Миша вряд ли слышит. Доведет когда-нибудь, и тогда даже Саша терпеть не сможет, оставит глупую влюбленность и перестанет пробиваться сквозь его скорлупу. Миша ведь ей то, о чем она мечтает, дать не может. Сашенька взаимной любви желает, как в романах, как в сказках, навечно чтобы. Мише смешно с нее, ему бы защитить ее от разбитого сердца, но сам же разбивает его каждый раз. Она пытается стену сломать со всем врожденным упрямством и будто бы не замечает всех его попыток от себя отгородить. Разочаруется сильнее, если еще ближе узнает. Мишу Московского выдержать — это еще постараться надо. Саша вроде как старается, принимает его всего, иногда тоже характер показывает, в этот момент весь зимний дворец ругань слышит. Они правда достойны друг друга, в хорошем или плохом смысле. Но Миша убежден, что Саше не подходит. Только вот проблема, что и другие Саше, по его мнению, тоже не подходят. Замкнутый круг.              Все в комнате чувствуют, как несказанные слова повисают между ними острыми иглами. Саша раздраженно вздыхает, что-то в ее руках ломается с оглушительным хрустом, никто лишний раз даже не двигается. Миша все равно на своем стоит, пускай сам император начнет отговаривать (не начнет), Москву он не бросит. Всегда так было — пусть город до пыли разрушат, они тоже должны быть там, пока сами же пылью с пеплом не станут. — Хорошо. — Наконец говорит она, но и Саша, и Миша знают: это лишь для вида. Никуда она отпускать его не хочет, но кто Мишу Московского удержит. Перед отъездом он находит Сашу в том же кабинете, она пытается работой отвлечься, голову на него даже не поднимает. — Могла бы и спровадить как подобает: со слезами и объятиями. Миша все еще приходит в восторг, стоит столкнуться с ее ледяным взглядом. — Вам только и надо, сердце мне разбивать каждый раз. Самому не страшно? Страшно, конечно. Он до сих пор огонь стороной обходит. — Если ждать меня будете, то не страшно. Миша видит, как Саша из последних сил держится, чтобы не вскочить со стула и не зарыдать у него на плече, но вместо этого крепче перо сжимает. Возможно, он был обречен влюбиться в нее, и как бы то ни было, но они и правда друг друга стоят. Миша подходит к ней, наклоняется, целует в висок едва касаясь губами. Легче почему-то становится. — Вам лучше бы вернуться как можно скорее и чтобы за это время придумали самое трогательное признание в чувствах, иначе за годы вашей холодности ко мне — не прощу. — Как пожелаете, заря моя северная. Ради нее — горел бы сотню раз.       Миша выглядит плохо. На лице порез еще не заживший, глаза открывать больно, от ожогов живого места нет — весь перебинтованный лежит, даже одежды не нужно. Назвать боль адской, язык не поворачивается. Это было гораздо больнее, чем все ощутимое им до этого момента, но наравне с почти плачущей Александрой Петровной, испуганно смотрящей на него. Она что-то обеспокоено лепечет, сжимает руку, а Миша только смотреть может, подмечать синяки под глазами, лопнувшие сосуды в них и ставшие более выразительными скулы. Не отходила ведь от него, молилась, очнуться умоляла. Миша позволяет себе улыбнуться, хотя надо бы отчитать — нечего тратить драгоценное время столицы сидя тут. — Улыбаюсь. И злюсь на вас. Саша сразу понимает, к чему разговор идет, руку его отпускает, обиженно отвечает: — Я выполняла обязанности как полагается. И с вами была, когда время дозволяло. О последнем лжет, видно сразу. Неправильно разговор начал, но привык уж шипы выпускать, но за это позже извинится обязательно. — Сашенька, — чуть вздрагивает от непривычно мягкого тона его голоса, — как и обещал — вернулся. — Нежно берет ее за руку, сжимает не сильно, будто дает почувствовать, что рядом, живой. — Вы так и не ответили мне тогда. Вы выйдете за меня, Александра Петровна? Возможно, просить выйти за него замуж, лежа в ожогах по всему телу и только очнувшись после комы — не самый лучший вариант вообще о чем-либо у нее просить. — Михаил Юрьевич! — Все же придется обещание сдержать? Так и быть, я признаюсь вам, встану на колено, все как положено… Саша устало выдыхает. — Сначала просто сумейте встать, а потом все остальное обсудим. Впрочем, прямого отказа она ему не дала.