эмпирей: сердце дракона

Промозглый воздух щипал нос и Ё Хан морщился от ветра, пробирающегося под кожаную броню. Эмпирей был южным, солнечным краем и тепло здесь было перманентным, но сегодняшний день вряд ли можно было вписать в понятие нормальности. Объёмные грозовые тучи сгущались над Драконьей горой, ещё немного и небо разверзнется штормом над головами людей, стоящих поодаль. Гости, прибывшие на праздник, стали свидетелями последствий бойни, забравшей почти всю королевскую семью. Мать, закрывающая своим телом маленького, хрупкого альфу, что должен был взойти на трон и привести их страну к ещё большему величию, сейчас была собрана по кускам и замотана плотной холщовой тканью. Она продолжала удерживать в своих руках дитя, возвышаясь над скалистой поляной, уложенная на деревянные настилы из брёвен и кольев. Окружённое бутонами красных роз и тёмных пионов, тело её было перевязано плотной бечёвкой. Даже сейчас она была по правую руку от супруга, готовая отправиться в последний путь рука об руку. Тонкая, атласная красная лента была обвита вокруг их шей, связанная тугим узлом — так не хоронят знать. Не было дубовых, сверкающих на солнце, гробов; не было плакальщиц и детей, осыпающих путь к усыпальнице лепестками роз или лилий. Была только Драконья гора — священное место для всей королевской семьи, влажный, наэлектризованный воздух и возвышающиеся древесные пьедесталы. На всём этом настоял Га Он — король королей и властитель семи морей, хоть и не прошедший этап коронации и признания. Стража и подданые склонили пред ним колени, отдавая честь и поклявшись следовать за новоиспечённым, но таким знакомым правителем. Всё казалось зыбким, а в толпе людей, окружавших Ё Хана, тот слышал недовольные шепотки: «изувер», «незаконный», «позор семьи». Мужчине хотелось вытащить меч из ножен и приставить его остриё к шеям каждого, кто посмел себе такие вольные слова, но он лишь сжимал рукоять пальцами до скрипа кожи перчаток и стискивал зубы до боли. Самого Кима всё ещё не было и в толпе уже сеялась смута. Кан хотел сорваться с места, готовый искать мальчишку, ожидая худшего, но громкий, оглушительный, схожий на визг рык, заставил его зажать уши ладонями и поднять глаза в небо. Огромные, покрытые алой чешуёй крылья, разрезали воздух. Массивная туша дракона приземлилась на выступ скалы, а когтистые лапы сгребли под собой куски каменной породы. Толпа разразилась возгласами, но тут же затихла, стоила зверю откинуть возле себя крыло в импровизированной лестнице, давая спуститься наезднику. Га Он выглядел иначе: густые, почти по самые лопатки, волосы были грубо обрезаны по линию челюсти и собраны наполовину в тугой хвост. Несколько прядей были выпущены, обрамляя осунувшееся за несколько часов лицо, не выражавшее не единой эмоции; кипельно-белый наряд был заменён обычным кожаным плащом, спадающим на хрупком теле до края высоких сапог. Мальчишка ступал по каменистой почве, напоследок ведя ладонью по голове зверя — от слегка выступающих рогов до раздувающихся ноздрей. Ё Хану казалось, будто он правда видел, как дракон повёл головой вслед уходящему прикосновению и урчал, доверительно прикрывая веки, скрывающие вертикальный зрачок. — Прошу простить, что заставил ждать, Карàкс был голоден. Упомянутый как-то согласно заурчал, клацая зубастой пастью. Воздух вдруг наполнился запахом грозы, пепла и сажи, скрипящей на зубах. Всё сейчас проходило мимо и Ё Хан бы склонился под тяжестью вины за это, если бы не был занят рассматриванием младшего, стоящего рядом с ним. Мужчина боялся увидеть его — опустошенного, раздавленного горем и предательством, но сейчас страшился даже больше. Га Он казался иным — чужим, по сути. Протяни руку, чтобы коснуться, и юноша раствориться в воздухе, как иллюзия — красивая, притягивающая, но холодная до обмёрзших кончиков пальцев. Га Он казался слишком отстранённым и спокойным. Ё Хан как никто другой знал все стадии горя, ведь сам однажды с ними столкнулся. Сравнивать он не мог, в тот год лихорадка забрала многих и его отец не был исключением. О втором родители Кан слышал мало, а отец всегда избегал разговоров — лишь расплывчато говорил о любви молодости, а после уходит заниматься делами в кузнице, откладывая разговор на потом. Это «потом» так и не наступило, оставляя в голове юного Ё Хана лишь призрачный образ матери или второго отца. Смотря на могущественное существо, гордо восседающее на каменном шпиле, мужчина испытывал рациональный страх: толстая, крепкая шея почти касалась ухабистой земли, склоняя голову ближе к беснующейся толпе. Женщины хватались за кружащиеся головы, пока мужи прикрывали их собой, содрогаясь от вибрации, вызванной глубоким, утробным рыком зверя. Хватает шёпота, чтобы дракон смиренно повёл головой в сторону хозяина — Ё Хан мог бы поклясться, что существо выглядело вполне виноватым и даже обиженным. Словно ребёнок, получивший розгами от родителя за непослушание. Люди, находящиеся под гнётом испуга, замолкают, и Га Он спокойно пересекает небольшую поляну, лишь коротким взглядом окинув лежащие на возвышениях трупы. Он позволяет себе лишь один глубокий вдох полной грудью, чувствуя на языке запах озона, жухлой травы и гниющих тел. — Изувер. Га Он слышит тихий, скрывающийся в изобилии звуков голос, замирая на месте. Развернувшись к толпе, юноша щурится, пытаясь найти смельчака. — Не кажется ли Вам неподобающим говорить такое, стоя рядом с телами моих родных? С телами тех, кто верил в древних Богов и их устои каждый свой прожитый день? — юноша разводит руки в стороны, — Способны ли Вы сказать это, смотря мне в глаза? Мужчина, всё время скрывающийся в толпе, расталкивает мешающихся дам, взвизгивающих каждый раз сквозь ладони, закрывающие рты. Низкорослый, слегка сгорбленный, одетый в зелёного цвета сюртук, украшенный серебряными пуговицами, он гордо вздёрнул подбородок. Его объёмный живот забавно выпирал, натягивая дорогую ткань до треска. — Это кощунство, Ваша Светлость. Ваши родители были приверженцами новой церкви и... — Вы правда считаете, что лучше знали моих родных? Га Он смотрит на говорящего и пытается вспомнить хотя бы имя ли статус, но мужчина кажется незнакомым. Отец часто представлял его лордам и знатным людям и этот человек ни разу не был у них при дворе. — Ваша Светлость... — голос мужчина уже не казался таким уверенным, а короткие толстые пальцы перебирали длинную, седоватую бороду. — Правда ли Вы так считаете? Громкий, пропитанный издёвкой, голос стал спусковым крючком и будто чувствуя настроение хозяина, дракон скалит зубастую пасть, с утробным рычанием переводя взгляд на мужчину и толпу. Те в страхе отшатываются, почти синхронно приседая, и от пламени, зарождающегося глубоко под толстой чешуёй в грудине зверя, их спасает лишь голос юного принца. — Карàкс, нет, хватит. Упомянутый ведёт головой, переводя взгляд на Кима. Он в почтении склоняет голову, пока юноша сокращает расстояние между ними. Его небольшие ладони мягко оглаживают морду дракона, совсем ласково прикасаясь к носу меж раздувающихся ноздрей. Зверь принюхивается, прикрывая веки, а Га Он без страха склоняется. Ё Хан видит, как двигаются губы юного принца, но не может физически услышать то, что он говорит. Он пропускает момент, когда величавое существо с надрывным рёвом раскрывает пасть и из недр его тела вырывается поток пламени. Тела королевской семьи превращаются в ошмётки и сгустки пепла, пока все в страхе отступают от пепелища. Га Он смотрит на языки пламени и густой, чёрный дым, уходящий в небо. Пальцы подрагивают от желания протянуть руку и в последний раз прикоснуться к тем, кого видел ещё неделю назад. Хочет снова уложить голову матери на плечо, пока маленький братец засыпал бы на его руках; хочет снова сыграть с отцом в шахматы, зная и видя, как тот поддаётся, скрывая добродушную улыбку за дрожащей ладонью. Этой боли слишком много для одного человека. Слишком большой груз для одного Га Она, оглядывающего толпу вокруг себя. Он видит в каждом змею, спрятавшуюся за троном, готовую вцепиться клыками в кожу. В каждом юноша видит потенциального врага, готового занести меч над его головой. Он думал, что всё, что он испытает, смотря на холодные тела своих родных, будет лишь боль и гнетущая, засасывающая пустота. Но единственное, что Га Он сейчас чувствует — это гнев. Пока ещё тлеющий, набирающий обороты, но готовый вспыхнуть, как пламя, забирающее с собой его семью. Все в страхе отшатываются от жара, избегая пожара, но Га Он только тянет руку к нему, завороженный языками пламени, почти касающихся кончиков его пальцев. Он может шагнуть ближе, прямо в эпицентр, желая почувствовать, как от жара его кожа полопается и превратится в обугленные куски мяса, но осознаёт, что как бы не желал, как бы не просил об этом, пламя его не тронет.

***

несколькими часами ранее.

Га Ону нужно подняться. Нужно заставить себя встать на ноги и сделать несколько шагов, потому что мир, выстраиваемый его отцом, пал и сейчас Га Он – единственный рубеж, который нужно преодолеть. Он должен что-то сделать, обязан присутствовать на похоронах, но от мысли, что ему нужно это сделать, скользкий ком невыплаканных слёз застревает где-то в трахее. — Поплачь, мальчик, пока есть возможность. Дживон — мать Вонхо, которую он видел в далёком детстве, также прибыла на праздник, закончившийся трагедией. Сейчас она перебирала сухими, узловатыми пальцами его отстриженные волосы, которые так любила его мать Каланта. Каждый раз, стоило сыну упомянуть ножницы, та притворно хваталась за сердце и сетовала на неугомонных подростков — сейчас эти воспоминания вызывали лишь короткую, пропитанную тоской, ухмылку. Мягкие ладони ласково, так по-матерински, приглаживают спутанные белёсые локоны, убирая часть волос в тугой хвост на затылке. — Наверное, Каланту бы хватил удар от твоего вида. — женщина добродушно смеётся, оставляя на макушке юноши короткий поцелуй. — А отец бы лишь смеялся и сказал, что таким меня точно не возьмут замуж. — при упоминании отца что-то болезненно щемит в грудине и Га Он жмурит глаза, так и не удержав солёную влагу под веками. Обойдя юношу, Джувон присаживается на небольшой пуф напротив него рядом с зеркалом, даже с возрастом не утратив благородной элегантности. Её платье цвета уходящего солнца — простое, без излишеств, приятно шуршало при каждом движении, умиротворяя. Стойкий запах амбры и пачули вызывал странное чувство успокоения и сонливости, но даже это не спасало Кима от давящей на виски боли. Укладывая на его ладонь свою руку, женщина виновато изгибает брови и чуть качает головой. — Хотела бы я сказать, что всё будет хорошо, да только враньё мне не присуще, — она ласково улыбается, утирая влагу с бледных щёк принца кончиками пальцев, — У тебя глаза матери. Каждый раз, смотря в них, я видела бурю, как и в твоих. При упоминании королевы, Га Он вздрагивает и в голове так некстати всплывает фраза, каждый раз упоминаемая ею: — Рождённый в буре и пепле. — Ох, поистине волшебная ночь, мой милый мальчик. Джувон как сейчас помнит день, когда был рождён долгожданный ребёнок супругов Ким. Буря, бушевавшая за дверьми замка, сносила ставни на окнах, а корабли, что должны были доставить провизию, потерпели крушение во взбунтовавшемся море, разбиваясь о прибрежные скалы. Король Арагон должен был заниматься успокоением населения, но всё, что он мог, так это держать свою жену за руку, чьё лицо кривилось в приступах боли от схваток. Он гладил лицо Каланты, стирая струящийся по нему пот, и молил древних богов о благословлении. — Мне казалось, что отец был приверженцем новой церкви. — Не верь всему, что говорят и делают правители, дорогой, чтобы не остаться в дураках. — Но почему пепел? — До сих пор не известно, что это было: поджог или воля случая, но покои, где ты находился, загорелись. В один миг день, ставший священным, оказался самым несчастным в истории королевской семьи. Как и сейчас. Ким опускает голову, впиваясь взглядом в свои дрожащие ладони. День его рождения теперь стал днём его погибели. — Твоя мать была истощена и готова была умереть от горя, — слова даются женщине нелегко. Она видит всё, будто это случилось лишь вчера, от чего её кожа покрывается неприятными, колючими мурашками, — Но когда мы увидели тебя, лежащего в люльке, и пытающегося ухватиться маленькими ручками за языки пламени, не знаю, что больше испытали тогда — страх или благоговение. — Почему мне не рассказывали об этом? — голос юноши сквозит обидой и он тут же осекается, готовый откусить собственный язык. — Не храни обид в своём сердце, юный принц, ведь всё, что делали твои родители — это защищали. Придворные и лорды никогда не скупились на слухи и сплетни, но после тебя бы стали бояться. Твои родители уже потеряли столько нерождённых детей, не злись за то, что они пытались спасти хотя бы одного. Вина грузом падает на хрупкие плечи и Ким сжимает губы в тонкую полоску. Он знает, что до него должны были быть ещё дети — несколько точно, но каждый раз Каланту ждало разочарование и ужас, пока она прижимала к своей груди кульки с мёртвыми детьми. Не знает, как его мать не сошла с ума и не знает, смог ли бы сам пройти через такое. — Хотел бы я быть таким, как она. — Не пытайся стать ей, юный Га Он. Будь лучше. — Мужи Эмпирея и других земель не примут омегу на троне, даже если в ней течёт королевская кровь. Га Он это знает с детства. Никто не говорил напрямую, но маленький принц был слишком любопытен и часто мог подслушать разговоры лордов, обсуждающих угрозу в лице младшего Кима. Никто не был готов преклонить колено перед слабым, рождённым лишь для бесконечных, изнуряющих родов и ублажению будущего мужа. Рождение альфы в семье стало спасением и Га Он любил брата, мог в этом поклясться, но каждый раз ему приходилось сжимать зубы до скрежета, стоило речи зайти о будущей коронации. Его готовили к этому с самого детства, учили рикошетить чужие колкие слова и быть готовым к тому, что однажды его предадут и вонзят нож прямо промеж лопаток. Его готовили к трону, что был подарком и сущим наказанием, но он был его по праву рождения, как бы Ким его не чурался и не пытался убедить себя в обратном. — Прими совет старой, прожившей жизнь женщины: тебя окружают умные мужи. Я знала многих таких, а после их пережила. Почему? Я их не слушала. Лорды Эмпирея и других континентов — это овцы. Большое, глупое стадо, готовое так легко умирать и идти за кем-то, даже если ведут их на убой. А ты овца? — сухие пальцы касаются подбородка Га Она, вынуждая поднять голову и посмотреть в глаза, — Нет, ты дракон. Так и будь им, Ким Га Он. Ким переводит взгляд на зеркало, стоящее перед ним, увитое резьбой и позолотой, смотря себе в глаза через отражающую гладь. Смотрит и видит в них всполохи пламени, танцующие где-то за лазурной радужкой. — Драконья кровь всегда будет проклятой, дитя, но ты может сделать выбор: быть поглощённым собственным пламенем и сгинуть или отдать ему душу, чтобы достичь величия. Смотря в свои же глаза, Га Он думает, что готов отдать остатки собственной тлеющей души не за власть и величие, а за возможность увидеть, как вместе с ним сгорят те, кто посягнут на честь его рода. Если он сгорит, то вместе с ними.