Когда рушатся стены

Руки дрожат, дыхание рваными клочками вырывается, горло словно перевязали толстой веревкой и затянули посильнее. Темнота окружает Сашу со всех сторон, вцепляется острыми когтями, режет изнутри, хочется сжаться в клубок и закричать, но сил нет. Стойкий запах сырости, кажется, навечно отпечатался на бинтах, обмотанных вокруг глаз, а на коже до сих пор ощущается едкий спирт и мерзкая вонь от мужчин, что тащили ее сюда. Отвратительное сочетание, правда, всяко приятнее привкуса собственной рвоты смешанной с кровью. От холода кости ломит, противно затекают пальцы. Саша делает вдох и выдох, раз за разом повторяет, пока дверь с гадким скрипом не распахивается, отчего Саша кривится. Пускай в глазах сплошной мрак, но она чувствует, вот он, пришел полюбоваться на результат. Миша не шевелится, каменея, а затем Саша слышит, как он быстро оказывается напротив нее. Она неосознанно шагает назад, почти упираясь спиной в стену, — от одного его присутствия тело знобит, а ненависть ярким пламенем вспыхивает. Дышать тяжелее становится, ноги не держат совсем, она бы упала перед ним, но чужие пальцы больно хватают за плечи, сжимают до всхлипа. Лучше было умереть еще во дворце, чем не иметь возможности прожечь взглядом все его существо. — Страшно? — у Миши даже голос другой. Хриплый какой-то, напоминает стекло битое. — Те, кто с тобой это сделали, сами на всю жизнь глаз лишатся. Саша слов его не разбирает, думает лишь, что бежать надо, Миша позволил бы, но куда она бежать может? Да и какой толк убегать, если в итоге найдет. И не важно, вернется ли она добровольно, или он сам отыщет. Связанные колючей проволокой, не иначе. — Не страшно, — выдавливает она. — Страшнее, чем тогда не будет. — Я не хотел, чтобы все так обернулось. Он лбом в лоб ткнется, Саша дергается, но Миша все еще крепко сжимает ее, вдавливая в холодную, обшарпанную стену. Что-то внутри трещит по швам; его касания — чистый яд, хочется смыть их с себя, оттереть до крови, пока кожа кусками не сойдет, чтобы и намека, что Миша дотрагивался до нее, не было. Но как бы ненависть с болью изнутри не пожирала, все равно друг за друга костьми лягут, и это хуже всего. — Ты ведь понимаешь, что это необходимо. Я приказал не трогать тебя и все, кто причастен к этому. — Он медленно отстраняется и проводит по бинтам, отчего Саша вздрагивает. — Будут наказаны по всей строгости. И не слышится никакого сожаления. Пустота. Мертвая, пугающая пустота, обступающая Сашу со всех сторон. — Тому, что ты допустил — нет ни единого оправдания. И дело не во мне. — Шепчет. — Дети умерли, Миш. Стоило ли это их жизни? Без какой-либо опоры она падает на колени. Жаль застрелиться нельзя, точнее можно, и Саша думает, что это неплохая идея, — но хоть сотню раз выстрели в сердце — оно биться будет. Саша, наверное, впервые завидует людям. Миша рядом садится, по волосам проводит, говорит о каком-то прекрасном будущем, о жертвах, без которых не обойтись, обещает, что Сашенька обязательно сможет увидеть то прекрасное, о чем он рассказывает. Виноватым Миша себя не чувствует.