Обычный день 19й палаты

Изолятор внутри был с мягкими стенами. Одиноко лежал свёрнутый японский футон, горело несколько ламп. Перед вечерними таблетками мы с Юнги и Чимином покурили на балконе, где я получил ещё несколько рекомендаций. — Там есть тревожная кнопка, но из-за того, что она тоже белая, её с первого раза не увидишь, — сказал Чимин. — Она прямо около двери. — Возьми на всякий случай какой-нибудь журнал или книгу. Мало ли, вдруг тебя продержат там дольше… — Если таки продержат, то мы к тебе придём. Там есть маленькое окошко для глаз, потому что других не пускают внутрь. Из изолятора выпускали только на таблетки, приём пищи, умывание и терапии. Ни прогулок по коридорам, ни партии в карты, ни вида из окна. НИ. ЧЕ. ГО. Заходишь буквально в пустоту, поэтому нужно было взять с собой как можно больше вещей, которые наполнят её и будут напоминать о том, что эта пустота не вечна и не находится вне времени и пространства. Так я и забежал за зубной щёткой, пастой, полотенцем и блокнотом с ручкой, но последнее мне разрешили взять кое-как. Моим главным аргументом было то, что я за всё время, проведённое в «Гюнхёне» не вредил себе, и надо мной сжалились. Довольно сильное удивление я испытал, когда к нам в палату забежали Чимин и Хёнджин-и с небольшими презентами. Чимин вручил мне маленький фонарик и сказал, что санитары выключают свет минута в минуту с отбоем, и первое время в темноте изолятора очень некомфортно. А Хёнджин-и дал мне пачку арахиса и пару яблок для перекуса, потому что выпускать меня буду только в столовую, мол, не сидеть же тебе без еды, Чонгук-и. А вот что взять почитать, я не знал. Журналы и книги на общей полке показались мне скучными, хотя Юнги уверял меня, что в изоляторе даже самое нудное чтиво обретёт все краски этого мира. А всё равно хотелось бы чего-нибудь поинтереснее заиметь на время пребывания. Неожиданно выручил меня Воджин, который направлялся в свою палату после таблеток. Тогда я впервые увидел его на ногах за несколько дней, поэтому очень обрадовался. — Слышал, ты в изоляторе сегодня ночуешь, — сказал он. — Ага-а… — кивнул я. — Вот, выбираю себе что-нибудь на прочтение. Только какое-то всё скучное и непривлекательное. — О-о, а вот с этим я могу помочь! — Воджин очень воодушевился и сбегал в свою палату. Вернулся он с книгой, и я вспомнил, что у него их и правда было много. Только вот авторов и названий я не читал. — Вот, возьми. Надеюсь, понравится. Ко мне в руки попала обложка в чёрно-рыжей гамме с лицом, у которого вместо глаз были оголённые огромные орбиты. Окружали его деревья без листьев, а также острокрылые бабочки, что были как будто из металла. Имя автора было немного знакомым, я точно где-то его видел. Название заинтриговало ещё сильнее.

Стивен Кинг

«Лавка дурных снов»

— Это сборник рассказов, — добавил Воджин. — Кинг вообще ужастики пишет, но в рассказах совершенно разные темы любит задевать, так что они там на любой вкус. — Спасибо! — я улыбнулся, всё рассматривая обложку. Имя, название и бабочки были выполнены теснением, поэтому было очень забавно проводить по ним пальцами. Мне вдруг вспомнилась наша первая встреча. — Я помню, у тебя во время экскурсии была книга в руках. «Мазери», кажется… — «Мизери», — поправил меня Воджин и по-доброму хихикнул. — Эту книгу тоже написал Стивен Кинг. Сразу стало очевидно, что Воджин — большой поклонник этого писателя. После умывания Чимин с Юнги проводили меня вместе с санитарами и пожелали удачи. Таким образом я, наконец, оказался в изоляторе. Сразу расстелил футон, уселся на него и осмотрелся. И правда… похоже на пустоту. Тихо гудела вентиляция, и из-за этого не было абсолютной тишины. Моя спина утыкалась в мягкие стены, а глаза — в ноги. Я ощутил лёгкую грусть, потому что привык к тому, что мы с Юнги перед сном всё время болтали, а на утро рассказывали сны, если кто-то из нас их запомнил. Хотя мне есть с кем поговорить… — Спасибо, из-за тебя я оказался в изоляторе, — я ЭТОМУ усмехнулся, чтобы оно хотя бы раз почувствовало себя виноватым. — Надеюсь, ты оставишь меня хотя бы здесь. Думаю, я заслужил. Ярой была моя уверенность, что ОНО сейчас откроет окошко и начнёт пронзать меня обидчивым взглядом, хотя это я должен обижаться, но время сделало своё. Я понял, что ни обиды, ни злость не помогут мне справиться с ЭТИМ. Ему всё равно, в отличие от меня. — Ты со мной очень жестоко поступаешь. Я был практически уверен, что в изоляторе ОНО не имело власти. По крайне мере, другие так мне говорили. Однако я таки не осмелился сесть так, как мне удобнее, держал спину ровно. И лишь при этих мыслях почувствовал, что… действительно никого. В изоляторе никого, я совершенно один. Это даже заставило меня оглядеться ещё раз. Непривычно, словно даже как-то запредельно. Забавно, что в ограниченном пространстве мои рамки расширились. Немного, но уже что-то. Всегда есть к чему стремиться, особенно здесь, в «Гюнхёне». Я читал сборник рассказов Стивена Кинга, поел арахис и в принципе чувствовал себя спокойно, хорошо даже. Дочитывая историю про соревнование фейерверков, я услышал, как открывалось окошко в двери. На меня глянул один из санитаров, в голове которого я узнал Ли Хана. — Чонгук, время отбоя, мы сейчас выключим свет, так что укладывайся, — ну, хотя бы предупредили, спасибо. Я улёгся на футон и кивнул Хану. Он отвёл взгляд от меня, и вмиг свет в изоляторе погас. — Доброй ночи. — Хан, а можно уточнить? — он кивнул. — Не может же быть одного изолятора на столько людей. — Соседняя и двери напротив тебя — тоже изоляторы. В другом конце так же четыре и на нижнем этаже. В остром отделении их больше, очевидно. Здесь приступов значительно меньше, поэтому изоляторов не так много. — А-а… На этом разговор был окончен, Ли Хан закрыл окошко и ушёл, а мне теперь нужно было уснуть. С этим я, наконец-то, справился без проблем и чужого взгляда. Ребята оказались правы. Расстройства держались подальше от изолятора. Интересно, почему? Они не могли открыть двери? Словно на них висел какой-то амулет, который сожжёт их, стоит им прикоснуться. С одной стороны я был бы рад, если бы ОНО именно так и погибло, но с другой это невозможно. Здесь врачи, а не чародеи. И нам приходится встречать свои недуги самостоятельно, психологи и психотерапевты не идут в этот бой, у них так не принято. Они лишь указывают путь, как будто их роль — быть живой картой или GPS-навигатором, и это хорошо, буду честен. Я не хочу, чтобы ОНО билось с кем-то другим. Эта битва полностью принадлежит мне. И если раньше я был напуган и не доверял этому месту, то теперь я уверен, что «Гюнхён» поможет мне подготовиться к последнему боссу.

***

— Ваше состояние называется параноидальным расстройством, Чонгук. Также наблюдается деперсонализация и симптоматика бреда. Мы пока понаблюдаем, постараемся понять, что такое это «ОНО», как вы говорите. Я сиял. Я ослеплял Феликса своими глазами, что расширялись, как быстро выглядывающее солнце. Имя врага и кукловода марионетки «ОНО» теперь было известно. Однако вместе со снятием этой ширмы интриги появились вопросы. — А как это? И что значит, понять, что такое ОНО? — Ваше поведение отвечает на этот вопрос, Чонгук. Приступы паники и паранойи, бредовые мысли, слуховые, зрительные или телесные галлюцинации. Чувство, что за вами наблюдают. А деперсонализация — это ваша вера в то, что это тело и эта жизнь не ваша. И ваши слова об обзоре со стороны. Из этого запросто вытекает подавленное и усталое состояние, попытки сбежать или отвлечься любыми средствами. К тому же у вас гипотиреоз, у которого есть схожие с депрессивным состоянием симптомы. И это тоже вносит свою долю в ваше состояние, — Феликс нацепил на себя маленькую улыбку. Видимо, хотел меня поддержать. — А насчёт понимания… мы с вами должны прийти к конкретному выводу. Действительно ли ОНО является часть приступов бреда, либо же имеет больше травматичный характер? — То есть… — я даже поднялся со спинки кушетки и заглянул Феликсу в глаза. Эта дилемма вызывала особенное любопытство, азарт даже. — Либо я когда-то таки ЭТО придумал, либо это сугубо часть расстройства? — Ну, не прям придумали. При какой-либо травме включаются механизмы защиты. Мозг с нами так поступает, чтобы огородить психику от пика травматичного события. Вполне может быть, что ваше сознание так и сделало. Вытеснило травматичный опыт и создало не по вашей воле образ. Честное слово, я пытался понять абсолютно все слова, но осёкся, потому что, как мне показалось, суть я понял. Если сказать коротко и заумно, как Феликс, то ОНО появилось либо при травме, либо при расстройстве. Что я точно запомнил — травма и расстройство не являются одним и тем же. Часто бывает, что расстройство начинается с травмы. Есть ещё генетика, но не уверен, что это мой случай. Уверен я был лишь в том, что придётся напрягать сознание, буквально зажать его в углу и заставить выдать всё, что оно от меня скрывает. Вытеснение травматичных событий — тоже новая для меня вещь, но Феликс рассказал о ней ещё в прошлые разы. И мне стали ясны две вещи: 1. Наш мозг всемогущ. 2. Как бы ни казалось, что он враг, на самом деле мозг — это наш самый близкий друг. Да, он запросто может испортить тебе жизнь, но, может, это и не его вина вовсе. Он просто хотел защитить, но породил расстройство… Так ведь? — Как я и говорил, мы будем менять медикаментозную терапию. Снижение антидепрессантов продлится около месяца, параллельно мы будем добавлять новые, уже именно для вашего диагноза. Из изолятора меня выпустили утром. В столовой друзья встретили меня, как героя, который выполнил опасный квест. Разве что только Хёнджин-и и ещё какой-то парень, который, как оказалось, его сосед Чан. А когда сеанс с Феликсом закончился, я вылетел в коридор окрылённым. Я был очень рад, что на определение диагноза мне и врачам потребовалось всего лишь полмесяца. Вызывал грусть только тот факт, что я словил приступ, но мне действительно стало получше. Довольно быстро у меня получилось успокоиться. А дело, как мне кажется, в том, что ОНО, как и предсказывали мои друзья, не посмело зайти в изолятор за мной следом. Наверное, это из-за того, что в нём пустота белого цвета, а расстройства господствуют во тьме. Пробежавшись, я добрался до своей палаты, где меня ждали Чимин и Юнги. Пока первый потягивался на полу, второй откуда-то взял гармошку и тихо играл, криво попадая по нотам. — Откуда у тебя гармошка? — Она выпала среди инструментов, когда я забегал в кабинет арт-терапии. Она точно сбежала оттуда, чтобы её кто-нибудь подобрал! — Юнги засмеялся и снова начал играть. — Юнги, лучше верни её, а то тебя отругают, — усмехнулся Чимин и глянул на меня. — Как ты? — Хорошо. Только мне не понадобился фонарик. Феназепам подействовал, но потому что мне было спокойно, — ответил я. — Значит, темноты не боишься, — отвлёкся Юнги от попыток чисто заиграть. — Чимин-и вот очень боится. — Ещё Феликс сказал мне диагноз, — сказал я. Оба встрепенулись так сильно, как будто я собирался рассказать им секрет вселенского масштаба или пароль, чтобы взломать Пентагон. — Параноидальное расстройство. И депре…деперсо…лизация? Юнги засмеялся уже громче, даже с каким-то ощущением триумфа. Дунул в гармошку особенно громко и хитро оскалился. Чимин же полез в карман штанов и вытащил оттуда пачку сигарет. Отдал три штуки другу, ворча себе под нос. — Вкусные сигареты Чимин-и! А второе называется де-пер-со-на-ли-за-ци-я. У Чимина и правда были вкусные сигареты. Фильтр как будто был чем-то смазан. Когда я попробовал их впервые, почувствовал на губах вкус шоколада. Это было необычно. И лишь однажды, потому что эту сигарету мы кое-как выпросили с Юнги. Чимин был жадиной в этом плане. По этой серии жестов мне всё стало ясно. — Вы поспорили? — усмехнулся я. — Ага! Чимин-и думал, что у тебя пограничное расстройство, — Юнги дотронулся до макушки Чимина и хихикнул. Затем снова примкнул губами к гармошке и снова сфальшивил. — Что ты пытаешься сыграть? — «За синие горы». Это песня гномов из «Властелина Колец», — ответил за Юнги Чимин. — Я уже полчаса говорю, чтобы он вернул гармошку и просто спел. В конце концов отношения Юнги и губной гармошки закончились болезненным разрывом. А всё из-за Ангён, которая пришла с обходом и забрала добытое.

***

Воджин был огромным фанатом писателя по имени Стивен Кинг. Когда он не был на терапиях, то читал его романы и рассказы, которые привозили ему родители. В конце концов его одиночная палата стала похожа на мини-библиотеку, потому что его тумбы и полки были заполнены романами и сборниками рассказов. Тогда я узнал, что лимитов гостинцев от посетителей неограничен. Воджин называл Кинга Королём Ужасов. Я не особо любил читать, разве что детективы. Моими любимчиками были Миссис Марпл, Нэнси Дрю и, разумеется, всем известный Шерлок Холмс. Но сборник рассказов, который он одолжил мне на время пребывания в изоляторе, я прочитал практически полностью и заинтересовался. Стиль письма Стивена мне пришёлся по вкусу, и я планировал одолжить у Воджина ещё что-нибудь. Мы приходили к нему с Юнги, чтобы почитать некоторые романы вслух по очереди. Иногда присоединялся Чимин, ещё реже — Хёнджин-и с Чаном, но они лишь слушали, потому что Хёнджин-и отвлекался на галлюцинации, а Чан стеснялся своих навыков чтения вслух. С ним я недавно познакомился поближе. Ким Чан — сосед Хёнджин-и, лежал здесь с глубокой депрессией. Он рассказывал, что она началась из-за смерти дедушки. Родители его бросили, так как «не нагулялись», оставили его дедушке на попечение. Тот его любил очень сильно и старался из-за всех сил, заменяя маму и папу. Всегда говорил Чану, чтобы он вырос прекрасным человеком. Однако он себя таковым не считал совершенно. Я так не думал. Он очень добрый, мне было жаль, что его состояние такое ужасное. Депрессия — это кошмар, мне это чувство известно. Наверное, странно и неприятно, но мы больше разговорились не в столовой, а после, когда пришли на выдачу таблеток в футболках и увидели шрамы друг друга. Ведь они были похожи, мы оба пластали друг друга без пощады. Наши руки встретились, словно потерянные близнецы. Воджин с каждым днём выглядел всё хуже. Но всё же он очень сильно ободрялся, когда мы приходили на чтение. Может, на нём было проклятье Короля Ужасов? И чтобы поддерживать в себе жизнь, он обречён читать его произведения вечно. Это вполне объясняло его коллекцию. Про Стивена Кинга я знал немного. Он — один из самых популярных писателей своего времени. Его однажды сбил фургон, который он, оправившись от травм, выкупил и отправил на металлолом, чтобы на этом фургоне никто больше никого не сбивал. Этой историей я восторгался, потому что это было гениально. Ещё он продавал свои произведения режиссёрам за один доллар и прочувствовал на собственной шкуре, что в мире есть люди, которые не верят, что именно он написал «Побег из Шоушенка». Я тоже сначала не поверил. Ну, и Стивену Кингу повезло встретить свою первую и единственную любовь, они до сих пор вместе. А, и он всё ещё был жив, родился в 1947 году, а сейчас уже 2019 год. Получается, ему 72. Про произведения за один доллар я не удивился, когда узнал, сколько всего он написал за всю свою карьеру. Такое количество, видимо, просто некуда девать. Я даже вспомнил серию «Охотников за Приведениями» про одержимого духами писателя, который без остановки выдавал новые и новые романы. Когда Воджин сказал мне, что это отсылка на Стивена Кинга, я уже удивился. — Его жена Табита нашла в его мусорном ведре рукопись, которую убедила оставить и продолжить. Так появился роман «Кэрри», — продолжил он, теребя страницы как раз-таки «Кэрри» своими тонкими слабыми пальцами. — О-о, я вроде читал «Кэрри», — сказал Чимин. — Девочка, месячные, телекинез? Воджин ему кивнул. Звучало интригующе. — А я читал «Мизери», — Юнги мирно сидел на полу, так как все мы, увы, на одной кровати не помещались. Я решил устроиться рядом с ним, чтобы ему не было одиноко внизу. — Про писателя, которого похитила поехавшая фанатка. — Самая преданная фанатка, попрошу! И да, обожаю «Мизери», — протянул Воджин. — Моя самая любимая книга. Я же смотрел на книги Стивена Кинга и вдруг замер. До встречи с Воджином и «Лавки дурных снов» я ничего не читал у него… не знаю, почему. Потому что не любил читать. Разве что смотрел «Побег из Шоушенка». И мне вдруг стало неловко, ведь, судя по рассказам ребят, этот писатель явно стоил внимания. Поэтому я встал с пола, но меня тут же окликнул Воджин: — О, Чонгук, раз Чимин читал «Кэрри», выбери какую-нибудь другую, — он захлопнул книгу и протянул её мне. Я осмотрел обложку. Страшное яростное и обезумевшее лицо с раскрытым кричащим ртом. Внутри этого рта было что-то похожее на маленький городок. — Воджин, а можно я возьму её почитать? — спросил я. — Да, конечно. Ты, кстати, с Кингом в принципе знаком? — Имя слышал, но не читал до того, как ты дал мне сборник рассказов… но смотрел «Побег из Шоушенка», — я слегка застеснялся, подходя всё ближе к книжным башням. Словно они вернулись в своё первоначальное состояние и стали толстыми стволами деревьев. — Ой да! Ты точно смотрел и другие фильмы или сериалы по его книгам! — Юнги на каждое название стал загибать пальцы. — «Зелёная Миля», «1408», «Мгла», «Кладбище домашних животных», «Сияние», франшиза «Дети кукурузы», сериал «Хейвен»… — «Зелёная миля» по Стивену Кингу?! — удивился я. При выборе книги я решил вчитаться в каждое название, и все они казались самыми обычными. Не как у привычных ужастиков, не было ничего в духе «Проклятья супер-поехавшей тётки», «Тайны болотистых газов» и всего такого прочего. Словно в этих книгах ужасы происходили в обыденной жизни. Даже названиями Стивен Кинг показывал, что в злободневной реальности приготовлено особенное место страхам. Мелькали названия, которые упомянул Юнги, и я глянул на «Кэрри». Девочка, месячные, телекинез. Затем схватил наугад книгу из башни Короля Ужасов, стараясь не уронить находящиеся сверху романы, и показал ребятам обложку. — Куджо! — хрипло вскрикнул Воджин. — Хороший выбор для слепого тыка. Пока мы читали отрывки из «Куджо», и пока я читал в последующие дни «Кэрри», мне открылась истина. Одна из многих. Монстры — это люди. Они способны на многое, даже на самое ужасное и кровожадное. То, что этот мир и живущие в нём люди жестоки, я знал и без Стивена Кинга, но его «Кэрри» очень на меня повлияла. Настолько, что я начал ощущать страх перед миром. Даже здесь было небезопасно. Как мы могли знать, что медперсонал не пытал пациентов в остром отделении? Как люди могли глубоко ранить себе подобных лишь словами, не задумываясь о последствиях. Как могли адекватные, психически стабильные люди, быть более опасными, чем мы — запертые в стенах психиатрических больниц? И как месячные могли вызвать телекинетические способности? Кинг рассказал, но не полностью. После общего погружения в «Куджо» и одиночного марафона «Кэрри», которая прочлась за вечер, я решил подробнее выслушать Стивена, поэтому приходил к Воджину и просил другие романы. А Воджин лежал на кровати и тоже читал, кивал и слабо улыбался, разрешая мне взять очередную книгу. А телекинез Кэрри пробудила от сильного стресса из-за того, что одноклассницы забросали её тампонами. — Мои родители не поддерживают мою любовь к Кингу, но привозят мне его сюда. Какая ирония, — сказал он на выдохе, когда я снова пришёл. — Может, они думают, что ты их тут потеряешь? — спросил я, доставая из стопки книгу под названием «Сияние». Фильм я смотрел, но так давно, что уже не помню даже лиц актеров. Разве что ту женщину в синем халате, которая кричала с ножом в руках. Тут никто не разрешит смотреть ужастики в общей комнате, поэтому почему бы и нет? — Либо они не ждут меня… Прозвучало очень грустно. Воджин лежал в своей палате, присоединённый к капельнице со снотворными, но они не помогали. Он не смыкал глаз. Иногда мне казалось, что он даже не моргал. Тогда мы с Юнги и Чимином заподозрили, что это точно какая-то супер-мощная и сильная бессонница.

***

Ранним вечером Юнги с успокоением сказал, что собака Хёнджин-и, наконец, простила его за неосторожность. Что меня всегда поражало в Юнги, так это его спокойствие. Я ещё ни разу не видел, чтобы он по-настоящему раздражался, паниковал или злился. Тот же случай с дженгой! Он единственный из нас остался спокойным, не считая кататоников. Потому что я занервничал, а Чимин разок ругнулся на Хёнджин-и, но был вовремя обуздан следившим за нами Ли Ханом, пока владелец стейка и полосатой собаки уже заливался слезами и пытался унять дрожь от стыда. Юнги реагировал на всех пациентов, словно сливался с их расстройствами и воспринимал их особенности как данное. Пытался поднять скованные конечности кататоников и по-доброму смеялся. Иногда считал позвонки Чимина, когда тот горбился. Давал Бомгю читать Шекспира, чтобы сосредоточить его на чём-либо, кроме непрерывных тиков. Говорил про галлюцинации Хёнджин-и, словно тоже их видел. А когда я с ними поделился, что у меня есть ОНО, он стал пытаться его напугать и прогнать. Он был неотъемлемой частью «Гюнхёна», я бы не удивился, если бы узнал, что он умеет сливаться и со стенами, становясь с этим зданием одним целым. Универсальная шестерёнка, которая подходила к любому механизму, приводя его в привычное движение на какое-то время. Шестерёнка эта, увы, одна, а нас много. — Здешние не виноваты в том, что видят то, чего мы не видим. И не виноваты в том, что как-то странно себя из-за этого ведут, — сказал он мне, когда я спросил, как ему удавалось сохранять спокойствие. — Юнги лежит здесь пять лет. Он уже ко всему привык, Чонгук, — сказал мне Намджун-ним, когда я задал ему тот же вопрос. Пять лет… звучало, как приговор. Я сразу вспомнил упоминания Юнги про внешний мир, и его слова всегда отдавали грустью и как будто отрешённостью, словно он уже не верил, что выйдет, либо же не хотел возвращаться. Больше мне поведал Чимин, когда мы курили на балконе, пока ждали Юнги с психотерапии. — Часть мне рассказали старожилы, часть — уже сам Юнги. Он попал в «Гюнхён» с подозрениями на пограничное расстройство, потому что ложь является одним из побочных симптомов, — начал он, делая большую затяжку. — Но врачи таки докопались до истины, когда поняли, что он врёт и в принципе странно себя ведёт неосознанно. Ещё и сделали ему МРТ мозга. У него отклонения там, внутри. Физические. Их можно потрогать, если вскрыть Юнги череп. Сам он говорил что-то про миндаль, который ему вживили в мозг в детстве. Видимо, имел в виду миндалевидное тело, но наверняка знать не могу. Плюсом издержки воспитания, у Юнги были очень строгие родители, даже до рукоприкладства доходило. Я не удивлюсь, если из-за этого он и получил травму, которая дала толчок органическому расстройству. Да и вообще, органическое расстройство очень неясная штука, я вот полтора года его знаю и всё никак не могу понять до конца, что это и в какие моменты проявляется. Это пугает, но в каком-то смысле завораживает. Меня тоже в Юнги завораживала природа его расстройства. Патологическая ложь — это когда ты, логично, врёшь. Бесконтрольно. Я не знаю, действительно ли он учился на архитектора, правда ли то, что человек, который к нему приходил — это его брат. Я точно знаю, что он не вегетарианец. И то, что это у него началось на фоне органического расстройства, которое всё хранило свои секреты, как говорится. — Дала толчок? — переспросил я. — Ага. Как мне сказали, возникновение этого расстройства никак не связано с генетикой или био-химией мозга. Здесь виноваты внешние факторы. Травмы головы в основном, но бывает и из-за интоксикаций каких-нибудь. Я убедился в очередной раз, какой Чимин умный и начитанный. Юнги, казалось бы, тоже, однако он, скорее, мудрый. Будь они одним человеком, это был бы сверхразум, потому что умный и мудрый человек, как по мне, непобедим. Он не только много чего знает, но и прекрасно понимает, как эти знания использовать. На миг мне стало интересно, как бы полу-Чимин, полу-Юнги выглядел бы. И что бы у него было: анорексия или органическое расстройство. Название это такое странное, и Чимин прав, очень непонятное. О Юнги известно всё, потому что он верит в то, что говорит. И неизвестно ничего, потому что он патологический лжец с отклонениями восприятия. Никаких обид и пренебрежения к его словам не было. Мы понимали, что это патология, и не могли его осуждать за это. Это как угнетать человека за то, что он ещё в утробе матери не сформировался до конца или родился с отклонениями. Но то, что эта ложь у него началась из-за таинственного органического расстройства, изрядно заставляло задуматься. Этот недуг был для меня окутан сплошными тайнами, я до приезда сюда даже не знал, что такой вид расстройства существует. — Чимин? — спросил я тихо. — Как определяется, кто старожил, а кто нет? — Старожилы здесь больше 5 лет. Юнги только недавно стал числиться старожилом. — Звучит как достижение. Разве что очень сомнительное. — Это да-а, — Чимин опёрся руками о решётку и посмотрел во двор больницы. — Торчать в этом месте, пока снаружи жизнь бьёт ключом?.. Такое себе. Хотя большинство из старожилов находятся в остром отделении. В нашем Хёнджин-и старожил, он тут лет 8 вроде. Ему диагностировали шизофрению в 15 лет, и он до восемнадцати лет был в другой больнице, для несовершеннолетних. Так и пробудет, наверное, всю жизнь. Он совершенно не буйный, но и до ремиссии не может дотянуться… Жалко его. Ещё был один паренёк. Его мать под наркотой подожгла, мол, ты лучше будешь с ожогами на лице, чем похожим на отца. Но он вышел полгода назад. На фразу «острое отделение» у меня всегда были странные ассоциации. Я почему-то представлял, как стены там увешаны ножами. Но, как мне рассказал Намджун-ним, там ножей не было, максимум несколько пластиковых. Все приборы там пластиковые, на их кухне, которую всегда запирают, пациенты могли туда зайти только в сопровождении двух санитаров. Многих из острого отделения не водили в столовую, а приносили еду в палаты. Там всё строже, чем здесь. Наверное, ассоциация с ножевыми стенами имела место быть, потому что там так же. Сделал шаг немного в другую сторону, и тебя ткнули. Сделал там неверное движение — тебя заперли или привязали, но осторожно, чтобы не натереть руки и ноги. Когда Чимин сказал, что Хёнджин-и здесь 8 лет, у меня сменились ассоциации на слово «старожил». До этого я представлял взрослых людей, которые уже повидали жизнь и разбрасывались мудростями. Представить Хёнджин-и в этом образе не получалось, а попадание в псих-лечебницы в возрасте 15 лет для меня звучало вопиюще. Я в 15 лет наслаждался жизнью, тратил карманные деньги на снеки, рубился в приставку и временами забивал на учёбу, потому что было веселее тусить с друзьями. Я тогда заканчивал среднюю школу и переживал по поводу экзаменов и ЭТОГО, потому что чувствовал на себе укоризненный взгляд. А пятнадцатилетний Хёнджин-и переживал, кабы Шесть не забежала к кому-нибудь в комнату или кабы Стю не испачкал в очередной раз пол своим капающим жиром. Вот Юнги был идеальным примером старожилов. Чего только стоит его спокойный вид, курение в палате и постоянное ношение потрепанного пончо, что было словно отличительной чертой вождя. Хорошее сравнение. — А откуда старожилы знают про Юнги? Почему они уверены, что это правда? — этот момент правда меня напрягал. — Юнги ведь врёт. Чимин на меня вдруг посмотрел и улыбнулся подобно Чеширскому коту. Затем выгнул один из своих тонких, но коротких пальцев и сказал: — Во-первых, Юнги не всегда врёт. Какие-то обрывки его словесного поноса — чистая правда. А во-вторых, ты здесь всего три недели, если округлять, пока рано тебя посвящать, уж извини, — он осторожно потушил сигарету в пепельнице и направился к выходу с балкона. — Да и сначала мы хотим кое-кого дождаться. — И кого же? — я делаю то же самое и следую за ним. — Одного сезонного пациента. Не успели мы подойти вплотную к двери, как увидели, что Юнги вдалеке бежал прямо к нам. Чимин усмехнулся и открыл ему дверь. Но быстро его улыбка спала, потому что и он, и я заметили беспокойство в глазах Юнги. Он захлопнул балкон и подошёл ближе к ограждению, цепляясь одной рукой за сетку. — Юнги, что случилось? — Чимин сделал шаг ближе и замер. Снизу послышались крики и сирена. Засияли красно-синие огни полицейской машины. Из неё один из сотрудников вытаскивал парня. Рядом стоял Намджун-ним, который вдруг посмотрел наверх, прямо на нас. Смотрел он обеспокоенно. Человек, которого пытались достать из машины, был буйным. Я мельком посмотрел на Юнги, затем на Чимина, который обхватил чужую руку, крепко сжимая. Мы наблюдали за этим до момента, пока они не направились в здание. — Ёбаные легавые! — кричал парень. — Где этот предатель?! — Кто это? — тихо спросил я. Юнги крепче свободной рукой вцепился за металлическую сетку и сжал её до белых выпирающих костяшек. — Это Дже Вонг. — Почему он буйный? — удивился Чимин. — До этого всегда был в депрессивной фазе, когда возвращался. — Видимо, поймали до смены эпизода, — Юнги помчался к двери балкона, мы тут же ринулись за ним, сорвавшись на лёгкий бег. Он шёл очень быстро, оглядываясь по пути в нашу палату. — Это плохо… плохо, плохо, плохо… Слышались шаги на лестнице и замечания прибывшему Дже Вонгу от Намджун-нима. Мы по очереди забежали в нашу комнату. — Сраные двери! Сраная лечебница! — выругался Юнги, теребя ручку, что не запиралась. Чимин тут же усадил его на кровать и руками подхватил за щёки, всматриваясь в его лицо. Юнги побледнел. Лишь в тот момент я осознал, что лицезрел ранее невиданное. Юнги был очень напуган. От его спокойствия не осталось и следа. Во сне такое можно было списать на воображение, но в реальности от этого стало действительно не по себе. По всему коридору прогремел злостный крик: — Ёбаный Мин Юнги! — Подопри стулом дверь, Чонгук! — голос Чимина был встревоженным, он тут же снова повернулся к Юнги. — Всё хорошо, ты с нами, и там врачи. Всё будет хорошо! Мне стало откровенно страшно, и я схватился за единственный стул, который был в нашей палате, словно это могло спасти нам жизнь. Наклонил его и подпёр под дверную ручку, но решил на всякий случай не отпускать. И я не ошибся. Пролетело буквально секунд пять, как я вместе с несчастной дверью ощутил мощный удар. По телу помимо мурашек пробежалась вибрация от кулаков Дже Вонга, через дверь и стул, прямо до моих рук. — Открывай, Юнги!!! — кричал Дже Вонг и продолжал ломиться. — Ты слабак, не можешь держать дверь! Там кто-то с тобой, да?! Кинул меня и променял?! — Это Ким Савон, он мой телохранитель, Дже Вонг! — вопил в ответ Юнги от страха. — Он заломит тебе руки, глазом моргнуть не успеешь, и выстрелит тебе прямо в голову! — Прекрати нести свою ебучую чушь и открывай, скотина! Заперся в этой тюрьме, как трус, так ещё и меня постоянно подставляешь! — непрекращающиеся стуки по двери, от которых мы втроём одновременно вздрогнули. Этот парень силён, было трудно держать дверь. И тут она распахнулась от того, что Дже Вонг разбегался и пробил её. Полетел в сторону и стул, и я. Страх во мне неожиданно начал меняться на злость, когда я его увидел. Грязный, с сальными немытыми давно волосами, а лицо его искривилось в ярости. В глазах я не увидел ничего, кроме пугающей мглы, что затмила рассудок. Дже Вонг глубоко и свирепо задышал, оглядел меня и спросил: — Ты ещё кто? Я помню, что поднялся быстро и первым делом загородил собой Юнги с Чимином. Дже Вонг был крупным и, очевидно, сильным, только что это продемонстрировал. Но я тоже не из робкого десятка, по крайней мере, физически я сильнее своих друзей. — А ты кто? — спросил я, мельком взглянув на Юнги, который всё сильнее обрастал ужасом. — Ты его пугаешь. — О-о, бедный-бедный Мин Юнги! — рассмеялся Дже Вонг и сделал шаг ко мне. — Как жаль, что мне насрать. Этот паганец ответит мне. Слышишь?! — он крикнул это уже мне за спину. — Ты, блять, пожалеешь, что вообще открыл свой рот! — Не кричи на него! Странным образом я вообще не думал о себе. Мне тогда было важно, чтобы Юнги и Чимин не пострадали. Дже Вонг отшатнулся, смотря в одну точку, когда я его оттолкнул. И поднялись на меня выпученные глазищи, из которых вот-вот вылезет нечто, что управляло им. Оно и схватило меня за горло, да вжало в стену. Впервые в жизни я понял фразу «жизнь пролетела перед глазами», потому что я был уверен, что Дже Вонг убьёт меня одним своим ударом. — Указывать мне вздумал? — на меня брызгался яд, а улыбка как будто прожигала. — Что, он такой дружелюбный и надёжный, да? Да он предаст тебя при первой возможности! — Какого чёрта? Простая фраза, а прозвучала, как спасение. Вошедший в палату Намджун-ним испугал и меня. Он был зол, невероятно зол. Какой-то сегодня особенный день. Я увидел Дже Вонга, о котором только слышал, увидел напуганного Юнги и злого Намджун-нима, который без толики сомнений подошёл ближе. Позади него вошли трое санитаров. — Отойди от него, — сказал Намджун-ним, да так грозно и холодно, что по телу прошлись мурашки. — Отойди! Третий раз повторять я не буду. Не зря Намджун-нима уважал каждый пациент. Он обходительный и добрый, но в нужные моменты мог показать себя. Дже Вонг, не сводя с меня глаз, ослабил хватку и начал медленно отходить. А потом буквально прошипел: — Только попадись мне, и я тебя… Договорить он не успел, и спасибо за это санитаром, которые в этот же момент подбежали к нему и завели руки за спину. Третий всё стоял рядом с Намджун-нимом, но вдруг протянул ему шприц и направился вместе с ним к Дже Вонгу, распахнутые глаза которого неожиданно наполнились страхом. — Нет, — замотал он головой и, что было сил, начал вырываться. — Прочь! Всё произошло очень быстро. Третий санитар подхватил Дже Вонга за ноги, оторвав от пола, а Намджун-ним ловко вколол ему содержимое шприца. Дальше лишь неразборчивые крики, которые постепенно начали отдаляться. Унесли Дже Вонга, словно огромный мешок с картошкой. Оживился Чимин, и я только сейчас заметил на его глазах слёзы. — Ты как, Чонгук? — спросил Намджун-ним и осторожно коснулся моего плеча. — Обалдеть… — сорвалось с моих губ. — Да вы ниндзя, Намджун-ним. — Стараюсь, — только и усмехнулся с грустью он, а затем шагнул в сторону кроватей. — Юнги, пойдём. Тебе надо… — Я хочу домой, за мной сейчас же приедет охрана отца, и он Дже Вонгу череп вскроет. На Юнги не как будто не было лица. Всё замерло, кроме рта, что то шептал, то повышал голос, словно был в глубоком трансе. Чимин же, завидев строгий взгляд, отошёл виновато и быстро пробежал мимо меня, спрятавшись за спиной. Я ощутил лишь рваное дыхание в плечо и хватку холодных рук на запястье. Это был первый раз, когда Чимин ко мне притронулся. Он в принципе был не особо тактильным, лишь Юнги позволял себя касаться, а здесь примкнул сам. — Тише-тише… — Намджун осторожно протянул руку, но Юнги по ней сильно ударил ладонью. Снова сжался, дыхание его участилось, он практически начал задыхаться. — Не трогайте меня, у меня опасная болезнь, передаётся касанием! Меня вот-вот отправят на лечение, так что дайте мне выписку! Не хочу, чтобы вы заразились, положите меня в изолятор, пожалуйста! Пожалуйста… — Это я и хочу сделать, Юнги, — Намджун-ним ему ласково улыбнулся. — Теперь всё хорошо, тише… Мы с Чимином уже хотели подойти, но нас лишь взглядом смирили. Тогда я понял, почему Юнги здесь так долго. Даже под лекарствами, как потом мне проболтался Чимин, от любой стрессовой ситуации у Юнги начинался приступ. Он слетал с катушек, когда до дрожи боялся. Бросался в бега, потому что его что-то звало, поэтому попытался пролететь мимо. Самое странное — Намджун-ним за ним не последовал, лишь обернулся, глубоко вздохнул и обратился ко мне и Чимину: — Как себя чувствуете? — Как оглушённый, — честно признался я. — Почему вы его одного отпустили? — Юнги во время приступов всё равно способен себя контролировать, — в двери показался ещё один санитар и ободряюще кивнул ему. — Каким-то образом сам добегает до изолятора. Чимин, ты как? — Страшно, но не критично, — подал голос Чимин. — Чонгук, можно сказать, спас нас. Дже Вонг набросился, потому он оттолкнул его. — Ясно, — выдохнул Намджун-ним и снова сменил тон на более строгий. — Ты молодец, что заступился за друзей, но впредь так не делай. Успокаивать пациентов — наша работа. Повезло, что мы подоспели, ты бы пострадал. Когда мы остались в палате вдвоём, Чимин обессиленно плюхнулся на его кровати, потирая запястья, на которых остались следы от ногтей Юнги. От слов Намджун-нима стало невыносимо грустно и обидно, но он был прав. Психически нестабильный не может успокоить себе подобных. Тем не менее мы всё равно сделали хоть что-то. Обезопасили Юнги до подхода врачей. Когда я сел рядом с Чимином, вновь произошло невообразимое. Он резко и сильно обнял меня. Сегодня и правда особенный день, но, увы, в плохом смысле… — Спасибо, что заступился, — тихо сказал Чимин. — Если бы не ты… — Чимин… — я посмотрел на него и встретил такие же напуганными глазами. — Что у них произошло?

***

То, что Юнги и Чимин встречались, я узнал спустя месяц пребывания в «Гюнхёне» и дружбы с ними, но сам понял раньше. Видел много жестов у них между собой, нечто другое, чем их отношение ко мне. Думал, как это спросить у Намджун-нима и стоит ли спрашивать вообще. Вдруг никто не знал про их отношения? Здесь ситуация 50/50, потому, если Намджун-ним знал — кивнет и улыбнётся. А если не знал, то неизвестно, что произойдет. Пациентам вообще можно встречаться друг с другом?.. Ну, главным ключом к их официальному признанию мне стал момент, когда я пришёл с психотерапии и вошёл в нашу палату, а они целовались на кровати Юнги. Оба раскраснелись и отпрянули друг от друга. Выглядели, как напуганные школьники, которых застали за курением, но я лишь нахмурился и сказал: — Я думал, вы таким занимаетесь в палате Чимина. Чтобы вас не отвлекали, он ведь один живёт. — К Чимин-и приходят каждые пятнадцать минут и не дают спокойно целоваться. Смысла немного в этом, ведь, если его нет в палате и общей комнате, то они знают, что он у меня. Но пара минут лишнего времени, порой, очень хорошая вещь, — усмехнулся Юнги. — Я рад, что ты не гомофоб. Но никому больше ни слова. — Вот так и побежал всем рассказывать, — я закрыл дверь и уселся на своей кровати. Немного разочарованный вид обоих мне тогда показался смешным, почему-то они думали, что я покину и свою палату тоже, чтобы они продолжили. Но мне в эти дни не особо хотелось быть в общей комнате. Кстати, занятное совпадение, сегодня с Феликсом мы говорили о Хянми. Я где-то писал, что скучаю по ней? Не помню. Но это было не так, как оказалось. Я за этот месяц ни разу о ней не вспомнил, лишь сегодня на терапии. — У вас были отношения, Чонгук? — Были. С девушкой из параллельного класса. Я признался ей в чувствах на выпускном. — И как это было? — Мы встречались около двух лет, но её раздражало моё состояние, и мы ругались довольно часто. Меня тоже раздражало моё состояние, но я не знал, что делать… Ждал от неё хотя бы мизерной поддержки, а получал лишь скандалы и обиды. Я понимаю, что тоже косячил, но чёрт… Оглядываясь назад, я осознал, что эти отношения с самого начала были обречены. Потому что мы с ней слишком разные. Говорят, что противоположности притягиваются, но не когда вы начинаете жить вместе. Допустим, я не считал нужным каждое утро заправлять кровать, она же наоборот застилала её всё время. Какой в этом смысл, если её всё равно расправлять? Да куда уж, она постельное бельё гладила. ГЛАДИЛА. ПОСТЕЛЬНОЕ БЕЛЬЁ. В этом вообще никакой логики. Ещё она не ела мясо и какое-то время пыталась и меня отговаривать, потому что ей жалко животных. Однажды мы увидели бездомного котёнка, и она с жалобным видом подняла его на руки, чтобы отнести в вет-клинику. Я сказал ей: — Так я же не кошек и собак ем. Я ем курицу, говядину и свинину, они были рождены на убой. — Дурак… Тогда она на меня обиделась. Наверное, у меня был недотрах, потому что мне нравился секс с ней. Очень даже, я забывал про все наши ссоры и конфликты. В принципе забывался, отдаваясь удовольствию. Но надолго этого акта не хватало, ведь ОНО меня пугало и стесняло до ужаса. Я то настаивал, чтобы мы полностью спрятались под одеялом, то неожиданно прерывал секс, и она непонимающе на меня смотрела. Со временем я понял, что любовь и отношения — это не только страстное соитие. — А ты кто? — спросил вдруг Чимин. — По мальчикам или по девочкам? Или всех любишь? — Девушки очень требовательные, — сказал я. — В парней я ещё не влюблялся, так что не знаю… — Ох-хоо, я бы поспорил насчёт требовательных девушек! — засмеялся Юнги, за что получил щелбан от Чимина, но смех этот жест не остановил. Кстати, про Юнги. Ему стало лучше после двух дней, проведённых в изоляторе. Мы приходили к нему, беседовали через дверь, играли в ассоциации. Помогали, как могли. Я всё ещё чувствовал вину перед ним. А он постоянно извинялся, что поцарапал Чимина. Я заинтересовался насчёт Юнги и Дже Вонга, и ответ оказался простым. Они, видимо, были соседями. Однако над причинами долго думать не стал, поэтому просто спросил Чимина, когда в очередной раз позвал его покурить на балкон. Курение внутри, конечно, круто, но мне в последнее время хотелось смотреть на двор лечебницы. — Да, они жили в одной палате. Ты как сосед точно заметил, что Юнги спит очень чутко, — начал он. Это была чистая правда. Он просыпался даже тогда, когда я максимально тихо вставал с кровати, чтобы сходить в туалет. Спрашивал, нужно ли, чтобы со мной кто-нибудь пошёл, я отказывался. Он пожимал плечами и укладывался обратно на подушку. — И он проснулся, когда его сосед уже был готов сбежать. Они были хорошими друзьями, но тогда Юнги начал угрожать, что пойдёт за санитарами, а Дже Вонг ударил его. Юнги тогда пришлось не сладко, Дже Вонг бьёт сильно и метко. Он пришёл сначала ко мне, а потом мы побежали за санитарами. Но было поздно, Вонг успел улизнуть. Всегда успевал. На его счету уже три побега за один год пребывания, но Юнги признался, что в первый раз позволил ему уйти, а во второй — попытался поговорить. И вот, третий раз, ему, наверное, надоело. — А как Дже Вонг сбежал? Здесь же полно охраны, — спросил я Чимина. — Если бы медперсонал знал, как он это делает, то и не сбегал бы… Эта история помогла мне убедиться в нескольких вещах. Что и было правдивого в Юнги, так это принципы. Персонал здесь не как в фильмах про психбольницы, не вездесущи и не всевидящие. Юнги и Чимин хорошо смотрелись вместе. Я бы тоже хотел быть с человеком, который меня примет, и которого я приму в ответ. А Дже Вонга перевели в острое отделение, потому что три побега — это уже слишком.

***

На этом приключения не закончились. Мы проснулись ночью от криков. Сначала проснулся Юнги от тихого грохота, а я уже поднялся, когда крики были душераздирающие. Мы выглянули из палаты и увидели, как санитары пытались поймать разбушевавшегося Хёнджин-и, который кричал и махал руками во все стороны: — Уйдите! Хватит! Помогите, они повсюду! Замолчите! — он хватился за своё лицо и начал его царапать, словно на нём сидели насекомые. Я невольно вспомнил про цикад. Видимо, он их ещё и чувствовал. На автомате я попытался выйти, но Юнги преградил мне проход. — Оставь это санитарам, — сказал он. — Либо они и тебя в изолятор уведут. Я понимал, что это была сугубо работа санитаров — справляться с приступами пациентов — но я не мог смотреть на это. Мы с Хёнджин-и подружились, и мне было больно смотреть на его страдания. В конце концов он без сил упал на пол и пытался отползти от неугомонных цикад, а санитары тянулись к нему. — Хёнджин, всё хорошо, не бойся. — Что?! — он их не слышал. В его ушах был этот противный нескончаемый стрекот. Его страх и реакции были настолько реальными, что мне на миг показалось, что и я их видел и слышал. Даже мог ощутить, как одна села мне прямо на нос. — Не переживай, мы рядом, Хёнджин, они тебя не обидят. Быть санитаром — очень героическая профессия, как по мне, но не всегда. Они могли найти подход к каждому пациенту, но, например, с Дже Вонгом не стали церемониться. С буйными, которые осознанно агрессировали, был короткий разговор. Юнги вдруг стукнул меня по голове. Нежно, но ощутимо, а я усмехнулся. — Эй! За что? — Цикада, — хихикнул Юнги. Затем уже громче прокричал санитарам. — Дайте ему маврик, чтобы ему было комфортнее! — Ребята, идите спать! — забавно промямлил нам один из санитаров. — Чонгук кушать хочет, можно мы на кухню сходим приготовим что-нибудь быстренько? — Юнги опять соврал. Хотя именно сейчас мне показалось, что он сделал это специально. — Ну пожалуйста!.. — Господи, только быстро. Как ты сказал? Маврик? — Да-да! Это средство от цикад, мне дедушка рассказывал. Санитары частенько слушались Юнги, и от этого иногда мурашки проходились по коже. Он словно был работником этой больницы, замаскированный под пациента. Видимо, из-за того, что он не буйный и давно тут лежит. Юнги был сам себе хозяин. Как кот, который где-то просто есть. Никто его не трогает, не прогоняет, но обращаются с ним, как с неотъемлемой частью этого места. Я часто видел, как он разговаривал с персоналом, словно с друзьями. Поэтому сейчас он улыбался, открывая дверь до конца и рукой поманил меня с собой. После вида напуганного до чёртиков Хёнджин-и и правда вдруг захотелось перекусить. Мы медленно дошли до кухни. Я подошёл к холодильнику и достал свой пакет с фруктами. Подал сок, который недавно принёс брат Юнги. А он лишь проворковал: — Чимин бы сказал, что мы заедаем стресс. — А как он справляется со стрессом? — спросил я его. Раз уж кто-то заедает, то как это переживают анорексики? — Наверное, пытается дышать. По сути, он ест воздух, — Юнги открыл сок и сделал два хороших глотка. — Хотя у него таки в почёте йога. — Получается, все мы едим воздух. Как думаешь, если ешь только его, начинаешь в какой-то момент ощущать вкус? Ну, есть же спёртый воздух, тяжелый, свежий. Наши разговоры с Юнги — отдельный вид искусства. Во время первой встречи я слегка раздражался от его болтливости, но каким-то образом вникнул, потому что это отвлекало. Теперь мы без умолку болтаем о всякой ерунде. — Логично, что спёртый на вкус ужасен, — под его размышления я подал ему банан, и мы уселись за стол. Неплохой перекус, а главное, полезный. — А горячий и холодный обжигают глотку, но по-своему. — А нас пустят почистить зубы, когда мы закончим? — спросил я. — Давай не пытать судьбу. Санитары на взводе немного. В отделении тем временем воцарилась тишина. Видимо, Хёнджин-и смогли успокоить. Это хорошо, я уже начал не на шутку волновался. Маврик отогнал цикад прочь, и теперь он может снова крепко спать. Либо же его увели в изолятор и таки вкололи успокоительное. Забавно. Я ожидал, что здесь будет какой-нибудь день сурка, но на деле… за месяц произошло много всего. И каждый день не похож на предыдущий. Я бы даже сказал, что тут весело, не считая приступов. Я ощущал непривычную свободу. Не приходилось делать вид, что всё хорошо, и я в порядке. Не стыдиться своего непонятного состояния, потому что просто не перед кем. Каждый раз что-то новое и неожиданное. Даже сны изменились. Я внимательно посмотрел на Юнги, что уже разделался с бананом. Он выпил ещё немного сока и вдруг спросил: — Ты чего не пьёшь? Я так тебе не оставлю. — Слушай, Юнги, — я слегка наклонился в его сторону. — У тебя бывали похожие паранойи? — Хмм… разве что один раз. Я долго был уверен, что родители вживили мне миндаль в мозг, вот я и оказался здесь. Но психотерапия вроде помогла мне закрыть этот гештальт, — Юнги вдруг нахмурился. — А в какой момент ты стал ощущать ЭТО? — Где-то лет в 9-10, — за окном шёл дождь, но здесь его было практически не слышно. Разве что капли тихо падали на окна, стекая друг за дружкой. — Не знаю, как именно ОНО появилось. Просто… появилось и всё. Резко, без предупреждения. И если сначала меня радовала хоть какая-то компания, то сейчас это для меня просто кошмар. — Знаешь, мне это напоминает сонный паралич, — Юнги призадумался. — Это когда твоё тело просыпается раньше мозга. Ты видишь через закрытые глаза и не можешь пошевелиться. А в углу комнаты или прямо перед тобой появляется самое пугающее и ужасающее существо, которое только может создать твоё подсознание. Так оно пытается спровоцировать организм проснуться полностью. — В принципе да, что-то похожее, — я вдруг нервно усмехнулся. Мне уже не так неловко говорить об этом. Ещё одно очко в пользу свободы, что родилась из доверия. Видимо, именно его мне не хватало во внешнем мире. — Но, благо, я могу двигаться. Хотя… это мне тоже не помогает. Да и ЭТО я не вижу и не знаю, как выглядит. Даже голос не знаю, и есть ли у него рот, чтобы говорить. Приходится лишь чувствовать… Юнги слушал меня внимательно, на миг привстал и открыт маленькую форточку, и звуки дождя просочились к нам. Он пододвинул пепельницу, что покоилась на подоконнике, и предложил свою самокрутку. Во тьме кухни зажегся огонёк, и мы закурили. — Как ОНО выглядит в твоей голове? — Юнги выдохнул дым прямо на меня с улыбкой на лице. Чертяга. — Никак… редко думал о том, как ОНО на вид, слишком стрёмно. — О-о, у меня есть мысль! — задорно выпрямился Юнги. — Скоро начнётся новый набор на побочные терапии. Тут есть арт-терапия. Если почувствуешь, что так нужно будет, нарисуешь его. Либо, не знаю, сны там порисовать. Это тоже помогает. — А знаешь, идея не плохая, — кивнул я. И не соврал. Она правда мне понравилась. — Вдруг это чем-то поможет? — Врага нужно знать в лицо, друг мой! Мы тихо посмеялись и одновременно затянулись. Всё же Юнги замечательный друг. Таких снаружи я не встречал. Обычными собеседниками были либо Хянми, либо одноклассники и одногруппники. Но ни с кем так раскованно я себя не ощущал, как с Юнги и Чимином, который сейчас крепко спал у себя в палате. — Мне приснилось однажды, что я был Гамельнским крысоловом, — сказал он. — Я играл на флейте, а за мной бежала свора крыс прочь из города. Но я их не утопил, а увёл в далекую пещеру, да и мне, в отличие от того бедолаги, заплатили. — Ему должны были заплатить? — Да, потому что за остановку крысиного нашествия пообещали награду. Столько золота, сколько сможешь унести, — Юнги, зажав сигарету во рту, развёл руки в стороны. — И тому крысолову король отказал, поэтому он на следующее утро снова начал играть, но уже околдовал людей. Пока взрослые стояли, как истуканы, дети около него скопились. И он увёл из города и их. Как и крыс, утопил в реке. Злой он, этот Гамельнский крысолов. — Нам нужен Гюнхёнский галлюцинолов. Чтобы он уводил чужие галлюцинации. Представь, как он играет на флейте, а за ним летит Стю. Не знаю, почему, но нас никто не беспокоил. Может, мы попали на перерыв между обходом. Хотя до самого конца трапезы к нам даже санитары не приходили. Видимо, мы заслужили такую спокойную ночь. — Главное, чтобы у него была хорошая зарплата, — Юнги потушил докуренную сигарету и хотел уже взять сок, но я ухватил его первым, таки решив попить. Помимо Хёнджин-и в нашем отделении было ещё два шизофреника. Они тоже были довольно спокойные, разве что могли в любой момент начать кричать и разговаривать со своими галлюцинациями. Один из них, Ван Ним, сказал, что сплошь и рядом видит лица. Они ему улыбались, скалились и хихикали. Летали повсюду, да и это всё, что они делали. Второй практически не выходил из палаты, а когда показывался, испуганно молчал. Скорее всего, галлюцинации угрожали ему расправой, если он проронит хоть слово. Остальные же лежали в остром отделении. Иногда я, сидя у Феликса в кабинете, видел, как кто-то выбегал их этого отделения голышом, либо в ночнушке, и что-то кричал, а следом бежали санитары. Наверное, каждый из них тоже мог представлять себя Гамельнским крысоловом. Но если в наше время кого-то убьют или утопят, то его арестует полиция. — О, кстати! — Юнги подскочил со стула и сказал подождать его. На миг обернулся и скорчил пугающую рожицу. — А ты! Брысь отсюда! Я же посмотрел в окно. Дождь постепенно стихал и, кажется, внешний мир начал погружаться в туман. Нужно будет взять радио из общей комнаты. Я сам глянул в сторону и сказал: — У меня тут крутые друзья, ясно? А ещё ты слышал его. ОНО слышало, но слушать не спешило. Было уверено, наверное, что Юнги не опасен. Откуда ЕМУ знать? Даже я не знаю, какой мой сосед в гневе! Вернулся он с двумя листами и ручками, положил один набор напротив меня и снова плюхнулся на стул. — Пока ты был на психотерапии, терапевтические листы выдали, я забыл тебе отдать вечером. Их надо заполнить до завтрашнего обеда, — неловко усмехнулся он. — Предлагаю вместе подумать. — Я не против. На листе было моё имя и краткое определение, что же такое побочные терапии, да какие они вообще были. Также жирным текстом написано, что завтра после утреннего приёма таблеток будет проведена лекция-экскурсия по кабинетам для новеньких. Основную часть листа заполняла таблица с названиями терапий. Их было 11 и, к счастью, рядом с ними были короткие пояснения, чем там будешь заниматься. На моём листе уже заранее была отмечена когнитивно-поведенческая терапия, о которой мне рассказали ещё в первые дни нахождения в «Гюнхёне». — А у тебя есть сразу отмеченные? — спросил я Юнги. — Ага! Когнитивка. Её много кому ставят. Чимин-и тоже ходил на неё, а как окончил курс, перешёл уже на нарративку. Меня это обрадовало. Я буду там не один. Знакомиться и открываться будет легче однозначно.

***

Помимо психотерапии с врачом один на один, были ещё побочные, и почти все групповые. Необязательно было ходить на все, но минимум три выбрать всё же следовало. Посещать разрешали не на постоянной основе, потому что комфорт пациентов, психотерапия и приём лекарств были на первом месте по важности. Ну, и некоторые терапии проходили в один день. Если ты выбрал именно пересекающиеся, то нужно выбрать порядок, когда на какую будешь ходить. По направлениям они были абсолютно разные. Этакий парк развлечений для ментально нестабильных людей. Арт-терапия. Групповая. Вторник и пятница в 18:30. В кабинете арт-терапии было очень много красок, от акварели до масла, огромные холсты, деревянные палитры и мольберты. По вторникам мы рисовали на заданную тему, а по пятницам свободно, как чувствовали, поэтому я чаще ходил в пятницу. Не любил рисовать на заданную тему. Под конец мы устраивали просмотр с обсуждением. Сначала высказывались о твоей картине все, кроме тебя. А потом ты говорил сам, что подразумевал. Согласно ключу терапии, то, что мелькнуло в чужих и твоих словах — истина. На эту терапию я ходил с интересом. И Чимин с Юнги тоже ходили. Чимин очень красиво рисовал, у него были чёткие образы, а Юнги, наоборот, рисовал градиентами и пятнами. И исключительно акварелью, поэтому первые минут пять тратил на то, чтобы прикрепить бумагу на мольберт, так как холсты не для этого материала. — Если я когда-нибудь выйду отсюда, то заберу все свои картины и устрою выставку! — сказал он мне однажды, когда мы уже заканчивали наши работы. Я пока не был готов нарисовать ОНО. Думаю, мне понадобится больше времени, чтобы прийти к этому. Так что я рисовал своё состояние. Смог кое-как осилить сгорбившегося человека, который, поджав колени, сидел в углу. Это был я. А вокруг темнота и лишь рот, что замер в смехе. Я всё ещё был уверен, что ОНО смеялось надо мной, да с какой-то голодной улыбкой. Музыкальная терапия. Групповая. Среда и четверг в 14:00. Я туда не ходил, потому что не умел играть на музыкальных инструментах. — Почти все тут не умеют, так что не переживай, — сказал Чимин, когда мы втроём прогуливались по коридорам. — Юнги, кстати, неплохо играет на пианино, так что не знаю, чего он к этой гармошке прицепился. А Хёнджин-и, как выяснилось, хорошо играет на флейте. — Галлюцинолов затаился среди своих! — воскликнул Юнги, теребя эту самую губную гармошку в руках. Пару дней назад она снова попала к нему в руки. — А пианино, увы, здесь нет. Хёнджин-и обожал музыкальную терапию, да и другие, требующие концентрации. Один раз я попросился просто послушать и посмотреть. Оказалось, ходило и правда не много пациентов, наверное, из-за того, что тоже стеснялись фальшиво играть. Однако те, кто ходил, рассаживались по разным углам и играли либо громко, либо тихо, себе под нос. Хёнджин-и играл на флейте потрясно, но был из числа затаившихся, поэтому мне пришлось сесть к нему практически вплотную. И после его разрешения. В эти моменты он был максимально сосредоточен, почти не отвлекался на галлюцинации. Значит, музыка ему помогала. Телесная терапия. Групповая. Понедельник, среда и пятница, 14:00. В этом кабинете была куча напольных ковриков, и мы занимались чем-то наподобие йоги. Её нам проводила одна женщина, которую все ласково называли Мисс Пинк, потому что она всегда была в розовом спортивном костюме. Также там были дыхательные упражнения на ощущения собственного тела. Вот это было очень круто! Я каждый раз заново рождался, потому что в процессе дыхательных упражнений открываешь себя и своё тело по-новому. Ничего сложного не было, мы просто лежали на ковриках и дышали. А Мисс Пинк монотонным голосом говорила, как прощупывать эту почву. Дышать размеренно, ощущать поток дыхания каждой частичкой тела, заряжать воздухом всего себя, иногда двигать конечностями, чтобы сильнее почувствовать эту таинственную энергию. Это воистину неописуемое ощущение. Как будто ты под полной анестезией вскрывал сам себя, но не было ничего противного, не было крови и мяса с жировой прослойкой. Лишь ты и твои нервные окончания, спокойные и словно заново родившиеся. На неё мы тоже ходили все втроём, но я лишь в среду и пятницу, ещё время от времени приходил Хёнджин-и с Чаном. Хёнджин-и смеялся, когда Стю пролетал над головой Мисс Пинк, а мы с Юнги хихикали каждый раз, когда у Чимина от движений хрустели кости. Нарративная терапия. Индивидуальная. Четверг и суббота, 12:30. Писать на бумаге свою биографию, параллельно говоря врачу, что пишешь. Врач обращал внимание на какие-то там недооценённые моменты, и от этого в процессе у тебя выстраивался новый взгляд на собственную жизнь. Единственная побочная терапия, на которую можно попасть только по направлению врача. На неё из нас троих ходил только Чимин. — Представьте самую скучную автобиографию, — сказал он. Мы с Юнги ему кивнули. — Врач — это Энни Уилкс из «Мизери». Тот самый преданный сумасшедший фанат. Сравнение мне удалось понять, потому что я прочитал «Мизери» на днях. Всё ещё отходил от момента с кувалдой. Кстати, если с Юнги мы были уже очень дружны, то Чимин открывался постепенно. Но меня радовало, что он доверял мне. От этого мы нерасторопно, но сближались. Это значило, что он окончательно мне доверился. — О Боже, как вы здесь чувственно вздохнули! А как ногу подняли и заехали какому-то пареньку по морде во время балетных упражнений! — восторженно завывал Юнги, изображая покоренного читателя. Рукодельная терапия. Индивидуально-групповая. Всегда. Самая странная терапия по времени. Её двери были открыты каждый день и в течение всего рабочего дня кураторов, с 9:00 до 19:00. Разумеется, кроме ночи. Можно было её посетить и что-нибудь сделать, но желательно всё же предупредить заранее. А сделать там можно было браслеты, ожерелья, какую-нибудь поделку из пластилина или глины, которая сохнет сама, без обжига. Было много книг и руководств, как сделать то или иное творение. Я нашёл вреди огромной полки журналов и книг руководство по созданию ловца снов и решил, что когда-нибудь сделаю, потому что у меня был проблемы со сном, спасибо скажите ЭТОМУ. Я сказал об этом куратору терапии, Юнджи, и она мне улыбнулась. Сказала, что сообщит мне, когда привезет всё необходимое. А Юнги с ностальгией рассказал, что года три назад ловцы снов здесь были местной валютой, как сигареты и еда. Когнитивно-поведенческая терапия. Групповая. По будням, 15:30. Там помогали справиться с навязчивыми мыслями и в принципе корректировали мышление. Они становились более рациональными. Там я понял, почему меня направили сюда заведомо. Потому что я прекрасно понимаю, что значит смотреть на себя со стороны, там есть такое упражнение. Меня зачислили, чтобы эта особенность начала давать уже хорошие и вкусные плоды. И действительно, гнильё и кислинки мне надоели. Гидротерапия. Окологрупповая. В любое время, когда ты хочешь помыться. Она проводится в общей ванной комнате на первом этаже. Там было несколько ванн, также отдельно были душевые. Вообще, эта терапия больше для кататоников, но можно попросить, чтобы и тебе её провели. А так, мы просто лежали в ванне и расслаблялись. Разве что за нами следили, но к этому я запросто привык, да и врачи были на приличном расстоянии. Хотя бывали исключения. Медбратья и медсестры садились вплотную на стул, когда мы просили бритвы. Однажды я попал в ванную комнату в одно время с Чимином. Душ он запросто принимал у себя в комнате, а вот сюда приходилось спускаться, если хотелось поваляться в горячей воде. А ещё он часто брил свои ноги и только в ванной. Его раздражали волосы на ногах и медработники, которые за ним наблюдали во время этого процесса. — А если бы ты сидела в этой ванне и брила ноги, было бы приятно, если бы я на тебя пялился? У меня же нет суицидального поведения! — ворчал он каждый раз. Почему-то он частенько забывал, что они это делали не потому что у них фетиш какой-то. Это их работа. А может, он просто любил ворчать на врачей от скуки. Массажная терапия. Индивидуальная. Воскресенье, 19:00. Тоже приблуда больше для кататоников, но почему бы и нет? Юнги, например, обожал массаж. Мурлыкал и ворковал с массажистами, когда его мяли, делился впечатлениями, на которые Чимин снова начинал ворчать. Он в принципе не любил, когда его касались, разве что Юнги. Пет-терапия. Групповая. Каждое 10 число месяца. Нас пускали в комнату и следом приносили либо щенков, либо котят. Эта терапия была не для всех, потому что никому не хотелось, чтобы животные пострадали. Кататоникам не разрешали на неё ходить, потому что они запросто могли замереть во время сильных объятий с животными, и те бы просто задохнулись. Ещё не пускали Бомгю из-за его нервных тиков. Он часто говорил, что ему очень обидно, ведь животные ему нравились. Рассказывал, что хотел стать ветеринаром. Также не пускали тех, у кого недавно был приступ. Изредка приходил Хёнджин-и и другие шизофреники. Хёнджин-и не брал пушистых друзей на руки, потому что переживал, что Шесть могла начать ревновать и обижаться. Ему оставалось просто сидеть и смотреть на резвившихся маленьких пушистиков со стороны. — Юнги, это ты! — сказал он и показал на развалившегося в центре комнаты тёмного котика, который всем своим видом показывал, что ему и без касаний и тисканья было очень хорошо. Юнги оглянулся и засмеялся. — А это ты, — ответил ему Юнги, показывая на котёнка, что игрался то ли с малюсенькой мошкой, то ли с пылинкой. — У него тоже есть свой Стю. О, а вон Чонгук! Я был кошкой богаткой, которая сидела на подоконнике и смотрела в окно. Забавное сравнение, которое мне очень понравилось. Потому что Юнги заметил, что я люблю созерцать вид из окна. — Осталось найти Чимина, — я подмигнул Юнги. — Сфинксов нам ни разу не привозили. Чимин не ходил на пет-терапию, потому что у него была аллергия на шерсть. Что мне нравилось в отношениях Юнги и Чимина — они без проблем подшучивали друг над другом. Когда я говорил забавные вещи Хянми, она цокала языком и обижалась. Она вообще часто была обижена, и я всегда думал, что это я что-то делал не так. В зависимости от состояния либо паниковал, либо грустил. Со стороны это выглядело, как какая-то мыльная опера. И я уверен, что ОНО жевало попкорн в ожидании драматичной развязки. Кулинарная терапия. Групповая. Понедельник и вторник 17:00. Единственная среди сородичей, на которую ОБЯЗАТЕЛЬНО надо записаться заранее, потому что количество мест на каждый сеанс ограничено. Так же это было необходимо, потому что пациенты могли сделать заказ на продукты для блюда, которое они хотели бы приготовить. Терапия проводилась поварихами, которые, как выяснилось, тоже имели психологическое образование. А проходила она на нашей кухне. Готовишь и всё тут. Я не особый фанат готовки, а вот Юнги показал все свои навыки. Он и любил, и умел готовить. Хёнджин-и тоже удивил, причём всех, когда испёк очень милые кексы. Он умел готовить в основном выпечку. Тогда я поразился. Почему-то я думал, что шизофреники не умеют готовить. Да и, буду честен, я бы вообще не ходил на эту терапию, если бы не Юнги, который в один день поставил нас с Чимином перед фактом, что записал нас. Меня-то понятно, но вот насчёт Чимина было беспокойство из-за анорексии. Благо, мы дружно выдохнули, когда оказалось, ему уже комфортно было смотреть на еду, а я понял смысл терапии. Готовка требовала внимания и организованности, из-за чего больные сосредотачивались лишь на этом. Потому что нужно следить, чтобы ты не пережарил курицу, не переварил яйца. Нужно следить, чтобы овощи для рагу не подгорели, и чтобы не убежало молоко. После кулинарной терапии Хёнджин-и весь следующий день не видел галлюцинаций, потому что радовался, как хорошо он что-нибудь да приготовил. Гордо проговаривал вслух рецепт. Чан же очень расстроился, когда не уследил за молоком, потому что хотел приготовить имбирное какао по рецепту его дедушки и угостить всех в отделении. Оно убежало почти всё, и плита была вся в пенистой белой жиже. Мы упросили повариху, которая помогала проводить терапию, стащить ещё пару пачек молока из кухонных запасов. Договорились, что тем временем приведём кухню в порядок. Всей группой умоляли, потому Чан редко улыбался. У него случился очень сильный рецидив недавно. Он пытался повеситься, привязав простыню к шкафу, но Хёнджин-и закричал, и прибежали санитары. Что было крутым, так это реакция персонала. Стоило кому-то повысить голос, как они сразу появлялись из неоткуда, готовые ко всему. Видимо, я был не прав, когда говорил, что они не вездесущи. Какао по итогу было приготовлено, и это было очень вкусно. Ещё одним удивлением для всех было то, что даже Чимин выпил целый стакан, ведь молоко жирное. Но ему через какое-то время уже начнут подавать твёрдую пищу. Я же выпил два стакана, потому что мне правда очень понравилось. Наполовину полный желудок от жирного молока довольно заурчал, когда Чан улыбнулся. Дендротерапия. Групповая. Суббота и воскресенье, 16:00. Эту терапию проводил Намджун-ним, поэтому я старался посещать её чаще. Намджун-ним классный. Суть терапии в посадке растений и ухаживании за ними. Тогда я понял, на что Намджун-ним был похож. Он был, как газон. Но не грязный или странно подстриженный, а такой, на который без страха можно было лечь, не наткнувшись на собачье дерьмо. Который мягкий и даже тёплый, потому что солнце грело землю. — Скажите по очереди, какие цветы вам нравятся? — спросил он, когда мы в самом начале сидели, образовывая круг. У всех были разные вкусы. Хёнджин-и нравились ромашки, пареньку по имени Дон Хвасу нравились цветы Хиганбана. Юнги отдал предпочтение подсолнухам, а Чимин — розам. Когда очередь дошла до меня, я слегка задумался. Никогда особо не обращал внимание на то, какие цветы мне нравятся. Но вспомнил, что у мамы на подоконнике всегда были орхидеи. Их я и назвал. О, точно! Мама и папа. Они в первый месяц меня навестили, в конце апреля. Познакомились с Юнги и Чимином. Потом мы посидели в гостиной, я показал им свою палату, но не вовремя зашёл, так как Юнги курил. Однако мама с папой понимающие люди, да и мы все совершеннолетние. — В университете нам сказали, что у тебя будет возможность восстановиться без задержек, если сдашь сессию. Учёба… На самом деле после визита мамы с папой я задумался очень серьёзно. Прошёл всего месяц, а я уже привык в этому замкнутому миру. Мне здесь быть ещё минимум пять месяцев, а потом… возвращаться в тот мир, где больше людей, и не все они с психическими отклонениями. Звучало трудно и страшно. Интересно, где жили Юнги и Чимин? Захотят ли они видеться со мной, когда нас выпишут? Очень много вопросов. Когда нас выпишут? Когда Чимин до конца привыкнет к твёрдой пище, и когда выпишут Юнги, который здесь уже пять лет? И выпишут ли меня через обещанные полгода?.. Сейчас уже середина мая. Скоро официально начнётся лето.

***

После психотерапии я снова застал Юнги и Чимина в нашей палате. Только они не целовались, а обеспокоенное, но без агрессии спорили. — Я серьёзно! Никакая у него не шизофрения. И он уже кучу времени не встаёт с кровати. — А что тогда? — спросил Чимин. — Не знаю, я не врач… — он потянулся и закурил. — Может, у него какая-то супер-дупер-мега-ультра-бессонница, которая мешает ему жить? От бессонницы могут быть галлюцинации. — Вы про Воджина? Оба мне кивнули. В последнее время от Воджина вообще ничего не слышно. Нас даже не пускали к нему… Я посмотрел на стул, где лежала «Бессонница». Уже шестая книга Стивена Кинга, которую я одолжил у Воджина. Так сильно и много я никогда не читал. Наверное, потому что мог свободно выбежать на улицу, когда вздумается. А здесь… здесь так не получится, да и врачи будут не в восторге… Я прочитал «Кэрри» — девочка, месячные, телекинез. Дальше «Куджо» — бешенство, машина и сломанная бита. «Сияние» — А вот и Джонни! «Мизери» — КУВАЛДА! «Кладбище домашних животных» — я пищал от восторга, когда увидел отсылку на «Куджо». Тогда я понял, что действия книг Стивена Кинга происходят в одной вселенной. Стивен всё просчитал! И вот сейчас дочитывал «Бессонницу». Старик не мог спать, начал видеть ауры людей и противостоять очередному злу, которое пряталось в людях. Что мне нравилось в его романах, так эта идея. Что монстры носили человеческий облик и прятались под ними каждый божий день. Эта тема кому-то могла бы надоесть вот уже спустя пять книг, но нет, зло каждый раз обретало новую природу, новую оболочку и новые мотивы, постепенно просачиваясь в наш мир. Скоро грань полностью сотрётся, и придёт конец света. Мне было беспокойно из-за Воджина, и, наверное, с помощью его книг я пытался себя успокоить, поэтому уже почти не слышал Чимина и Юнги. Может, Воджин тоже видел ауры? Какие вообще его преследовали галлюцинации? Он никогда не рассказывал. «Луиза вдруг подняла глаза и с удивлением огляделась. Её печаль позабылась, когда сильное чувство (свет, синий свет) покоя и мира переполнило её душу…» Стало слишком тихо, и я поднял голову. Этих двоих уже не было в палате. Куда они ушли? Может, к Воджину? «Бессонница» прочитана. Забегу, пожалуй, и я к нему. Вернуть книгу, спросить, как он. Если, конечно, сегодня пустят. Что было такого в том, чтобы продолжить разрешать нам приходить к нему? Он там всё время один. Так и помереть можно от скуки, от которой в какой-то момент способны перестать укрывать даже истории Стивена Кинга. Я вышел из палаты. Уже вечерело. На побочные терапии не было никакого желания идти. Я шёл вдоль коридора, теребя книгу в руках. Поздоровался с некоторыми медработниками, коих в коридоре нынче было маловато. Кажется, все сидят в комнате персонала. Пройдя мимо гостиной, я увидел, что к Чану пришла какая-то девушка. Оба мне быстренько помахали. Я вдруг вспомнил Хянми. Так и не узнал я, сказали ли ей. Родители вполне могли, они её обожали и были в шоке, когда я с ними поделился о нашем расставании. Решит ли она меня навестить? Как я отреагирую на неё? Мне было неизвестно. В этот же момент тело моё сковало. Знакомые, но немного позабытые ощущения. Да и… какие-то новые нотки ощущались. В спину мне что-то вгрызалось взглядом. ОНО медленно прошло мимо меня, застывшего, как мушка в янтаре. ОНО точно было в роли паука, потому что я не уверен, что ему захотелось заиметь себе ДНК динозавров. Оттаять я смог, когда дёрнулся от касания и огляделся. Никого. А ОНО всё шло, даже пол трясся под ногами. И тут мне стало ясно. ОНО зовёт, но куда? Зачем и что ему было нужно? Ответ пришёл быстро, и он был ужасен. Открылась со всей силы дверь палаты Воджина, поэтому я тут же сорвался с места. Стало вмиг очень страшно. Нечто забиралось под кожу и кусало, грудь сжимало от ранее неизвестной мне боли. А ОНО уже не смеялось. ОНО безмолвно тащило меня за собой. Когда я подбежал к двери практически вплотную, оттуда высунулась тонкая бледная пятнистая рука. Повязка на ней была слегка порванная, и из неё, болтаясь, торчал катетер. Воджин пытался выйти на своих двоих и дрожал, опираясь дверь. Он исхудал ещё сильнее. Глаза его постоянно закатывались, почти смыкались, но вдруг снова распахивались, словно он просыпался от кошмара. Они были как будто слепы, смотрели непонятно куда, да и такое чувство, что не хотели даже этого. От каждого такого процесса он вздрагивал. Самое ужасное — на его лице белыми кусочками шелушилась кожа подобно линьке рептилий. — Воджин? — кое-как произнёс я. Он не реагировал, но вдруг поднял на меня выпученные глаза, полные капилляров и боли. Пронзал меня взглядом и часто дышал. — Не могу-у-у… — вымученно простонал он, стараясь из последних сил сделать шаг. Я не успел даже пошевелиться, чтобы помочь ему, как Чимин с Юнги, выбежав следом, подхватили Воджина с обеих сторон, как моряки, пытающиеся удержать разрушающуюся мачту во время шторма. К ним тут же подбежали санитары и бережно отстранили. Буря в самом разгаре, уже ничего не исправишь. Краем глаза я заметил, как на эту сцену с другой стороны, возле открытой двери персонала смотрел Намджун-ним. Лицо у него особенно мрачное, такого выражения у него я ещё не видел за месяц пребывания здесь. Он выглядел, как скорбящий человек. И дико напряжённый. Следом вышла женщина, красная от слёз. В красивом платье она морщилась и продолжала плакать, пока, видимо, её муж держал её под руку и пытался успокоить. Черты лица были знакомые. Это родители Воджина. Он был похож на маму в основном, почти точная копия. Когда мы подошли чуть ближе, услышали её дрожащий голос: — У его отца были точно такие же симптомы… — сдавленный всхлип. — а потом… Юнги схватил меня и Чимина за руки и повёл за собой в сторону балкона. На улице было тепло, лето всё ближе, но небо было пасмурным, с огромными тучами. Точно буря. И затишье перед её наступлением практически закончилось. — Я подслушал разговор Намджун-ним-и и родителей Воджина, — сказал Юнги, закуривая. — Ну, как разговор… плач его мамы. Нехороший знак. Это было понятно ещё пару дней назад. Воджина явно что-то убивало. Его убивала бессонница. Что это такое? Нечто необъяснимое и ужасное, но я не имел ни малейшего понятия, как это назвать. В воздухе как будто пахло надвигающейся смертью, а мы втроём, как охотники, выкуривали сигаретным дымом этот запах прочь, либо просто успокаивали себя, скрываясь в жжённом табаке. — Разве психические расстройства способны убить? — Юнги ходил из стороны в сторону, затягиваясь на каждую смену направления. — Если не брать в счет суицид. Я же говорил, что они нам что-то скармливают, мы здесь крысы. — Юнги, успокойся, тут никто не желает нам зла, — сказал Чимин. Юнги был напряжён. Второй раз за всё время нашей с ним дружбы он показывал это. — Ему стало так плохо после капельниц! — Да он и до этого был, как ходячий труп, — я подал голос, и на меня оба обернулись. — В первый день он был со мной. Может, нет у него никаких психических расстройств. — Да я уже готов поверить, что в нём бес какой-нибудь, — усмехнулся Юнги, хотя ему ни капли не было смешно. Это было нервно и боязливо. — Те же демоны Эмили Роуз. Распахнувшаяся дверь балкона, что ударилась о внутреннюю стену, напугала нас до криков. К нам вышел Намджун-ним и сделал глубокий вздох. Лишь протянул руку, обеспокоенно жмурясь. Юнги дал ему пачку сигарет. Намджун-ним с таким же хлопком закрыл дверь, что отстучала, раскрывшись обратно. Не запиралась всё-таки. Он сел на корточки, и белый медицинский халат его коснулся пола. — Не знал, что вы курите, Намджун-ним, — сказал я, подходя ближе. Он лишь сильно затянулся. — Работа у нас такая. Любой способ усмирения тревоги будет полезен. Так и стояли перед ним, как три тополя. Сказать было нечего, разве что ждать. Но Юнги вдруг присел рядом с ним и спросил: — Намджун-ним-и, что с Воджином? Шизофрения не пожирает тело… Глаза Намджун-нима были такими тяжёлыми, что были готовы выпасть, проломить балкон и утащить всех нас вслед. Грустные и предвещающие ужас. Обычно он не рассказывал про истории болезни пациентов прямо, но вдруг сказал: — Ладно… вы с ним сдружились, вы имеете право знать. Да и ему недолго осталось… Что значит, не долго осталось?.. — Фатальная семейная бессонница. Редкое и неизлечимое заболевание. — Что это? — спросил я. — Бессонница — понятно. Фатальная семейная? Это как? Ей определённые семьи болеют? — Звучит, как родовое проклятье, — Юнги отошёл и опёрся о металлическую сетку ограждения. — Фатальная, значит, смертельная, — сказал Чимин и хмуро на меня посмотрел. — Это как бешенство, только передаётся генетически, — Намджун-ним снова затянулся и поднял голову вверх. — Мать Воджина сказала, что у его биологического отца тоже были такие симптомы… Тяжёлая бессонница, панические атаки, превращающиеся в галлюцинации, потерю веса и полную невозможность спать. Мозг не позволяет ему заснуть. А снотворные капельницы, которые ему выписывали, не просто не помогали. Они усугубили ситуацию. От этой бессонницы лекарства нет. — Значит, ему здесь не место. Ему нужно в другую больницу! — Уже поздно… — с горечью и сигаретным дымом выдохнул Намджун-ним. — Он на последней стадии. Фатальную бессонницу не могли правильно диагностировать, потому что его родители жаловались лишь на тревожность и галлюцинации. А ещё потому что это заболевание нетипично для его возраста. Симптомы проявляются в основном у людей от тридцати до пятидесяти лет… — Значит, это… — Юнги меня ухватил осторожно за плечо и лишь отрицательно кивнул. И я его понял… говорить при враче, что ужасный конец для Воджина — это врачебная ошибка… Намджун-ниму и так было плохо и тяжело на душе. Но что бы это изменило? Это неизлечимая болезнь, как он сам и сказал. Намджун-ним больше не проронил ни слова, молча курил и смотрел на огромные серые тучи. Позже нам сказали, что Воджина увезут отсюда завтра утром. В «Гюнхёне» ему уже не помогут. Да и, что-то твердило внутри меня, не помогли бы, даже если бы узнали его настоящий диагноз раньше. Намджун-ним сказал, что это как бешенство. А при бешенстве первые проявления симптомов — априори неизбежная смерть. Страшная болезнь, ужасная… Любая болезнь ужасна, из-за которой человек умирает, ужасная для семьи, ужасная для больного и ужасная для врачей. Потому что никто ничего не мог сделать. Нам дали возможность увидеться с ним перед тем, как его увезут. К нему пришли почти все, с кем он подружился. Он особо на нас не реагировал, но нашёл выход ещё задолго. Словно он знал, что умрёт. Словно вместо сна он смотрел в глаза самой смерти. У него нашли блокнот с записями, где последняя была чем-то вроде завещания. Предложение было коротким, но таким значимым, что я чуть не расплакался. «Пусть мои книги останутся здесь» Решил оставить нам самое дорогое, что у него было, и то, что максимально слилось с ним. Воджин стал нашим Королём Ужасов. Из посетителей у него были лишь родители, значит, ни друзей, ни знакомых, ни девушки или парня у него не было… Принёс к нам в «Гюнхён» свои хроники и, как частичку себя, оставит навсегда. Я никогда не видел, как люди умирают. И не увижу, ведь его увезут. Но все мы стали свидетелями процесса смерти. На его теле всё больше шелушилась кожа, как нам сказали, это отмирали клетки. Как он не смыкал глаза и иногда словно впадал в кому, замирая. Мы наблюдали, как бешено билось его сердце, какие острые колья оно рисовало на кардиографе. Было похоже на зубы чудовища, точно пасть Куджо. Ужасное зрелище — видеть, как угасала человеческая жизнь. Как постепенно стекленели глаза. Как расслаблялись и снова сжимались мышцы, как он отключался, но глаза его оставались открытыми… Лишь сердце его продолжало биться, как сумасшедшее. После отбоя остались лишь мы с Юнги. Чимин не смог вытерпеть этого ужаса, да и очень хотел спать. Мы его не винили, пусть поспит и отдохнёт. Сегодня все заслужили отдых, но я решил, что ещё немного побуду с ним. Скорее всего, когда я проснусь утром, его уже увезут. И Юнги со мной остался. Мы вспоминали, как строили карточный домик ночью, говорили об этом моменте вслух, чтобы Воджин тоже зацепился. Юнги вдруг встал с края кровати и закурил, открыв форточку. Подошёл к стопкам книг и пальцем провёл по каждой, выискивая, видимо, какую-то нужную. Достал осторожно, не уронив ни одной другой, сунул сигарету в рот и открыл на самой первой странице. Обернулся, и вместе с ним показалась обложка книги. «Мизери». Воджин говорил, что это его самая любимая книга Стивена Кинга. — Коричневый ухмнннн… Йерннн коричневый ухмнннн… Фэйунннн… Вот такие звуки: даже в дымке, — начал читать Юнги. Голос его дрожал вместе с сигаретой. Он подошёл ближе, усаживаясь уже на пол, и я сел рядом с ним. — Но иногда звуки — как и боль — отступали, и оставалась только дымка. Он помнил темноту: дымке предшествовала плотная темнота. Означает ли это, что состояние его улучшается? Он видит свет (пускай сквозь дымку), а свет — это хорошо, и т.д, и т.п., так? А во тьме были эти звуки? Он не знал ответов на эти вопросы. Есть ли смысл спрашивать? И на этот вопрос он не знал ответа. Боль помещалась глубже, под звуками. К востоку от солнца и к югу от его ушей. Вот и всё, что ему было известно. Мы были с Воджином до глубокой ночи, когда кардиограф перестал пищать с перерывами и начал издавать длинный оглушающий гул. Мы видели процесс смерти и услышали конец жизни. Юнги захлопнул книгу и опустил голову, а я не мог оторвать взгляд от Воджина. Зажмурился от слёз, лишь когда меня обняли и спрятали лицо в моём плече. Мы оба плохо помнили, что случилось потом. Единственное воспоминание — это санитары и Намджун-ним, которые прибежали через несколько секунд, а также пищащий пейджер, который и подал им сигнал о катастрофе. Ещё на миг я услышал скулёж и обернулся. Никого, но только для других. Тогда ОНО впервые подало голос. И было очевидно, что оно горевало вместе с нами. Из моей головы стёрся смех и оскал. Осталось понимание, печаль утраты и этот жалобный вой.