taskkill

Глоток за глотком, и чувство реальности незаметно смягчается, проваливаясь в одномерную тупость, как в талый снег. В густое красно-черное оглушение, где красный затапливает черный, скользящей рукой обнимая за шею, оплетая и притягивая к себе. Вперед и выше, он осторожно приподнимает склоненную голову Кости за подбородок, заглядывая в пустые глаза. А ночь за окном — самая ласковая, влажно дышит теплом и заботливо прячет под распростёртой тьмой все пороки и недосказанности, так неуместные для возникшей между ними тесноты. Ветер трогает набегающими волнами светлый тюль занавесок, разнося по комнате шелест и свежесть. Сыплет мелкий дождь. И недопитая рюмка остается недопитой, отведенная в сторону и со сглаженным скатертью стуком поставленная на стол. Никакого сопротивления. Руслан слабо улыбнулся, наблюдая, как глянцевые угольно-черные зрачки напротив наполняются его отражениями, и, не отпуская, медленно проговорил: — Плохое настроение. Да, Костик? Молчание и бездвижие. Бесконечная усталость размывала берега. Самому Красноярку было пусто, плохо, хуже некуда, разбить до конца и выкинуть к чёртовой матери. Только здесь, держа за шею с замершим кадыком ещё более запущенный вариант «хуже некуда», можно кисло утешиться, убедившись, что в этой жизни каждый обижен и ободран. Сегодняшнее худшее — завтрашнее лучшее, и толпы бесполезных подтверждений обеих полов ходят по Земле. Нервы стачивались, и во сне и наяву с ним до конца шло лишь одно желание — уйти, приткнуться куда-нибудь от себя и прекратить зябнуть на минуту, на две, на час. А здесь, едва ли не на пороге и совершенно без присмотра мрачно заливал за воротник Костик, никем не обхоженный и притягательно одинокий. Пьяненький и безразличный. Как хорошо оказалось присесть к нему поближе, на узкий подлокотник кресла, как хорошо будет немного поразвлекаться и уйти. Чем он и занялся. Сломанные вещи составляют друг другу прекрасный фон. Неотрывный взгляд Екатеринбурга едва заметно переменился и упал ему на грудь, как срезанный цветок, вместе с головой — Руслан поймал её, обнимая и прижимая к груди, легко гладя вдоль челюсти. Напополам со временем прежнее безмолвие растягивалось и сгущалось, обнажая лень подтверждать очевидные вещи и отвечать на идиотские вопросы. — Пойдёшь спать? Глупый, глупый Костик. Застрелись, повешайся, утопись, раз тебе настолько больно. Наград за долгое терпение не существует, исключительно придуманное самоутешение. Это всё пустота. — Нет. Зря, мальчик, зря, подумал Руслан. Лучше бы ты шёл от дяди Енисейского подальше спать, полностью под одеялом. И с закрытой дверью. Отогревшись, он честно хотел оставить бедную костину душу до лучших времен — очевидно, сейчас его используют единственно в качестве мебели, и разве что Костя тоже слабо обнимал в ответ, грея. В конце концов, мёртвому надо дать остыть, пьющим — напиться и заснуть. Красноярск мог сделать достаточно бесстыдных вещей, чтобы эта ватная тоска сошла, однако от поступающего в каждой черте чужого лица утомления, только сильнее гряз в своём. И требовалось срочно выбираться из него. Между ними висела давняя и безмолвная договоренность помогать друг другу наедине, пережившая бешено беспорядочный образ жизни Руслана и хроническое несогласие Кости с ним. Должно быть, это согласие давно провалилось бы, встречаясь они чаще и ближе. Дом Ильи представлялся умеренно нейтральной территорией (разумеется, без Ильи), где Руслан чувствовал право сдаться перед тем, как тонко, тенями подрагивают костины ресницы, как строгая линия переносицы чётко переходит в прямой нос. Матовые губы под ним сжаты, и взгляд опущен. Прекрасно и грустно, никак не оставить. Особенно Красноярску, привыкшему не смотреть на цветы и уходить, а срывать их. В отличие от Кости, который жил чувством красоты, художественным сознанием прекрасного и умением его наблюдать. Наблюдать, а не брать. Он правда искренно хотел бережно оставить идеальную геометрию тела, западающие тени скул и как сквозь лед смотрящие бледно-зеленые глаза, тем, кому без них действительно плохо дышать. Смешная романтическая дурь. Но он не мог от нее отказаться. Руслану Остаётся только совсем низко приклониться, нежно провести носом по тёмным волосам и с тихим вздохом начать низко мурлыкать на подставленное ушко: — Дай мне себя поцеловать. Или поцелуй сам. А я не буду приставать к тебе целый месяц. Зачем ты такой красивый, раз не для меня? Расхмелевшей, размеренно опасный и мягкий, но давящий своей мягкостью так, что мог задушить — красиво, неторопливо, изысканно. Всё, что угодно. Лишь бы не растрачивать драгоценное время на низкие, никчёмные разговорчики, разбалтывающие самоконтроль, под которым уже скреблось и ныло раздражение. Два одновременных желания — сильно ускорить их игру или послушно вестись на руслановы поддевки, вместе, специально или нет, составлявшие большой-большой неосознанный подтекст на них двоих, — и никакого терпения выбирать, всё еще ужаснее, чем пишут в книжках. Тающее умаление в его голосе переплеталось с гладящими движениями рук. Константин Петрович вместо этого почему-то спросил в никуда: — Зачем всё это? Как всегда. Костя — убийца романтики. Руслан скривил рот, ощущая, как его забрызгало розовой кровью. Романтика убита. Но он собирался пинать её цветочный труп до последнего. «Зачем…?». Ещё и так устало, окончательно надтреснуто. Боже правый. Было видно, что ему действительно плохо, и неопределенно-плавающее «всё», значащее то ли клоунаду Руслана, то ли жизнь, сделавшую Костю жалким и мрачным, то ли глобальные претензии к мироустройству, где многие трагедии и радости складывались абсолютно абсурдно, подтверждало это. На первое Руслан мог дать интервью и даже написать книгу: очевидно, спать с теми, кто хочет спать с тобой, не составляет никакого достижения. Нужно вести к краю и доводить до крайности, за которой становится ясно, как точно и красиво работает физика тел вне чувств и привязанностей. А разъяснить второе и третье оставалось наперекрест самому Косте и его психологу. Обычно Константин реагировал на его приглашения быстро, отстань или останься, преимущественно останься. Руслан обхаживал его очень давно, но не целенаправленно, бросая цветы и своё очарование к его ногам, когда вдруг случалось пройти мимо — уж очень ему хотелось вписать строчку «переспал с Костиком» в многотомное описание своей половой жизни. Совершенно неторопливо, с терпеливым старанием разводил на секс, без намека на усталость овевая цветными миражами обожания и потребности, сочетая прямодушие и лукавость, откровение и бесконечную ложь. Подобные люди были опасными, и если бы Константин уже не любил, то обязательно попался в подставленные руки, и это осознание всегда принуждало его относиться к Руслану насторожено, по возможности сводя все многозначия к одному. К потрахаться. Вежливо собирал рассыпанные цветы и вкладывал обратно в руки. Нет, нет и нет, можем просто посидеть рядом, ты тоже очень красивый, однако я не могу. Никакого тянущегося шлейфа ложных надежд на что-то интересное. Пару раз у них всё-таки случалось дойти до благословенной стадии «переспать», но всё как-то обрывалось. Конкретно — так. Любовь у него. И зачем только таким верно-правильным дают такое красивое тело и лицо. Действительно, грех — в глазах смотрящего. Зачем, зачем… Руслана подбешивал этот вопрос и ему очень хотелось задать встречный — а тебе не похуй, зачем? Самый умный, самый осознанный, что ли? Точно перспектива снятия штанов во сто раз вдохновляла великолепного Константина Петровича на изыскания экзистенции и у него не мог встать без предварительной философской беседы. Но раздвигать границы мироздания Руслан не собирался. Зато мог раздвинуть ноги. — Ты меня спрашиваешь … — с мрачным весельем выговорил Енисейский. Весело, потому что сам он задавал себе те же вопросы и для сохранения стабильного психического состояния старался подробно не отвечать. Но почему бы и не поговорить — большего здесь всё равно не добиться. Наверное, если он разводил Константина на секс, то Константин разводил его на душещипательные диалоги, которые не мог терпеть. Причем гораздо успешнее. — Вижу, что ты можешь залить в одного бутылку коньяка и всё ещё быть в состоянии держать глаза открытыми, задавая такие вопросы… Я просто влюблен, блять. На «влюблен» Костя потянулся и поцеловал его, осторожно и даже со следами нежности, послушно подстраиваясь под задаваемый темп — для полноценного ответа, чтобы он не сбежал сразу после одного касания языков, пришлось упасть с подлокотника на колени, обвить за широкие плечи и почувствовать, какая огромная сила дремлет в них, дремлет во всем Косте и готова обрушиться на него. Вот она, ошибка, близость к краю. Единственное тепло в дождливую ночь, и то фальшивое. Он весело усмехнулся, облизывая губы. — Всегда хотел группового секса. Ты я и человек, который не выходит у тебя из головы последние года. Да, конечно, тоненькая издевочка. Блеснула, как серебряная игла в шёлке, и снова потерялась в гладкой улыбке, не мешая разрушительному желанию Руслана, изнывающего от сильнейшей похоти, просачиваться в Костю, просить прикоснуться и удержать, дотронуться и взять. Он поглощал удовольствие, любезно доставляемое чужим телом, гибким, горячим и так точно подходящим к его собственному. Лицом к лицу, и грудь к груди. Скоро Костя почти расстался с рубашкой, а Руслан перекинул длинную ногу через подлокотник и тёрся ягодицами о пах мужчины, улыбаясь, как полная блядь, подначивая и подначиваясь от чужого стояка. В его горящей от разврата голове тлела удушающая пустота, когда он откнинул голову и сделал вздох, показывая белоснежный кадык — Костя вцепился в него, переходя влажными губами выше, к лицу и снова целуя. На этот раз Красноярск решил съюлить, точно не он был главным заказчиком этого разврата и во всем виноват Костя. Если поцелуи, то намеренно замедленные, полудразнящие и задерживающие, словно ленивые, равнодушные и слабые. Тогда через несколько секунд терпение Кости уплыло, и он усилил нажим, плотно прижимаясь губами к губам, язык к языку и надавливая на подбородок рукой, раскрывая рот шире. Руслан не препятствовал, поддерживая. Его дыхание стало хриплым и тяжелым, обженное настолько сильным и бешеным потоком любви и ненависти, тем, как неожиданно грубо его сжали чужие руки за талию, фиксируя на месте и тем самым усмиряя слишком произвольные движения бёдрами. На секунду Руслан хотел дернуться из этих объятий и сбежать, но больше был восхищён и, не скрывая удовольствия, принял то, что Костя уже никак не собирается его отпускать. Любая попытка упорядочить положение, разомкнуть губы и приподняться заканчивались тем, что Руслана ловили и методично вжимали обратно, в стол, жадно и невежливо, уже очень не по-джентельменски наваливаясь со всей тяжестью своего голода и усталости. Кто тут больше кого караулил и мечтал уронить на постель, становилось неясно. Когда Руслана распластали на столе, когда зажали мёртвой хваткой скрещенные за спиной руки, он знал, что выглядит охуенно. До крови из носу, как всегда охуенно (он бы и сам от себя кончил в тот момент) со своей прогнутой под идеальным углом поясницей, тонкой талией, выпяченной задницей, переходящей в длинные и гостеприимно раздвинутые ноги в туфлях, что у другой стороны наверняка на эти минуты близости отъехала крыша от возбуждения. Правда, в этот раз всё — ещё хуже, жарче и больнее, охуеннее, окончательный провал не туда, в зазеркалье без дна. Эмоциональный фон давно разбился вместе с кем-то из них, и даже Руслан ощущал, что они ходят по осыпающимся осколкам, скользя и цепляясь за плечи, почти путаясь в ногах. Чужие эмоции давили его, передаваясь контактно, сжимая, требуя, отвечая, получая взамен ещё больше касаний, ласк, объятий. Больше никто не мог быть один, уже не получилось бы сесть вместе, но порознь, по-тихому плесневеть в своём «я». Константину хотелось дать переполненному сердцу выход, а Руслан, по своему обыкновению, и малейшего понятия не имел, куда залез, идя в темноту спиной вперед. Как безобрано, единственно из удовольствия — влечься гибкостью и теплом доступного тела, венка давнего предложения. Полчаса, несколько шагов назад назад, со стороны предыдущий морали, Константин бы никогда не понял себя настоящего, сойдясь со своим желанием в тупике вечного вопроса «зачем». Но сейчас оказался по другую — там, где реальность была немного подделанна, сердцебиение и сердцеболение соседней груди напрямую передавалось ему, и всего становилось слишком, слишком, лишь бы выплеснуть. Откуда только сверхрациональный, предельно равнодушный Руслан вытягивал из него эти переливчатые сонмы настолько иррационального, недоговоренного, вроде бы похороненного, успевая играть и обжигать своими. И после вспышки гнева, угасшего глубоким возбуждением, Константин чувствовал Руслана неизъяснимо обострённо, чересчур близко — каждый вздох, изгиб, блеск и движение, связывающая их бесподобная, покадравая плавность доставались ему. — Какой заботливый… — Руслан дышал через раз. — Даже растянешь меня. И он очень наивно, запоздало надеялся на то, что чужая трезвость рассудит их, всё додумает и как-то объяснит на утро. Если её спросят. Однако для него у Руслана не осталось ничего, кроме мягких губ и злых поцелуев. Конечно, со стороны всё изящество слагаемых настроений размазывалась в прозу. Костя просто ебал его пальцами, вдавливая в стол. Чувствуя, что уже не в состоянии, Руслан извернулся змеёй, застав своего партнера врасплох. Давление ослабло и этого хватило, чтобы перевернуться на спину, скрестить ноги за костиной спиной. Он знал, что теперь представляет довольно жалко-обворожительный, потасканный этюд спутанных волос, сбившегося дыхания, со сладко покрасневшими уголками влажных глаз и дрожащими, немеющими от долгих поцелуев губами. И Костя неотрывно, оценивающе всматривался в него, и, казалось, все эти слабости расцветают и усиливаются во много раз, обнажаясь. По обыкновению он любовался своими партнерами и как же хорошо, что Руслан позволял это, нисколько не стесняясь и не прячась, смежив ресницы и проникаясь драгоценным вниманием, точно ему бросили горсть золота с бриллиантовой гроздью. Но было в этом внимании что-то… Руслан зашипел, как клубок змей и пальцами вцепился в чужую шею. — Только попробуй сейчас представлять вместо меня кого-то другого. Иначе ебать будут тебя. Он не тупорогий Юра, жопу Кости оценит и пощады не даст. Кроме того, не стоит разрываться на два фронта, трахать меня и представлять в голове другого, другую, свои моральные идеалы или что там тебе мешало столько лет переспать со мной раньше. Голова заболит, член упадет. Грустно. Костя низко усмехнулся, гладя разведенные руслановы бёдра и возвращая руку на член. Поглощенный чужой красотой, он не задумывался о том, как его янтарные глаза наконец-то ожили, став глубокими и чарующими, вынуждающими побыть послушеее. — Попробуй. — Охуеть, — сипло расхохотался Руслан, запрокидывая голову и наблюдая затененный светло-голубой потолок. — Если мне вдруг послышалось, это твои проблемы. Он довольно повел острыми плечами, насмешливо поблёскивая холодными, потемневшими от похоти глазами — похоже на подплавленное бутылочное стекло. Костя наблюдал в них прозрачное и глубокое отражение собственных желаний, никак не мог не приблизиться в ответ, пальцем очертить остренькую скулу. — Конечно. И резко войти под томно раздавшееся «бля-ять» около уха и закатанные глаза — Руслан чуть не кончил от того, что ему наконец-то показали его место, молча и на члене, упиваясь мощными и точными толчками и упивался, как черт, давно и безуспешно подначивающий подписать жертву контракт и резко получившему согласие на всё. Пусть так, но он воплощал собой полный самоконтроль, когда как внимание Кости давно поплыло, пытаясь охватить всё и сразу, но успевая только обжигаться, ловить цветные пятна и отрывки. Руслана и его ласк было много — в подмахивающих бедрах, в тихих стонах, в том, как идеально и влажно он сжимал его член, как тянул на себя, целовал и гладил. Во влажную от поцелуев русланову шею и грудь — по-честному, хотелось в неё впиться, взрызться в эту суку и все ее насмешки, прошлые и будущие — собачьи ласки. Он и занялся чем-то таким, ускоряя и замедляя темп, меняя угол и переворачивая гибкого и податливого Руслана в какую угодно позу. Как же было охуенно опуститься к самому основанию пирамиды Маслоу, очиститься от саморефлексии. Отдаться первобытным радостями бесполезной и жаждущей жизни, удовольствию, на крови и плоти которого взрос Эдем и был вскормлен человеческий мир. Бесконечный ад и бесконечный рай. Мир, где сотни лет не существовало ничего, кроме совокупления и убийства, и где участников процесса меньше всего заботили исторические последствия их поведения и законы логики, по которым они спустя годы будут судимы своими цивилизованными бесконечными запретами потомками. Плоть от плоти, кровь от крови — наши с тобой желания не далеко ушли. Только бы не забывать приглаживать сбившиеся на шёлковых висках красные волосы и обнимать локтем за шею, придушивая и косо целуя губы. Главное было не стесняться брать, брать, брать и так же отдаваться процессу — только тогда могла получиться честная игра. Все довольны — никто не думает, физическое трение приземляет и сужает обозрение до чужой белой спины, блестящей от пота, до налившихся кровью и напряжением мышц руки перед лицом. И под ударными волнами гормонов и всесторонних стимуляций нервная система не в состоянии удержать мысленный фокус. Линза расслаивается, и важное отдаляется, начинает казаться не таким важным. Причинно-следственные связи в обрыве. Была ласковая ночь, были стройные и подрагивающие ноги Руслана, в коленях перевешанные через его плечи, как погоны, какие-то поцелуи, жар и скольжение. Беспорядок на раскачивающимся столе. Как потом за зк ним пить чай, непонятно, но да и наплевать. Руслан сильно потянул за чужие волосы, мягкие и немного влажные, когда что-то в их позе изменилось и член партнера стал глубоко и прямо попадать по его простате. — Костя. Тихое и беспорядочно дыхание Константин дрожащим теплом ложилось на руслановы грудь и ключицы. Он огладил мужчину по горячим и гудящим плечам. Какие сильные руки. Их надо использовать. — Подними меня. Трахни на весу. Сказано — сделано. Не то чтобы для Кости была большая разница, как брать Руслана. Зато Руслану — была. В нём почти прорезался сопрано от того, как правильно Костя попадает по его простате, как его выламывало от удовольствия и бешено прыгало сердце. Оказалось, шагнуть за свои «нельзя» и провалиться в самую низменную форму удовлетворения было так просто и притягательно, гораздно проще, чем думать об этом. После Костя очень вежливо отнес его в спальню, положил на подушки (живого места на Руслане не было) и сказал, что сам уберется на веранде. Руслан посмеялся ему вслед. Перед этим — глаза в глаза, рассуждения одинаковы. Константин думал, что такого человека, как Руслан, который забывал людей через неделю, ему бы никогда не удалось удержать. Руслан думал, что того объема привязанности, который предполагал Константин, ему ни во век не удалось бы выдержать. Кроме того, по его мнению, было удивительно выдумать в голове какую-то чушь и самостимулироваться с неё годами. Бедный, бедный Костик. — Осталось переспать с Татищевым и можно считать, что вы потрахались через меня. Очень трогательно. Ты бы еще в кухонный чайник влюбился и рассчитывал на взаимность.