Gerlinde

Гилберт был в бешенстве, когда ему досталось это тело. Сильнее этой никчёмной оболочки он ненавидел только Россию, но Россию ему сейчас было никак не достать. Зато оболочка всегда была под рукой. Какая жалость. Вогнаный в бедро нож имел почти терапевтический эффект. Старые шрамы не успевали сходить, как появлялись новые. Руки Гилберт не трогал, с России сталось бы сбагрить его в психушку, но вот остальная оболочка... Места для того, чтобы выплеснуть кипящую внутри злость было предостаточно. Подселили его в комнату к Беларуси. С недавних пор та стала невообразимо приставучей и назойливой - просто жить не давала. Гилберта больше устраивало, когда она спала с ножом под подушкой и провожала его молчаливыми взглядами исподлобья. Но с тех пор, как случилось это... происшествие, всё изменилось, и изменилось не в лучшую сторону. Гилберт даже с Венгрией не мог нормально общаться. Они знатно разосрались в последнюю встречу. Польша назвал его Гилбертиной и получил по ебалу, а Венгрия посчитала это за отличный повод узнать, какое он дал девке имя. Гилберт взбесился так, что перед глазами стояла красная пелена. Он не собирался этого делать. У него уже было имя, все несогласные могли идти нахуй. А после была совершенно отвратительная сцена, после которой смотреть в глаза Венгрии он просто не мог. Впрочем, и та явно не жаждала его видеть, за прошедшие полтора месяца они ни разу не пересеклись. *** - Герда, пошли со мной, хочу тебя кое с кем познакомить. Россия почти не говорил с ним, поэтому Гилберт не сразу понял, что обратились к нему. - Что ты сказал? - прошипел он в ответ и лицо разрезало совершенно безумной улыбкой. - А что не так? - спросил Россия простодушно. - Гилбертом тебя больше не назовёшь, так почему не Герда? Гневно разлетелись крылья носа. Гилберту невыносимо захотелось вцепиться ему в глотку. Так, чтобы до крови рту. Вырвать ублюдку трахею зубами было бы самое то. Но он не мог. Это тупая оболочка была худой и слабой, да и совершенно неуклюжей. Попытаться причинить России вред значило расписаться в своей никчёмности. Тому ничего не стоило бы просто отшвырнуть его от себя как какую-то шавку. Он просто физически не был теперь способен причинить России хоть какой-то значительный вред. И это убивало. Просто убивало. *** Беларусь бросила на его кровать пачку капроновых колготок. Новеньких, ещё даже не распакованных. Колготки были дефицитом, и раздражение в голосе она и не думала скрывать: - Подарок от Ивана. Гилберт скривился, как от зубной боли. Ничего такой подарок, самое то, чтобы повеситься. Но они даже сдохнуть по-человечески не могли, да и боль в сломанной гортани после воскрешения не стоила того. Было много других способов сделать всё быстро, и почти безболезненно: таблетки, лезвие, но их Гилберт оставлял напоследок, если станет совсем невыносимо. Настолько невыносимо, что он предпочтёт психушку, в которую Россия обязательно его сбагрит, когда найдёт бездыханную оболочку. Гилберт прихватил ножницы и колготки, и вышел из комнаты. Россия нашёлся на кухне, о чём-то тихим шёпотом переговаривался с Украиной, шаманящей над стоящими на плите кострюлями, и Гилберт даже не пытался скрыть удовлетворение на лице, когда оба нервно обернулись, стоило ножницам с шумом удариться об стол. Убедившись, что привлёк их внимание, Гилберт с гаденькой улыбкой стал резать колготки ножницами на мелкие кусочки, глядя России прямо в глаза. Ножницы были тупые, слабая никчёмная кисть болела от прилагаемых усилий, но оно стоило того. Лицо России успело отобразить целый калейдоскоп эмоции, а к концу застыло маской ебучего арлекина: брови его округлились, а уголки губ опустилсь вниз. Украина залилась смехом, когда Гилберт хлопнул дверью. Он хотел было сразу вернуться в комнату, но Украина стала громко распекать своего брата-дегенерата, и Гилберт не смог лишить себя подобного удовольствия. - Ой дурак, - всё ещё хохоча, произнесла Украина. - Колготки ещё ни одного мужчину в женщину не превратили, но Иван-то точно знает как сделать так, чтобы получилось. Раздражённый Россия возразил, повысив голос: - Она женщина. - Я тебе на следующий праздник тоже колготки подарю. - А мне-то зачем? - озадаченно спросил Россия, и Украина залилась смехом пуще прежнего. Она сказала ещё что-то, но разобрать не получилось, как Гилберт ни пытался вслушаться. - Всё, хватит. Не морочь мне голову, - бросил Россия раздражённо, явно не собираясь продолжать разговор. Надо было уносить ноги, пока они не столкнулись у двери, и Гилберт поднялся к себе. На лице впервые за долгое время сияла совершенно искренняя улыбка. Он рухнул лицом в подушку и заржал, совершенно наплевав на то, что в комнате была Беларусь. Хрен с ней, с Беларусью, а вот старшая сестра этого утырка вызывала уважение и симпатию. Было приятно знать, что хоть кто-то в этом ёбанном доме был на его стороне. А он-то думал, что там помимо сисек не к чему присматриваться. *** Находиться в этом доме было невыносимо, а выйти даже в сад без сопровождения России не дозволялось. Конечно, его заперли в этом доме, потому что не доверяли. Вот Венгрии и Польше позволили быть дома, а ему - нет. Беларусь как-то сказала, что Иван держит их рядом с собой потому, что они дороги ему, и стоило бы больше ценить. Чушь собачья. Гилберт надеялся, что она врёт потому, что так велел Россия, а не потому, что искренне в это верит. Только хре́новой фанатички под боком ему не хватало. России просто нужно было держать его на коротком поводке. Он явно считал, что стоит Гилберту оказаться в Берлине, тут же махнёт через Стену. И был совершенно прав. Гилберт засыпал и просыпался с этими мыслями. В этих мыслях проходила череда совершенно одинаковых дней, и даже во время сна они не давали ему передышки. Нож привычно лёг в руку, но в двери постучали, и, Гилберт с сожалением убрал его под подушку. - Никого нет, нахер идите, - сказал он, но голос снова подвёл. Приходилось постоянно прикладывать усилия, чтобы он звучал ниже, но иногда Гилберт забывался и из горла исторгалось нечто совершенно отвратительное. Возможно, идея повеситься была не так уж и плоха. Если всё пройдёт удачно, то после травмы связки и гортань ещё долго будут восстанавливаться и не придётся слышать пиздец, в который превратился его голос. Дверь приоткрылась и в проёме мелькнула светлая макушка Украины. - Есть хочешь? Тебя не было за столом. - Нет. - Могу принести сюда, если спускаться вниз не хочется, - сказала она и улыбнулась одними уголками губ. Гилберт привычно рухнул лицом в подушку. - Тащи сюда. Она принесла ему тарелку макарон с тремя тефтелями, хотя на тарелку положены были две. Уходить Украина явно не планировала, села на кровать Беларуси, поджав под себя ногу, так что Гилберт принялся есть, совершенно игнорируя её. Пусть сидит, если так хочется. Если уж он вытерпел наличие Беларуси в этой комнате, то Украину и подавно вытерпит. Заговорила она, только когда Гилберт отложил тарелку. - Иван - дурак, с ним тяжко бывает. Он не понимает каково это, ведь с ним подобного никогда не случалось. Ему даже в Смуту удалось сохранить свой нынешний облик. Гилберт сцепил зубы до боли, чтобы не ляпнуть что-нибудь совсем уж отвратительное. С ним тоже такого не случалось. До этого проклятого момента. И он даже не представлял насколько это могло быть унизительно - быть женщиной, особенно когда пробыл на другой стороне без малого тысячу лет. - И что? Мне теперь, раз щель между ног, положено любить варить щи-борщи и радоваться колготкам, как лучшему в мире подарку? Пошёл он нахуй. - Нет, конечно, - прошелестела Украина, и наградила его полной грусти улыбкой. - Нельзя будучи сотню лет мужчиной - мысля как мужчина - по щелчку стать женщиной. В биологическом смысле - да, но мышление-то заточено под другое. Опыт говорит, что не справедливо всё это: распределение ресурсов, ролей, когда был по другую сторону. Всё естество кричит, что так быть не должно. И будто в чан с дерьмом окунули. От её слов Гилберта всего прошибло потом. - Твоя оболочка... - с трудом выдавил из себя Гилберт, так и не решаясь закончить. - Да. Иван этого не помнит. Или не желает помнить. Мы никогда не говорили об этом. - Это как из царей в посудомойки, - поделился Гилберт с кривой ухмылкой, и Украина рассмеялась, но как-то совсем не весело. - Хорошо, что у тебя есть опыт царствования. Такую посудомойку навечно в кухне силой не удержишь. - То-то ты от кастрюль своих только до сковороды отойти можешь, - съязвил Гилберт, и тут же прикусил язык. - Извини. Не хотелось, чтобы и Украина стала избегать его, как это случилось с Венгрией. Но она не обиделась, только пожала плечами. - Кому-то ведь надо и этим заниматься. - Я хочу увидеться с Лизхен. - Она сильно зла на тебя, и вряд ли хочет того же, - произнесла осторожно Украина. - Я знаю. Слова, что Венгрия бросила ему, выжглись калённым железом в его голове. - Так вот кто я? Слабая. Баба. Пизда. Подстилка, не способная ни на что. - Я не это сказал! Она наградила его тогда взглядом, полным презрения и процедила: - Ты сказал достаточно. - Она вспыльчивая, но быстро отходит, - произнёс наконец Гилберт, вынырнув из воспоминаний. - В худшем случае, она меня убьёт, но не то, чтобы я был против. *** Китай застал Гилберта за изматывающим тренировками. Покачал головой, когда увидел стёртые в кровь костяшки пальцев и молча стал наблюдать. Заговорил он только когда удары стали слабее, Гилберт выдохся. - Нельзя доводить себя до такого изнеможения. Гилберт бросил раздражённый взгляд в его сторону, но ничего не стал говорить. Мешок со старым тряпьём сам себя не изобьёт. - Преврати свои слабые стороны в силу. Заставь их почувствовать, что тебя рано сбрасывать со счетов. - И что ты блядь предлагаешь?! - заорал Гилберт и осел на пол, как подкошеный. - Шенбяо. - Я не буду читать дурацкие мантры. Глаза Китая смеялись. - Это оружие. Гилберт фыркнул. Больше Китай не заговаривал с ним, просто наблюдал. Это даже не раздражало, настолько он был неосязаемым. - Ладно, тащи своё оружие. Делать всё равно нечего, - прошептал Гилберт, и Китай кивнул. Покинул помещение он также незаметно, как и появился. Гилберт даже не различил его шагов, хоть и пытался прислушаться.