Обычный день 19й палаты

Многие испытывали тревожность. Паранойю. То самое непостоянство, нескончаемый поток плохих мыслей, обострённое до безобразия чутьё и страх за собственную жизнь. То ощущение, когда что-то выкачивает силы, когда кончается кислород, а бежать бессмысленно. Ещё большому количеству людей знаком чужой тяжёлый взгляд. Но если людское внимание очевидно, и его можно увидеть, то некие образы уже приходят лишь в голову. У меня тоже паранойя, но ни людей вокруг, ни образов нет. Это ни человек, ни животное, ни странное существо смотрит… я не знаю, как оно выглядит, даже глаза не могу представить. Но ведь оно таки разглядывает меня, и я это чувствую всем телом. Может, это сам мир? Иначе я не могу объяснить, почему даже в самой закрытой одежде чувствую себя оголённым, поданным на красивой тарелке и таким маленьким… таким ничтожным перед ним. Либо именно я ему интересен, либо я — единственный, кто открыл способность чувствовать это внимание… Я читал о так называемых тульпах, мол, вдруг каким-то образом неосознанно создал её? Однако создание тульпы подразумевает чёткий образ. Ты буквально придумываешь себе друга, а для большей реалистичности нужно всё о нём знать. Как он выглядит, как говорит, что любит и что не любит… Этого я не знал о своём госте, но тогда подумал, станет ли мне яснее, если я таки попробую воссоздать что-то в голове? Увы, стало только хуже. Намного хуже. Я не мог определиться. Миллионы глаз. Огромные старые кино-камеры. Высокое существо или низкое. Больше похоже на человека или на мифическое существо. Однако есть сомнение, из-за которого я пробыл в раздумьях несколько дней. Одно или несколько? Точно одно, но по ощущениям его много. С каждой стороны. Словно взяло оно транспортир из рюкзака какого-нибудь школьника, да расплылось вокруг моей оси, на каждый угол поставило свой кусочек. Кстати, да. Я зову его ОНО, иногда поворачивается язык произнести ЭТО. И ОНО мешает мне жить. МЕШАЕТ. То ли хочет жить вместо меня, то ли уже живёт, но почему-то хочет меня изжить. Может, ЕМУ нужно моё тело, может, мой разум, я не знаю. ОНО молчит, когда я с ним разговариваю. ОНО не шумит, не хрипит, не топает и не трогает. ОНО смотрит, и это невыносимо. По крайней мере, слушает, как мне кажется. ОНО пришло ко мне ещё в детстве, лет 9-10 мне было. Сначала это ощущалось приятно, ведь моё одиночество скрасилось. Я единственный ребёнок, а родители редко бывали дома, занимались бизнесом. У меня были няньки, которые уходили смотреть телевизор, как понимали, что я погрузиться в какую-либо игру. У меня были друзья и одноклассники, которых мне не разрешали приводить домой. В общем, именно там, дома, мне было очень одиноко. Любому другу обрадуешься, даже такому необычному. Но с годами начал нарастать ужас. Если от других людей можно было уйти, как устанешь, то от ЭТОГО не уйти. Никогда. Сейчас мне 20, и я не могу делать ничего. Нет, могу, конечно, но… не так, как другие. Это похоже на надзор строгих родителей, которые держат наготове ремень или молоток и не усомнятся ударить, стоит тебе сделать хоть одну ошибку при выполнении домашней работы. ОНО не било, но давало прочувствовать этот животный страх перед тем, что, казалось бы, причинить боль не способно. Но вообще начало настоящего знакомства началось с больничной палаты. Обычно я просыпался в своей кровати под звук будильника, который практически тут же выключала моя девушка. Я мог встать спустя время, а мог потерять силы и даже не двинуться, смотря какой период. Иногда я просыпался в холодном поту и не мог усмирить панику, ведь здесь было ОНО. Либо мы с Хянми шли готовить завтрак и умываться вместе, либо это делала лишь она. Но сегодня всё иначе. Сегодня я очнулся здесь, в жёсткой кровати и с прикованными к ней руками. Головой тоже было не пошевелить, мешала ужасная боль, а из-за пустоты внутри хотелось провалиться куда-нибудь глубоко. Слышались чьи-то разговоры, но я боялся открыть глаза. Ведь где-то там было и ОНО. Приходилось просто парить, как мне тогда казалось. Я не лежал в кровати, а где-то летал подобно Икару. Да и точно так же, как он, я всё же упал, как только до моих ушей донеслись голоса родителей. — Мы правда не знаем, что произошло… — плакала мама. — Мы виделись три дня назад, с ним всё было хорошо! Если бы что-то серьёзное случилось, он бы позвонил! У нас были планы, мы его так и нашли. Хотели вместе съездить к дедушке с бабушкой. — К сожалению это распространённое явление, госпожа Чон, — голос врача ничем не отдавал. Стандартный тон разговора с пациентами и их родными. — Не все люди говорят или открыто показывают, что хотят совершить самоубийство. От всхлипов матери стало так больно, что я решил открыть глаза. Это сразу заметили. Новая волна слёз и криков, мама подбежала к кровати, упала на колени, схватила меня за руку и лишь теребила её, пытаясь выдавить из себя хотя бы слово. — Чонгук-и… — она резко вздохнула и подняла на меня глаза, полные боли. — Почему ты нам не сказал? Что случилось? К нам подошёл и папа, положив свои руки маме на плечи, и они уже сверлили меня взглядами вдвоём. Без злости и упрёков. Пристально и обеспокоенно, даже с ноткой надежды. Но от этого было не легче. Так смотрят на того, кто чудом избежал смерти. Что ж, это правда. Но в тот момент я не мог сказать им, что разбит и опустошён именно от того, что это проклятое чудо посмело произойти.

***

В тот раз мне не дали поговорить с родителями, да и не особо хотелось. Вместо этого компанию мне составляли медсёстры. Замеряли температуру, оповещали о походе на интенсивную терапию, помогали есть и прочее. Они, наверное, думали, что травма шеи серьёзная, и поэтому я не двигался и особо не разговаривал, но нет. Мне просто не хотелось этого. Открывать рот и болтать о жизни, вставать с кровати и гулять по палате или коридорам. Не хотел выписываться и снова идти в мир. Ничего. Не хотел жить. Спустя два дня подняться всё же пришлось, и я уже сидел в кресле напротив врача-психиатра. Его лицо сейчас мне не вспомнить, лишь манера общения осталась в голове. Спокойная и размеренная. — Попробуйте объяснить своими словами, господин Чон… — сказал врач и посмотрел на меня. — Почему вы пытались покончить с собой? Многие люди хотят совершить самоубийство, и причины для этого самые разные. Несчастная любовь, травля, продолжительная депрессия, утрата, банкротство, способ прокормить семью с помощью страховки. Все они несут одно — безысходность. Ты чувствуешь, как всё ближе к бездне, в которую с каждым шагом всё сильнее желаешь упасть. Люди бегут от мира, потому что считают, что в нём больше нечего делать, либо они уверены, что он резко заиграет красками, стоит им исчезнуть. Нет никаких целей и планов. Ни на что нет сил. Люди выбирают смерть, потому что боятся или устают от жизни. Не видят выхода. Да… — Устал, — кое-как произнёс я. — Я очень устал. — От чего? — Я устал так жить. Я пытался сбежать по-другому, поймите… — и имени доктора я не помнил. — ЭТО играет в прятки со мной, никогда не уходит, а только прячется. ОНО так и хочет уже съесть меня! — Оно? — У меня тревога, паника… паранойя. Я не могу делать ничего, даже самого банального. Я как лабораторная крыса или музейный экспонат, на меня смотрят и смотрят… Вот и решил убежать полностью, — подняв голову, я не увидел ничего. Этот доктор навсегда пропал из памяти. Да и не особо это важно, ведь я его больше не видел. В моей же голове был неприятный, но, увы, привычный туман. Слишком усердно он обволакивал окружение, мне было очень трудно трезво видеть и мыслить. — Я устал от того, что не могу стоять ровно. Я ни у кого этого не замечал, ни у кого! Все справляются со своей жизнью, и от этого я чувствую себя неудачником. Как будто лишь мне неизвестно, какие кнопки нужно нажимать на своей системе управления, чтобы, блять, жить, как все! Почему именно я должен чувствовать этот взгляд, почему другие не видят ЭТО? И я устал от того, что не могу нормально жить, как все. Я даже как будто смотрю какой-то фильм от первого лица. Грустный и даже жалкий. Потому что мне неподвластно происходящее. Я сам себе неподвластен и правда могу только наблюдать.

***

Три дня назад я, Чон Чонгук, любимый сын владельцев крупной сети ресторанов, попытался повеситься. Я прекрасно знал, что с родителями запланирована поездка в Пусан, знал, что нужно готовиться к сессии. Но я не мог больше этому противиться, да и, если честно, не впервой. После пар сходил в магазин и купил верёвку. Пришёл домой, привязал её к турнику, на котором обычно подтягивался, долго смотрел на подготовленный стул и как будто чего-то ждал. Чуда, наверное. Первое время забраться не мог, даже пытался выйти из комнаты, попить воды или умыться холодной водой. Но я открывал дверь и снова видел своё творение. Верёвка и стул. Словно комната зациклилась, ведь я множество раз выходил из неё, и вот она, снова передо мной. Словно это правда какой-то розыгрыш на камеру, как мне часто казалось. Даже слышался закадровый смех. А прятавшиеся мысли выползали на стену.

Другого выхода нет

По-другому ты не убежишь

Хватит ходить вокруг до около

Все мы умираем по итогу

Это единственный способ прекратить страдания

Сделай это

И я сделал. Спрыгнул и повис. Хоть как-то я мог убежать. ЭТО казалось вечностью. Вне времени, постоянно рядом, но с периодичностью даёт о себе знать с невообразимой силой. Единственное, чем ОНО в каком-то смысле помогает — редко, но метко я выговариваюсь. Однако мыться, сходить в туалет или просто заниматься чем-то у меня с каждым годом выходило всё хуже. Меня пожирал стыд. Сначала я играл с ЭТИМ. Мне было приятно, что я не одинок. Даже не подозревал, что ЭТО сыграет со мной злую шутку… Люди в большинстве случаев хватаются руками за петлю, чтобы снять и освободиться. Я тоже хотел свободы, но лишь она и могла мне помочь, поэтому я прижал её к себе, как нечто драгоценное. Как пойманную путеводную звезду, как лучик надежды. И забавен тот факт, что не верёвка подвела, а чёртов турник. Он всегда меня выдерживал, но именно в этот момент сорвался с петель, и я упал. Раз уж на моей шее появились синяки, и потребовалась интенсивная терапия, провисел я довольно долго, однако не успел задохнуться намертво. Как мне сказал лечащий врач, помимо потери сознания от удушья, турник, сорвавшись со стены, ударился о мою голову. Видимо, поэтому она болела. Меня это больше расстроило. Одна мысль мелькала в голове. Я настолько безнадёжен, что даже убить себя не могу нормально. И никогда у меня не получится убежать. Молодец, Чонгук, как всегда. Неудачник.

***

— У вас всё ещё есть приступы самоповреждения? Я всё рассказал тому безликому врачу. Почему не делился с этим с родителями и знакомыми из университета? Потому что они не спрашивали. А в моменты хорошего настроения и вообще забывались плохие времена. Но, раз уж мне пришлось оказаться здесь, не было смысла врать о своём состоянии, так как периодически обостряющаяся депрессия мешала жить, а паранойя застилала глаза. Пришлось перегрызать глотку самому себе, чтобы преодолеть страх. — Есть. Но не знаю, это, скорее, из-за тревоги… — И как это проявляется? — Ногтями себе раны ковыряю, — я наклонился в его сторону и отогнул указательный палец. — Если ими часто водить по коже в одном месте и сильно давить, то можно до крови запросто расколупать. — А как это проявлялось раньше? — Я резал себя… Лезвием. Сильно и хаотично. В какой-то момент я захотел прекратить это делать, но чувствовал, что это стало… как будто зависимостью. Было трудно отказаться, но я смог. Иногда меня всё ещё посещают мысли о том, чтобы вернуться. Но теперь меня отпугивают мои шрамы. — А ваш пирсинг и тату? — ручка кончиком прошлась по мне. — Знаете, некоторые используют такие модификации как завуалированный селфхарм, ведь это тоже причиняет боль. Я об этом даже не думал… Может, да, может, нет. Одно напрягало, я всё ещё помню, как зарекался в детстве, что не буду как-либо уродовать своё тело. И где я теперь? Левая рука истерзана лезвием, правая забита от пальцев до плеча. Из губы, ушей, носа и брови торчат серьги. Прости меня, маленький Чонгук. В очередной раз я тебя разочаровал. Психиатр что-то подчеркнул у себя в записях. — Ладно, господин Чон, наше время подходит к концу, поэтому я бы хотел задать вам последний вопрос. Есть ли ещё какие-то мысли или вещи, о которых вы хотите рассказать? Я отрицательно помотал головой. И правда больше нечего. По крайней мере, пока что. Сейчас на некоторое время в душе было нечто похожее на бриз. Волны медленно приливали к берегу, но ОНО то и дело стояло на периферии, прыгало на песке и разбрызгивало морскую воду, словно пытаясь вновь призвать бурю. — Тогда перейдём к главному. Обычно у нас несколько вариантов терапии и возможного лечения, но в вашей ситуации я вынужден поставить вас перед фактом, — психиатр поправил свой халат и захлопнул блокнот, куда записывал практически все сказанными мной слова. Получилась у него книга моих терзаний. — Вы будете госпитализированы в психиатрическую лечебницу «Гюнхён». У вас нет права это оспорить, так как из-за попытки самоубийства ваше состояние числится острым. Кстати, ваши родители говорили, что у вас есть девушка, которая живёт с вами. Где она была в тот день? — Мы расстались ещё полгода назад. Не хотел им говорить. Мама и папа обожали Хянми. А я по ней совершенно не скучал, но, кажется, всё-таки был обижен. Она не стала терпеть мои, как она сказала, закидоны. Ей не нравилось, что её парень какое-то время вёл себя, как загнанный зверёк, а потом писал прощальные сообщения, задыхаясь в ванной от собственной никчёмности. Её раздражало это. Можно подумать, я был в восторге. А хотелось хотя бы банальной поддержки от Хянми… Спустя два года обучения в университете и наших отношений она ушла, не сказав ни слова. Не осталось ни вещей, ни средств гигиены, лишь некоторые приблуды для дома, которые мы покупали вместе. Но она забрала тостер, которые купил её отец. И всё. От неё не осталось и следа, словно её никогда и не существовало. Я даже подумал на какое-то время, что Хянми была иллюзией, которое мне щедро подарило ОНО. Оба они поступили очень жестоко. Я бы не чувствовал горечь и тяжесть, если бы мы расстались с Хянми при разговоре. Но она решила сделать по-своему — исчезнуть. А ОНО наоборот… не идёт на диалог, не уходит, как бы я ни просил. — За эти два дня мы подготовили все документы, вам лишь понадобиться сдать некоторые анализы. В «Гюнхён» вы направитесь завтра. Как мне смогут помочь, если я сам не понимаю, что со мной? Об этом нужно рассказывать, а как я это сделаю? Как об ЭТОМ поведать? — Хорошо… Я бы мог начать качать свои права, отказываться до последнего, но именно в этот момент во мне проснулась небольшая надежда. Возвращаясь к вопросу о помощи… быть может, раз я не понимаю, что со мной творится, то меня направят другие, понимающие люди? Страх никуда не девался, что не было удивлением. В конце концов я должен был отправиться в чёртову психушку… В моей голове даже мимолётных мыслей о психических отклонениях не было. А вот как оно всё оказалось.

***

19 апреля мама с папой помогли мне собрать необходимые вещи и повезли в психиатрическую лечебницу. За рулём машины был отец, мама сидела рядом с ним и постоянно оборачивалась на меня с встревоженной улыбкой. Автомобиль поднялся в небольшую гору, словно заезжал на холм, где, по стилю строения, был огромный особняк, даже чем-то похожий на Дом Винчестеров, про который я однажды прочитал в одном мистическом журнале. Это и был «Гюнхён». Когда мы пересекли ворота и остановились, отец помог вытащить чемодан. Мама несколько раз поцеловала меня в щёки, а отец крепко обнял, словно оба провожали в какой-то последний путь. Пообещали, что будут стараться навещать почаще, но я знал, что у них не получится. Наверное, со стороны покажется, что я не люблю их и не благодарен им, но это не так. Я очень их люблю. Именно поэтому не говорил им о том, что со мной происходит. Я не хотел их тревожить, они и так много нервов угробили на свою сеть ресторанов. Нас встретила женщина, но пошёл за ней лишь я. Родители же сели в машину, помахали из окон и уехали. Мой чемодан забрал один из мужчин на входе. Ничего сложного и страшного не было, однако из-за того, что меня госпитализировали в срочном порядке, пришлось за очень короткое время сдать необходимые анализы. Больше времени ушло на анализы крови: общий анализ, биохимический анализ, уровень тиреоглобулина. Ещё исследования на нехватку йода и селена и проверка щитовидной железы. Все эти дополнительные обследования были необходимы, потому что в детстве мне поставили гипотиреоз, и эта зараза, на самом деле, мешает мне жить меньше. Да, тоже не очень занимательно, ведь помимо физических симптомов мне достались эпизоды лёгкой депрессии. Этого-то мне и не хватало, спасибо, вселенная. За столом кабинета секретаря директора больницы сидели две женщины, передавая по очереди документы. Я же читал всё, что мог, и расписывался. Третий уже был мужчиной. При зрительных контактах они лишь дружелюбно мне улыбались. Имя: Чон Чонгук Возраст: 20 лет Причины госпитализации: острое состояние пациента Тип госпитализации: принудительный Состояние до госпитализации: Эпизоды сильной паранойи, панические атаки. Приступы бреда. Присутствуют суицидальные наклонности и общая симптоматика депрессивного состояния. Поступил в отделение реанимации после попытки самоубийства. — Приступы бреда? — спросил я врачей, когда осталось поставить последнюю подпись. — Я не брежу! — Обо всем, что касается вашего состояния, вы поговорите уже на терапии, — добрым тоном ответила женщина преклонных лет. Одну копию соглашения на госпитализацию мне отдали. — Добро пожаловать в «Гюнхён», господин Чон. Наши врачи сделают всё возможное, чтобы помочь вам. Вот так. Теперь я официально пациент этого места. И уже сомневаюсь, пойдёт ли мне это на пользу. Я не брежу… я же не какой-то сумасшедший. Я чётко вижу и понимаю, что происходит. Одна их врачей, сложив все документы, встала из-за стола, протянула мужчине папку с историей болезни и благополучно удалилась в другой кабинет, смежный с этим. Вторая тут же сказала: — Это Ким Намджун, заведующий врач отделения, где вы будете находиться. Он вас проводит и всё расскажет. Ваш чемодан уже в палате. — Привет! — он поклонился, продолжая держать улыбку. — Можете звать меня Намджун-ним. — Здравствуйте, — я ему кивнул. Затем поднялся на ноги и пошёл за ним на выход. — А вы можете обращаться ко мне на «ты»? Мне неловко. — Как скажешь.

***

Первым делом Намджун-ним привёл меня в кабинет, где попросил снять весь пирсинг, а также отдать телефон, часы, ремень и прочее такое. На самом деле, я очень этому расстроился, особенно из-за серьги в губе, она моя любимая... Ощущения без пирсинга были странные. Что-то между снятием маски, грима или даже скальпа лица. А когда мы шли в другое здание, Намджун-ним сказал, что я буду находиться на третьем этаже северного крыла. Мы уже прошли половину «маршрута» и сейчас поднимались к палатам. У этого отделения было много помещений разного назначения: комнаты неких побочных терапий, кабинет медработников, сестринский пост, гостиная (в основном для встреч с посетителями и собраний), окно фармацевта, кабинеты психиатров и психотерапевтов и общий зал, где пациенты смотрели телевизор, играли в карты и настольные игры, собирали паззлы. Я их увидел, когда меня на пару секунд привели в зал, чтобы я посмотрел, как здесь. Некоторые пациенты приветливо махали мне, кто-то смотрел в одну точку или был занят паззлом, телепередачей или картами. Что меня удивило, так это тот факт, что у большей половины пациентов были сигареты в руках, да и я сам присмотрелся в процессе. По отделению были расставлены пепельницы, а медработники постоянно носили с собой зажигалки. В «Гюнхёне» можно было курить? Я что, попал в Америку шестидесятых?.. Намджун-ним рассказывал всё о «Гюнхёне» не только мне. В тот день прибыл ещё один пациент, Бам Воджин. Он был довольно худым и очень уставшим. Он шепнул, что его мучили галлюцинации, из-за чего его сюда и положили. Родители поняли, что у него начала развиваться шизофрения. Он на вид был нервный и обмякший одновременно. Дёргался и, как успокаивался, сдувался, словно шарик. Его тёмные волосы были похожи на занавески, чтобы он в случае чего мог закрыться от лучей солнца. Ещё у него была книга в руках. Ладонь немного заслонила имя автора, но название прочитать у меня получилось.

«Мизери»

Также мы услышали новое имя. Чон Хосок — главарь всея лечебницы. Один парень, которого мы встретили на балконе во время перекура, сказал, что, если ты попал к доктору Чону на терапию, у тебя либо большой прогресс, либо глубокий рецидив. И изредка можно было сесть напротив него, если ты, по мнению медработников, серьёзно напакостил. — Ты либо пан, либо пропал, вот такой Чон Хосок, — закончил он свой монолог, стряхивая пепел от сигареты костлявой рукой в пепельницу. — Ты у него был? — поинтересовался Воджин. — Был. Я поэтому в этом бляцком мешке сейчас. И правда мешок, но бляцкий или нет, это уже вопрос. Простая и однотонная, но огромная ночнушка, которая на нём смотрелась, как на палке простыня. Паренёк этот был худее Воджина, просто ходячий скелет. Скорее всего, у него анорексия или ещё что-то такое. Он в тот же момент ударил по стеклу балконной двери. Там, внутри, стоял один из медбратьев, смотря прямо на нас. Лицо паренька-скелета искривилось, гримаса совмещала в себе отвращение, злость и толику драматичности. И тут он во весь голос крикнул: — Я ни глотка не сделаю, пока ты не отдашь мне мою сраную одежду, Хан! Увидев подходящего Намджун-нима, мы покинули балкон, а наш приятель по перекуру притих, хоть и всё ещё опирался ладонями в стекло, словно рогами в какой-нибудь забор. Кажется, Намджун-ним имел твёрдый авторитет среди пациентов. Но, как мне тогда показалось, это из-за его доброты и уважения к нам, потому что с те же вопросы от меня и Воджина он отвечал охотно и даже с неким шармом. Поведал он и про курение. Мол, на балкон многим нельзя выходить, а на улицу через лестницы и главные входы каждую минуту кого-то водить было лишней тратой времени. Вот и разрешили курить в отделении, подкорректировали систему вентиляции и провели переговоры с некурящими, чтобы рядом с ними никто не прикуривал. Воджина заселили первым, меня же довели практически в конец коридора. Врач пару раз постучал в дверь с номером 19 и открыл её. Сразу почувствовался запах табака. Неужели и в палатах можно курить? Меня не смущал сам факт, я тоже курильщик, но в больницах обычно к этому относились с особенной строгостью, даже садизмом. На одной из кроватей в своеобразном гнезде из одеяла и пледа сидел парень. На вид он немного старше меня. Закутанный в пончо песочных оттенков, подол которого смешался с пледом, он поднял голову, держа рукой страницу какого-то журнала. Видимо, читал, и его побеспокоили. — Доброе утро, Юнги. Это Чонгук, твой новый сосед, — с улыбкой сказал Намджун-ним. Тот в этот же миг с улыбкой потянулся к нам, и мы пожали руки. — Он, правда, часто курит в палате, однако в остальном просто душка. — Не страшно. Привет, Юнги! — И тебе привет! — в его глазах читалось любопытство. — Ты видел новостройки на Западе? Это я их придумал, — Намджун-ним лишь посмеялся и сказал, что будет ждать меня снаружи, чтобы я немного разобрал вещи и пообщался с соседом. На кровати уже было постелено бельё. — Ты пытался повеситься? — любопытный взгляд смешался с сожалением в голосе. — Синяки меня выдали? — Ага, — Мин перелистнул страницу журнала и опустил голову. — Здесь много кто пытался. Самый действенный способ, так говорят. Рад, что у тебя не получилось. — Хотел бы я разделить твою радость, — палата была похожа на номер какого-нибудь заурядного и недорогого отеля. Не как обычные больничные палаты, где всё белым-бело. Стены, покрытые голубой краской, постельное бельё с забавными неяркими узорами и скромная мебель. Стол у нас, видимо, будет один на двоих. Пледа, как у Юнги, у меня не было, значит, это его личный. — Не переживай! Когда отпустит, ты тоже так скажешь. У тебя депрессия? — Не знаю. Мне ничего не сказали по поводу диагноза. — А как ты себя чувствуешь? — Юнги вдруг дёрнулся. Порезался о страницу и тут же облизал палец. Я заметил, что на его руках в принципе было много царапин. Несколько свежих были спрятаны под пластырями. — Мой брат очень боится крови. От одной капли впадает в лютую истерику. Ты боишься крови? — Не боюсь. А чувствую себя погано, честно говоря, — на время мы замолчали, однако один вопрос на языке у меня вертелся. Раз уж сосед его задал без особых проблем, значит, и я мог. — Юнги, с чем ты тут лежишь? — Органическое расстройство с приступами псевдологии. — Что это? — Я патологический лгун, — Юнги широко улыбнулся. Кажется, он был рад тому, что теперь не один в палате. — И что из того, что ты сказал, является ложью? На мой вопрос он лишь пожал плечами. — А органическое расстройство — это необратимые психические отклонения. Таблетки помогают, но всё равно эта пакость портит жизнь. Думаю, это из-за того, что я в детстве миндаля переел. Кстати, у тебя крутые татуировки! — Спасибо… — я даже сам рассмотрел свой рукав с лёгкой гордостью. Маленькие и большие картинки складывались в одну большую композицию, и все эскизы были сделаны по моим описаниям. Мой рукав олицетворяет меня. А когда Юнги добавил, что ему грустно смотреть на мои шрамы, я понял, что и они так делали. На моих руках мои терзания и мысли. Намджун-ним вдруг постучал по двери, напоминая о себе, поэтому я лишь кивнул своему соседу и вышел из палаты, так и не разобрав до конца чемодан. Юнги показался вполне хорошим. Правда, разговорчивым до ужаса и как будто нестабильным. Но не зря же здесь было острое отделение, так что, наверное, бояться нечего. Да и, если честно, паники Юнги у меня не вызвал. От него шло какое-то тепло и даже уют. Таким был первый день в психиатрической лечебнице «Гюнхён». Я видел других пациентов, что либо по каким-то причинам радовались моему прибытию, либо были в своих мыслях. Некоторые просто смотрели и прятались в своих палатах.

***

«Гюнхён» был хорошо оборудован. Свежий ремонт, чистые и опрятные коридоры, никакого намёка на антисанитарию. Каждый день к нам приходила уборщица мыть полы, пепельницы опустошали три раза в день. Было приятно ходить по коридорам, лежать на вкусно пахнущем белье и просто рассматривать окружение. Рядом находился корпус городской поликлиники, так как при выдаче таблеток могли вручить направление на МРТ, ЭЭГ и прочие обследования, если лечащие врачи их выписывали. Единственное не такое хорошее — было скудно по цветам. Отделения бело-бежевые, нейтральные и до ужаса пустые. По всему нашему коридору висело от силы пять картин с пейзажами. Зато в общей комнате практически повсюду цвели растения, которые поливали санитары. Ну, и полупустая книжная полка со скучным бульварным чтивом и парой журналов, которые мало кто читал. Но, видимо, именно отсюда Юнги взял журнал, от которого отвлекался каждый раз, когда кто-то открывал дверь палаты. Кабинеты врачей и залы для побочных терапий кардинально отличались. В арт-терапии на полу были разные пятна от краски и мольберты в углу. Также была решётка с музыкальными инструментами, потому что здесь же проводилась музыкальная терапия. Гитары, флейты и прочие инструменты выглядывали из сетчатых стен и терпеливо ждали освобождения. На телесной терапии стопкой лежали цветные коврики, а у психотерапевтов вообще свои изюминки, которые показывали их модель поведения. У лечебницы несколько корпусов, что соединялись небольшими застеклёнными проходами. Главный корпус — городская поликлиника — обслуживающий, куда просто приходили на приемы. Там ещё восседал Чон Хосок, но иногда его можно было увидеть в своём кабинете стационарных корпусов. Дальше — отельный корпус со спортивным залом и бассейном. Следующие — отделения или крылья. На Севере (где был я) и Юге по два здания, одно для подростков от 18 до 30 лет, второе — 30+, только вот Южное крыло — это острое отделение с повышенным контролем. Там обитали самые буйные. У каждого отделения было четыре этажа. На первом располагались столовая, кабинеты психиатров и психотерапевтов, а также ванные комнаты для девушек и мужчин. На втором — залы побочных терапий, а дальше палаты и кабинеты медперсонала. Само здание делилось на две части, правые верхние этажи — палаты девушек. На левых были парни. Мы особо не пересекались между собой, было положено пользоваться разными лестницами. Разве что во время еды они показывались, когда уже заканчивали трапезу, а мы только приходили. Нам также не разрешали разговаривать. Но и не страшно, мне не особо то и хотелось. Хотя я пару раз видел, как девушки и парни вместе гуляли или курили в свободное время. Значит, не так всё строго. Палат довольно много, корпуса большие, с обоих концов коридоров находились туалеты, где мы чистили зубы и умывались. Чтобы полностью помыться, уже надо было подходить к персоналу, чтобы отвели на первый этаж. Из запертых окон и ограждённых балконов виднелся двор больницы, ухоженный и тоже довольно большой. Дорожки, ровный и красивый газон, лавочки. Словно какой-то парк, а сама лечебница — огромный памятник, фонтан или монумент. На самом деле что из окон, что с балкона, было чувство, что перед тобой лишь огромная занавеска, которая скрывала пустоту. «Гюнхён», словно самый невкусный кусок, был отрезан и стоял отдельно от основного угощения под названием Жизнь. Но мне тогда казалось, что торт весь ужасный. Сегодня на обед был суп с лапшой и запечённая картошка с куриной котлетой. Аппетит у меня был не очень хороший, поэтому довольствовался лишь вторым. Забрав поднос, я увидел около окошка список того, что будет подаваться на пятиразовое питание: завтрак, обед, полдник, ужин и второй ужин. Видимо, если что-то не нравилось, пациенты не приходили и перебивались едой, что им приносили из внешнего мира родные и близкие. Юнги так один раз с утра наелся фруктов, потому что на завтрак была ненавистная ему овсянка. Пока что я был знаком только с ним и с Воджином. Но сосед мне сказал, что скоро это исправится. Так уверенно, словно в один день он вытащит меня из кровати, чтобы пойти и стучаться в каждую палату, крича «Это новенький, Чон Чонгук, познакомьтесь! Он храпит, но не громко, а ещё не знает, чем болеет!». Размышления прервались после того, как паренёк, сидящий с нами за одним столом, отбросил ложку прочь и прикрыл лицо руками. Ложка, которой он успел отломить картошку, простучала по полу во время падения, а напротив нас из-под клетки тонких пальцем мотались из стороны в сторону выпученные от ужаса глаза. — Всё хорошо? — решил спросить я. В ответ отрицательно помотали головой. — У меня лезвия в картошке и иголки в котлете! А лапша! — он чуть ли не выл, начиная слегка трястись. — Паразиты! Черви! Он звучал настолько убедительно, что я ненароком бросил взгляд на собственную тарелку. Вдруг и там что-то завалялось? Хотя персоналу запрещено давать пациентам колюще-режущие предметы, а кормить паразитами?.. Либо он это выдумал, либо кто-то здесь халтурил. Или, может быть, кто-то хотел совершить убийство. — И откуда такие мысли, Хёнджин-и? — вмешался Юнги и ринулся давить ложкой картофелины в своей тарелке, а получившееся пюре размазал максимально тонко. Потом начались полоски, от вида которых мне вспомнились грабли и земля, да камни, иногда уши пронзал противный скрип металлического прибора о тарелку. Так же ювелирно он размазал и котлету. Обед Юнги превратился в место силы, который лично ему нужен не был. Его дзен не покидал. Кажется, словно он сотворил это подношение для чужих глаз, чтобы прогнать паразитов и иглы. — Видишь, нет никаких лезвий. Только раздавленная картошка и курица. Картошка, кстати, бывает ещё черная и фиолетовая, мне об этом дедушка говорил. Он был фермером, и у него был домашний скот. Коровы, козы, курицы, попугаи и несколько пингвинов, они были отдельно в холодильной камере. Такие маленькие полу-птицы, полу-люди. Помимо неконтролируемой лжи Юнги иногда выдавал довольно бредовые вещи. Органическое расстройство с каждым его словом становилось всё более неясным. Конечно, было весело, к тому же его тон говора убаюкивал. Юнги буквально мурлыкал, когда говорил. Но сегодня эта тактика решила дать осечку. — Это у тебя их нет! — хныкал паренёк Хёнджин-и, заткнул испугано уши, пока подоспевшие медработники помогали ему выйти из-за стола. — Мне их та рыжая положила! Рыжая! Сегодня на выдаче Ким Рая — так было написано на её бейдже. Рыжая повариха с милой улыбкой и фигурой, напоминающей огромную бочку. Юнги уже решил предложить поменяться порциями, но Хёнджин-и бесцеремонно увели из столовой. Почему-то мне захотелось покопаться в чужой тарелке, но ничего найти я не успел, её унесли так же быстро, словно хотели таки скормить содержимое. Либо же Хёнджин-и не показалось, и он раскусил их. — У меня остались бананы. Хочешь сходить со мной к нему, когда его выпустят из изолятора? Хёнджин-и хороший и добрый, он не обидит. — Верю. Я не против, давай сходим, — кивнул я и мельком глянул на поднос, который взяла в руки одна их поварих. — Юнги, а что за изолятор? — О-о, это дар и проклятье, передышка или продолжение боя! — Юнги уверенно закивал, но тут же хихикнул. — Это отдельная палата для тех, у кого приступы случаются. Лежишь там в зависимости от тяжести, но минимум сутки, — взгляд его устремился к выходу из столовой. — Интересно, почему иглы и лезвия? — Ты смотрел аниме «Когда плачут цикады»? — я гордо улыбнулся, когда он отрицательно помотал головой, ковыряя своё месиво из картошки и мяса. — Он вполне мог его посмотреть до попадания сюда. — С чего ты взял? — Там есть момент, где девочка приносит главному герою кексы, внутри которых были иглы, — Юнги недоверчиво пощурился. — Она, кстати, тоже была рыжая. Позже произошла вещь, которая заставила меня сильнее в этом убедиться. У Хёнджин-и были слуховые галлюцинации в виде несмолкаемых цикад. А вообще имя Рая вполне себе звучит, как Рена.

***

Первую неделю я шарахался почти ото всех. Они пугали своим безумием, поэтому приходилось в основном сидеть в своей палате. Но довольно быстро пришло понимание, что все мы в одной лодке, и что не зря существует острое отделение, все действительно опасные и плохо контролирующие себя были именно там. Ну, на самом деле мне стало спокойнее, потому что вне палаты я бродил рядом с Юнги, который рассказывал мне про других пациентов. На восьмой день я уже с небольшой долей интереса разглядывал их, когда мы стояли у окошка фармацевта. Сегодня был мой первый приём препаратов. Сказали, пока что у меня будет сменяющаяся медикаментозная терапия, так как точного диагноза ещё нет. Зачем-то выписали антидепрессанты, мол, чтобы было легче, и какие-то успокоительные капли. Лимин, медсестра, которая часто отвечала за таблетки, положила препараты мне в руку, и я при ней выпил их, запив водой с каплями из одноразового стаканчика, который выдавали в комплекте. — Покажите, пожалуйста, свои руки. — Это ещё зачем? Ни у кого до меня не просили. — Ваш лечащий врач сказал проверять вас на наличие ран. Это потому что я сказал тому врачу из больницы про ногти? Оперативно. Ничего мне не оставалось, лишь вздохнуть и засучить рукава. Медсестра их осмотрела, также решила проверить шею и лицо. Затем кивнула и продолжила: — Прямо сейчас подойдите к сестринскому посту, там вас сразу проводят к кабинету вашего психиатра. На сестринском посту, прежде чем отвести на сеанс, мне подстригли ногти и сказали приходить еженедельно. Ещё одна вещь стала понятной. Любые слова, действия или бездействия имели мгновенные последствия. Это нужно запомнить.

***

Не знаю, из-за таблеток это или общей атмосферы, но на сегодняшней терапии я был более раскован. Растрепал о всей своей жизни, а меня слушали, черкали ручкой и периодически кивали. — Истина одна. Депрессия — это отстой! Конечно, тревожность сильнее мне досаждает, да и причину депрессии я знаю, она исправляется уже другим. Я из-за этого не очень понимаю, зачем мне антидепрессанты, — именно так закончился мой монолог. — Очевидно, что мне намного приятнее чувствовать себя хорошо и прочее. — Чонгук, могу я задать вопрос? — психиатр поправил перчатки на руках и задумчиво одарил меня взглядом. — Да, конечно. — Как вы чувствуете себя прямо сейчас? — Ну… сейчас не тревожно, но я знаю, что это ненадолго. ОНО скоро придёт, — я даже недовольно нахмурился. Это же очевидно. — Хотя, может, Юнги его отпугивает? Мне с ним спокойно. Рад, что именно он стал моим соседом.

***

Перед сном здесь всем давали снотворное, даже, можно сказать, радикально. Кололи на ночь феназепам. В нашей палате была открыта форточка. Неизвестно, что снилось Юнги, но он забавно причмокивал во сне, а вот я этой ночью вертелся в кровати, слегка постанывая. Всё потому что я чувствовал ЭТО. Ощущение, которое уже много лет тянулось за мной. Ощущение, что меня прожигают взглядом. ОНО наблюдало. Может, их было много, может лишь один, но факт оставался фактом. Накаркал… стоит и смотрит, да чёрт знает, где именно. Ни при свете, ни во тьме ОНО невидимо. Мне, конечно, пришло в голову представлять оператора с огромной камерой, но, увы, не становилось легче, однако таки лучше, чем просто осознавать, что на тебя из темноты смотрит что-то ужасное и пугающее. А ведь когда-то всё было хорошо. ОНО не мешало, было другом. А может, и не было? Вдруг ОНО терпеливо ждало, втиралось мне в доверие? Каким-то образом привязалось, странным и тягучим. Я под ЭТИМ взором словно весь в грязи и гнили. Руки покрываются трещинами, и от боли трудно что-либо делать. Оступлюсь, и меня убьют. Не так повернусь, пронзит меня нечто. Уснуть мне так и не удалось, поэтому я решил посидеть в общей комнате, в которой ещё ни разу не был. А ОНО пошло за мной. Не слышу, не вижу, но чувствую топот именно в груди. Сейчас меня схватят за глотку, и закончится пребывание в «Гюнхёне», если не в этом мире в целом. — Эй, ты куда? — эхом послышалось позади. И стоило продолжить свой путь, как свет впереди ослепил до жгучей боли в глазах. Я прикрылся руками от противного огня, жмурясь до искр от топота. — Чонгук, сейчас время отбоя! Нельзя выходить из палат! Коридоры отделения были освещены настенными лампами, напротив меня стояли двое санитаров и светили фонариками. — Куда вы направляетесь? — Я не могу уснуть. Можно что-нибудь поделать? Кажется, феназепам не подействовал, мне очень жаль. Можно я сделаю карточный домик и уйду? Обещаю… Да-а, карточный домик. Хрупкая, но занимательная вещь. Наверное, прямо как психика. — Чонгук, отбой неспроста отбой… — Ну, прошу вас, пожалуйста. — Я с ним побуду! — на голос обернулись уже мы все, фонарики санитаров направились на дверь палаты. Это был Юнги. Со своей сонной походкой и растрёпанными волосами он был похож на медведя, который только выбрался из берлоги после зимней спячки. Он в принципе очень сильно и резко вертелся, засыпая. Поэтому его довольно длинные тёмные волосы всегда смешно спутывались. Юнги шёл, потирая глаза подолом своего пончо, улыбался, доставая из кармана сигареты. Протянул мне одну, и мы, зажав их меж губ, терпеливо ждали. Один из санитаров закатил глаза и дал нам прикурить, говоря: — Один домик! И ведите себя тихо, не будите остальных. В тот день я действительно увидел в Юнги некого мага, который повелевал всеми. Санитары и медсёстры его слушали. Хотя что это я, ему просто доверяли. А, может, Юнги был тем самым котом, который гуляет сам по себе? Это больше подходит, всё-таки мурчит, когда разговаривает. Когда мы дошли до общей комнаты, я отрыл в полумраке игральные карты на полке, положил сигарету в пепельницу и, разложив их, начал собирать карточный домик. Юнги тихо сидел рядом на стуле и курил. Ярко горел почему-то включённый телевизор. Мы то и дело переглядывались, от чего Юнги лыбился и снова отводил взгляд на экран. Было спокойно и непривычно тихо. Словно и ОНО куда-то делось, но эти мысли я гнал прочь. Меня уже не обманешь. Ждёшь где-то, чтобы напасть, да? Не зря ведь каждый бумажный шорох, звук горящего табака и скрип качающегося стула был слышен в разы громче. Я пытался выстроить домик, но на третьем этаже всё обрушилось уже во второй раз. — Делай треугольники поуже. Так надёжнее, — сказал Юнги. Безусловно с первого жеста Юнги показался добрым и дружелюбным. Однако сейчас, пока он располагался рядом, хотя мог продолжить спать, это немного смущало. А вдруг он тоже плохо спал, поэтому и застал мой уход? Или я испортил ему сон? Или… он хотел подружиться? В лечебницах можно заводить друзей? Я не стал гадать, поэтому просто спросил его. — Конечно, можно! — посмеялся Юнги. — Ты думал здесь провести время в гордом одиночестве? Я же говорил, что скоро со многими познакомишься. Как узнаёшь новое имя, процесс уже не обратить. Думаю, Хёнджин-и будет рад с тобой поболтать, но не воспринимай все его слова близко в сердцу, иногда он может сболтнуть лишнего. О, ещё с Чимином хочу тебя познакомить! Он золотце, но сразу говорю, не пялься на него, он этого не любит. Хёнджин-и пока что запомнился, как мальчик, смотревший «Когда плачут цикады». Можно будет попробовать поболтать с ним про аниме в принципе. А вот имя Чимин я слышу впервые. — Почему ты хочешь со мной подружиться? — А почему бы и нет? — Юнги пожал плечами и затянулся. — Мы всё-таки соседи. Да и нравишься ты мне. Плюс, в больницах в приоритете комфорт пациентов. В нашем случае многим необходимо осознавать, что они не одни со своими расстройствами. Он был прав. Мне было довольно одиноко в своём состоянии. Когда не понимаешь, что с тобой происходит, главный враг — это одиночество. Страх того, что ты такой один, и никто тебя не поймёт. — Здесь такие же, просто с другими характеристиками и бафами, скажем так. — Ты звучишь, как задрот, Юнги. — Я любил играть в «Подземелья и Драконов» до того, как попал сюда, — он задорно начал болтать ногами. — Да и всё ещё люблю. — Что это? Логично, что там имелись подземелья и драконы. На этом мои познания закончились. И тут в темноте засверкали глаза Юнги вместе с его улыбкой. — «Подземелья и Драконы» — это приключения, сокровища и посиделки в тавернах! — Звучит здорово, — и правда. — Она на компьютере? — Подземелья и Драконы? — неожиданно раздалось во тьме, от чего мы перепугались, Юнги даже слегка вскрикнул. Карточный домик в очередной раз обвалился. Из-за спинки дивана выглянул Бам Воджин. — Ату тебя за ногу! Напугал! — Юнги нервно похлопал в ладоши. — Ты тут давно? — С вечера, — усмехнулся Воджин и приподнялся, уже принимая сидячую позу. Словно восставший из гроба мертвец, костлявый и пошатывающийся, голова его явно была тяжёлая. — Ты кто? — Юнги прищурился, высматривая его в полумраке, который освещал лишь небольшой экран телевизора. Я их быстренько познакомил. Юнги тут же пододвинул стул ближе к дивану. — Ты тоже в ДнД играешь? — Мой двоюродный брат в неё рубится с друзьями. — Так она всё-таки на компьютере? — вмешался я, чем вызвал добрый смех у обоих. — Не-ет, и в этом её главная сильная сторона! Все приключения и путешествия вот здесь! — Юнги пару раз пальцем постучал по виску. — И мы можем сыграть тут! — улыбаясь, он, как кот, потянулся на стуле. — Если хочешь, могу попросить брата достать нам всё нужное. Еще народу соберём… Сосед тут же придержал облачённых в доспехи коней, когда увидел мой обеспокоенно бегающий взгляд. — Ну… как я и сказал, если хочешь. — Я хочу. Но, может, попозже? Когда я буду знаком не только с вами. — И я бы поучаствовал, если можно, — Воджин поднял руку, как школьник, готовый ответить на вопрос. Юнги снова засиял. Карты, казалось бы, уже готовы были встать на третий этаж, но опять всё обвалилось, от чего я выдал самый обречённый вздох и глянул на ребят. — Хотите тоже? Юнги тут же забрал небольшую стопку и складывал их между собой, а Воджин кивнул и подошёл ближе. Уже втроём мы пересилили проклятый третий этаж, но встала следующая преграда — пятый. Я размышлял про подземелья с драконами, Юнги складывал треугольники карт, чтобы они стояли крепче, а Воджин улыбчиво смотрел и поправлял карты-перегородки, если они казались ему неровными. — Воджин, а как тебя пустили? Ко мне прицепились, — спросил я, мы строили уже шестой этаж, а Юнги моё лицо вдруг оттолкнул от домика прочь. — Не дыши на него! — он поднялся на стул и принялся строить дальше. — Они уже привыкли, что я не сплю. — Ты так говоришь, как будто вообще не спишь, — Юнги взглянул на Воджина. Однако, не встретив улыбку в ответ, он неожиданно дёрнул руками. Карточный домик развалился в один миг под разочарованные стоны. Но Юнги не унимался, приземлился пятой точкой на стул, всё пронзая Воджина взглядом. — В смысле? Вообще? — Вообще. В этот момент первое впечатление о Воджине дало трещину. Он действительно выглядел, как человек, который очень долго не спал. Да и стремительно терял в весе, хотя ходил в столовую на все приемы пищи. Вполне могло быть, что из-за бессонницы его и мучили галлюцинации. — И сколько уже не спишь? — спросил серьёзным голосом Юнги. — Хм… три… Да-а, где-то три месяца. — Три месяца?! — наше изумление прозвучало в унисон. Обычные люди, не страдающие бессонницей, с радостью спали, иногда даже в любое свободное время. Мне бессонница знакома, но проявлялась она лишь благодаря ЭТОМУ. Моё тело горело от его взора, казалось, что я становился мешком картошки, которому сон — невиданная роскошь. Однако даже в таком состоянии я падал спустя трое суток. Даже и представить не мог, что человек мог прожить несколько месяцев без сна. — Ну, не то чтобы прям вообще не сплю. Могу потерять сознание на минут десять, но что-то внутри меня будит, — продолжил Воджин. — Самое пугающее — тело делает это не через кошмары. Меня трясти начинает или конечности сводит, и всё. Я снова не сплю. — Пиздец, чувак… — Юнги достал тлеющую сигарету из пепельницы, сделал большую затяжку и вместе со мной начал собирать разлетевшиеся карты. — Похоже на какую-то мощную бессонницу. — Да-а, сон стал для меня главной проблемой. Но пару недель назад галлюцинации начались… — Воджин посмотрел в экран телевизора. — Из-за долгой бессонницы им появиться, как палец о палец, — кивнул Юнги. — Вот вы где! — мы втроём поджались, когда услышали строгий голос медсестры. Её очки, из-за которых глаза казались огромными блюдцами, передавали нахмуренный взгляд в несколько раз лучше. Женщина стучала ногтями по планшету, где на листе бумаги отмечались пациенты во время ночного обхода. — Марш в палаты! Прямо перед носом Юнги она громко захлопнула дверь, а он покорчил рожицы пару секунд, ругаясь на эту медсестру. — Стерва! — завершил он и плюхнулся на кровать. — Ну ладно, завтра познакомлю тебя с Чимином. А я всё никак не мог забыть про Воджина. Не укладывалось в голове, как можно столько не спать? Может, он правда всё-таки шизофреник, просто не понимает ход времени? Хотя он часто выдавал мысли намного адекватнее, чем другие шизофреники в нашем отделении. Да брось, это не показатель! Люди слишком разные, чтобы одни и те же диагнозы были у всех одинаково выражены. На этом я остановился, уже хотел спросить, что об этом думал Юнги, но вдруг услышал его приглушённое сопение. Он просыпался быстро и точно так же быстро засыпал вновь.

***

Пак Чимин оказался тем парнем с балкона, который кричал, чтобы ему вернули сраную одежду. Он ходил, слегка пошатываясь, часто курил, иногда падал в обморок. О его обмороках знали все, поэтому, когда его открепляли от статуса «минимум один медработник на пациента», ловить этого парня приходилось другим больным или санитарам, смотря, кто успеет. И всегда успевали. Словно это был не человек, а хрупкая древняя ваза за несколько миллиардов долларов. Упадёт и разобьётся вдребезги, а ответственным — плати из собственного кармана, музей не виноват, что посетители неуклюжие идиоты. Когда он один раз шлёпнулся в обморок на меня, я понял, что по его телу можно изучать анатомию человеческого скелета. И что он правда напоминал эту самую вазу, потому что при анорексии не только уходили мышцы, но и кости становились менее крепкими. Почему к нему всё время не был приставлен медработник, раз уж он падал в обмороки? Как выяснилось позже, это сказывалось на психологической ремиссии Чимина. Он раздражался очень легко, чего уж говорить о том, что за тобой постоянно следует человек, который обязан контролировать каждое твоё действие. Чимин весил тридцать девять килограмм. Я узнал об этом, когда из-за плохого аппетита меня повели взвешиваться вместе с ним и ещё парой пациентов. Из-за обмороков он боялся в одиночку ходить по лестницам, поэтому многие пациенты помогали ему. Тогда я до конца понял и в очередной раз убедился, что здесь все друг другу протягивали руку помощи. Он ходил либо в ночнушке-мешке с коротким рукавом, либо же кое-как вприпрыжку с более довольным выражением лица в своей одежде, которая менялась разве что цветами. Облегающие штаны и огромные кофты или толстовки. Толстовкам он был особенно рад, потому что любил надевать капюшон. В своей одежде он был похож на рисованных барашков из детских книг: огромное облачко сверху и тонюсенькие палочки снизу. Ими можно было есть кимчи, настолько они были тонкие, но из-за особенностей строения человеческих ног довольно кривыми были эти палочки для еды. Он даже орал иногда, как барашек, громко и протяжно. В день нашего официального знакомства Чимин сидел на диване в комнате отдыха, смотрел какой-то незамысловатый фильм и курил. За столами копошились другие пациенты, развлекали себя настольными играми. За кофейным же, прямо под Паком устроился Хёнджин-и. Он теребил в одной руке кусочек паззла, пальцами второй оглаживал уже собранную часть осеннего пейзажа, но глаза его то и дело были прикованы к телевизору или чему-то, что видел лишь он. Сегодня было спокойно, но даже как-то скучно. — Чимин-и, эй! Яху-у! — крикнул Юнги, ведя меня за собой. Чимин тут же обернулся. Как я узнал позже, они были ближе и дружнее, чем кто-либо здесь. По взгляду Чимина я догадался, что он запомнил встречу на балконе. Юнги быстро подбежал к полке с настольными играми и паззлами, да вцепился в колоду карт. — Чимин-и, это Чонгук! Мой сосед, — сказал он. — Привет… — робко сказал я. Чимин мне кивнул и оглядел. Я был крупнее Юнги, но исключительно за счёт мышечной массы и генов роста от папы. Чимина тогда слегка передёрнуло. Как он рассказал мне позже, ему в принципе было тяжело смотреть на тех, кто больше. От этого было тошно и приятно одновременно. Он гордился, что был худее и меньше, но при этом его злило, что они все были здоровыми и сильными. — Предлагаю в честь знакомства поиграть в «Дурака». — Ой, привет! Я тебя помню! — вклинился Хёнджин-и, пальцем показав на меня. — Я Хёнджин-и! — Я Чонгук, — я постарался улыбнуться, но вдруг вспомнил одну вещь. — Хёнджин-и, ты смотрел аниме «Когда плачут цикады»? — Цикады плачут, когда мне страшно, — улыбнулся он, а затем начал смеяться. — Да-а, Рику мне было жалко, и я могу её понять, я тоже сын священника. Но меня разве что обливали святой водой. Юнги-я, можно мне с вами? — Конечно, можно, Хёнджин-и! Чимин лишь вздохнул и сполз с дивана, усевшись рядом с Юнги, который уже расположился на полу и начал перемешивать карты. Я же аккуратно вклинился между столиком и Хёнджин-и напротив них. Клянусь, я старался не пялиться на Чимина, как мне и было велено… — Козыри крести, дураки на месте! — проскандировал Юнги, закончив раздавать карты. — Чонгук, ты тут уже сколько? — спросил Чимин, разглядывая свой набор. — Десять дней. — И только сейчас пришёл в общую комнату? — Нет, я был тут вчера ночью. А ты здесь сколько? — Полтора года примерно. Дверь общей комнаты вновь открылась. Показался Намджун-ним, которого я за эти дни видел только три раза, и то он постоянно был чем-то занят. Осторожно придержав дверь, он осмотрелся и встретился с Чимином взглядом. — Вот ты где! — улыбнулся. — Через пять минут смузи и на взвешивание. — Ты пьёшь смузи? — спросил я и невольно оглядел его. Два слова. Кожа, да кости. Бесчеловечно выдавать ему именно такую огромную ночнушку. В ней он выглядел настолько хрупким и тонким, что запросто можно одной рукой охватить его всего. — Специальная диета. — Они хоть вкусные? Чимин после моего вопроса отбросил свои карт на пол и, пошатнувшись, поднялся на ноги. Перешагнул через наше своеобразное игровое поле и направился к выходу. Я лишь слегка напрягся и посмотрел ему вслед. Хёнджин-и вдруг развернулся обратно к своему паззлу, а Юнги молча закурил. — Он правда только пьёт сейчас? — снова спросил я. — Ага, — Юнги довольно грустно выдохнул на меня табачный дым. — Раньше на капельницах жил. Уже третья попытка. — Как-то долго для анорексии. Можно же просто начать есть. Я дёрнулся от того, что Юнги неожиданно дал мне довольно сильный щелбан. Стало тошно. Тогда я не понял, что сморозил абсолютную ересь… — А ты думаешь, анорексия — это только отказ от еды? И что человек выздоровеет, если просто поест? Что мне нравилось в Юнги — даже когда он отчитывал, в нём не было ни злости, ни раздражения. Он был очень понимающим. Хотя стукнул по лбу он всё же больно. Я виновато замолчал. На самом деле так и думал. Юнги вздохнул уже слегка усмешливо. — Если бы дело было только в еде, анорексиков бы не клали в психушки, Чонгук-и, — под очередной мой стыдливый вздох он начал собирать карты в одну кучу. — Пойдём на кухню.

***

— Чимин-и тихий и недоверчивый только с новенькими, потому что такова его защитная реакция. Он хороший, но ты всё-таки сделай, как я попросил, не пялься. На взгляды он иногда реагирует очень враждебно. — Я не специально… Мы медленно шли на звук блендера, доносящегося из небольшого кухонного помещения для пациентов. Здесь некоторые пациенты могли что-нибудь приготовить из того, что приносили им посетители, либо же убрать в холодильник, но обязательно написать своё имя, номер палаты и число, в которое ты кладёшь свое добро на хранение. Это была отдельная комната на этаже с палатами. — Яху-у, Намджун-ним-и! — радостно вскрикнул Юнги, когда мы открыли двери кухни. Намджун-ним на нас обернулся и помахал рукой. Блендер рядом с ним смешивал между собой ягоды, фрукты и йогурт. — Вы готовите Чимину смузи? — спросил я. — Ага. Помимо должности заведующего я диетолог, и ко мне прикрепили Чимина. Вы, как я заметил, уже познакомились? — Чонгук пялился на него, так что не очень гладко прошло, — Юнги подошёл к одному из нижних шкафов и уселся прямо на него. — Намджун-ним-и, как на человека влияет анорексия? Я на миг замер. Такое вообще можно спрашивать? Но, когда Намджун-ним начал отвечать, я понял, что таки можно. — И физически, и психологически влияет на состояние. Когда я спросил, почему Чимин не мог поесть, он ничего не ответил. А Юнги посмеялся и поправил мой вопрос: — А почему при анорексии люди не могут просто поесть, чтобы вылечиться? — Дело в том, что в какой-то момент обычные ограничения превращаются в полное голодание и отказ от еды. Бывают случаи панического страха перед едой или даже непереносимость. Вид кусочка хлеба или риса способен спровоцировать рвотные позывы. И эти проблемы развиваются не только на ментальном уровне, организм в один момент просто начинает отторгать еду. Так она и развивается, анорексия. На первых этапах лечения при сильной запущенности больной физически не может есть, ему не позволяет ни мозг, ни тело, — Намджун-ним говорил спокойным размеренным голосом. Мы с Юнги пронаблюдали за тем, как он выключил блендер и достал из верхнего ящика пластиковый стакан с толстой трубочкой. После модификации вопросов Юнги я понял, как нужно спрашивать про других пациентов. Нельзя было говорить имена. — И для этого есть специальная диета, которая начинается с капельниц, а потом постепенно идёт переход на твёрдую пищу. Также, разумеется, психотерапия и медикаменты при необходимости. Если капельницы многие проходят без труда, то на жидкостях уже могут начаться проблемы. А твёрдая пища — вообще главный враг для многих с расстройством пищевого поведения. Значит, Чимин перешёл на этап жидкостей около трех дней назад. Потому что ровно три дня назад, когда я возвращался из душа, я увидел его с капельницей. На его сгибах локтей красовались фиолетовые разводы, а сам он шёл, как будто был под наркотиками. Смотрел в одну точку, но тем не менее улыбался. Как мне рассказал Юнги, он часто выходил из кабинета терапий из-за того, что не мог сидеть на месте. Сжигал калории, которых уже давно не было. Тогда я правда понял, что анорексия — это не шутки. Выглядел Чимин ужасно, было больно на это смотреть. Поэтому, когда я увидел, что он вот-вот запнётся о тонкий шланг капельницы, я его остановил и помог всё закрепить на белой подставке. Чимин лишь кивнул и пошёл дальше. Намджун-ним про расстройства говорил только фактами, которые можно в такой же форме прочитать в книгах или интернете. У доктора Чона было много книг на тему психиатрии, огромной стеной они стояли за его рабочим местом, однако его самого не было в тот день в кабинете. Я представил, как он, словно окружённый замкнутой книжной стеной, сидел и курил свои самокрутки, которые я заметил на его столе. Его кабинет — его крепость из научных книг. — Хотите отнести Чимину смузи? — Намджун-ним нам улыбнулся. — Да, с радостью! — ответил за нас двоих Юнги. И если он был воодушевлён, то ко мне вернулась неловкость. Что, если Чимин откажется пить, если я тоже приду? Как вообще обращаться с анорексиками? Можно ли говорить про еду рядом с ними? Вопросы вопросами, а стакан нёс именно я, потому что Юнги боялся его уронить. Поделился со мной, что ему часто кажется, что руки могли запросто разжаться. Палата Чимина оказалась недалеко, мы практически соседи напротив. А ещё его дверь отличалась. Единственная на нашем этаже палата с золотой табличкой «платная». Юнги разок постучал в дверь палаты Чимина, но никто не ответил. Мне вмиг стало страшно. — Вдруг он упал в обморок? — спросил я. От этих слов Юнги уже не стал церемониться и распахнул дверь. Повезло, что в подобных учреждениях на дверях не было замков. Мы увидели, как Чимин стоял около окна. На нём были лишь пижамные штаны и странный топ, похожий на спортивный лифчик для девушек, чтобы грудь им не мешала во время бега или упражнений. И я воочию увидел, как двигалась каждая его косточка. Как крутились лопатки от движений руками, как выглядывали позвонки, словно маленькие кроты вот-вот вырвутся из земли. Ещё, так как в комнате было тихо, я узнал, какой Чимин шумный. Практически при каждом сгибе и разгибе его кости хрустели, словно гром среди ясного неба. Да, анорексия — это страшно. Ужасно… Тело воюет с мозгом, хочет еды, но ему не дают. А в процессе лечения тело сдаётся и переходит на тёмную сторону, сражаясь до самого конца. Чимин вдруг обернулся и раздражённо вскрикнул: — Эй, стучаться надо! — Мы стучались, Чимин-и! — посмеялся Юнги и отошёл, чтобы меня было лучше видно. — Мы принесли смузи! — Что ты делаешь? — спросил я его. С одного бока облегающего топа торчал небольшой бугорок. Второй, такой же по размеру, был у Пака в руках. Это были грузики, которые он, скорее всего, стащил из медицинского кабинета. — Чтобы привес был? — Ага. Я пью эти смузи уже несколько месяцев, а привеса никакого, что очевидно. Я не обрасту жировой массой с помощью фруктов и ягод, да и они как будто забыли, что у меня очень быстрый обмен веществ! А всё равно на меня ругаются, мол, я их не пью, прячу или выбрасываю. Да чтобы я выкидывал смузи от Намджун-нима?! Нонсенс! Ещё и на капельницы отправляют иногда, как будто мне годового курса не хватило, — огрызнулся он. Настроение, видимо, у него ни к чёрту. Что ж мои догадки были ложные, смузи несколько месяцев, а не три дня. Легче мне от этого не стало… Когда Чимин закончил, я осторожно подал ему стакан. Он сделал пару глотков и, поставив его на тумбу, уселся на кровать. Посмотрел на нас и усмехнулся. — Прости, что пялился, — решил сказать я. — Это само как-то… я не хотел. — Принято, — выдохнул Чимин. — С одной стороны я хоть и раздражаюсь, но и понимаю, что ты не специально. Все новенькие так пялятся. Скоро привыкнешь. И я к тебе привыкну. У Чимина была одиночная палата и свой душ. Туалета не было, хотя это было очевидно. Мне кажется, многие анорексики запросто могли что-то съедать, а потом вызвать у себя рвоту. Хотя это вроде носит другое название. Да и Чимин, когда я заглянул в душевую, сказал, что ему нужно обязательно подходить к своей медсестре, чтобы помыться. Юнги вдруг присел на пол и спросил: — Как насчёт того, чтоб перебраться в нашу палату и таки поиграть в карты? — А Хёнджин-и не обидится? — просил его я. — У него сейчас ванная терапия начнётся, так что в другой раз. Но мы пойдём, только когда Чимин-и допьёт. Видимо, это прозвучало, как вызов, ведь Чимин тут же улыбнулся и потянулся к стакану. Юнги же задорно обратно поднялся и выбежал из палаты. Скорее всего, за картами. Мы остались наедине. И если я на него не смотрел, как и было велено Юнги, то Чимин меня с неким любопытством разглядывал. Выпил смузи наполовину и спросил: — Ты пытался вскрыть себе вены? — его очень удивило, что я на такой вопрос усмехнулся. — Юнги меня тоже об этом спрашивал, когда мы только увиделись. Но нет, это несерьёзно… — У тебя депрессия? — Пока не знаю. Но состояние такое себе, близкое к этому, да. Но больше, если честно, меня мучает тревожность… — Тогда буду помягче, — Чимин слегка улыбнулся. Я же удивлённо поднял на него взгляд. — Не хочу своим раздражением портить тебе настроение. Вдруг рецидив случится? Но и ты проявляй уважение впредь, хорошо? А то, что Юнги спросил, неудивительно. Здесь всех новеньких спрашивают о таком сразу. Чтобы понять, как общаться и не триггерить. — А я вот что-то не подумал спрашивать об этом… — Ничего, ты же новенький. Как я и сказал, привыкнешь. Чимин и правда оказался хорошим. Но его раздражительность редко куда девалась. Такой уж он был, и с этим приходилось мириться. Вполне могло быть, что он такой из-за своего состояния. Наверняка я этого не знал. — Раз уж Юнги к тебе хорошо относится, то и я буду, — сказал он мне. — Ты вроде милый. Он допил своё смузи и поднялся с кровати. Слегка пошатнулся, и я подскочил помочь ему. А он усмехнулся и поблагодарил. — Иди пока. Я позже подойду, мне ещё на взвешивание.

***

— Он так переживал, что уже хотел серенады тебе петь! Репетиция была на славу, Чонгук очень хорошо поёт! Спустя десять минут мы уже были в нашей палате. Сыграли несколько партий и слегка утомились. Три раза выиграл Юнги, а мы с Чимином по одному. — Ты врёшь, Юнги! Очень хорошо я разве что танцую. — Чимин-и раньше ходил в модельное агентство, — неожиданно он закурил. Я в этот момент впервые увидел зажигалку в руках пациента. Видимо, кому-то их давали, либо же Юнги её украл. Тогда они два сапога пара, потому что Чимин таки признался, что украл грузики. Их медсёстры, кстати, не заметили. Похвалили его за привес в 500 грамм и отпустили. — Неправда! — воскликнул Чимин. — Я ходил на балет. — Да один чёрт, есть нормы тела! — ворчал на него мой сосед, когда выдыхал дым в потолок. — Так вот, Чимин-и раньше ходил на балет. Когда Хёнджин-и об этом узнал, у него какое-то время были галлюцинации с лебединым озером. Он видел, как четыре балеринки бесконечно скакали по коридорам. Он вообще очень восприимчивый, у него галлюцинаций тьма, и в любой момент может появиться новая. Но основные — это Шесть, Стю и цикады. — Юнги, ты не боишься, что к нам придёт обход? Они ничего не скажут о том, что Чимин у нас? Отбой объявили полчаса назад. Обход — это первое время бесячая, но потом обыденная вещь. Новеньких, пост-ПРИСТУПных и анорексиков обходили каждые пятнадцать минут. К нам заходили каждые полчаса, наравне со всеми, это днём. В ночное время суток обход для всех одинаковый — каждые полтора часа, так как по ночам в коридоре хозяевами становились санитары и лишь одна медсестра. Мне казалось, персонал будет не в восторге, что Чимин у нас в комнате после отбоя без разрешения. — А ты думаешь, мы так впервые делаем? — Юнги расслабленно откинулся на стену. — Они привыкли, что я курю в палате, даже зажигалку мне оставили, потому то уверены, что я не аутоаргессивный. А Чимина можно спрятать под кроватью или в твой чемодан. Поверь, он и не в такие мелки вещи влезал. Они были очень дружны, и именно они многое мне рассказали про других ребят на вторую неделю моего нахождения в «Гюнхёне». За этот вечер я получил очень много новой информации. — Хёнджин-и ведь шизофреник? — спросил я и протянул руку к сигарете. Юнги мне её любезно передал. Однако после моей затяжки потребовал обратно. В этот раз у него были самокрутки. Видимо, ему принёс их брат, который как раз и приходил недавно. — Ага. И, как видишь, безобидный, — кивнул Чимин. — Ещё у нас есть сезонные пациенты. Это которые приходят только в моменты обострения. И есть Дже Вонг. Он был соседом Юнги до тебя, а сейчас в бегах. У него биполярка. — Биполярка? — спросил я. — Биполярное аффективное расстройство. Юнги вдруг тихо шикнул: — Гасимся! Чимин, смеясь, спрыгнул на пол и тут же заполз под кровать. Вот чем Чимин отличался от других анорексиков — в нужные моменты он был быстрым. Дверь тут же распахнулась со словами медсестры, имя которой я ещё не запомнил: — Обход! — она смерила меня и Юнги своим взглядом, томно вздыхая. — Чонгук, если вас не устраивает курение Юнги в палате, мы можем вас переселить. Я промолчал, лишь забрал сигарету изо рта соседа и сам затянулся под его смех. — Ясно… — продолжила она уже с улыбкой на лице и поправила очки. Затем сделала отметки на своём планшете и приподняла одну бровь. — Прошу, отправьте в скором времени Чимина спать, у него в 8:30 посетители. — Чего?! — из-под кровати выглянула недовольная голова. — Кто ко мне в такую срань утра решил прийти? — Ваши родители и кузен. — Он то захер?! — Ваши родители сказали, что проводят его на самолет, а он хочет лично что-то вам передать. Дверь так же быстро закрылась. По тихие стуки каблуков Чимин вылез из-под кровати, забираясь обратно к нам с Юнги, пока мы смеялись. Чимин ещё немного побухтел. Кажется, он не очень любил своего кузена. — Как её зовут? — спросил я. — Называй её Ан Гён, не ошибёшься. У неё имя на лице всё время, — Чимин с легкой улыбкой прислонил пальцы в глазам, имитируя очки. Как я потом узнал, её имя Ким Анхён. И правда, прямо на лице было её имя, и она его поправляла каждый раз, когда делала последующие обходы. Это кардинально отличалось от той Ан Гён, которая прогнала нас из общей комнаты. Либо тут работали близняшки, либо ей было спокойнее, что мы находились в своих палатах. Медсестра очки После этого разговора я задумался, мог ли я тоже перейти на сезонное посещение. Приходить только в плохие времена. Может, и смогу в будущем. Однако об этом пока рано было даже думать, ведь у меня даже диагноза не было. Скажу это завтра Феликсу. Кстати, про него! Это мой психиатр, его настоящее имя Хве Чанбу, своё прозвище среди пациентов он получил от «Лило и Стич», но именно мультсериала, как мне сказали. Потому что у него длинный нос (это правда) и мизофобия (тоже правда!). В его кабинете всегда было чисто и убрано, окна там всегда закрыты, чтобы не залетала пыль или пыльца. Из-за этого в его кабинете неустанно шумел кондиционер. Ещё он всегда носил перчатки. Думаю, дали бы ему больше свободы, он бы замотал весь кабинет в плёнку или установил бы огромный обеззараживающий купол, чтобы каждый туда заходил, кому нужно было с ним контактировать. Но на первое не было желания, а на второе — денег. Так он мне сказал на прошедшем сеансе, когда я поделился с ним мыслями. Тот сеанс тоже был довольно плодотворным, как здесь говорили. — Завтра наш сеанс будет утром, в десять. Не опаздывайте! — Феликс мне улыбнулся и закрыл блокнот. — У вас есть вопросы? — Какой у меня диагноз? — тут же спросил я. На это я услышал лишь глубокий вздох. — Пока трудно сказать. Но не волнуйтесь, это не тайна. Я вам скажу, когда буду уверен в его верности. Знаете, такая фраза от такого человека обнадёживает и настораживает одновременно. Одно ясно — я стоял на учёте и по бумагам официально числился как душевно больной. Менее ясное — название моей проблемы. А самое размытое на данный момент — это то, как мне справляться в будущем. Когда я вышел из кабинета, я увидел, как по коридору шёл Юнги. Он, видимо, был в своих мыслях, шаркал тапочками и улыбался сам себе. Однако вдруг поднял голову и помахал мне рукой, в которой меж пальцев горела сигарета. Я тут же приблизился и закурил вместе с ним. Мы часто курили, потому что это тоже считалось занятием и времяпрепровождением. И, если честно, одним из самых весёлых. — Как оно? — спросил он. — У меня такое чувство, что они вообще не понимают, что со мной, — я выдохнул дым и попытался притронуться к нему. Он вылетел из меня подобно спруту, за который можно было ухватиться и уплыть куда-нибудь. — Это нервирует! Я сам-то без понятия. А от их лиц ещё более нервно, они же врачи. Это как родители и ребёнок. Если мама с папой показывают панику или беспокойство, то ребёнок это перенимает. Юнги вдруг хлопнул меня по плечу и хорошенько затянулся. — Буду честен с тобой, Чонгук-и, я рад, что ты этим делишься со мной. Мне приятно, — мы тихонько шли вдоль коридора к лестничному пролёту. Он играючи поднимался по каждой ступеньке, слегка подпрыгивая. — Да и это важно. Важно говорить о своих ощущениях, мыслях и недоверии. Ну, конечно, врачам надо в первую очередь, но через других пациентов тоже можно пощупать себя и понять, что говорить уже им. В каком-то смысле ты прав, они не понимают, но это пока. За решётчатыми окнами подул сильный ветер. Солнце периодически на мгновение пропадало из-за облачной погоды. — Не все психические расстройства очевидны. Этим и коварны. Если ты или они будете торопиться, то поставят тебе не то, что у тебя на самом деле, и будет ещё хуже в будущем. Депрессия в этом плане особенно многогранна. Она может быть скрытой, рекуррентной, тревожной, эндогенной, голубой или красной. Такие штуки за десять дней не определить, это не шизофрения Хёнджин-и или анорексия Чимина. Мы поднялись на наш этаж, Юнги потушил окурок в пепельнице и ускорился. Поприветствовал тех, кто проходил мимо, открыл дверь нашей палаты, а затем устало повалился на свою кровать, тут же накидывая плед. Я же прихватил с подоконника уже нашу пепельницу и присел на своё смятое постельное бельё. Одно я точно тогда понял, Юнги будет говорить долго. Но меня это не отягощало и не раздражало. Даже наоборот, он в какой-то мере был авторитетом. Он знал, как здесь всё устроено, а его тон, когда он что-то рассказывал, не был похож на врачебный совершенно. Он говорил расслабленно, но при этом по делу. Как я и говорил, он мурлыкал. Это приятно, да и котики не просто так мурчат. А его попытки обнадежить и успокоить всегда заканчивались успехом. Единственное, что немного нервировало — очевидность некоторых слов. Но позже я понимал, что они только кажутся очевидными. Некоторые вещи и процессы невозможно осознать до конца, пока тебе об этом не скажет кто-то со стороны. Новый и неприкосновенный в плане убеждений взгляд временами необходим. Поэтому я терпеливо и даже с интересом слушал Юнги, пусть даже в его слова иногда просачивалось органическое расстройство. — Мне, например, смогли поставить правильный диагноз спустя почти год, представляешь? Я уже упоминал Чимина и Хёнджин-и. Они из той категории, когда болезнь выдаёт с потрохами. Стоило Чимину снять с себя одежду, а Хёнджин-и — рассказать про Стю, так всё стало ясно. Но там тоже свои нюансы, ведь почти у всех расстройств есть виды и подвиды, и всё это делится и делится, — Юнги вдруг усмехнулся и схватился за голову. — Так ведь и наш мозг! Он один, полушария два, долей ещё больше, а извилин просто завались! Так что не переживай, и до своей сути дойдёшь. Лучше постепенно собирать паззл по кусочкам, чем в нетерпении сложить неправильную картинку. Опять-таки, я успокоился, но и насторожился. К ответу я приду, это неизбежно. Но сколько времени мне для этого понадобится?

***

На следующее утро я проснулся раньше будильника. В палате я был не один, но пугало не это. Юнги уже проснулся, наверное, чистил зубы. Он всегда обгонял меня на полтора-два часа. Так что здесь именно ЭТО. ОНО. Оператор. Камера, глаза, чьё-то присутствие. Смотрело… пожирало. Депрессия окончательно исчезла. По ощущениям было похоже на долгожданный выход из комы, только без дальнейшей реабилитации, потому что на её место пришла паника. В тело как будто втыкались иголки, а сердце было готово выпрыгнуть. По коже мурашки, в голове молниеносный поток мыслей, тело не поспевало, но так хотелось. Хотелось выбежать прочь из комнаты, лишь бы не ощущать ЭТО… Казалось, что от этого зависела моя жизнь. Залезть на самую высокую гору, обойти весь мир, но убежать. В такие моменты я ощущал себя вне времени, я вроде быстрее, но ЭТО всё равно каким-то чёртом оказывалось на шаг впереди. И в этот момент ОНО расползалось. Норовит опрокинуть пепельницы и обвинить в этом меня. Украсть плед Юнги или мой чемодан. Его оковы дошли до моего горла слишком быстро. ОНО любило меня душить, и самое мерзкое — я не мог сопротивляться. Никогда не мог ему противостоять. Натянув куртку на плечи, я заметил, что не заправил кровать. И ЭТО заметило, я это прочувствовал от макушки до кончиков пальцем ног. — Уйди хотя бы раз… — получилось совершенно не устрашающе… наоборот, жалко и вымученно. Я быстро застелил одеяло и накрыл его покрывалом, как вдруг услышал щелчок и мгновенно обернулся. Юнги вернулся в палату с зубной щёткой в руках. Пожелал мне доброго утра. А я был готов взвыть. — И тебе доброго утра, Юнги! — ОНО было прямо за ним. Невидимый, неслышимый, но заползающий куда угодно. Одна его тишина давала мне понять совершенно всё. Я подошёл к Юнги и, взяв за руки, усадил на свою кровать. Подальше, как можно дальше. — Знаешь, я очень хорошо подумал над твоими словами, и да, ты прав. Во всём прав! И я очень рад, что ты меня выслушал, спасибо тебе! Посиди тут, ладно? — Э-э… ладно — ползёт. ОНО ползёт, всё ближе и ближе. — Эй, ты в норме? Тогда я всё понял. И не я один. Дело действительно было в Юнги. И его хотели забрать. — Да, всё прекрасно, правда! Даже больше, я хочу тебя отблагодарить! — я схватил Юнги за плечи и во все зубы ему улыбнулся. — Давай попросим фруктов у кого-нибудь? Или попросим Намджун-нима сделать нам такие же смузи, как у Чимина? — Чонгук… — Только не пугайся, ладно? Это всегда было невыносимо. ОНО лезло под кожу, оно колупало, щекотало, царапало и мучило. Не увидишь, не услышишь. Только чувствуешь, и это главная пытка. — Я тебя в обиду не дам. Я думал, что никак себя не выдавал, но оказалось, что я то и дело с ужасом оглядывался. А когда ощутил на плече руку, вскрикнул и резко обернулся. Юнги лишь тихо шикал на меня. Провёл пальцами по моему слегка потному лбу и обеспокоенно нахмурился. — Юнги, я… — Следи за моим пальцем, — тот самый, который он порезал в день моего приезда, рисовал узоры передо мной. Именно на нём сконцентрироваться я не мог. Геометрические фигуры, спирали и ломаные линии мелькали в моей голове, я видел что-то скрытое в них. Юнги ведь многое знал, он точно давал мне какие-то знаки. Может, он тоже чувствовал ЭТО? Или даже видел? Слышал? И пытается мне сказать об этом жестами? — Сиди тут, я позову кого-нибудь. — Юнги, не оставляй меня! — это лишь и успел сказать я, как Юнги покинул палату, бросив зубную щётку и пасту к себе на кровать. Я понял, что со мной что-то не так не сразу. Это происходило неравномерно, но всё же строго по пяти стадиям принятия неизбежного. Сначала я отрицал. Потому что подростки, они такие. Мы такие. Непостоянные, тревожные, гиперчувствительные, особенно в пубертатный период. Тогда я бы не сказал, что отрицал, потому что я, скорее, не обращал на это должного внимания. Ну, да, вот такой Чон Чонгук с резкими и беспричинными для всех приступами паранойи. Потом я начал злиться. Я злился, что не способен контролировать свои эмоции, которые минимум раз в месяц кардинально менялись. Как будто персонаж в Симсе, и что там захотелось Создателю, то я и испытывал. Наверное, со мной здесь страшным осадком и находился этот Создатель. А ведь это моё тело, мой мозг, значит, моё дело, как себя вести. Потом был торг. Да я точно просто необычный, такой уж уродился. Стадия депрессии наступила, когда у меня случился очень тяжёлый упадок. Наверное, один из самых худших. Тогда много грустного произошло за короткий промежуток времени. Умер наш пёс, у меня были завалы по математике, геометрии и физике, из-за моего состояния у меня поубавилось друзей… Всё это было похоже на ядовитый снежный ком, который вот-вот меня собьёт. И лишь спустя этот долгий упадок превратился в принятие. Но не в духе «Да, со мной что-то не так, мне нужна помощь». А в духе «Да, я тревожный, но надо как-то с этим жить». О госпитализации тогда и речи не шло. Не знаю, куда всё это время смотрели мои родители, но я их не винил. Я сам старался не показывать эти свои «закидоны». Особенно один большой, который меня преследует всю сознательную жизнь. А ОНО всё лакомилось, начало облизываться, как только я остался один. Прямо сейчас накалывал мои конечности, словно я какой-то редкий и необычный вид бабочки. Видят ли бабочки, как мы? Скорее всего нет, потому что я не видел ничего. Тьма, мгла, туман, что-то среднее, но такое же непроглядное. Лучик света пролился со скрипом двери. Юнги вернулся в нашу палату с Намджун-нимом, которого я тут же радостно обнял. — Чонгук, всё хорошо? Как ты себя чувствуешь? — Я… — при виде Намджун-нима у меня пропал дар речи. И стало ещё страшнее. Я никому не говорил про ЭТО. Что, если случится что-то плохое? Вдруг любое упоминание приведёт к краху? — Мне страшно… мне надо к Феликсу. — Феликсу? — удивился Намджну-ним и тут же вздохнул. — А-а, Чанбу… Так, Чонгук, отдышись. Ты запыхался и вспотел. — Оно просто постоянно здесь, и меня это пугает. Я раньше был рад, что не один, а теперь это Ад какой-то. Оно впивается, оно не отстанет! Ещё и камеры… я точно знаю, что они где-то здесь! Оно их расставило, лишь бы я не успокаивался! — мои бегающие глаза зацепились за обеспокоенное лицо соседа. — Юнги, ты тоже чувствуешь? Видишь? Ты это мне пытался сказать, когда водил пальцем, да? Ты слышишь? Если да, то скажи, ведь я его ни слышу и не вижу! Что ОНО говорит? — Юнги, следи с ним, я до сестринского поста, — тон Намджун-нима стал строже и серьёзнее. Он отошёл к входной двери. Я чувствовал, как меня обнимал Юнги, как будто укрывал собой. От этого было страшно стыдно. Это я должен был укрывать, это ведь мой монстр и моя ноша. Но я не мог пошевелить и пальцем. И вдруг послышался противный смех. Липкий и гнилой.

***

Я проторчал в палате с Юнги несколько минут, а потом меня направили к Феликсу не по записи, который, как выяснилось, уже был в «Гюнхёне». Первым делом он спросил, как я себя чувствую. Чувствовал я лишь одно: искренне надеялся, что ОНО покинет меня, как только я перейду порог лечебницы. И сначала мне так и показалось. Но сегодня эти грёзы полетели к чертям. Стало ясно, что никакая смена обстановки не поможет мне скрыться. Это было, как на ладони, но я, увы, всё это время смотрел на свои ноги, прося их быть в постоянном движении. Сегодня ко мне до конца пришло осознание, где я. В психиатрической лечебнице. И это, очевидно, значит, что моё состояние — это не норма и не особенность. Это проклятье. Поэтому я всё-таки начал открываться и выложил Феликсу все свои тёмные козыри. — Я никогда не один. Я ЭТО не вижу, не слышу, но чувствую всем нутром. ОНО рядом, постоянно. Я с НИМ разговариваю, когда рядом никого, кроме НЕГО, нет. С детства я ЭТО чувствую. Сначала ОНО не мешало, наоборот было не так одиноко. Родители строили свой бизнес, и у них не было много времени на меня. Но потом ЕГО компания стала обрастать решётками, и я попал к НЕМУ в ловушку. Я не мог и не могу до сих пор без проблем делать самые обычные вещи. Мыться, танцевать, гулять, ходить в туалет, есть и всё такое. ОНО не даёт мне… Словно это не моя жизнь и не моё тело, и лишь ЕМУ решать, а не мне. И как будто я не человек, а просто способ пробраться в мир… — А сейчас ОНО здесь? — хмуро спросил Феликс после долгой паузы. Что за глупый вопрос? — ОНО всегда здесь, доктор… — Вы говорите, что не видите и не слышите его, — уточнил Феликс. — Может, у вас всё же есть образ в голове, который вы представляете? — Я даже не знаю, один или несколько. Большое, точно большое, ведь отовсюду смотрит, — кивнул я. — Но в последнее время мне кажется, что это человек с этой огромной камерой вместо головы. А красный мигающий огонёк — это его смех. Я сегодня его услышал впервые… — Это всегда происходит резко? Мгновенная паника или?.. — Нет. Обычно просто нервы играют. Даже, я бы сказал, некая паранойя. Потому что… ОНО ведь рядом постоянно. И в какие-то моменты он словно приближается и смотрит в упор, вот и срываюсь. Феликс на все мои слова кивал, находил новые вопросы, хмурился и делал заметки. — Может, ваше самоповреждение — это неосознанный способ отвлечься? — Как вообще отвлекаются с помощью причинения себе боли? — я понимал это лишь поверхностно, но мне хотелось, что психиатр пролил полный и огромный свет на это. — Потому что в силу вступает инстинкт самосохранения, Чонгук, — спокойным тоном ответил он мне. И я подуспокоился, потому что боялся, что он посмотрит на меня, как на идиота. — Если душевная боль отражается лишь внутренне и в некоторых случаях переходит в психосоматику, то физическая боль для организма — это прямая угроза. Причиняя себе боль, человек перенаправляет внимание мозга на эту угрозу, подавляя всё остальное. Физическое сохранение безопасности становится первостепенной задачей. В конце сеанса мне сказали, что меня ждёт смена препаратов и обязательное посещение когнитивно-поведенческой терапии. Ещё одно неприятное для меня — дополнительный укол феназепама на ночь, чтобы я точно спал спокойно. А самое страшное тем, что ново — к отбою меня будет ожидать изолятор. Днём мне разрешили немного побыть среди других, потому что я просил чуть ли не на коленях. Очень хотелось увидеть Юнги и Чимина. Банально убедиться, что с ними всё хорошо.

***

Как и любое замкнутое пространство, в «Гюнхёне» были свои слова и определения. Посыльные — ребята, которые принимали заказы на покупки у тех, кто не может выйти. Выходили за пределы территории и приносили то, что у них попросили добыть. Старожилы — пациенты, пробывшие тут очень долго. Хрючево — противная мешанина из овощей и тушёнки на ужин вторника. Сезоны — пациенты, которые появлялись здесь в моменты обострения. Гасимся! — когда слышались каблуки в коридорах, предупреждающие об обходе. Таблы — так пациенты звали других на приём таблеток. Клетки — балконы. Из замеченного: В отделение не было часов. Никаких. Время сообщали лишь врачи или пациенты, кому было разрешено держать при себе телефон или наручные часы. Закрывались только кабинеты врачей, процедурные и терапевтические комнаты. Палаты, гостиная, туалеты и балконы — нет. Дверей в общую комнату, кухню и душевые платных палат не было вообще. Нигде не было зеркал. Только если личные, у пациентов. Доска выходов в коридоре: Зелёный цвет — можно выходить одному (не знакомые мне имена) Жёлтый цвет — можно выходить, один медработник на пациента (тоже никого не знал) Оранжевый цвет — можно выходить, два медработника на пациента (и тут тоже) Красный цвет — запрещено покидать отделение (а вот тут уже и Юнги, и Чимин, и Хёнджин-и, и Воджин… и я)

***

Сегодня приходили к Чимину. Его родители и кузен, на котором он сделал явно не доброжелательный акцент. Но всё оказалось не так страшно, он принёс ему небольшой дисковой проигрыватель и пару дисков с альбомами группы Gorillaz. Мы с Юнги сидели за столом в общей комнате и под звуки какого-то старого кино из телевизора играли в дженгу. Проигрывателю, а тем более дискам Чимин обрадовался, Gorillaz, как выяснилось, была его любимой группой. Я с ними не был особо знаком, но видел один клип, где они были в огромной мрачной башне, практически как наша дженга. Помню облака, мегафон, полуголого басиста, по животу и груди которого женщины водили пальцами. Ещё там была девочка, которая играла на гитаре, сидя на обрыве острова, что летал как будто бы с помощью мельницы, потому что она вертела лопастями, возомнив себя вертолётом. — Это клип на песню «Feel Good Inc». А девочку с гитарой зовут Нуддл, — сказал мне Чимин, подтягивая свои пижамные штаны на резинке. — Типа, как лапша? — спросил Юнги, вытаскивая очередной брусочек из башни. Мы с ним умели играть в дженгу, поэтому наша башня была уже очень высокой. Нам даже приходилось привставать со стула, чтобы перекладывать бруски на самый верх. — Ага. Потому что это единственное, что она знала на английском. Она из Японии, участница эксперимента по созданию идеального солдата под руководством японского учёного Мистера Кайзо. Благодаря ему же избежала смерти и прибыла к остальным по почте в коробке. — Их истории звучат, как абсурд, — сказал я. — Мне нравится. Я успокоился после двойной дозы капель и поддержки со стороны друзей. Чимин усмехнулся и присел к нам третьим. Осторожно положил рядом свой проигрыватель и начал наблюдать, как мы продолжали делать из обычной настольной игры репродукцию постройки Вавилонской Башни. — Для Горилл наш мир звучит и выглядит, как абсурд, — поправил он меня, щёлкая кнопкой воспроизведения на своем проигрывателе. Начала играть песня под названием «Feel Good Inc», что началась с протяжного смеха. В общей комнате дым от сигарет и пар от увлажнителя воздуха, а в голове облака, которые рассекает летающий остров Нуддл. Юнги хихикнул и вдруг обернулся на Хёнджин-и, который смотрел телевизор вместе с кататоником по имени Дохан. — Хёнджин-и, ты горилла? — спросил лишь и на стуле откачнулся, доставая рукой до макушки с тёмными корнями. — Поэтому волосы отращиваешь? А тот на него обиженно посмотрел и ответил: — Не трогай меня, а то Шесть тебя укусит! Она всё ещё злится за то, что ты на неё наступил! Хенджин-и, не считая бесконечного лебединого озера, в основном видел числа. Некоторые, по его словам, и выглядели, как числа. Но Шесть была в виде чёрно-белой полосатой собаки, крупной и довольно агрессивной. Однажды она убежала к нам в комнату, потому что хозяин хотел раскрасить её белые полоски, и забралась под кровать Юнги. Я никогда не забуду это воодушевлённое и при этом серьёзное лицо, когда Хёнджин-и вбежал в нашу палату с двумя маркерами в руках и сказал не двигаться. А Юнги в этот момент как раз вставал с кровати и, видимо, наступил Шесть на хвост или на лапу. С тех пор она на него гавкала и раздражала Хёнджин-и. Из нечисловых галлюцинаций, опять-таки помимо лебединого озера, был Стю. Летающий стейк, который капал жиром на мозги и на полы, из-за чего его хозяин плакал и извинялся перед уборщицами. «Медиум рейр» — сказал Хёнджин-и, когда увидел, что Стю подлетел ко мне. В каком-то смысле я понимал состояние Хёнджин-и. И, наверное, боялся его первые дни из-за того, что у меня может быть такая же проблема. Ведь я тоже ощущал то, чего другие не могли. — Ну я же не специа-ально, скажи ей… — Юнги всё теребил тёмную макушку в попытках вымолить прощение. — Сам скажи! — Хёнджин-и вдруг повернулся, смотря куда-то наверх. Кажется, к нам на огонёк заглянул ещё и Стю. — Шесть, я не специально! — Юнги показал знак мира пальцами и улыбнулся. Это точно должно было растопить собачье сердце. — Она собака, она тебя не понимает, — сказал Чимин и легонько дёрнул его за ухо. — Если я загавкаю, меня уведут в изолятор. — Вас не уведут в изолятор, если вы скажете, что лаете для извинений перед Шесть, Юнги, — с добрым смехом вмешался медбрат Ли Хан, который за нами следил в этот момент. Хёнджин-и был очень мил тем, что невинно обижался. Например, на то, что я его игнорировал первое время. Так ему казалось. А я боялся не только из-за откликов в себе, но и сказать что-нибудь лишнее не хотел. Мне кажется, когда у тебя шизофрения, любая фраза проходила через мясорубку в голове, полностью искажаясь, превращаясь в фарш из букв. Но его сосед, Чан, успокоил меня. — Не переживай, его мозг превращает всё в очень плохое только во время приступов, — сказал он. — А когда у него приступы, он в изоляторе. Он практически научился распознавать начало приступов, сразу бежит к врачам. Точно. Изолятор. Кто-то его боялся и ненавидел, потому что их уводили туда насильно. Кто-то его любил, потому что медработники разрешали туда заходить, если чувствуешь, что вот-вот накатит. Насчёт него со мной поговорило очень много ребят, и у каждого было своё. Но одно переплетение было. Изолятор — это защитный купол. Словно расстройства туда заходить не смели. Мне даже стало интересно. А ещё я был почему-то рад, что больше не буду пить антидепрессанты. Всё-таки мне было от них не очень хорошо. Я расклеивался и расползался по кровати, стекая на пол постепенно, как жир с летающего стейка Хёнджин-и. — Воджин сегодня выходил из палаты? — спросил вдруг я. Мы редко его видели после той ночи с карточным домиком. Старались заходить к нему, но обход Воджина был ужасным, нас мигом выгоняли. Как будто им нравилось, что наш друг страдает в одиночестве… — Я к нему заходил утром, — тихо ответил Чимин. — Он… просто лежит и всё. Мне кажется, он меня даже не заметил. Надеюсь, ему станет получше. Ему же вроде капельницы назначили снотворные. — Стю, нет! Это нельзя пачкать жиром! — в этот же момент вскрикнул Хёнджин-и. Как ошпаренный, поднялся с дивана, подбежал к нам и сбил рукой наши с Юнги дженговые старания, рассыпая башню с оглушительным грохотом. «Город ломается о спину верблюда» Я и Чимин закрыли одновременно уши, было очень громко. Один Юнги замер, наблюдая крушение Юнгиновой-Чонгуковой-Вавилонской башни. Затем он лишь вздохнул и, как змея, сполз под стол, собирая брусочки, что упали на пол. — Сраные стейки, — словно это стол ворчал, на которого вся эта конструкция обрушилась. — Вот поэтому я вегетарианец. — Ты не вегетарианец, Юнги, — я посмеялся, принимая брусочки из его рук. А мне было лучше знать, я рядом с ним в столовой всегда садился. Юнги очень любил мясо, особенно говядину. С этого дня мы поручили Хёнджин-и отгонять Стю. В конце концов он хозяин, Шесть ведь его слушалась. Лучше разок прикрикнуть, чем потом плакать и винить себя. Юнги весь день говорил, что он вегетарианец. Чимин превратился в магнитофон на ножках. Он проносился по коридорам, как летающая мельница на острове, пока где-то сидела девочка-солдат из Японии и играла на гитаре. Он взял с нас обещание. Как только кто-то из нас выйдет отсюда, первое, что он должен будет сделать — это посмотреть все клипы группы Gorillaz. А ещё теперь каждый наш вечер сопровождался музыкой. ОНО было где-то далеко, а я… я впервые в жизни не ждал ЕГО прихода, а наслаждался отсутствием. Это стало для меня целым открытием. Так тоже можно. Я и забыл. Круто…