эмпирей: сердце дракона

Стук каблуков эхом разносится по каменному коридору, но Га Он слышит всё, словно через толщу воды: в ушах пульсирует от давления крови. Люди, приехавшие на праздник, суетились, создавая толкучку в замке, а звуки их голосов и криков смешивались, создавая кашу в голове. Принц не слышал даже собственных мыслей, передвигая ногами по инерции, пытаясь добраться наконец до выхода. Казалось, стоит выйти за порог дворцовых ворот, и звонкий, звенящий звук колокола прекратится, а дрожащие ноги и помутившееся зрение можно будет списать на выпитый алкоголь. Толпа начинает создавать давку, но юноша даже не может открыть рот и произнести приказ для стражи, потому что ком в глотке перекрывает поступление кислорода, не давая сделать полноценный вдох. Резкая хватка на запястье вынуждает остановиться и развернуться, натыкаясь на Ё Хана: густые брови сведены, скулы заострились от напряжения, а пальцы, удерживающие за руку, сжимали слишком сильно, стараясь удержать вырывающегося мальчишку на месте. — Какого чёрта происходит, Ё Хан? — хватка не ослабевает, но Га Он всё равно продолжает дёргаться, пытаясь уйти от прикосновения, как от ожога. — Здесь слишком опасно, мой государь. Я отведу Вас в безопасное место. Ё Хан пытается увести его, но Ким упирается, хочет врасти ступнями в пол, и дёргает рукой, от чего манжет на рукаве его блузы рвётся и обвисает на руке лохмотьями. Кан не хочет настаивать, но люди продолжают давить массой, притесняя их к стене, но новый рывок заканчивается хлёсткой, звонкой пощёчиной: кожа на щеке слегка горит от удара и мужчина стискивает зубы. Кажется, Га Он и сам не до конца понимает, что делает, но в лазурных глазах, почти полностью заполненных расширенным зрачком, старший видит страх, злость и отчаяние. — Кажется, ты забываешь перед кем стоишь, Кан Ё Хан. Сопроводи меня к выходу и сделай уже что-то со стражниками, неспособными усмирить толпу. Голос Га Она кажется незнакомым — наполненный холодом и отстранённостью, будто это не он недавно пытался скрыть румянец, выступивший на бледных щеках, когда ладонь мужчины, облачённая в кожаную перчатку, прикасалась к его пояснице. — Стража пытается усмирить гостей, но они поддались панике и не могут здраво мыслить и выслушать то, что им говорят, — Ё Хан прижимает ладонь к груди, чуть склоняя голову в почтении. Впервые за долгое время он как никогда чувствует разницу в их положении, которой раньше не отдавал отчёт. Ким Га Он — представитель чистой, королевской крови, и как бы Кан не был ослеплён светом и блеском его сиятельства, он не должен забывать то, кем сам является, — Прошу прощения. В глазах юноши Ё Хан видит лишь одно — безумие. То, о котором ещё совсем юным слышал от короля. Родной отец Кана умер слишком рано, сдавшись лихорадке, и Ё Хан должен был стать тем самым попрошайкой, на которого бы горестно смотрели старушки, продающие хлеб в лавках города, вспоминая его родителя — лучшего кузнеца королевской гвардии, гордо отслужившего стране всю свою жизнь. Должен был, но Арагон — действующий, любимый всеми, милосердный король Эмпирея, тогда лишь пришёл на панихиду, ласково потрепал юного Ё Хана по волосам и забрал в замок, взяв с юноши обещание о долгой и верной службе. Тогда, будучи совсем ещё мальчишкой, Кан впервые взял в руки меч и получил свои первые шрамы на тренировочном поле. Он служил, высекал из себя, как из камня, того, кем должен стать — защитником, готовым выжечь города в честь того, кому поклялся в верности. Ким Арагон был мудр настолько, насколько можно было представить, но не утратил озорства и часто подтрунивал над юным Ё Ханом, когда тот старался так сильно, что тетива его лука лопалась и больно билась о пальцы, а стрела пролетала лишь пару метров и косо врезалась в землю, так и не достигнув цели. Мужчина хохотал с хмуро сведённых бровей юнца и трепал того по волосам. Они много беседовали: старший наставлял, поощрял и воспитывал, часто вспоминая родного отца мальчишки лишь добрыми, пропитанными благодарностью, словами. Но было одно, что маленький альфа запомнил больше всего: « — Га Он — свет, что озаряет Эмпирей, мой дорогой Ё Хан. Он — данный нам с его матерью дар от богов, рождённый в буре и пепле, но не поддавайся тому, что видишь и слышишь, мальчик. В его жилах течёт чистая драконья кровь, и однажды он окажется на перепутье и должен будет сделать выбор: осветить этот мир или испепелить его дотла. » Эти слова Ё Хан впитал кожей и сейчас они горели клеймом на его теле. Он смотрел на Га Она и видел зверя, бьющегося в клетке собственного тела, задыхаясь от безумия. Губы мальчишки изгибаются в оскале, тёмные брови, контрастирующие с белыми прядями волос, хмуро сдвигаются к переносице, создавая небольшую морщинку между ними, прибавляя возраста юному лицу, а слова слетали с покусанных губ быстрее, чем их владелец мог их обдумать: — Если стадо не слушается, то возьми кнут и заставь его подчиниться. Слова кажутся острыми, располосовывающими язык заточенными лезвиями. Га Он и сам отшатывается, когда смысл сказанного им же доходит до него. Он никогда не был жесток и верил в слова отца о том, что каждый человек в его замке — от кухарки до садовника, заслуживает уважения и милости короля. В отличие от матери, способной пригвоздить оппонента к земле одним лишь взглядом, отец всегда был мягкосердечен и благосклонен, но сейчас все, что Га Он считал для себя константой, превратилось в пыль под его ногами. Угроза была почти осязаема, имела физическое обличие и душила, опутывая тело долговязыми, грубыми руками. Ярость, клокочущая в грудной клетке, взявшаяся из самих недр души, напоминала огонь — его языки лизали кожу, оставляли жалящие ожоги. И Ким не мог терпеть их надоедливый зуд. Развернувшись на каблуках, Ким срывается с места и, похоже, сбивает с ног какую-то зазевавшуюся дворянку, что с грохотом падает на пол. Он слышит громкий визг, глухой удар и звон мелкого жемчуга, отскакивающего от пола. Продолжает бежать по коридору, отталкивая от себя стражу и оставшихся, паникующих гостей. С силой толкая ворота, парень прищуривается от света солнца и выходит на улицу. Прохладный, осенний воздух остужает разгорячённую кожу. Металлический запах, смешанный с сандалом и горьковатой, жухлой травой, раздражает слизистую, вынуждая прикрыть нос ладонью. Оглянув двор, Ким проходится взглядом по людям: узнаёт некоторых из их войска людей, отобранных для сопровождения королевской семьи. Те выглядят потрёпанными, их доспехи местами отсутствовали, а некоторые были покрыты сажей, грязью и глубокими царапинами. Шум голосов, лязг металла и запахи лечебных трав, принесённых лекарями, смешиваются в один гул. Га Он спиной чествует взгляд Ё Хана, всё ещё следующего за ним, как и всегда, и спускается с лестницы быстрым шагом, но его путь преграждает один из стражников — высокий, с заляпанным кровью лицом и рассечённой бровью. За его спиной мальчишка видит людей, коршунами скопившимися у деревянной повозки, держащейся на крупных колёсах на одном честном слове. — Юный государь, прошу Вас, вернитесь во дворец. Это... Мужчина явно подбирает слова, тушуется и Га Ону хочется, чтобы слова, вертящиеся на его языке, так и остались невысказанными. Он отталкивает замершего на месте человека, движется дальше и люди, скопившиеся у повозки, склоняются в поклонах. Парень видит их, но различить не может: их рты искорёжены в сочувствии, с уст слетают тихие встревоженные шепотки. Переводя взгляд на телегу, Ким замирает. Бурые, засохшие пятна покрывают светлую холщовую ткань и он понимает, что это явно не дичь, привезённая к ужину, — Уберите ткань. — Га Он... — голос, такой знакомый и всегда помогающий прийти в себя, сейчас раздражает. Сокращая расстояние, юноша цепляется онемевшими пальцами за грубую ткань, сдёргивает её и замирает на месте, чувствуя себя вкопанным в землю по самую голову. Искорёженные, изувеченные тела его семьи отпечатываются в сознании красным пятном. Красным, как кровь, запёкшаяся на лице его матери — лице, с мертвенно белой кожей, покрытой ссадинами: атласные, обычно пыльно розовые губы, растянутые в ухмылке, сейчас были грубо разодраны от уголка губ до щеки одним движением лезвия. Глаза-лазуриты были похожи на выцветшую, молочную плёнку, и мальчишке кажется, что смотри он в них чуть дольше — и его утянет в непроглядную туманную трясину до конца его дней. Губы Га Она начинают дрожать, когда крепкая ладонь сжимает его плечо: так знакомо и подбадривающе, вот только он больше не чувствует почвы под ногами. Как и не почувствует больше тёплых, маленьких пальчиков брата, который каждую ночь забирался в его кровать, боясь, как и он сам когда-то, монстров, прятавшихся в тёмных углах комнаты. Сейчас его крохотный, милый братец, лежал на теле их матери — осквернённый и обезображенный. Крупные, белёсые локоны на его отрубленной, почти оторванной голове, были покрыты липким и алым, как гобелены, висевшие в их замке; как цвет плащей гвардии; как лепестки драконьих лилий, цветущих в саду его матери; как цвет его дома, превратившегося в руины. Га Он не знает, почему не кричит. Почему тошнота, подкатившая к горлу, не заставляет его биться в агонии; почему отчаяние, бьющееся у него под рёбрами, не разрывает его тело. Почему — не знает, но хватается за возможность, догоняет её и держится, как за единственное, что не даёт ему рухнуть на землю грудой костей. — Мой отец? — голос кажется скрипучим и хриплым. — Он жив — пока что, слышится Га Ону, — Лекари уже с ним в его покоях, юный господин. — Нужно подготовить тела для похорон. И мне нужны все имеющиеся сведение. Мне плевать: ранен, мёртв или нет, но все, кто хоть что-то знают, должны доложить обо всём мне.

***

Га Он не помнит, как дошёл до покоев отца. Не помнит, какие сочувствующие речи слышал от лекарей и какие наставления ему давали. Не помнит, как сел на край постели и взял руку отца — трясущуюся, покрытую морщинками и царапинами, с вырванными ногтями на нескольких пальцах, в свою. Но что он запомнит до тех пор, пока есть кровь в его венах, пока дух не покинет его тело, так это взгляд отца — наполненный грустью, тоской и смирением. Смирением, которое Га Он себе позволить не мог. — Кто это сделал, отец? Ослабевшее тело не даёт Арагону двигаться, но он всё равно поднимает руку выше и касается сухой ладонью щеки сыны. Смотрит, не моргая, будто пытается напоследок запомнить его, а не разодранные тела младшего ребёнка и жены — любви всей его жизни. — Не стремись мстить, сын мой, стремись созидать. Ты — единственная надежда Эмпирей. Быть королём — это не только носить корону и получать почести, мой дорогой. Люди, живущие за дверьми дворца, видят в тебе спасителя, отца и мать, друга и брата. Надевая корону, ты обрекаешь себя на страдания и жизнь во славу других, но.. — мужчина закашливается и кровь выступает на его побледневших губах, — Но лишь тебя я видел, сидящем на багровом троне, мой подарок богов. Га Он знает, что это последнее, что он услышит. Голос отца обрывается, а дыхание замедляется, становясь хриплым и прерывистым. Склоняясь ближе к лицу отца, Ким запечатлеет на морщинистом лбу короткий поцелуй, чувствуя последний, прощальный выдох. — Во славу отца и его отца, я — первый своего имени, — лоб касается лба, чувствуя холод, исходящий от уже мёртвого тела, — Ким Га Он, рождённый в буре и пепле, клянусь, что солнце воссияет над Эмпиреем снова, а мир окрасится алым в пламени.